Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
том третий
ПРЕПОДОБНЫЙ
ФЕОДОР
- Сколь велик подвиг расторгнуть эти крепкие узы
веществолюбия, освободиться от работы ему, и стяжать навык
в доброделании! Воистину доблестная и мужественная потребна
душа, чтоб отрешится от всего вещественного.
- Чего же после сего искать следует, есть не очищение
только от страстей: ибо это не есть еще само по себе
добродетель, а только приготовление к добродетели; но к
очищению недобрых навыков должно приложить и стяжание
добродетелей.
- Очищение же души есть: по части мысленной,
– пременение и совершенное оставление дольных
прелестных нравов, т.е. житейских забот и попечений, худых
склонностей и неуместных гаданий, и загадываний; по
части вожделетельной – не стремиться ни к чему
вещественному, и не смотреть на чувство, но быть покорным
разуму, по части раздражительной, – ни чем из
приключающегося не возмущаться.
- А после такого очищения и истребления всего,
делающего силы наши не чистыми, и благоустроения их,
требуется и восхождение к духовным совершенствам и
обóжение: ибо уклонившемуся от зла надлежит делать
благое (Пс. 33, 15). При сем отвергнуться себя должно
прежде всего, и таким образом взяв крест, последовать
Владыке, для достижения высшего состояния обóжения.
- Какое же это восхождение к совершенству и
обóжение? По части ума, это –
совершеннейшее ведение сущего и Того, Кто выше всего
сущего, сколько это доступно для человеческого естества;
по части вожделения – всеконечное и
непрестанное вожделение и стремление к первому добру; по
части раздражения энергичнейшее и деятельнейшее
движение к вожделенному, не престающее и неослабное,
никакими из встречающихся прискорбностей не пресекаемое в
своем поступании вперед; но неудержимо, и вспять не
обращаясь, шествующее.
- Движение души к доброму должно быть столько сильнее
движения ее к худому, сколько мысленные красоты превосходят
чувственные так что и попечение ее о плоти должно быть
допускаемо лишь на столько, сколько это необходимо для
удовлетворения ее потребностей и поддержания жизни, чтоб
иначе не довести животный организм наш до насильственного
расстройства. Но это установить для себя легко; в дело же
произвести весьма трудно; ибо нельзя без труда искоренить
устаревшие привычки души.
- Как обучение какому-либо искусству не приобретается
без пота: так и к блаженному естеству, – Богу, –
напряженное воззревание и простирание вниманием достигается
многими трудами и в долгое время, пока вожделетельная сила
освоится с последствиями такого стремления, и вкусит от
плодов его. При этом многое ум наш должен проявлять
сопротивление чувственности, влекущей к дольнему, от чего
брань у нас и борьба с плотью не прекращающаяся до смерти:
хотя иногда и кажется она умаляющеюся, вследствие укрощения
гнева и похоти, и подклонения чувства под иго
обогатившегося опытным ведением и искусством в брани ума.
- Надлежит однако же заметить, что душа
непросвещенная, как не пользующаяся обыкновенно помощью от
Бога, ни очиститься не может подлинно, ни к Божественному
вознестись свету как сказано: ибо сказанное должно считать
сказанным о верных. К большему же сего уяснению надобно
вкратце объяснить, какое различие есть в познаниях наших.
Из здешних наземных познаний, одно бывает по естеству, а
другое сверх естества. Что есть это второе явно будет из
первого.
- Знанием естественным называем мы то, которое душа
может получить, чрез исследование и изыскание,
естественными пользуясь способами и силами, о творении и
Виновнике творения, – разумеется, – сколько это
доступно для связанной с веществом души. Ибо энергия ума
ослабляется от соприкосновения его и срастворения с телом,
и от сего не может он быть в непосредственном прикосновении
с мысленными вещами, но имеет нужду для помышления о них в
фантазии, которой природа – творить образы протяженные
и дебелые. Итак ум, поскольку во плоти есть, имеет нужду в
соответственных образах вещей, чтобы судить об них и
понимать их. Какое теперь познание ум, таков сущи, получит
сим естественным способом познание, такое мы называем
естественным.
- А сверхъестественное знание есть то, которое
привходит в ум путем, превышающим его естественные способы
и силы, или в котором познаваемое сравнительно превышает
ум, связанный с плотью, так что, такое познание очевидно
свойственно уму бестелесному. Бывает же оно от единого
Бога, когда найдет Он ум очищенным от всякого вещественного
пристрастия и объятым Божественной любовью.
