РУССКАЯ СИМФОНИЯ

ЧАСТЬ МОЯ ГОСПОДЬ,  РЕЧЕ ДУША МОЯ...

ПРАВОСЛАВНОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ В  РУССКОЙ ЛЕТОПИСНОЙ   ТРАДИЦИИ

"РУССКАЯ ИСТОРИЯ поражает необыкновенной сознательно­стью и логическим ходом явлений", — писал К.С. Аксаков более 120 лет назад. Мы часто забываем об этой осознанности, неволь­но возводя хулу на своих предков, подверстывая их высокую духовность под наше нынешнее убожество. Между тем история донесла до нас многочисленные свидетельства их гармоничного, воцерковленного мировоззрения. В ряду таких свидетельств осо­бой исторической полнотой отличаются летописи.

Подробное рассмотрение историософии русских летописей требует от­дельного исследования. Мы коснемся их лишь в той мере, в какой это необходимо для иллюстрации процессов становления русского самосоз­нания в X-XVI веках

В развитии русского летописания принято различать три пе­риода: древнейший, областной и общерусский (9). Несмотря на все особенности русских летописных традиций, будь то "Повесть временных лет", в редакции преподобного Нестора-летописца, новгородские летописи, с их лаконичностью и сухостью языка, или московские летописные своды, — не вызывает сомнения общая мировоззренческая основа, определяющая их взгляды. Православность давала народу твердое ощущение общности своей исторической судьбы даже в самые тяжелые времена удель­ных распрей и татарского владычества.

В основании русских летописей лежит знаменитая "Повесть временных лет" — "откуду есть пошла русская земля, кто в Киеве начал первее княжити и откуду русская земля стала есть". Имев­шая не одну редакцию "Повесть" легла в основу различных мес­тных летописей. Как отдельный памятник она не сохранилась, дойдя до нас в составе более поздних летописных сводов — Лаврентьевского (XIV век) и Ипатьевского (XV век). Повесть — это общерусский летописный свод, составленный к 1113 году в Киеве на основании летописных сводов XI века и других источ­ников — предположительно греческого происхождения. Препо­добный Нестор-летописец, святой подвижник Киево-Печерский, закончил труд за год до своей кончины. Летопись продолжил другой святой инок— преподобный Сильвестр, игумен Выдубицкого Киевского монастыря. Память их Святая Церковь праздну­ет, соответственно, 27 октября и 2 января по старому стилю.

В Повести хорошо видно желание дать, по возможности, все­объемлющие понятия о ходе мировой истории. Она начинается с библейского рассказа о сотворении мира. Заявив таким образом о своей приверженности христианскому осмыслению жизни, автор переходит к истории русского народа. После Вавилонского столпотворения, когда народы разделились, в Иафетовом племе­ни выделилось славянство, а среди славянских племен — русский народ. Как и все в тварном мире, ход русской истории соверша­ется по воле Божией, князья — орудия Его воли, добродетели следует воздаяние, согрешениям — наказание Господне: глад, мор, трус, нашествие иноплеменных.

Бытовые подробности не занимают автора летописи. Его мысль парит над суетными попечениями, с любовью останавли­ваясь на деяниях святых подвижников, доблестях русских кня­зей, борьбе с иноплеменниками-иноверцами. Но и все это при­влекает внимание летописца не в своей голой исторической "дан­ности", а как свидетельство промыслительного попечения Божия о России.

В этом ряду выделяется сообщение о посещении Русской земли святым апостолом Андреем Первозванным, предсказав­шим величие Киева и будущий расцвет Православия в России. Фактическая достоверность этого рассказа не поддается проверке, но его внутренний смысл несомненен. Русское православие и русский народ обретают "первозванное" апостольское достоинст­во и чистоту веры, подтверждающиеся впоследствии равноапо­стольным достоинством святых Мефодия и Кирилла — просве­тителей славян и святого благоверного князя Владимира Крести­теля. Сообщение летописи подчеркивает промыслительный характер крещения Руси, молчаливо предполагая за ней соответ­ственные религиозные обязанности, долг православно-церков­ного послушания.

