составленное его ближайшими учениками в 1881 году

«Поминайте наставники ваша, иже глагола­ша

вам слово Божие: ихже взирающе на скон­чание

жительства, подражайте вере их».

(Евр. XIII, 7).

ВСТУПЛЕНИЕ

Истекло двенадцать лет со дня мирной кончины при­снопамятного святителя — инока Церкви Русской XIX века, преосвященнейшего епископа Игнатия Брянчанинова. Близко еще время его к нам, живы еще многие его совре­менники, спостники, ученики, и между тем светлая лич­ность святопочившего святителя Божия высоко уже стоит над нами, светло светит нам светом христианских его доб­родетелей, подвигами строго-иноческого его жития и аске­тическими его писаниями. Краса иночества нашего века, святитель является деятельным учителем иноков, и не толь­ко в писаниях своих, но и во всей жизни своей представля­ет дивную картину самоотвержения, близкого к исповедничеству, борьбы человека со страстями, скорбями, болезня­ми, картину жизни, которая при помощи и действии обильной благодати Божией увенчалась победой, привлек­ла к подвижнику многие редкие дары Святаго Духа. С благо­говением следя за этим многострадальным и многоскорб­ным шествием подвижника к преуспеянию духовному и ясно созерцая при этом особое водительство промысла Божия во всей его жизни, невольно ощущаешь живое познание веры в отеческое попечение о нас Бога, Творца и Спасите­ля нашего, и проникаешься желанием подражать по мере сил этому, современному нам, образцу совершенства хрис­тианского. Предоставляя будущему биографу подробную и обстоятельную оценку плодотворной деятельности незаб­венного святителя, мы в настоящую минуту решились пред­ложить только краткое жизнеописание в Бозе почившего преосвященного Игнатия, составленное по запискам бли­жайших его учеников и родного брата его Петра Александ­ровича Брянчанинова, глубоко преданного ему в отноше­нии духовном, разделявшего с ним уединение последних лет жизни его на покое в Николо-Бабаевском монастыре и пользовавшегося полным доверием и любовью блаженного святителя, так равно и сподвижника — друга его, от ранних лет юности и до глубокой старости, Сергиевой пустыни схи­монаха Михаила Чихачова, с которым начал он свой подвиг иноческий и вместе с ним проходил его до самого епископ­ства, — друга, пред которым святитель не таил ни одного из событий своей жизни, и, наконец, главное — руководились собственными повествованиями архипастыря-инока о сво­их немощах, борениях, скорбях, чувствах и благодатных ощущениях, которые изложены им в его творениях. Все сочинения вообще, а духовно-нравственные преимуще­ственно, обладают тем свойством, что в них вполне точно выражается внутренняя жизнь их авторов. Таким образом, сочинения дают обильный материал биографу для начерта­ния характеристики лица, этой существенной части жизне­описания, но чтобы в неложных чертах изобразить жизнь преосвященного Игнатия, надлежит самому изучить и испы­тать нечто такое, что он изучал и испытывал. Изучение же здесь так мало доступно, опыты столь исключительны, что всего менее зависят от собственных усилий и воли челове­ка. Кто промыслом Божиим поставлен на подобную дорогу и отчасти введен в горнило подобных испытаний, лишь тот может знать всю особенность таких опытов, и с этой стороны правильнее оценить деятельность представителя их. Жизнеописания особенно замечательных или передовых людей отличаются тем признаком, что в них преимуществен­но выказывается какая-нибудь одна сторона, с которой дея­тельность этих лиц особенно проявляется, которая отлича­ет их резкими, характеристическими чертами и сосредото­чивает на себе все внимание: это как бы лицевая сторона всей их деятельности, скрывающая за собою все прочие. В жизне­описаниях таких личностей необходимо схватывать этот признак и проводить его вполне от начала до конца жизне­описания; тогда оно будет иметь свойственную выдержку. В этом отношении жизнь преосвященного Игнатия имеет особенное преимущество: она представляет такую отличи­тельную сторону, которая совершенно выделяет его лич­ность в ряду прочих современных ему духовных деятелей. Та­кую сторону его жизни составляет полное самоотвержение ради точного исполнения евангельских заповедей в потаен­ном иноческом духовном подвиге, послужившем предметом нового, аскетически-богословского учения в нашей духовной литературе, — учения о внутреннем совершенствовании че­ловека в быту монашеском и отношений его к другим духов­ным существам, влияющим на него как по внутреннему чело­веку, так и со стороны внешней или физической. Вот та осо­бенность, которая отличает преосвященного Игнатия в ряду прочих духовных писателей нашего времени, особен­ность резкая, однако не всеми точно усматриваемая, верно различаемая.

ГЛАВА I

Преосвященный Игнатий был избран на служение Богу от чрева матери. Такое избрание — удел весьма редких и нарочитых служителей Божиих — предзнаменовалось следующим обстоятельством. Родители преосвященного сочетались браком в ранней молодости. В начале супруже­ства у них родилось двое детей, но родители недолго утешались ими; оба детища умерли на первых днях младенчества, и юная чета пребывала долго бездетною. В глу­бокой печали о своем продолжительном бесчадии моло­дые супруги обратились к единственной помощи — помо­щи Небесной. Они предприняли путешествие по окрест­ным святым местам, чтобы усердными молитвами и благотворением исходатайствовать себе разрешение неплодия. Благочестивое предприятие увенчалось успехом: плодом молитв скорбящих супругов был сын, нареченный Димит­рием, в честь одного из первых чудотворцев Вологодских преподобного Димитрия Прилуцкого. Таким образом, оче­видно, неплодство молодых Брянчаниновых было устрое­нием промысла Божия, чтобы рожденный после неплод­ства первенец, испрошенный молитвою, впоследствии сделался ревностным делателем ее и опытным наставни­ком. Младенец Димитрий родился 6 февраля 1807 года в селе Покровском, которое было родовым имением его отца и находится в Грязовецком уезде Вологодской губер­нии. Будущий инок имел счастливую участь провести свое детство в уединении сельской жизни, в ближайшем сопри­косновении с природою, которая, таким образом, явилась первою его наставницей. Она вселила в него наклонность к уединению: отрок часто любил оставаться под тенью ве­ковых дерев обширного сада и там, одинокий, погружался в тихие думы, содержание которых, без сомнения, заим­ствовалось из окружающей природы. Величественная и безмолвная, она рано начала влиять на него своими вдох­новляющими образами: она внушала его детской душе, еще незапятнанной житейской мелочностью, иные, более воз­вышенные стремления, какими бывает полна жизнь пус­тынная, она восхищала его сердце более живыми, чисты­ми чувствованиями, какие способно доставить только уединение. Отрок рано научился понимать этот безмолвный голос природы и отличать его от шума житейского. Явления домашней жизни не действовали на него впечат­лительно — он более углублялся в себя и среди изящной светской обстановки казался питомцем пустыни. Искра Божественной любви запала в его чистое сердце. Она ска­залась в нем безотчетным влечением к иночеству, к его вы­соким идеалам, которыми так полна родная сторона, осо­бенным расположением ко всему священному и истинно прекрасному, сколько это доступно для детского возраста. С этой ранней поры жизни дальнейший путь ее уже опре­делился. Отрок духовно был отделен от мира. Такое на­строение малолетнего Димитрия не могло рассчитывать на сочувствие со стороны родителей. Его отец Александр Семенович Брянчанинов, потомок древних дворян Брян­чаниновых, фамилии весьма известной и чтимой в Волог­де, был в полном смысле слова светский человек. Паж вре­мени Императора Павла Петровича, он имел необыкно­венно развитый вкус к изяществу в домашней обстановке и представлял собою совершенный тип современного пе­редового русского помещика. Наследовав от своих роди­телей значительное имение, он должен был истощить большую часть его на уплату огромных долгов, после чего ему осталось около четырехсот душ крестьян да живопис­ное село Покровское, издавна бывшее местопребыванием его предков, родина будущего святителя. Супруга его, мать преосвященного Игнатия, София Афанасьевна происходи­ла также из фамилии Брянчаниновых и, как женщина заме­чательного образования, весьма благочестивая, памятуя, что муж есть глава, во всем подчинялась влиянию мужа, разделяя его взгляды и понятия. Александр Семенович по справедливости считался в числе передовых образован­ных помещиков своего времени и любил просвещение [1], а потому и детям своим старался дать, по возможности, ос­новательное воспитание, чтобы приготовить из них ис­тинных сынов Отечества, преданных престолу, верных Православию. Давая такое воспитание, он не чужд был че­столюбия видеть впоследствии сыновей своих занимающи­ми почетные должности на государственной службе. От проницательности юного Димитрия не могла укрыться эта черта его родителя, черта, совершенно противоположная намерениям и стремлениям юноши, и вот начало внутренней борьбы, начало страданий и испытаний, сделавшихся потом уделом всей жизни почившего владыки.