- Не одно впрочем знание так разделяется, но и
добродетель: ибо иная добродетель такова, что не превышает
естества и справедливо называется естественной; иная же
воздействуется от первого источника добра, и как
превышающая естественные наши силы и состояние, должна
прилично именоваться сверхъестественной.
- Объяснив это полагаем, что естественное познание и
естественную добродетель может иметь и непросвещенный,
сверхъестественных же никак. Ибо как бы мог он возыметь их,
не причастен сущи действующего здесь верховного Виновника?
А просвещенный может иметь их обе.
- Прибавлю только при сем еще одно различие;
сверхъестественной добродетели нельзя стяжать, не стяжав
прежде добродетели естественной; знание же
сверхъестественного сделаться причастным и без
естественного ничто не препятствует. Ведать однако же
надлежит, что как чувство и фантазию имеют и животные,
имеет их и человек, только у него сии силы гораздо лучше и
выше: так и в отношении к естественным добродетелям и
познаниям бывает, что их оба, и просвещенный и
непросвещенный имеют, но у просвещенного они в гораздо
лучшем и высшем состоянии находятся, нежели у
непросвещенного.
- Приложу и еще: – из познаний, называемых
естественными, то, которое занимается добродетелями и
противоположными им склонностями, бывает тоже двоякое: одно
голое, когда философствующий о таких расположениях, не
испытал их на деле, – каковое познание иной раз
колеблется сомнениями; а другое деятельное, и как бы
сказать, задушевное, когда познание подтверждается
испытанием на деле таких расположений, – каковое
познание бывает очевидно и верно, никогда не колеблется и
не допускает сомнений.
- Между тем, как сие так бывает, узнаем, что есть
четыре вещи, противодействующие уму в стяжании добродетели:
первое – предрасположение к противным ей
навыкам, которое в силу долговременного навыка влечет
склониться на земное; второе, – действие
чувства, которое увлекаясь чувственными красотами, вместе с
собою увлекает и ум; третье, – ослабление
энергии ума, которому подвергается он по причине соплетения
своего с телом. Ибо не в таком отношении состоят зрение к
зримому, и вообще чувство к чувственному, как ум к
мысленному. – Говорю об уме души еще сущей в теле.
– Ибо безвещественные умы действеннее соприкасаются с
мысленным, нежели зрение с зримым. – Но как когда
зрение заволокло – оно не ясно, не точно и паче
слиянно отображает в себе формы видимых им вещей: так и ум
наш хотя сознает мысленное, однако же не может действенно
зреть мысленных красот; а вместе с тем и вожделевать из
того ничего он не может, так как мера расположения бывает
по мере познания, – и он тотчас опять низвлекается к
чувственным красотам, яснее ему представляющимся; ибо он по
необходимости устремляется к тому, что является пред ним
добром, истинным ли, или не истинным. – Кроме же всего
этого еще и (четвертоё) – нападения
бесчеловечных нечистых духов. И сказать нельзя, сколько и
каких сетей для уловления душ расставляют они, увы! –
всюду по пути многовидно и многообразно, в чувствах, в
слове, в уме, во всем можно сказать сущем, – которых
никак не избегла бы ни одна душа, если б Восприявший на
рамо свое заблудшее овча – тех, которые на Него очи
свои устремляют, безмерным попечением Своим не делал
высшими их.