Автор отмечает добровольный характер принятия служения. Этому служит знаменитый рассказ о выборе вер, когда "созва Володимер боляры своя и старци градские". Летопись не приво­дит никаких стесняющих свободу выбора обстоятельств. "Аще хощеши испытати гораздо, — говорят Владимиру "боляры и старци", — послав испытай когождо... службу и како служит Богу". Желание богоугодной жизни, стремление найти неложный путь к Богу — единственный побудительный мотив Владимира. Чрез­вычайно показателен рассказ послов, возвратившихся после ис­пытания вер. Мусульмане отвержены, ибо "несть веселия в них, но печаль...", католики — из-за того, что у них "красоты не видехом никоея же". Речь идет, конечно, не о мирском "веселье" — его у мусульман не меньше, чем у кого-либо иного, и не о житейской "печали". Речь — о живом религиозном опыте, полученном послами. Они искали то веселие, о котором говорит Псалмопе­вец: "Вонми гласу моления моего, Царю мой и Боже мой... И да возвеселятся вси, уповающие на Тя, во век возрадуются: и все­лишься в них, и похвалятся о Тебе любящие имя Твое" (Пс 5:3; 12). Это веселие и радость богоугодного жития — тихие, немятежные, знакомые всякому искренне верующему православному человеку по умилительному личному опыту, не объяснимому словами. Послы ощутили в мечети вместо этого веселия печаль — страш­ное чувство богооставленности и богоотверженности, свидетель­ствуемое словами Пророка: "Увы, язык грешный, людие исполнени грехов, семя лукавое, сынове беззакония — остависте Гос­пода... Что еще уязвляетеся, прилагающе беззаконие, всякая глава в болезнь и всякое сердце в печаль..." (Ис.1:4-5).

И у католиков послы поразились не отсутствием веществен­ной красоты — хотя по красоте и пышности католическое бого­служение не идет ни в какое сравнение с православным. Здоровое религиозное чутье безошибочно определило ущербность католи­цизма, отсекшего себя от соборной совокупности Церкви, от ее благодатной полноты. "Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе", — свидетельствует Священное Писание. Отсутст­вие этой красоты и почувствовали благонамеренные послы. Тем разительней был для них контраст от присутствия на литургии в соборе святой Софии в Царьграде: "Приидохом же в греки и ведоша ны идеже служат Богу своему". Богослужение так порази­ло русов, что они в растерянности твердят: "И не знаем, были ли мы на небе, или на земле — ибо не бывает на земле красоты такой — только то верно знаем, что там с человеками пребывает Бог... И не можем забыть красоты той". Их сердца, ищущие религиоз­ного утешения, получили его в неожиданной полноте и неотра­зимой достоверности. Исход дела решили не внешние экономи­ческие соображения (обоснованность которых весьма сомни­тельна), а живой религиозный опыт, обильное присутствие которого подтверждает и вся дальнейшая история русского народа.

Довольно полную картину взглядов современников на ход русской жизни дает Лаврентьевский свод.

Он назван так по имени инока Лаврентия, составившего эту летопись для Суздальского великого князя Дмитрия Константиновича в 1377 году. В этот общерусский летописный свод вошли "Повесть временных лет" в редакции 1117 года и ее продолжения, излагающие события в Севе­ро-Восточной Руси с 1111 по 1305 год.Вот, например, кар­тина похода русских князей на половцев в 1184 году: "В то же лето вложи Бог в сердце князем русским, ходиша бо князи русский вси на половци".

В 70-х годах XII века усиливается натиск половцев на границы русских княжеств. Русские предпринимают ряд ответных похо­дов. Следует несколько местных поражений половецких войск, результатом которых становится их объединение под властью одного хана — Кончака. Военная организация половцев получает единообразие и стройность, улучшается вооружение, появляются метательные машины и "греческий огонь": Русь лицом к лицу сталкивается с объединенным сильным войском противника.