Все дети в семействе Брянчаниновых, братья и сестры Димитрия Александровича, воспитывались вместе, связан­ные взаимной дружбой, но все сознавали главенство Димитрия, и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя всех их в научных способностях и других даро­ваниях, Димитрий Александрович не обнаруживал ни ма­лейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноче­ского смиренномудрия высказывались в тогдашнем его по­ведении и образе мыслей; по нравственности и уму он был несравненно выше лет своих, и вот причина, почему бра­тья и сестры относились к нему даже с некоторым благого­вением, а он, в свою очередь, сообщал им свои нравствен­ные качества.

С возрастом религиозное настроение Димитрия Алек­сандровича обнаруживалось заметнее: оно проявлялось в особенном расположении к молитве и чтению книг духов­но-нравственного содержания. Он любил часто посещать церковь, а дома имел обыкновение молиться часто в тече­ние дня, не ограничиваясь установленным временем — ут­ром и вечером. Молитва его не походила на урочное вычи­тывание, часто торопливое и машинальное, что так обык­новенно у детей; он приучался к внимательной молитве, которая начинается с благоговейного предстояния и не­спешного произношения слов молитвенных, и так преус­певал в ней, что еще в детстве наслаждался ее благодатны­ми плодами. Учась молиться внимательно, он с благого­вением относился ко всему священному, внушая это благо­говение и прочим своим братьям и сестрам; Евангелие всегда читал с умилением, размышляя о читанном. Люби­мою его книгой было «Училище благочестия» в пяти томах старинного издания. Книга эта, содержащая краткое изложение деяний святых и избранные изречения их, весь­ма соответствовала настроению отрока, или, вернее, она настраивала его дух, предоставляя святым повествовани­ям и изречениям духоносных мужей самим действовать на него, без посредства посторонних пояснений. Способно­сти Димитрия Александровича были весьма многосторон­ни: кроме установленных занятий в науках, он с большим успехом упражнялся в каллиграфии, рисовании, нотном пении и даже музыке, притом на самом трудном инструмен­те, какова скрипка. Выучивая очень скоро свои уроки, сво­бодные часы он употреблял на чтение и разные письмен­ные упражнения, в которых также начинало выказываться его литературное дарование. Наставниками его в это вре­мя были профессора Вологодской семинарии и учителя гимназии. Домашним учителем был студент семинарии Ле­витский, живший в семействе Брянчаниновых. Он же пре­подавал и Закон Божий. Левитский отличался замечатель­ным благонравием и основательным знанием своего пред­мета. Он так хорошо умел ознакомить своего ученика с начальными истинами богословия, что Димитрий Алек­сандрович до конца жизни сохранял благодарное воспоми­нание о нем.

Жизнь Димитрия Александровича в доме родитель­ском продолжалась до шестнадцатого года его возраста; этот первый период жизни уже был труден для него в ду­ховном отношении тем, что внешние и внутренние усло­вия жизни в доме родителей не допускали возможности от­крывать кому бы то ни было заветные желания и цели, на­полнявшие тогда его душу. В заключение периода детства автора «Аскетических опытов» весьма назидательно при­вести собственное его поведание об этом детстве. Вот как трогательно он говорит о себе в статье «Плач мой»: «Дет­ство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца; на­чал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежа­ла для меня на Евангелии, но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возве­яла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, — я полагал, что это обыкновенное состояние всех человеков» [2].

В конце лета 1822 года, когда Димитрию Александро­вичу шел шестнадцатый год от рождения, родитель повез его в С.-Петербург для определения его в Главное инженер­ное училище, куда он был подготовлен домашним учением. Дорогой, близ Шлиссельбурга, отец внезапно обратился к сыну со следующим вопросом: «Куда бы ты хотел поступить на службу?» Пораженный такой небывалой откровенно­стью отца, сын не хотел более скрывать от него своей сер­дечной тайны, которой до сих пор никому не открывал; сперва он испросил у него обещание не сердиться, если от­вет ему не понравится; затем, с твердостью воли и силой вполне искреннего чувства, сказал, что желает идти «в монахи». Решительный ответ сына, по-видимому, не подей­ствовал на отца; он или не придал ему значения на основа­нии молодости отвечавшего, или не хотел возражать по кажущейся несбыточности желания, которое совершенно расходилось с планами, какие он строил о будущности сво­его сына. В Петербурге Димитрий Александрович сдал бли­стательно вступительный экзамен [3]. Благообразная наруж­ность и отличная подготовка в науках обратили на молодо­го Брянчанинова особенное внимание Его высочества Николая Павловича, бывшего тогда генерал-инспектором инженеров. Великий князь приказал Брянчанинову явить­ся в Аничковский дворец, где представил его своей супру­ге, Государыне Великой княгине Александре Феодоровне, и рекомендовал как отлично приготовленного не только к наукам, требуемым в инженерном училище, но знающего даже латинский и греческий языки. Ее высочество благоволила приказать зачислить Брянчанинова Ее пенсионе­ром. Сделавшись Императором, Николай Павлович и Им­ператрица Александра Феодоровна продолжали оказывать свое милостивое расположение Брянчанинову. По сдаче экзамена Димитрий Александрович зачислен был в кондук­торскую роту Главного инженерного училища, а действи­тельная служба его стала считаться со дня принесения им присяги 19 января 1823 года. Успехи по наукам [4], отлич­ное поведение и расположение Великого князя выдвигали его на первое место между юкерами-товарищами: к концу 1823 года, с переводом в верхний кондукторский класс, он был назначен фельдфебелем кондукторской роты; в 1824 го­ду был переведен из юнкерских классов в нижний офи­церский (что ныне Николаевская инженерная академия) и 13 декабря произведен в инженер-прапорщики. Редкие ум­ственные способности и нравственные качества Димит­рия Александровича привлекали к нему профессоров и преподавателей училища; все они относились к нему с осо­бенной благосклонностью, отдавая явное предпочтение пред прочими воспитанниками.

Наряду со служебно-учебной деятельностью Димитрий Александрович имел успехи и в светском обществе своими личными достоинствами. Родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств Оленина. Там, на литературных вечерах, он сделался любимым чте­цом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей лите­ратурного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушки­на. Такое общество, конечно, благодетельно влияло на литературное развитие будущего писателя. Преосвященный Игнатий до конца жизни сочувственно отзывался о советах, какие ему давали тогда некоторые из этих личностей.