- Во избежание всего сего три следующие потребны нам
средства, из коих первое и величайшее есть к Богу
очей своих вседушное обращение и от Него руки помощи
испрашивание, все упование на Него возлагая, по искреннему
убеждению, что если Он не заступится, то неизбежно попадет
в плен тех, кои влекут нас к себе. Второе же,
которое как я полагаю служит причиной и первого, есть
непрестанное ума питание ведением. Под ведением же сим, я
разумею ведение всего сущего, чувственного и мысленного,
как оно есть само по себе, и какое отношение имеет к первой
причине, яко от нее и для нее сущее, – и доступное для
нас созерцание Виновника всего сущего, по наведению из
того, что от Него. Ибо исследование естества тварей очищает
от страстного к ним расположения, избавляет от прельщения
ими и возводит к началу их, давая, как в зерцале, видеть в
прекрасном, чудесном и великом, прекраснейшее, чудеснейшее
и величайшее, лучше же сказать то, что выше всякой красоты,
чудесности и величия. Вращаясь всегда в таких помышлениях,
ум может ли не возжелать сущего блага? Ибо если он иной раз
устремляется к чуждому для него, не тем ли паче устремится
к своему? Пленившись же сим душа, к чему из сущего долу
позволит себе прилепиться, когда оно обыкновенно отвлекает
ее от Любящего ее и любимого ею? Да она даже и жизнью во
плоти станет недовольна, как такой, которая полагает ей
препоны к стяжанию и вкушению истинных благ. Ибо если ж
неясно, как сказано, ум узревает в вещественном мысленную
красоту, но мысленные блага таковы и толики, что и малое
оттечение из моря оной красоты и слабое лучей ее появление
может убедит ум – перелететь чрез все немысленное, и к
тем одним благам устремиться, отнюдь не попуская себе
отступать от сладости оной, хотя бы из за сего случилось
подпасть чему-либо и горькому. А третье, что должно
быть при сем, есть умерщвление супружницы нашей плоти; ибо
иначе невозможно ясно и раздельно узреть сказанные
появления небесных оных доброт. Умерщвляется же плоть
постом, бдеяием, спанием на голой земле, суровою одеждою
необходимой и утомительными трудами. Так умерщвляется, или
лучше сораспинается Христу, плоть. Сделавшись же таким
образом утонченной и очищенной, легкой и благоустроенной,
она удобно без сопротивления следует за движеньями ума и
вместе с ним возвышается горе. – Без сего же всякое
наше старание о том оказывается тщетным.
- Сия честная троица, когда бывает согласной сама в
себе, порождает в душе лик блаженных добродетелей. И
невозможно, чтоб в украшенных сею троицей или след греха
какого оказался, или недоставало какой-либо добродетели. В
таких не смущают уже ума ни стяжание, как уже брошенное, ни
слава, как уже оплеванная, от которых душа, пока привязана
к ним бывает, уязвляется многими страстями. И как
утверждаю, что невозможно воспарить горе душе, приверженной
к богатству и славе, так не говорю, чтоб было возможно
заботиться о них душе, которая довольно долго подвизалась в
сказанных трех духовных деланиях, так что и до навыка в них
дошла. Ибо если она при таком настроении, не считает
истинным благом ничего, кроме блага Верховного, из прочих
же благ – лучшим то, которое, как убеждена, более
подобно первому; то как может она любить и благоволительно
принимать злато и сребро, или другое что из дольних вещей?
– Сие же да будет сказано и относительно славы.
- Даже и эта ненасытнейшая вещь, – разумею,
– забота, не делает тогда нападений на разум с
противной стороны. – Ибо о чем стал бы заботиться, ни
к чему из здешнего не пристрастный, и ничем из того не
занимающийся? Облако забот составляется из испарений от
главнейших страстей, – сластолюбия, сребролюбия и
славолюбия: так что свободный от этих, чужд и заботы.
- У сказанных лиц, – навыкших трем оным духовным
деланиям, – нет недостатка и в благоразумии, которое
почитается другинею мудрости, и есть наисильнейшее из
ведущих горе средств. Ибо в науке добродетелям заключается
точное распознание и блага и того, что противно тому; а для
этого требуется благоразумие. Под его же руководством опыт
и борение с плотью научают, как наилучше делать добро и
противиться злу.
- И страх присущ им. Ибо по мере того, как
увеличивается любовь, возрастает и страх; и колика надежда
получить благо, толико страх не получить. И это гораздо
более угрызает душу уязвленных любовью, ежели угрозы
бесчисленными муками; ибо как получить блаженнейше, так не
получить окаяннейше.
- Чтоб по пути нам слово и иным образом предтекло,
надобно начать с конца: ибо все бывающее от конца своего
получает как различение частей, так и их чинное
соотношение. Конец нашей жизни есть блаженство, или, что
тоже, царство небесное, или царство Божие. А оно само есть
не зрение только царственнейшей Троицы, но при этом приятие
и Божественного привтечения, и как бы восприятие
обóжения, и сим привтечением восполнение
недостающего в нас и усовершение несовершенного. И это-то
служит пищею мысленных существ, – это восполнение
недостающего чрез Божественное оное привтечение. Здесь
совершается круг некий непрестанный, от того же
начинающийся и тем же кончающийся. Ибо чем более кто
разумевает, тем более вожделевает, чем более вожделевает,
тем более вкушает, чем более вкушает, тем более
возбуждается к большему опять уразумеванию; и тотчас
начинает это недвижимое движение, или, пожалуй, недвижимую
недвижность.