Половцы, видя свое превосходство, принимают удачно скла­дывающиеся обстоятельства за знамение благоволения Божия. "Се Бог вдал есть князи русские и полки их в руки наши". Но промысел Божий не связан соображениями человеческой мудро­сти: "не ведуще" неразумные иноверцы, "яко несть мужества, ни есть думы противу Богови", — сетует летописец. В начавшейся битве "побегоша" половцы "гоними гневом Божиим и Святой Богородицы". Победа русских не есть результат их собственного попечения: "Содеял Господь спасенье велико нашим князьям и воям их над враги нашими. Побеждена быша иноплеменницы" промыслительной помощью Божией под Покровом Пресвятой Богородицы, покрывающей попечением Своим боголюбивое русское воинство. И сами русские это прекрасно сознают: "И рече Владимир: се день иже сотвори Господь, возрадуемся и возвесе­лимся в онь. Яко Господь избавил ны есть от враг наших и покорил врази наша под нозе наши". И возвратились русские войска домой после победы "славяще Бога и Святую Богородицу, скорую заступницу рода христианского". Вряд ли можно полнее и четче выразить взгляд на русскую историю как на область всеохватывающего действия Промысла Божия. При этом лето­писец, как человек церковный, остается далек от примитивного фатализма. Действуя в истории определяющим образом, Про­мысел Божий в то же время не подавляет и не ограничивает свободы личного выбора, лежащей в основании ответственности человека за свои дела и поступки.

Историческим материалом, на фоне которого утверждается понятие о религиозно-нравственной обусловленности русской жизни, становятся в летописи события, связанные с изменчивым военным счастьем. На следующий год после удачного похода на половцев, совершенного объединенными силами князей, орга­низовывает неудачный самостоятельный набег Игорь Святосла­вич, князь Новгород-Северский. Знаменитое "Слово о полку Игореве" дает исключительное по красоте и лиричности описание этого похода. В летописи о походе Игоря Святославича сохрани­лись два рассказа. Один, более обширный и подробный, в Ипать­евском своде.

Свод летописей, составленный в XV веке в Костромском Ипатьевском монастыре.

 Другой, покороче — в Лаврентьевском. Но даже его сжатое повествование достаточно ярко отражает воззрение летописца на свободу человеческой воли как на силу, наравне с недомыслимым промышлением Божиим определяющую ход истории.

На этот раз "побеждени быхом наши гневом Божиим", нашед­шим на русские войска "за наше согрешенье". Сознавая неудачу похода как закономерный результат уклонения рт своего религи­озного долга, "воздыхание и плач распространися" среди русских воинов, вспоминавших, по словам летописца, слова пророка Исайи: "Господи, в печали помянухом Тя...". Искреннее покаяние было скоро принято милосердным Богом и "по малых днех ускочи князь Игорь у половец" — то есть из плена половецкого — "не оставит бо Господь праведного в руках грешных, очи бо Господни на боящихся Его (взирают), а уши Его в молитву их (к молитвам их благопослушны)". "Се же содеяся грех ради наших, — подводит итог летописец, — зане умножишася греси наши и неправды". Согрешающих Бог вразумляет наказаниями, добро­детельных, сознающих свой долг и исполняющих его — милует и хранит. Бог никого не принуждает: человек сам определяет свою судьбу, народ сам определяет свою историю — так можно кратко изложить воззрения летописи. Остается лишь благоговейно удивляться чистоте и свежести православного мироощущения летописцев и их героев, глядящих на мир с детской верой, о которой сказал Господь: "Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл мла­денцам. Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение" (ЛкЛ0:21).

Развивая и дополняя друг друга, русские летописцы стреми­лись к созданию целостной и последовательной картины родной истории. Во всей полноте это стремление отразилось в москов­ской летописной традиции, как бы венчающей усилия многих поколений летописателей.