Описанный круг светского знакомства, к которому при­надлежала имевшая большие связи тетка Димитрия Алексан­дровича А. М. Сухарева, только внешним образом влиял на жизнь молодого человека, внутренняя жизнь которого развивалась самостоятельно, независимо от родственных и об­щественных связей. Димитрий Александрович и в шуме сто­личной жизни остался верен своим духовным стремлениям, какие испытал в уединении отдаленной родины: он всегда искал в религии живого, опытного знания и, хранимый бла­годатью, не поддавался ни тлетворному влиянию чуждых учений, ни приманкам светских удовольствий. Вот с какой подробностью он сам, в вышеприведенной статье «Плач мой», описывает тогдашнее свое душевное состояние: «Всту­пил я в военную и вместе ученую службу не по своему избра­нию и желанию. Тогда я не смел — не умел желать ничего, потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтобы пожелать Ее! Науки человеческие, изобретение пад­шего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопре­деленные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: роди­лась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, кото­рому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, ко­торая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сирот­ства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Воспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей...»

«Понятия мои были уже зрелее, я искал в религии опре­делительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли, я хотел видеть верное, ясное, Ис­тину. В то время разнообразные религиозные идеи занима­ли и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я со­жалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечений было юноше! Мир не представлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки и вместе горел жела­нием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истин­ное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных» [5].

ГЛАВА II

Начало духовной деятельности, когда она предприни­мается с определенной целью и становится преобладаю­щей, чтобы затем сделаться вполне исключительной, сопровождается обыкновенно внутренней бранью помыслов и страстных чувствований. Брань эта столь сильна, что про­тивостоять ей собственными силами нет никакой возможности — нужна помощь свыше. Димитрий Александрович об­ратился к молитве, творя ее внутренно, внимательно и непрестанно. Такая молитва, образуя внутреннего монаха, настраивает сообразно себе всю душевную деятельность че­ловека, но такой молитве необходимо правильно обучать­ся, что и составляет предмет монашеского духовного дела­ния. Он занимался умной молитвою и столь рачительно уп­ражнялся в ней, что она творилась у него самодейственно. «Бывало, с вечера, — рассказывал он впоследствии о себе, — ляжешь в постель и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прекра­щая молитвы, встанешь утром идти на службу, в классы». Та­ким образом, будучи монахом по душе и еще на шестнадца­том году жизни испытав благодатное действие молитвы, набожный сей юноша не мог довольствоваться установлен­ным в училище обычаем — только однажды в год приступать к таинствам исповеди и святого Причастия, а нуждался в более учащенном подкреплении себя этою духовною пищей, почему для удовлетворения своего желания он обра­тился к законоучителю и духовнику училища. Такое необы­чайное среди юношества явление вызвало удивление духов­ника, особенно когда исповедующийся сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия меж­ду «греховными помыслами» и «политическими замыслами», отец протоиерей счел своей обязанностью довести об этом обстоятельстве до сведения училищного начальства. Начальник училища генерал-лейтенант граф Сивере под­верг обвиняемого юношу формальному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство [6], не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало следить. Неосмотрительность духов­ника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника. Посему Брян­чанинов обратился к инокам Валаамского подворья, стал хо­дить туда каждую субботу и воскресенье для исповеди и свя­того Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачов, из дво­рян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый Государем Николаем Павлови­чем. Димитрий Александрович привязался к Чихачову самою искреннею дружбою, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в себе, дру­гой — весельчак, говорун, с душой нараспашку. Чихачов пре­дался Брянчанинову скорее как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух мо­лодых товарищей полно умиления и истинно-христианско­го характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович прервал веселую болтовню Чихачова, ска­зав ему: «Будь ты христианином!» — «Я никогда не бывал та­тарином», — возразил товарищ ему. — «Так, — сказал пер­вый, — да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к ино­кам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. Вот как эти хождения описывает в своих записках сам Чи­хачов, где откровенно говорит, какое они производили на него действие: «В одну субботу слышу приглашение от то­варища своего идти к священнику. — «Зачем?» — «Да обы­чай у меня исповедаться, а в воскресенье приобщаться свя­тым Христовым Тайнам; смотри, и ты не отставай». Бедная моя головушка пришла тогда в изумление и великое смяте­ние. Страх и ужас: что и как, не готов, не могу! — «Не твое дело, а духовника», — отвечает храбро товарищ, и любо­вию своею влечет за собою. Юность и здоровье, и все вне­шние обстоятельства и вся обстановка, да к тому же и внут­реннее сильное восстание страстей и привычек, разъярен­ных противодействием им, страшно волновали душу, и могла ли бы она своей немощью устоять, если бы не была невидимая сила, свыше поддерживавшая ее? И при всем этом, не будь у меня такого друга, который и благоразуми­ем своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда пола­гал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще — поприще мученичества добровольного и исповедничества».

Иноки Валаамского подворья с любовью принимали молодых людей, потому что видели в них искреннее стрем­ление к Богу и желание пути спасительного, но они, как люди без научного образования, по преимуществу ограни­чивавшиеся внешним подвигом, не могли удовлетворить вполне их духовных потребностей, почему и посоветовали молодым людям обращаться за душеназиданием к инокам Невской лавры. Там в это время пребывали некоторые уче­ники старцев отца Феодора и отца Леонида, мужей опыт­ных в духовной жизни, получивших монашеское образова­ние — первый у известного старца Паисия Величковского, архимандрита Молдавского Нямецкого монастыря, а вто­рой у учеников его. Таковы были монах Аарон, монахи Харитон, Иоанникий и другие. Молодые люди стали ходить к этим инокам; через них познакомились они с лаврским ду­ховником отцом Афанасием, который своим истинно оте­ческим, любвеобильным обхождением поддержал их живое стремление к христианскому благочестию. Молодые люди радовались, нашедши себе истинных наставников, понимав­ших их духовные нужды и могущих пользовать обильно. Они усугубили свою ревность к подвигам благочестия, участили посещения свои к инокам, услаждались богослужением Лав­ры, которое производило на них благое впечатление, пото­му что было величественнее и продолжительнее, чем на Ва­лаамском подворье. Они совещались с иноками, как с духовными отцами, обо всем, что касается внутреннего мона­шеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткнове­ний, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и т. п. Добрые иноки, особенно отец Иоанникий и духовник отец Афанасий, делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их мно­голетней духовной опытности. Часто Димитрий Александро­вич удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте. Такая тесная дружба с иноками имела соответственное себе действие. Димитрий Александ­рович сделался совершенным аскетом по душе, обложил себя творениями святых отцов, преимущественно подвижничес­кого содержания, которые перечитывая с жадностью, еще более углублялся в самосозерцание и, видимо, охладел к светскому обществу. В «Плаче» своем так говорит он о себе: «Пред взорами ума уже были грани знаний человечес­ких в высших окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: что вы даете в собственность че­ловеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богат­ство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Науки молчали.

За удовлетворительным ответом, за ответом существен­но нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скры­ваешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен евангельской крото­стью; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Цер­кви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой истинной веры христи­анской, чрез семнадцать столетий по воплощении Бога Сло­ва. Ах! В каком тягостном недоумении плавала душа моя!

***

И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтобы Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль внушала изу­чить веру в источниках — в писаниях святых отцов. «Их свя­тость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери в руководители». Повинуюсь. Нахожу способ полу­чать сочинения святых угодников Божиих, с жадностью на­чинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, бе­русь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях отцов Православной Церк­ви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное... Какое между прочим учение нахожу в них? Нахожу учение, повторенное всеми отцами, учение, что единственный путь к спасению — последование неуклонное наставлениям свя­тых отцов. «Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщен­ного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению отцов, из которых составляется дог­матическое и нравственное предание Церкви...

