РУССКАЯ СИМФОНИЯ

ГОДУНОВ

ПЕРВЫЕ ГОДЫ царствования Бориса Годунова не давали ника­ких оснований для тревог, явив собой вершину державной мощи Русского государства. Сам Годунов, являвшийся реальным пра­вителем Руси с 1588 года, когда ему официальным решением думы было даровано право самостоятельно сноситься с ино­странными государями, показал себя как дальновидный и опыт­ный политик.

В области внутренней политики он уверенно опирался на массу мелкого служилого люда, составлявшего административ­ный каркас государства, всемерно поддерживал взгляд на сослов­ные и гражданские обязанности своих подданных как на религи­озное служение и безусловно придерживался идеалов "симфонии властей" в отношениях с Русской Церковью.

В области внешней — предпочитал войне средства мирные и ненасильственные, подняв тем не менее мощь России на неви­данную высоту.

Продолжая политику Иоанна Грозного, Борис стремился на западе дать Руси выход к Балтийскому морю, на востоке и юго-востоке — укреплял границы, закреплял за державой недавно обретенные сибирские пространства.

Сами обстоятельства его восшествия на престол весьма зна­менательны, с точки зрения характеристики политических нра­вов того времени. Ведя свой род от татарского мурзы Чета (в крещении Захарии), поступившего на службу Ивана Калиты еще в XIV веке, Борис принадлежал к его младшей ветви, выдвинув­шейся лишь во время опричнины, в то время как старшая линия рода — Сабуровы — числили себя среди знатнейших русских родов еще с XV века. Будучи всевластным правителем государст­ва, опираясь на безграничное доверие царя, он все же ясно пони­мал, что его положение в боярской среде не дает ему прочных надежд на самостоятельную, тем более первенствующую роль после успения государя.

Поэтому представляется вполне естественным, что, памятуя о боярских смутах, он совершенно искренне отказывался от цар­ского венца, когда тот был ему предложен собором. В историо­графии стало общим местом обвинение Бориса в тайном власто­любии, завистливости и тщеславии. Человек грешен, и Годунов, конечно, не был исключением, но в свете достоверно известных фактов подобные обвинения видятся все же как явное и неоправ­данное преувеличение.

Когда в девятый день после кончины царя Феодора Иоанно-вича было торжественно объявлено, что вдова его Ирина отказы­вается от царства и удаляется в монастырь, Россия оказалась перед труднейшим выбором. "Сия весть, — пишет Карамзин, — поразила Москву: святители, дума, сановники, дворяне, граждане собором пали пред венценосною вдовою, плакали неутешно, на­зывали ее материю и заклинали не оставлять их в ужасном сиротстве; но царица, дотоле всегда мягкосердая, не тронулась молением слезным: ответствовала, что воля ее неизменна и что государством будут править бояре, вместе с патриархом, до того времени, когда успеют собраться в Москву все чины Российской державы, чтобы решить судьбу отечества по вдохновению Божию. В тот же день Ирина выехала из дворца Кремлевского в Новоде­вичий монастырь и под именем Александры вступила в сан инокини. Россия осталась без главы, а Москва — в тревоге, в волнении...

Где был Годунов и что делал? Заключился в монастыре с сестрою, плакал и молился с нею. Казалось, что он, подобно ей, отвергнул мир, величие, власть, кормило государственное и пре­дал Россию в жертву бурям; но кормчий неусыпно бодрствовал, и Годунов в тесной келии монастырской твердою рукою держал царство!