Перенос святым митрополитом Петром первосвятительской кафедры из Владимира в Москву в 1325 году положил начало московскому летописанию, которое велось при дворе митрополита

 "Летописец Великий Русский", Тро­ицкая летопись, писанная при митрополите Киприане, свод 1448 года и другие летописи, все более и более подходившие под название "общерусских", несмотря на то, что они сохраня­ли местные особенности, да и писались частенько не в Москве, представляют собой как бы ступени, по которым русское само­сознание восходило к осмыслению единства религиозной судьбы народа.

Середина XVI века стала эпохой величайшего церковно-государственного торжества на Руси. Были собраны воедино исконно русские земли, присоединены Казанское и Астраханское царства, открыт путь на восток — в Сибирь и Среднюю Азию. На очереди стояло открытие западных ворот державы — через Ливонию. Вся русская жизнь проходила под знаком благоговейной церковности и внутренней религиозной сосредоточенности. Неудивительно поэтому, что именно в царствование Иоанна IV Васильевича был создан грандиозный летописный свод, отразивший новое пони­мание русской судьбы и ее сокровенного смысла. Он описывал всю историю человечества в виде смены великих царств. В соответствии со значением, которое придавалось завершению столь важной для национального самосознания работы, летописный свод получил самое роскошное оформление. Составляющие его 10 томов были написаны на лучшей бумаге, специально закуп­ленной из королевских запасов во Франции. Текст украсили 15000 искусно выполненных миниатюр, изображавших исто­рию "в лицах", за что собрание и получило наименование "Ли­цевого свода". Последний, десятый том свода был посвящен царствованию Иоанна Васильевича, охватывая события с 1535 по 1567 годы.

Когда этот последний том (известный в науке под именем "Синодального списка", так как принадлежал библиотеке Святей­шего Синода) был в основном готов, он подвергся существенной редакционной правке. Чья-то рука прямо на иллюстрированных листах сделала многочисленные дополнения, вставки и исправ­ления. На новом, чисто переписанном экземпляре, который вошел в науку под названием "Царственная книга", та же рука сделала опять множество новых приписок и поправок. Похоже, редактором "Лицевого свода" был сам Иоанн IV, сознательно и целенаправленно трудившийся над завершением "русской идеологии" (10).

Другим летописным сборником, который должен был наравне с "Лицевым сводом" создать стройную концепцию русской жиз­ни, стала "Степенная книга". В основании этого громадного труда лежал замысел, согласно которому вся русская история со времен крещения Руси до царствования Иоанна Грозного должна пред­стать в виде семнадцати степеней (глав), каждая из которых соответствует правлению того или иного князя. Обобщая глав­ные мысли этих обширнейших летописей, можно сказать, что они сводятся к двум важнейшим утверждениям, которым сужде­но было на века определить течение всей русской жизни:

1. Богу угодно вверять сохранение истин Откровения, необхо­димых для спасения людей, отдельным народам и царствам, избранным Им Самим по неведомым человеческому разуму причинам. В ветхозаветные времена такое служение было вверено Израилю. В новозаветной истории оно последовательно вверя­лось трем царствам. Первоначально служение принял Рим — столица мира времен первохристианства. Отпав в ересь латинст­ва, он был отстранен от служения, преемственно дарованного православному Константинополю — "второму Риму" средних ве­ков. Покусившись из-за корыстных политических расчетов на чистоту хранимой веры, согласившись на унию с еретиками-ка­толиками (на Флорентийском соборе 1439 года), Византия утра­тила дар служения, перешедший к "третьему Риму" последних времен — к Москве, столице Русского Православного царства. Русскому народу определено хранить истины православия "до скончания века" — второго и славного Пришествия Господа нашего Иисуса Христа. В этом смысл его существования, этому должны быть подчинены все его устремления и силы.

Предыдущая | Содержание | Следующая