***

Мысль эта была для меня первым пристанищем в стра­не Истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волне­ния и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бес- ценный всеблагого Бога, хотящего всем человекам спастись и прийти в познание Истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моей звездой путеводительницей! Она начала постоянно освящать для меня многотрудный и многоскорб­ный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу.

***

Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! Таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от Горнего Престола Божественной милости и премудрости... Бог, Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил по­среди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересе­ченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

***

Чтение отцов с полною ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены вероисповедания Западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Иску­пителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, уви­деть в себе спасение, без чего вера во Христа мертва, а хри­стианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в при­готовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, пре­имущества — пустые игрушки, которыми играют и в кото­рые проигрывают блаженство вечности взрослые дети» [7].

ГЛАВА III

Духовные стремления юного подвижника, его рев­ность, усердие к молитве выдерживали тяжкое испытание. Первыми врагами на пути спасения явились его домашние. Александр Семенович приставил для служения к своему сыну человека, который был предан ему до самозабвения, это был старик лет шестидесяти по имени Доримедонт, по­служивший век свой верой и правдой своему господину. Он был, так сказать, надзирателем всех поступков Димитрия Александровича и сообщал их Александру Семеновичу. Тя­желы были эти известия родителю. Он вспомнил тогда о выраженном на пути в Петербург желании сына и убедился теперь, что то не был детский каприз. Он тогда же написал обо всем начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, и просил его наблюсти за воспитанником Брянчаниновым; написал также род­ственнице своей Сухаревой, прося ее отвлечь его сына от предпринятого им намерения. Училищное начальство при­няло свои меры, переведя Брянчанинова с частной квар­тиры в казенную, в стены Михайловского инженерного замка, под строгий надзор, а Сухарева, особа влиятельная, озаботилась довести до сведения тогдашнего митрополи­та Петербургского Серафима, что ее племянник Брянчани­нов, любимый Государем Императором, свел знакомство с лаврскими иноками, что лаврский духовник Афанасий склоняет его к монашеству, и что если об этом будет узна­но при Дворе, то и ему — митрополиту — не избежать не­приятностей. Митрополит призвал к себе духовника Афа­насия и сделал ему строгий выговор, воспретив впредь принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачова. Тяже­лы были для Димитрия Александровича эти обстоятельства, которыми стеснялась свобода его духовной деятельности; он решился сам представиться митрополиту и лич­но объясниться. Митрополит сначала не верил бескорыст­ному стремлению юноши, когда тот в разговоре объявил ему свое непременное желание вступить в монашество, но потом, выслушав внимательно искренние заявления моло­дого человека, митрополит позволил ему попрежнему хо­дить в Лавру к духовнику.

Таково было стремление Брянчанинова к жизни ино­ческой; это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе, не было следствием простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствий он еще не успел испытать: это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее, святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть ее.

Практика монастырской жизни определительно указы­вает, что чистосердечно избирающие ее готовы на всякие пожертвования и на совершенное самоотвержение. Вот какие чувства изливаются в «Плаче», где автор аскетиче­ских опытов говорит:

«Охладело сердце к миру, к его служениям, к его вели­кому, к его сладостному! Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением я начал рассматривать монастыр­ское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко, и, по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? Я так слабо и болез­ненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними; жизнь в них для тебя невыносима и по моей немо­щи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хра­нителя, сказывавшего мне волю Божию, потому что голос был решителен и повелительный. Он говорил мне: это сде­лать твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по-видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтож­ными» [8].

Кроме случаев и обстоятельств, зависящих от воли лю­дей, самая природа ставила препятствия благочестивым на­мерениям юного Димитрия. Весною 1826 года он заболел тяжкою грудною болезнью, имевшею все признаки чахот­ки, так что не в силах был выходить. Государь Император Николай Павлович приказал собственным медикам пользо­вать больного и еженедельно доносить ему о ходе болезни. Доктора объявили Димитрию Александровичу об опаснос­ти его положения, сам он считал себя на пороге жизни и частыми молитвами готовился к переходу в вечность. Но случилось не так, как предсказывали знаменитые врачи сто­лицы; болезнь получила благоприятный поворот и послужи­ла для больного опытным доказательством того, что без воли Божией самые настоятельные законы естества не силь­ны воздействовать на нас.

Все благочестивые упражнения Димитрия Александро­вича служили подготовкой для того решительного перево­рота, который он должен был совершить, чтобы осуществить свои давнишние намерения и желания. Но чтобы произвести этот переворот, то есть чтобы совсем порвать все связи с миром, нужен был человек, который бы содействовал этому разрыву, который бы силою своего духа увлек за собою, — нужен был свой Моисей, чтоб вывести нового израильтянина из Египта мирской жизни. Таким Моисеем явился для Димитрия Александровича вышеупомянутый иеромонах Леонид [9]. Отец Леонид отличался духовной муд­ростью, святостью жизни, опытностью в монашеском под­виге; под его руководством образовались многие истинные подвижники благочестия и наставники иночества. Об этом старце много наслышан был Димитрий Александрович от лаврских иноков. Наконец представился случай познако­миться с ним. Отец Леонид прибыл по делам своим в Пе­тербург и остановился в Невской лавре. Там в одинокой беседе с этим представителем тогдашнего монашеского подвижничества Димитрий Александрович почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына... О впечатлении этой первой беседы Димитрий Александрович высказался после своему другу Чихачову так: «Сердце вырвал у меня отец Леонид — теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу; ему предамся всею душою и буду искать единственно спа­сения души в уединении». После этой первой встречи Ди­митрий Александрович уже не принадлежал более миру, решительный переворот был произведен, требовалось только некоторое время, чтобы окончательно распутать мирские узы.

Вознамерившись совсем оставить службу и удалиться в монастырь, Димитрий Александрович сперва должен был выдержать великую нравственную борьбу, с одной сторо­ны, — с родителями своими, с другой — с сильными мира сего. Эта борьба стоила ему больших усилий. Как физиче­ские силы его подрывались постоянно болезнями, так теперь он должен был уготовиться нравственно, чтоб при­нять напор со стороны власти родительской и государствен­ной, которые устремлялись подавить, сокрушить то, что для него было всего дороже и вожделеннее. Сугубую выдер­живал он борьбу в молодых летах своих — физическую и нравственную, но как в первой он всегда торжествовал си­лою духа своего над слабостью плоти, так и во второй явил­ся искусным и надежным борцом со стихиями земной жиз­ни, обещавшей ему много сладостного, великого и славно­го. В этой последней борьбе окончательно выработался его твердый характер, необходимый для прохождения много­трудной иноческой жизни, требующей самоотвержения, особенной непоколебимости воли, неустрашимости, посто­янства и готовности на всякую крайность. Вот та дверь, чрез которую приходилось вступить юному подвижнику на тесный и прискорбный путь иночества.