- Итак конец жизни, нашей сколько доступно это нашему
постижению таков. Теперь следует рассмотреть, как к нему
должно идти. Для разумных душ, – кои суть умные
сущности и малым чем отстоят от умов Ангельских, здешняя
жизнь есть борение, и жизнь во плоти дана им на подвиг.
Воздаяние же за подвиг и борение – есть сказанное
состояние, – дар достойный вместе и Божественной
благости и Божественной правды: правды, – потому что
блага оные достигаются не без собственных трудов и потов;
благости, потому что дар безмерно – превосходит всякий
собственный труд, и еще потому, что самое то, чтоб возмочь
делать доброе, есть дар Божий.
- Но в чем же здешний подвиг? – разумная душа
сопряжена с животным телом из земли имеющим бытие, и к
дольнему тяготеющим. Срастворена же она с сим телом так,
что из сих двух, – души и тела, – совершенно друг
другу противоположных, состоялось одно существо без
превращения однако же, или смешения сих частей, – да
не будет! – но так, что из сих двух, носящих
свойственное им по природе их, состоялось одно лице в двух
совершенных естествах. Так двуестественным неким существом
состоявшееся сие составное животное – человек
проявляет и в действие свойственное каждому в частности
естеству. – И телу естественно желать подобного ему
– телесного. Такое желание подобного естественно всем
существам, так как само существование их условливается
всуществлением в себя подобного себе. Телу естественно и
наслаждаться подобным в чувстве; еще же любезен ему отдых
при утомлении. Вот что естественно и желательно животному
нашему естеству. – Разумной же душе как естеству
умному, естественно и желательно такое же умное, и
наслаждение тем свойственным тому образом. Прежде же и паче
всего естественно вкоренена в ней любовь к Богу. И она
естественно желает наслаждаться им и другими мысленными
вещами, но не может этого делать беспрепятственно.
- Первый человек беспрепятственно мог как чувством
чувственное, так умом умное воспринимать и наслаждаться
тем. Но ему следовало преимущественно заняту быть не
худшим, а лучшим; хотя сам по себе мог он входить в общение
и с мысленным чрез ум и с чувственным чрез чувство. Я не
говорю, что Адаму не следовало пользоваться чувством: ибо
не напрасно был он обложен телом; но что не следовало ему
преимущественно услаждаться чувственным, и ради
чувственного; а следовало, усматривая чрез чувственные
впечатления красоту тварей, востекать к Виновнику ее, и Им
услаждаться с изумлением, сугубые имея причины изумляться
Создавшему, а не к чувственному прилепляться и тому
дивиться, оставив мысленную красоту Создателя. Так должен
был действовать Адам.
- Но как он худо пользуясь чувством, чувственной стал
дивиться красоте, и, увидев плод прекрасным для видения и
добрым в снедь, вкусил его, оставив наслаждение мысленными
вещами; то праведный Судия, почетши его недостойным
созерцания Бога и всего сущего, – вещей презренных им,
изгнал его, положив тму за кров свой и всех не
вещественных предметов (Пс. 17, 12). Ибо не должно было
нечистому предоставлять святое; но что возлюбил он,
наслаждение тем и попустил ему Бог, оставив его жить
чувством с малыми следами жизни умной.
- Вот от чего подвиг к достижению общения с мысленными
вещами сделался для нас тягчайшим: ибо не в нашей власти
умом наслаждаться мысленным также, как чувством
наслаждаемся чувственным, хотя и великую к тому получаем
помощь чрез крещение, будучи им очищаемы и возвышаемы.
Впрочем сколько доступно нам, мы все же должны упражняться
в мысленном, а не в чувственном; тому дивиться и того
желать, из чувственного же ничему не дивиться, и ничем не
желать услаждаться самим по себе (как чувственным и в
удовлетворение чувственности): ибо по истине она никакого
сравнения не может иметь с мысленным. Видим, что как
сущность сущности, так и красота красоты бывает
удивительнее. Но каковы они есть, так и относиться к ним
должны мы. Возлюблять же срамное паче благолепнейшего и
низкое паче досточестного, всякое превосходит безумие? И
это еще когда так относятся к тварям, мысленным ли то, или
чувственным. Но что сказать, если так относимся и к Тому,
Кто выше всего, когда и Ему предпочитаем вещество
безобразное и ничтожное?