Сведав о пострижении Ирины, духовенство, чиновники и граждане собралися в Кремле, где государственный дьяк и печат­ник Василий Щелкалов, представив им вредные следствия без­началия, требовал, чтобы они целовали крест на имя думы бояр­ской. Никто не хотел слышать о том; все кричали: "Не знаем ни князей, ни бояр; знаем только царицу: ей мы дали присягу и другой не дадим никому; она и в черницах мать России". Печат­ник советовался с вельможами, снова вышел к гражданам и сказал, что царица, оставив свет, уже не занимается делами царства и что народ должен присягнуть боярам, если не хочет видеть государственного разрушения. Единогласным ответом было: "И так да царствует брат ее!" Никто не дерзнул ни противо­речить, ни безмолвствовать, все восклицали: "Да здравствует отец наш, Борис Федорович! Он будет преемником матери нашей царицы!" Немедленно всем собором пошли в монастырь Ново­девичий, где патриарх Иов, говоря именем отечества, заклинал монахиню Александру благословить ее брата на царство, ею пре­зренное из любви к жениху бессмертному, Христу Спасителю, — исполнить тем волю Божию и народную — утишить колебание в душах и в государстве — отереть слезы россиян, бедных, сирых, беспомощных и снова восставить державу сокрушенную, доколе враги христианства еще не уведали о вдовстве Мономахова пре­стола. Все проливали слезы — и сама царица-инокиня, внимая первосвятителю красноречивому. Иов обратился к Годунову; смиренно предлагал ему корону, называл его свышеизбранным для возобновления царского корени в России, естественным на­следником трона после зятя и друга, обязанного всеми успехами своего владычества Борисовой мудрости" (1). Что же Борис? Он "клялся, что никогда, рожденный верным подданным, не мечтал о сане державном и никогда не дерзнет взять скипетра, освящен­ного рукою усопшего царя-ангела, его отца и благотворителя; говорил, что в России много князей и бояр, коим он, уступая в знатности, уступает и в личных достоинствах; но из признатель­ности к любви народной обещается вместе с ними радеть о государстве еще ревностнее прежнего. На сию речь, заблаговре­менно сочиненную, патриарх ответствовал такою же, и весьма плодовитою, исполненною движений витийства и примеров ис­торических; обвинял Годунова в излишней скромности, даже в неповиновении воле Божией, которая столь явна в общенародной воле; доказывал, что Всевышний искони готовил ему и роду его на веки веков державу Владимирова потомства, Федоровою смертию пресеченного, напоминал о Давиде, царе Иудейском, Феодо­сии Великом, Маркиане, Михаиле Косноязычном, Василии Ма­кедонском, Тиберии и других императорах византийских, неис­поведимыми судьбами небесными возведенных на престол из ничтожества; сравнивал их добродетели с Борисовыми; убеждал, требовал и не мог поколебать его твердости ни в сей день, ни в следующие — ни пред лицом народа, ни без свидетелей — ни молением, ни угрозами духовными. Годунов решительно отрекся от короны.

Но патриарх и бояре еще не теряли надежды: ждали великого собора, коему надлежало быть в Москве через шесть недель по смерти Феодора; то есть велели съехаться туда из всех областных городов людям выборным: духовенству, чиновникам воинским и гражданским, купцам, мещанам. Годунов хотел, чтобы не одна столица, но вся Россия призвала его на трон, и взял меры для успеха, всюду послав ревностных слуг своих и клевретов: сей вид единогласного свободного избрания казался ему нужным — для успокоения ли совести? Или для твердости и безопасности его властвования?... .

Как и в случае с Иоанном Грозным, Карамзин (а вслед за ним и боль­шинство историков более позднего времени) никак не желает допустить мысли о благонамеренности Годунова. И опять, так же, как в описании царствования Грозного, Карамзин вынужден из-за этого нежелания ми­риться с вопиющей непоследовательностью, нелогичностью собствен­ного описания правления царя Бориса. То он утверждает, что "первые два года сего царствования казались лучшим временем России", харак­теризуя Бориса как "ревностного наблюдателя всех уставов церковных и правил благочиния, трезвого, воздержанного, трудолюбивого, врага суетных забав и пример жизни семейственной", то укоряет его за "зло­действо". Конечно, в натуре человеческой встречаются порой сочетания качеств самых противоречивых и разных, но, думается, есть все основа­ния считать Годунова человеком вполне благонамеренным, сыном своей эпохи, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками. Настой­чивые попытки многих исследователей найти в характере Бориса одну из причин обрушившихся на Россию бед, объясняются довольно просто: не умея или не желая вникнуть в духовную подоплеку событий — историки искали "виноватого". Перенося на пространство истории свой ежедневный бытовой опыт, они стремились найти "того, кто все испор­тил", ибо это давало разуму, лишенному веры, иллюзию обретенной истины. Возможно, эти мотивы не всегда были осознанны и не у всех одинаково сильны, но они просто неизбежны для современного рацио­налистического подхода к познанию истории. В обширной цитате из карамзинского труда мы оставили все эти противоречия без изъятий, полагая, что читатель сам составит себе мнение о степени справедливо­сти наших рассуждений.