В июне 1826 года Димитрий Александрович получил трехмесячный отпуск от службы и для поправления здоро­вья отправился на родину, в дом своих родителей. Зная чес­толюбивое намерение своего отца и не желая притом огор­чить родителей решительным объявлением им своей воли, Димитрий Александрович старался исподволь и осторожно приготовить их к предполагаемой перемене жизни, но и это не помогло — Александр Семенович не мог примирить­ся с мыслью о монашестве своего первенца. Он сердился на него, отказывал наотрез, отстранял его от себя, как сына непокорного. Все должен был выносить кроткий и чувстви­тельный юноша, послушный заповеди Спасителя: Иже лю­бит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф.10:37). С глубо­кою скорбью, не получив желаемого согласия, он уехал из дома родительского в столицу. Здесь ему предстояла необ­ходимость сначала сдать окончательный экзамен в Инже­нерном училище, что он исполнил в конце декабря, и хотя без конкуренции с товарищами по выпуску, сдавшими экза­мен гораздо ранее, но по числу баллов он и тут сохранил свое первенство; затем, освободившись от зависимости училищной, он подал в отставку от службы. Тут встретила его новая буря: он должен был иметь дело с высшей влас­тью, должен был отстоять свое заветное желание даже пред Монархом, Которому всецело был обязан воспитанием, об­разованием и благодарностью за милостивое высокое к нему внимание. Трудно ему было убеждать мирских людей в правдивости своих духовных стремлений, понятных толь­ко некоторой горсти чернецов в Невской лавре; тут нужна была решимость отважная; надо было противостоять лишь самоотвержением и силою воли, а не доводами и очевидны­ми указаниями. Ясно, что спор был неравный: надлежало или поддаться, уступить, или показать пример непоколебимого мужества, доблести мученической, прямого исповед­ничества.

Государь Император Николай Павлович, узнав о подан­ной Брянчаниновым просьбе и о желании его идти в монас­тырь, поручил своему Августейшему брату Великому князю Михаилу Павловичу отговорить всеми любимого воспи­танника от такого предприятия. В первых числах января 1827 года Димитрий Александрович был потребован во дво­рец к Великому князю. Там было собрано все высшее началь­ство Инженерного училища. Девятнадцатилетний юноша с трепетным сердцем, но твердою волею предстал пред собра­нием. Великий князь сообщил ему, что Государь Император, зная его способности к службе, вместо отставки намерен пе­ревести его в гвардию и дать такое положение, которое удов­летворит и его, Брянчанинова, самолюбию, и его честолю­бию. Молодой человек сказал на это, что, не имея достаточ­ных денежных средств, он не может служить в гвардии. «Заботы об этом Государь изволит принять на себя», — пре­рвал Великий князь. — «Расстроенное мое здоровье, — про­должал юноша, — о чем известно Его Величеству из донесе­ний лечивших меня медиков, поставляет меня в совершен­ную невозможность нести труды служебные и, предвидя скорую смерть, я должен позаботиться о приготовлении себя к вечности, для чего и избираю монашеское звание». Вели­кий князь заметил, что он может получить службу в южном климате России и что гораздо почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире. Брянчанинов отвечал: «Остаться в мире и желать спастись — это, Ваше высочество, все равно, что сто­ять в огне и желать не сгореть». Несмотря на убеждения Ве­ликого князя, прибегавшего и к ласке, и к угрозе, Брянчани­нов оставался тверд в своем намерении и просил оказать ему милость — уволить от службы. Тогда Великий князь решитель­но возразил ему, что так как он остается непреклонен в сво­ем упорстве, то объявляется ему Высочайшая воля: Государь Император отказывает ему в увольнении от службы и делает ему лишь ту милость, что предоставляет самому избрать крепость, в которую он должен быть послан на службу. Брянча­нинов отклонил от себя добровольное избрание. Великий князь обратился к графу Оперману, своему помощнику по званию генерал-инспектора инженеров; тот указал на Динабург. Великий князь одобрил указание, и в тот же вечер состоялось назначение Брянчанинова в Динабургскую инженерную команду, с приказанием в 24 часа выехать из С.-Петербурга к месту нового служения.

Начальником Динабургской команды был в то время генерал-майор Клименко; ему сообщено было о настрое­нии Брянчанинова и предписано иметь строгий надзор за его поведением. Товарищи по службе сперва не совсем до­верчиво относились к Димитрию Александровичу, но по­том переменили свое мнение, увидев истинное благочес­тие, кротость и благоразумие его. Они даже сделались пре­данными ему, разделяя его труды по службе вследствие болезненного его состояния. Служебные занятия офицера Брянчанинова состояли в наблюдении за производством разных построек и земляных работ в крепости; он же до того был слаб здоровьем, что принужден был по несколь­ко недель кряду держаться безвыходно в квартире, а пото­му необходимо нуждался в помощи товарищей по исполне­нию служебных обязанностей. Одна только переписка с отцом Леонидом поддерживала Димитрия Александровича в этом одиночестве духовном, так как и с любимым другом своим Чихачовым он был разлучен. Осенью 1827 года Ве­ликий князь Михаил Павлович посетил Динабургскую кре­пость и, убедившись в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к отправлению службы, склонился на его непременное желание получить отставку.

ГЛАВА IV

6 ноября 1827 года Димитрий Александрович получил вожделенную отставку. Он был уволен с чином поручика и немедленно через Петербург отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду, чтоб под его руководством начать подвиг иночества. Прибыв в Петер­бург в одежде простолюдина, в нагольном тулупе, он остановился в квартире Чихачова. Здесь условлено было обоим поступить в монастырь, и по возможности немедленно. Чихачов тотчас написал прошение. Выставляя причиною домашние обстоятельства, но не получил удовлетворения и должен был еще повременить на службе.

Выход из службы Димитрия Александровича совершил­ся без ведома родителей, а потому, естественно, навлек на себя гнев их. Они отказали сыну в вещественном вспомоще­ствовании и даже прекратили с ним письменные сношения. Таким образом, полная нищета материальная сопровожда­ла вступление Димитрия Александровича в монастырь; он буквально выполнил заповедь нестяжания при самом нача­ле иночества, и вполне справедливо мог сказать с Апосто­лом, как истинный ученик Христов: Се мы оставихом вся и в след Тебе идохом (9:27). В «Плаче» своем он так выразил свои чувствования, с которыми вступал на этот новый путь жизни: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину, — как ки­дается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на яв­ную смерть. Звезда-руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или правиль­нее, во мраке, в бурях монастырских» [10].

Беспрекословное послушание и глубокое смирение от­личали поведение послушника Брянчанинова в монастыре. Первое послушание было назначено ему служить при по­варне. Поваром был бывший крепостной человек Алек­сандра Семеновича Брянчанинова. В самый день вступления в поварню случилось, что нужно было идти в амбар за му­кой. Повар сказал ему: «Ну-ка, брат, пойдем за мукой!» — и бросил ему мучной мешок, так что его всего обдало белой пылью. Новый послушник взял мешок и пошел. В амбаре, растянувши мешок обеими руками и по приказанию повара прихватив зубами, чтоб удобнее было всыпать муку, он ощу­тил в сердце новое, странное духовное движение, какого еще не испытывал никогда: собственное смиренное пове­дение, полное забвение своего «я» так усладили его тогда, что он во всю жизнь поминал этот случай. В числе прочих послушников он назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Раз как-то невод запутался в глубине. Монах из простолюдинов, заведовавший ловлею, зная, что Брянчанинов хорошо умел плавать и долго мог держаться под водою, послал его распутать невод. Несмот­ря на сильный осенний холод, Димитрий Александрович беспрекословно исполнил приказание, которое отозва­лось крайне зловредно на его слабом здоровье — он сильно простудился. Подобные случаи послушания и смирения сде­лали то, что вся монастырская братия стала с явным уваже­нием относиться к Брянчанинову, отдавая ему предпочте­ние пред прочими, чем он очень тяготился, потому что, живя в среде монастырского братства, он даже старал­ся скрывать свое происхождение и образование, радуясь, когда не знавшие считали его за недоучившегося семина­риста.