- И вот в чем теперь наш подвиг – внимать себе со
тщанием, чтобы мысленным всегда наслаждаться, к тому и ум и
желание простирая, и отнюдь не позволять себе окраденными
быть чувственным, увлекаясь к тому чувством до удивления
ему ради его самого. Но если нужно и чувством пользоваться,
надлежит пользоваться им для того, чтобы от тварей Творца
познавать, в них видя Его, как в водах видим солнце, так
как в сущем отображается первый Виновник всего, поскольку
это вместимо для него.
- Таково лежащее на нас дело: но как его исполнить, об
этом следует подумать. Ибо как сказано, тело желает
наслаждаться свойственными ему вещами посредством чувства,
и чем более удовлетворено бывает, тем более желает. А это
противно стремлению души. Почему первою заботою души да
будет – всем чувствам наложить узду, чтоб не
услаждаться чувственным, как сказано. Поелику же тело чем
сильнее бывает, тем сильнее стремится к своему; чем же
сильнее к сему стремится, тем неудержимее бывает, то душе
надлежит усильно стараться умерщвлять плоть постом,
бдениями, стояниями, спанием на голой земле, и всякими
другими лишениями, чтоб, истощив силы ее, иметь ее
смиренной и благопокорливою при своих духовных деяниях: в
этом и есть главное, что предлежит ей исполнить. Но как
желать сего легко, а исполнять трудно, и много при сем
допускается опущений против должного, по причине окрадения
чувством при всем внимании: то третье благоразумно
придумано врачевство – молитва и слезы. Молитва
благодарит за дарованные блага, и испрашивает отпущение
прегрешений и ниспослания сил на дальнейшее преуспеяние;
так как без Божественной помощи душа, как сказано уже
прежде, ничего не может исправно делать одна. Еще же она
доставляет единение с Тем, Кого взыскала душа, и услаждение
Им, и желательной силы всецелое к Нему устремление: что
наиважнейшее есть дело в достодолжной жизни, – т.е.
это склонение воли желать сего сколько возможно сильнее.
– И слезы великую имеют силу: умилостивляют Господа о
прегрешениях наших, очищают причиняемое нам чувственной
сластью осквернение и окрыляют вожделение горнего.
- Так вот в чем все дело: главное – созерцание
мысленных или духовных благ и всецелое их возжелание; в
силу сего порабощение плоти, коего части суть: пост,
целомудрие и прочее, – все одно для другого
подъемлемое; для сего же, и вместе с сим, молитва. Каждое
из сих деланий разлагается на многие части, кои однако же
все состоят в связи, так что одно другим требуется, и одно
без другого не бывает.
- Никто пусть не думает, что славолюбие и сребролюбие
принадлежат к телесным страстям. Телесная страсть, –
одно сластолюбие, которое находит подобающее врачевство в
умерщвлении плоти. Сказанные же две страсти суть порождения
неведения. Не испытав и не познав истинных благ, мысленных
или духовных, душа придумала блага ложные богатством думая
утешиться в оскудении духовными благами; о богатстве
печется она вместе с сим и для удовлетворения сластолюбия и
славолюбия, и для него самого, почитая его неким благом. О
чем скажем, что все это есть порождение неведения истинных
благ. Славолюбие не по причине скудости потреб телесных
бывает: ибо им не телесное что-либо удовлетворяется; но по
причине неиспытания и неведения первого блага и истинной славы.
- И не славолюбия только, но, коротко сказать, и всех зол корнем служит неведение. Ибо невозможно, чтобы тот, кто, как должно, познал природу вещей, и то, откуда каждая из них и какое имеет назначение, забыв потом о своем последнем конце, устремился к земному. Душа не пожелает такого блага, о коем знает наверное, что оно только кажется благом. Пусть даже тирански влечет ее к чему-либо привычка, она, в силу точного и ясного познания дела, может победить и самую привычку. Но и когда еще не было привычки она по причине неведения прельщаема была. Так что паче всего, и пораньше надобно стараться приобрести верные о всем сущем познания, и потом в соответствие тому и волю свою окрылить стремлением к Первому Благу. Презреть же все настоящие блага не трудно тому, кто верно познал полную их суетность.