Борис жил в монастыре, а государством пра­вила дума, советуясь с патриархом в делах важных; но указы писала именем царицы Александры и на ее же имя получала донесения воевод земских. Между тем оказывались неповинове­ние и беспорядок: в Смоленске, в Пскове и в иных городах воеводы не слушались ни друг друга, ни предписаний думы. ...Носились слухи о нападении хана крымского в пределы России, и народ говорил в ужасе: "Хан будет под Москвою, а мы без царя и защитника!" Одним словом, все благоприятствовало Годунову, ибо все было им устроено!

В пятницу, 17 февраля, открылась в Кремле дума земская, или государственный собор, где присутствовало, кроме всего знат­нейшего духовенства, синклита, двора, не менее пятисот чинов­ников и людей выборных из всех областей, для дела великого, небывалого со времен Рюрика: для назначения венценосца Рос­сии, где дотоле властвовал непрерывно, уставом наследия, род князей варяжских и где государство существовало государем; где все законные права истекали из его единственного самобытного права: судить и рядить землю по закону совести. Час опасный: кто избирает, тот дает власть и, следственно, имеет оную: ни уставы, ни примеры не ручались за спокойствие народа в ее столь важном действии; и сейм кремлевский мог уподобиться варшав­ским: бурному морю страстей, гибельных для устройства и силы держав. Но долговременный навык повиновения и хитрость Бо­рисова представили зрелище удивительное: тишину, единомыс­лие, уветливость во многолюдстве разнообразном, в смеси чинов и званий. Казалось, что все желали одного: как сироты, найти скорее отца — и знали, в ком искать его. Граждане смотрели на дворян, дворяне — на вельмож, вельможи — на патриарха. Изве­стив собор, что Ирина не захотела ни царствовать, ни благосло­вить брата на царство и что Годунов также не принимает венца Мономахова, Иов сказал: "Россия, тоскуя без царя, нетерпеливо ждет его от мудрости собора. Вы, святители, архимандриты, игумены, вы, бояре, дворяне, люди приказные, дети боярские и всех чинов люди царствующего града Москвы и всей земли Русской! Объявите нам мысль свою и дайте совет, кому быть у нас государем. Мы же, свидетели преставления царя и великого князя Феодора Иоанновича, думаем, что нам мимо Бориса Феодоровича не должно искать другого самодержца". Тогда все духо­венство, бояре, воинство и народ единогласно ответствовали: "Наш совет и желание то же: немедленно бить челом государю Борису Феодоровичу и мимо его не искать другого властителя для России".

Восстановив тишину, вельможи в честь Годунова рассказали духовенству, чиновникам и гражданам следующие обстоятельст­ва: "Государыня Ирина Феодоровна и знаменитый брат ее с самого первого детства возрастали в палатах великого царя Иоан­на Васильевича и питались от стола его. Когда же царь удостоил Ирину быть своею невесткою, с того времени Борис Феодорович жил при нем неотступно, навыкая государственной мудрости. Однажды, узнав о недуге сего юного любимца, царь приехал к нему с нами и сказал милостиво: "Борис! Страдаю за тебя как за сына, за сына как за невестку, за невестку как за самого себя!" — поднял три перста десницы своей и промолвил: "Се Феодор, Ирина и Борис; ты не раб, а сын мой". В последние часы жизни, всеми оставленный для исповеди, Иоанн удержал Бориса Феодо-ровича при одре своем, говоря ему: "Для тебя обнажено мое сердце. Тебе приказываю душу, сына, дочь и все царство: блюди или дашь за них ответ Богу". Помня сии незабвенные слова, Борис Феодорович хранил яко зеницу ока и юного царя, и великое царство". Снова раздались крики: "Да здравствует государь наш Борис Феодорович!" И патриарх воззвал к собору: "Глас народа есть глас Божий: буди, что угодно Всевышнему!"