Поступив в монастырь, Димитрий Александрович всей душой предался старцу отцу Леониду в духовное руко­водство. Эти отношения отличались искренностью, прямотою, представляли совершенное подобие древнего послушничества, которое не решалось сделать шагу без ведома или позволения наставника. Всякое движение внутренней жизни таких послушников происходит под не­посредственным наблюдением старца; ежедневная испо­ведь помыслов дает им возможность тщательно наблюдать над собою, она предохраняет новоначального инока от вредного действия этих помыслов, которые, будучи испо­веданы, подобно скошенной траве, не могут уже возникать с прежней силою. Опытный взор старца-духовника обнару­живает самые сокровенные тайники души, указывает гнез­дящиеся там страсти и таким образом удивительно способствует самонаблюдению. Чистосердечная исповедь, все­гдашняя преданность старцу и всецелое пред ним отсече­ние воли вознаграждаются духовным утешением, легко­стью и мирным состоянием духа, какие свойственны бес­страстию.

Такой род начального подвижничества и в древнее время, когда духовными старцами изобиловали пустыни и монастыри, был уделом немногих послушников. Тем реже он встречается ныне, при заметном оскудении духовного старчества. Димитрий Александрович, как сказано, во всем повиновался воле своего духовного отца, все вопросы и недоумения разрешались непосредственно им. Ста­рец не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения, обучая деятельной жизни.

«Однажды, — рассказывает И. А. Барков, человек весь­ма благочестивый и достойный всякого вероятия, — ко мне приехал из Свирского монастыря отец Леонид зимой: был жестокий мороз и вьюга, старец приехал в кибитке. Когда вошел он ко мне, я захлопотал о самоварчике и подумал: не один же старец приехал, вероятно, есть какой-нибудь воз­ница — и я стал просить старца, чтобы он позволил ему также войти. Старец согласился. Я позвал незнакомца, и немало был удивлен, когда предстал предо мной молодой, красивой наружности человек, со всеми признаками благо­родного происхождения. Он смиренно остановился у поро­га. «А что, перезяб, дворянчик? — обратился к нему старец и затем сказал мне: — Знаешь ли, кто это? Это Брянчанинов». Тогда я низко поклонился вознице».

Такой крайне смиряющий образ руководства был пред­принят отцом Леонидом в отношении ученика своего, моло­дого офицера Брянчанинова, без сомнения, для того, чтобы победить в нем всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованно­му человеку, вступающему в среду простецов. Старец посту­пал, как нелицемерный наставник, в духе истинного монашества, по примерам святых отцов; он постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения не мог­ли не нравиться благородному послушнику, с искренней лю­бовью к Богу предавшемуся иноческим подвигам.

Спустя год представилась надобность отцу Леониду со всеми учениками переселиться из Свирского монастыря, по причине многолюдства этой обители, в другое место. Он направился в Площанскую пустынь Орловской епархии; Димитрий Александрович, в числе прочих учеников, сле­довал за старцем. В это время прибыл в Площанскую пус­тынь и Чихачов. Друзья обменялись сердечными привет­ствиями, порадовались, что опять соединились в тихом приюте монастырского уединения, и стали жить по-пре­жнему совокупно, связывая себя союзом святейшей друж­бы. На такую жизнь вдвоем, отдельно от других учеников, благословил их и старец Леонид.

ГЛАВА V

Молодые послушники предались вполне подвижничес­кой жизни: они держались уединения, избегали многолюд­ства, хранили себя всячески от вредных для безмолвия впечатлений окружающей среды, избегали ненужных встреч и лишних знакомств, чтобы держать себя в строгом молчании и блюдении ума. Все силы души были направлены у них к богомыслию и молитве. Отдельное помещение в монастыр­ском саду, вне всяких сообщений, доставляло им желанный покой: молодые подвижники радовались своему отшельни­честву. Так провели они зиму 1829 года. Димитрий Алек­сандрович, от природы наделенный способностью литера­турного творчества, любил созерцать картины природы и из них извлекать содержание для своего богомыслия, кото­рое и изображал искусным пером. Здесь он написал свой «Сад во время зимы». К тому же роду литературного творче­ства принадлежит и другое его произведение — «Древо зи­мою пред окнами кельи», написанное немного прежде, в Свирском монастыре. В этих двух произведениях высказались взгляды и чувствования богомысленной души, предав­шейся религиозной созерцательности под влиянием молит­венных состояний, что испытывается лишь безмолвниками. Но недолго пришлось молодым отшельникам пользоваться мирным приютом в Площанской пустыни: им готовилось тяжкое испытание. Между строителем пустыни иеромона­хом Маркеллом и старцем отцом Леонидом возникли неудо­вольствия, вынудившие последнего оставить Площанскую пустынь и переселиться в скит Оптиной Введенской пусты­ни, находящейся в Калужской губернии. Брянчанинов и Чи­хачов также получили приказание немедленно выбыть из обители и отправиться «куда угодно». Поскорбела монастыр­ская братия на безвинное изгнание никому ничем не доса­дивших благонравных молодых послушников и проводила с чувствами глубокого сожаления и уважения за их тихую и строгую жизнь, дав им на дорогу пять рублей, собранных складчиной. Трудно было с тощим кошельком странство­вать двоим товарищам по неизвестной стороне, не имея в виду определенного места; они старались как можно сокра­тить свое путешествие и направлялись к Белобережской пустыни в той же Орловской губернии. На пути они были в Свенском монастыре, где в то время подвизался в затворе иеромонах Афанасий, один из учеников вышеупомянутого молдавского старца Паисия Величковского. Димитрий Александрович посетил затворника и много пользовался его душеназидательной беседой о благотворности плача, о чем вспоминает в своих аскетических опытах, приводя слова затворника, глубоко запавшие в его душу: «В тот день, в который я не плачу о себе как о погибшем, считаю себя в самообольщении». Белобережская пустынь не приютила однако же на жительство бедных странников, и они, про­должая путь далее, прибыли в Оптину пустынь, где посе­лился их старец отец Леонид с учениками. Настоятель Мо­исей не соглашался было принять их к себе, но старшая бра­тия сжалилась над бедственным положением скитальцев и уговорила игумена не отгонять их. В мае 1829 года Брянча­нинов и Чихачов поселились в Оптиной пустыни, держась того же порядка жизни, какой был у них заведен в Площанс­кой обители.

Пребывание Димитрия Александровича и его товари­ща в Оптиной пустыни далеко было не таково, как в Пло­щанской. Настоятель смотрел на них неблагосклонно, бра­тия относились не совсем доверчиво. Приходилось много скорбеть им при уединенном образе жизни; сама пища мо­настырская, приправленная постным маслом дурного каче­ства, вредно действовала на слабый и болезненный орга­низм Димитрия Александровича. Они решились сами для себя изготовлять пищу: с немалым трудом выпрашивали круп или картофеля и варили похлебку в своей келье, но­жом служил им топор; готовил пищу Чихачов. Такая труд­ная и неблаговидная обстановка, конечно, не могла долго продолжаться: изнурительная слабость телесных сил была последствием ее для того и другого. Сперва пострадал от нее Димитрий Александрович, настолько, что не мог держаться на ногах; за ним ухаживал Чихачов, который был крепче его телосложением, но вскоре свалился и он, пора­женный лихорадкой. Тогда за больным товарищем ухажи­вал Димитрий Александрович; он хотя усердно испол­нял это служение, но тут же сам падал от конечного изне­можения.