В следующий день, февраля 18-го, в первый час утра, церковь Успения наполнилась людьми: все, преклонив колена, духовен­ство, синклит и народ, усердно молили Бога, чтобы правитель смягчился и принял венец; молились еще два дни, и февраля 20-го Иов, святители, вельможи объявили Годунову, что он из­бран в цари уже не Москвою, а всею Россиею. Но Годунов вто­рично ответствовал, что высота и сияние Феодорова трона ужаса­ют его душу; клялся снова, что и в сокровенности сердца не представлялась ему мысль столь дерзостная; видел слезы, слы­шал убеждения самые трогательные и был непреклонен; выслал искусителей, духовенство с синклитом из монастыря и не велел им возвращаться. Надлежало искать действительнейшего сред­ства: размышляли — и нашли. Святители в общем совете с боярами установили петь 21 февраля во всех церквах празднич­ный молебен и с обрядами торжественными, с святынею веры и отечества, в последний раз испытать силу убеждений и плача над сердцем Борисовым; а тайно, между собою, Иов, архиепископы и епископы условились в следующем: "Если государь Борис Феодорович смилуется над нами, то разрешим его клятву не быть царем России; если не смилуется, то отлучим его от Церкви; там же, в монастыре, сложим с себя святительство, кресты и панагии, оставим иконы чудотворные, запретим службу и пение во святых храмах; предадим народ отчаянию, а царство— гибели, мятежам, кровопролитию, — и виновник сего неисповедимого зла да ответ­ствует пред Богом в день Суда страшного!"

В сию ночь не угасали огни в Москве: все готовились к великому действию — и на рассвете, при звуке всех колоколов, подвиглась столица. Все храмы и домы отворились: духовенство с пением вышло из Кремля; народ в безмолвии теснился на площадях. Патриарх и владыки несли иконы, знаменитые слав­ными воспоминаниями: Владимирскую и Донскую, как святые знамена Отечества; за клиром шел синклит, двор, воинство, приказы, выборы городов; за ними устремились и все жители московские, граждане и чернь, жены и дети, к Новодевичьему монастырю, откуда, также с колокольным звоном, вынесли образ Смоленской Богоматери навстречу патриарху: за сим образом шел и Годунов, как бы изумленный столь необыкновенно торже­ственным церковным ходом; пал ниц перед иконой Владимир­скою, обливался слезами и воскликнул: "О Мать Божия! Что виною Твоего подвига? Сохрани, сохрани меня под сенью Твоего крова!" Обратился к Иову с видом укоризны и сказал ему: "Пас­тырь великий! Ты дашь ответ Богу!" Иов ответствовал: "Сын возлюбленный! Не снедай себя печалью, но верь провидению! Сей подвиг совершила Богоматерь из любви к тебе, да устыдишь­ся!" Он вошел в церковь святой обители с духовенством и людьми знатнейшими; другие стояли в ограде; народ — вне монастыря, занимая все обширное Девичье поле. Собором отпев литургию, патриарх снова, и тщетно, убеждал Бориса не отвергать короны; велел нести иконы и кресты в келии царицы: там со всеми святителями и вельможами преклонил главу до земли... И в то самое мгновение, по данному знаку, все бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колени с воплем неслыханным; все требовали царя, отца, Бориса! Патри­арх, рыдая, заклинал царицу долго, неотступно, именем святых икон, которые пред нею стояли, — именем Христа Спасителя, Церкви, России дать миллионам православных государя благо­надежного, ее великого брата...