Мать Димитрия Александровича была больна. Бо­лезнь — предвестница смерти — обыкновенно изменяет расположение человеческого сердца. София Афанасьевна простила в душе поступок своего сына; материнское чув­ство заговорило в ней; она пожелала видеться с сыном. Александр Семенович под влиянием этого обстоятельства сам смягчился и написал сыну, что не будет препятствовать его намерениям, пусть он приедет к матери и одновремен­но с письмом прислал за ним крытую бричку. Димитрий Александрович поспешил к родителям. Он отправился вместе с больным товарищем своим Чихачовым, так как Александр Семенович был столь внимателен, что не забыл пригласить и того. Но встреча в доме родительском была далеко не такова, какую обещало приглашение. Больная ро­дительница Брянчанинова несколько поправилась здоро­вьем, и мирное чувство, внезапно явившееся в отце по поводу угрожавшего обстоятельства — болезни жены, — ис­чезло. Он принял сына холодно. Мать хотя и была привет­лива, но обошлась со сдержанностью. Таким образом, ски­тальчество из одного монастыря в другой, тяжкое положе­ние в последнем,  болезнь матери и вследствие ее мгновенная вспышка родительских чувств — все это послу­жило только к тому, чтобы извлечь молодых людей из при­юта святой обители и поставить на прежнюю дорогу, лицом к лицу с мирским соблазном. Врагу человеческого спа­сения нет выгоднейшей сети, как оставление молодыми послушниками стен монастыря под какими бы то ни было благовидными предлогами. Самовольный выход из монас­тыря — всегда его затея.

Молодые люди расположились под мирским кровом в отдельном уединенном флигеле дома с намерением про­должать свои иноческие подвиги, обращаясь за духовными потребностями к местному сельскому священнику, считая свое пребывание здесь только временным. Но не так ду­мал Александр Семенович. Он обратился к прежней своей мысли возвратить сына к мирской жизни и всеми мерами стал склонять его к поступлению на государственную служ­бу; взоры родных и знакомых обращались к нему с той же мыслью; мать хотя и внимала иногда учению сына о душе-спасении и других высоких истинах христианской жизни, но не имела столько самостоятельности, чтоб отдаться вполне его внушениям. Вращающиеся пред глазами соблаз­ны смущали подвижников; шумная толпа нарушала их без­молвие. Молодые люди стали тяготиться своим пребыва­нием среди мирян и помышляли о том, как бы им скорее выбраться из светского общества, несовместимого с мона­шеством, и водвориться опять где-нибудь в монастыре.

Проживя начало зимы 1829 года в селе Покровском, в сле­дующем, 1830 году, в феврале месяце отправились оба дру­га искать себе удобного приюта в стенах монастыря; они направили путь свой в Кирилло-Новоезерский монастырь. В это время там жительствовал на покое архимандрит Фе­офан, знаменитый своей святою жизнью и примерным уп­равлением обителью, а настоятельствовал игумен Арка­дий, его присный ученик и подражатель его образа правле­ния. Отец Аркадий отличался простотою нрава; он провидел в двух молодых пришельцах дух истинного мона­шества и с любовью принял их в свою обитель. Но недолго радовались друзья новому месту жительства: неумолимая природа доказала им, что человек состоит не только из души, но и тела. Новоезерский монастырь расположен на острове обширного озера. Сырой климат от испарения воды наделяет жестокою лихорадкой непривычные и сла­бые организмы. Вскоре почувствовал его вредное влияние Димитрий Александрович; он заболел лихорадкой и три месяца испытывал ее мучительные симптомы без всяких медицинских пособий. Под конец у него стали пухнуть ноги, так что он не мог вставать уже с постели. В июне, когда лихорадка особенно там свирепствует, родители по­слали за сыном экипаж, чтобы привезти его в город Волог­ду. Тяжело было это время для Димитрия Александровича: он вынужден был возвратиться опять туда, откуда хотел спастись бегством. В Вологде Димитрий Александрович поместился у своих родных и стал пользоваться медицин­скими средствами от мучившей его лихорадки, которая так глубоко проникла в его организм, что оставила свои следы на весь остальной век. Чихачов, также пострадавший от климата Новоезерской обители, отправился в Псковскую губернию для свидания со своими родителями 13 августа того же 1830 года. Друзья расстались, чтобы каждому от­дельно испытать свои силы в борьбе со стихиями мирской жизни.

ГЛАВА VI

Рука промысла, доселе невидимо покрывавшая беспри­ютного скитальца, коснулась сердца преосвященного Сте­фана, епископа Вологодского: архипастырь проник душев­ные стремления молодого Брянчанинова и расположился к нему. Преосвященный Стефан так полюбил Димитрия Алек­сандровича, что принял в нем самое живое участие, и эта любовь владыки была видимым знаком благоволения Бо­жия к жертве сердца, которую приносил новый Авель: она возвещала благоприятный исход всех понесенных на пути к иночеству испытаний, потому что архипастырь держал в руке своей тот лавр, которым надлежало повить голову юного борца, измученного в брани с миром, плотию и диа­волом. Оправившись от болезни, Димитрий Александро­вич не хотел возвратиться к родителям, а по благослове­нию владыки поместился в Семигородной пустыни. Мест­ность этой обители благоприятствовала восстановлению его здоровья; он с новою ревностью предался своим обыч­ным духовным занятиям: богомыслию и молитве в тишине келейного уединения. Здесь написал он свой «Плач инока», в котором выразилось печалующее состояние души, уси­ленно стремящейся к Богу, но разбитой треволнениями жизни, вследствие чего уделом ее стал только плач на раз­валинах ее стремлений. Недолго пожил Димитрий Александрович и в Семигородной пустыни; вскоре, 20 февраля 1831 года, он был перемещен по его просьбе преосвящен­ным в более уединенный, пустынный Глушицкий Диониси­ев монастырь, где и зачислен послушником. К этому време­ни относится первое знакомство преосвященного Игна­тия с бывшим настоятелем Николо-Угрешского монастыря архимандритом Пименом. Отец Пимен, тогда еще молодой купеческий сын, так описывает наружность послушника Брянчанинова: «В первый раз довелось мне увидеть Брянча­нинова на набережной реки Золотухи (в Вологде): я был на левом берегу, а он шел по правому. Как сейчас, вижу его: высокого роста, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послуш­ническая шапочка». Далее повествователь восхищается его благородной осанкой, скромной поступью, в высшей степе­ни благоговейным предстоянием в церкви за богослужени­ем и, наконец, самою беседою, которую описывает следую­щими словами: «Невзирая еще на молодые лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Доб­ротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна» [11].

Между тем родитель Димитрия Александровича и во время пребывания его в Глушицком монастыре не переста­вал выражать желание исполнения своих требований: он настойчиво добивался того, чтобы сын оставил монастыр­скую жизнь и поступил в государственную службу. Тогда но­воначальный послушник стал просить архиерея оказать ему милость и ввиду семейных обстоятельств поспешить постричь его в монашество. Преосвященный, зная хоро­шо духовное настроение Брянчанинова, решился испол­нить его просьбу. Исходатайствовав разрешение Священ­ного Синода, он вызвал Димитрия Александровича из Глу­шицкого монастыря в Вологду и велел готовиться к пострижению; вместе с тем он приказал ему хранить это в тайне от родных и знакомых, чтоб избежать каких-либо притязаний со стороны их, могущих воспрепятствовать делу, так как намеревался постричь его неожиданно для всех. Стеснительно было такое положение в столь важное время: готовящийся к пострижению вынужден был оста­новиться на постоялом дворе и среди мирской волны при­готовляться к великому обряду.