Наконец услышали слово милости: глаза царицы, дотоле не­чувствительной, наполнились слезами. Она сказала: "По изволе­нию Всесильного Бога и Пречистыя Девы Марии возьмите у меня единородного брата на царство, в утоление народного плача. Да исполнится желание ваших сердец, ко счастию России! Благословляю избранного вами и преданного Отцу Небесному, Бо­гоматери, святым угодникам московским и тебе, патриарху, и вам, святители, и вам, бояре! Да заступит мое место на престоле!" Все упали к ногам царицы, которая, печально взглянув на сми­ренного Бориса, дала ему повеление властвовать над Россиею. Но он еще изъявлял нехотение; страшился тягостного бремени, воз­лагаемого на слабые рамена его; просил избавления; говорил сестре, что она из единого милосердия не должна предавать его в жертву трону; еще вновь клялся, что никогда умом робким не дерзал возноситься до сей высоты, ужасной для смертного; сви­детельствовался оком всевидящим и самой Ириною, что желает единственно жить при ней и смотреть на ее лицо ангельское. Царица уже настояла решительно. Тогда Борис как бы в сокру­шении духа воскликнул: "Буди же Святая воля Твоя, Господи! Настави меня на путь правый и не вниди в суд с рабом Твоим! Повинуюсь тебе, исполняя желание народа".

Святители, вельможи упали к ногам его. Осенив животворя­щим крестом Бориса и царицу, патриарх спешил возвестить дворянам, приказным и всем людям, что Господь даровал им царя. Невозможно было изобразить общей радости. Воздев руки на небо, славили Бога: плакали, обнимали друг друга. От келий царицыных до всех концов Девичьего поля гремели клики: "Сла­ва! Слава!..." Окруженный вельможами, теснимый, лобзаемый народом, Борис вслед за духовенством пошел в храм Новоде­вичьей обители, где патриарх Иов, пред иконами Владимирской и Донской, благословил его на государство Московское и всея России; нарек царем и возгласил ему первое многолетие..." (2).

Итак — лишь угроза тяжкой ответственности на Страшном Суде Христовом заставила "властолюбца" принять многократно отвергнутый венец. Избрание нового монарха было совершено в полном соответствии с законами человеческими и, что важнее всего, — запечатлено благословением церковным как свидетель­ством богоугодности сего избрания. Казалось бы, Россия успеш­но миновала опасный период безвластия, и может теперь под умелым правлением Бориса безмятежно множить свое матери­альное благосостояние и преуспеяние религиозное, духовное. Но... прошло лишь несколько лет, как грянула страшная Смута.

КЛЯТВОПРЕСТУПЛЕНИЕ

В 1601 ГОДУ митрополит Ростовский Иона объявил патриарху и царю, что в Чудовом московском монастыре "недостойный инок Григорий хочет быть сосудом диавольским". И действи­тельно, молодой сын стрелецкого сотника Юрий Отрепьев, при­нявший по пострижении имя Григорий, вел себя на редкость странно. Проявляя большие способности, — шутя, Отрепьев ус­ваивал то, что другим не давалось, — он в то же время вольничал в делах веры, вызывая этим подозрения в ереси. Но главное, в моменты откровенности он говаривал монастырской братии, что со временем непременно будет царем на Москве.

Годом позже, по рассмотрении дела, Борис Годунов велел дьяку Смирному-Васильеву отправить Григория за ересь на Со­ловки или в Белозерские пустыни — на покаяние. Однако, при пособничестве другого дьяка, свойственника Отрепьевых, Евфимьева, Григорий вместо отправки на далекий неласковый север бежал в Литву. Чем только не пришлось ему там занимать­ся: якшался с сектантами-анабаптистами, разбойничал в казац­кой шайке старшины Герасима Евангелика, учился в латинской школе в Гоще...

Заимев духовника-иезуита, Отрепьев "открылся" ему в час тяжкого "смертельного", недуга, что он якобы есть Дмитрий, законный наследник русского трона. В1604 году папский нунций Рангони представил его в Кракове польскому королю Сигизмун-ду. Тот признал Лжедмитрия сыном Иоанна, обещал поддержку, но официально в его защиту выступать не стал, разрешив, однако, своим шляхтичам "в частном порядке" помочь восстановлению "законного наследника" на престоле русских государей. Тогда же Лжедмитрий тайно перешел в католичество и подписал брачный контракт с Мариной Мнишек, дочерью сандомирского воеводы, широким жестом подарив невесте Новгород и Псков, а будущему тестю — княжества Смоленское и Северское.

15 августа 1604 года, собрав разношерстное войско из не­скольких тысяч польских авантюристов, двух тысяч малороссий­ских казаков-головорезов и небольшого отряда донцов, Лже­дмитрий начал поход на Россию. Полгода погуляв по западно­русским областям и выиграв несколько стычек, 21 января 1605 года он был наголову разбит пятидесятитысячным русским вой­ском под Добрыничами, едва при этом спасшись с несколькими ближайшими соратниками. Казалось, конец неминуем, и окон­чательная расправа с самозванцем представлялась лишь делом времени, когда 13 апреля в Москве внезапно скончался царь Борис.

Все вдруг изменилось как по волшебству. Уже 7 мая победо­носное московское войско в полном составе перешло на сторону Лжедмитрия. 1 июня законный наследник престола, сын царя Бориса Феодор — "отроча зело чюдно, благолепием цветуще, от Бога преукрашен яко цвет дивный" (3) — вместе с матерью был убит в Москве приверженцами самозванца. 20 июня Лжедмит­рий торжественно въехал в Москву. Патриарх Иов, бесстрашно обличавший преступника, был низложен, и 21-го числа новоис­печенный лжепатриарх, архиепископ Рязанский грек Игнатий совершил "таинство" "венчания на царство" победившего само­званца.

Клятвопреступление стало фактом. Народ, еще недавно столь настойчиво звавший Бориса на царство, присягавший ему как богоданному государю, попрал обеты верности, отринул закон­ного наследника престола, попустил его злодейское убийство и воцарил над собой самозванца и вероотступника, душой и телом предавшегося давним врагам России.

Вот где таится подлинная причина Смуты, как бы ни казалось это странным отравленному неверием и рационализмом совре­менному уму. Совершилось преступление против закона Божие­го, которое и повлекло дальнейшие гибельные последствия все­общего разора и мятежа.

В самом деле, ведь нам не кажется странным, например, что невозможно безнаказанно нарушить законы физические, законы бытия материаль­ного мира. Никому не придет в голову, скажем, выходить из дома через окно десятого этажа. Закон всемирного тяготения своим естественным действием накажет такого безумца. Но, помимо мира материального, существует и мир духовный, невидимый, законы которого ничуть не менее определенны и категоричны, чем те, что управляют движением материи Это и неудивительно, ибо Творец и Основоположник законов — и тех, и других — один и тот же, Сказавший. "Аз есмь, и несть Бог разве Мене.." Законы же, приданные Им религиозно-нравствен ной области человеческого бытия, предполагают непременно обязательными веру и верность, карая, как злостное и непростительное нарушение, пагубное своеволие и гордостное самовластие, особенно в священной области русской истории, являющейся местом действия непостижимого челове­ческим разумом Промышления Божия. Полностью подтверждает это и наша недавняя история Разве не повторили мы в начале XX столетия прегрешения наших предков? Разве из пустой суетности и тщеславия, в погоне за миражами материального благополучия, в ослеплении горды­ни мы не отвергли богоучрежденный порядок бытия земли Русской. Но от подобных причин подобные же бывают и следствия Отсюда кровь гражданской войны, ужасы террора и коллективизации, гнет "застоя" и позор нынешней "демократии" Жаль только, что и после всего этого мало кто видит настоящие причины русской трагедии. Что тут сдела­ешь? — "Имеющий уши да слышит  "

Хорошо понимая, какими гибельными последствиями может грозить подобное отступничество земле Русской, патриарх Иов с духовенством до последней возможности стоял за царя законно­го. При жизни Бориса он по всей России разослал грамоты с повелением совершать ежедневное молебствие об успехах оружия царского и всенародно проклинал самозванца. Когда Годунов скоропостижно скончался, патриарх благословил всех присягать на верность сыну его, царевичу Феодору.

Предыдущая | Содержание | Следующая