28 июня 1831 года преосвященный Стефан совершил об­ряд пострижения Брянчанинова в малую схиму в кафедраль­ном Воскресенском соборе и нарек Димитрия Игнатием, в честь священномученика Игнатия Богоносца, память ко­торого празднуется Церковью 20 декабря и 29 января. Инок Игнатий сначала в первый, потом в последний из этих дней праздновал свое тезоименитство. Это имя Игнатия указы­вает еще на преподобного Игнатия князя, Вологодского чудотворца, мощи которого почивают в Прилуцком монас­тыре, где покоятся мощи и преподобного Димитрия При­луцкого — ангела новопостриженного инока от крещения. Таким образом, произведена над ним перемена имен двух чудотворцев, почивающих в одной обители. С именем од­ного, данным при крещении, соединено воспоминание об обстоятельствах рождения, а имя другого наречено при пострижении, как бы в ознаменование сходства земной участи новопостриженного с преподобным из княжеского рода. Родные Брянчанинова, прибывшие 28 июня в собор к богослужению, были крайне изумлены неожиданным священнодействием, которого они сделались зрителями. 4 июля того же года инок Игнатий был рукоположен пре­освященным Стефаном в иеродиакона, а 25-го того же месяца — в иеромонаха и временно оставлен при архиерейс­ком доме, который в Вологде находится при кафедральном соборе, в одной с ним ограде, образуемой стенами Крем­ля, времен царя Иоанна Грозного. Для обучения священ­нослужению новорукоположенный был приставлен к го­родской церкви Спаса обыденного под руководство свя­щенника Василия Нордова, впоследствии протоиерея и настоятеля Вологодского кафедрального собора.

Родители новопостриженного, разумеется, с неудо­вольствием отнеслись к этому событию, особенно Алек­сандр Семенович был поражен им; его воля, на которой он так упорно настаивал, не состоялась: все планы относи­тельно светской карьеры сына рушились, мечты о его бле­стящей будущности исчезли. Сын в глазах отца сделался бесполезным членом общества, утратившим все, что отец доставил ему воспитанием. Женское сердце, менее упор­ное в противодействиях обстоятельствам и всегда податливее на взаимности, расположило Софию Афанасьевну благосклоннее смотреть на поступок сына, но духовная сторона была также чужда ей, и мирские понятия брали верх. Все это, конечно, ничего не значило для монаха, ко­торый сам добровольно поставляет себя в положение, зас­тавляющее забыть все мирские связи и родственные чув­ства, но обстоятельства инока Игнатия были не таковы, чтоб это неудовольствие родителей было для него нечув­ствительно. По пострижении он должен был приютиться в загородном доме своего дяди и крестного отца Димит­рия Ивановича Самарина и вынужден был принять денеж­ное вспомоществование от одной из своих родственниц (г-жи Воейковой). Пребывание в Вологде заставляло его часто вращаться в кругу родных и знакомых: многие из них стали его посещать и требовали от него взаимных посеще­ний к себе. Молодой годами, красивый наружностью, он интересовал все вологодское общество, все о нем говори­ли, все желали сблизиться с ним. Это необходимо вовлека­ло его в мирскую рассеянность и прямо противоречило тем обетам, какие он только что произнес у алтаря. Вся внеш­няя обстановка пустыннолюбивого инока была противна его влечениям, он соскучился городской молвою и стал про­сить покровителя своего преосвященного Стефана отпус­тить его в Глушицкий монастырь, но преосвященный, наме­реваясь дать ему место, соответственное его способностям и благочестивому направлению, а также приличное по от­ношению его к обществу, удерживал его при себе. В скором времени открылось такое место: в конце 1831 года скончал­ся строитель Пельшемского Лопотова монастыря иеромо­нах Иосиф. Обряд погребения поручено было совершить иеромонаху Игнатию. 6 января 1832 года он был назначен на место умершего, а 14-го дано звание строителя, причем возложен был на него набедренник.

ГЛАВА VII

Лопотов монастырь, основанный преподобным Григо­рием Пельшемским, вологодским чудотворцем, находится в Кадниковском уезде Вологодской губернии, в сорока вер­стах от Вологды и в семи от Кадникова, расположен на бе­регу реки Пельшмы, впадающей в Сухону, в местности лес­ной и болотистой. Монастырь был почти в разрушенном со­стоянии, так что предположено было его упразднить: церковь и прочие здания крайне обветшали, доходы были скудные, чувствовался недостаток в самом необходимом — к продовольствию, а потому и братии было очень мало. Много надо было употребить трудов и забот, чтоб все ис­править, обновить, пополнить скудость во всех отношени­ях. Новый настоятель не унывал; он принялся за дело с энергией. Вскоре потекли пожертвования от благочести­вых жителей Вологды, чествовавших память преподобно­го Григория; монашествующие из тех монастырей, где про­живал послушником строитель Игнатий, стали собираться в его обитель и в короткое время составили в ней брат­ство до тридцати человек. Богослужение приведено в над­лежащий порядок: обитель и внешне и внутренне обнови­лась, сделалась неузнаваема против того положения, в ка­ком принял ее строитель Игнатий. Но чего стоило это ему самому? По рассказам одного очевидца, посетившего Лопо­тов монастырь в зиму 1832 года, строитель Игнатий поме­щался в сторожке у Святых ворот, когда производилась по­стройка новой настоятельской кельи.

Смягчилось сердце Александра Семеновича, когда он увидел молодого сына своего в таком сане, какой приличен старческому возрасту, следовательно многое обещавшего впереди. Там, где не могла подействовать внутренняя, ду­ховная сторона, взяла внешняя, и она вполне оказала благо­творное влияние свое на Софии Афанасьевне. Строитель сын часто стал бывать в доме родителей: его могучему слову об истинах загробной жизни покорилось сердце матери, часто болевшей и чувствовавшей себя близкою к смерти. Мать напиталась духовными беседами сына; понятия ее из­менились; из плотских сделались духовными: она благодари­ла Бога, что сподобил ее иметь первенца своего в числе Его служителей, тогда как прежде почитала это для себя вели­ким несчастьем. Такая перемена с родительницей на поро­ге ее жизни несказанно радовала священноинока сына. Напутствованная его назиданиями и молитвами, София Афа­насьевна мирно скончалась 25 июля 1832 года. Строитель Игнатий сам совершил обряд отпевания в храме села Покровского. Замечательно, что при этом богослужении сын не выронил ни одной слезы над бездыханным телом мате­ри! И это происходило не от сдержанности, приличествующей предстоятелю священнослужения, или от холодности родственного чувства, а составляло особую черту его духов­ного характера. Чувство в нем было живо, сыновняя любовь к матери в своей естественной мере, но в нем душевный человек был заменен духовным; чувство плотского родства было вполне проникнуто духовной любовью, которая по­буждала не о временной потере жалеть, а желать единствен­но блаженной участи усопшей — в вечности. Потому такие родственные чувства в иноке Игнатии никогда не обнару­живались своим обычным образом; они отражались в нем глубокой думой и молитвенным, безмолвным благоговени­ем, при полном внешнем спокойствии.

В Лопотовом монастыре строитель Игнатий имел уте­шение встретиться и опять соединиться по жительству с любимым своим другом Чихачовым. Чихачов сделался деятельным помощником строителя Игнатия по устройству обители; он обладал отличным голосом, знал хорошо цер­ковное пение и составил очень хороший певческий хор, который немало содействовал к привлечению в обитель многих богомольцев. Настоятель Игнатий облек его в рясо­фор и руководил в духовной жизни.

Вступив на новое поприще начальника иноческого об­щежития, отец Игнатий был в полном смысле слова аввою общества иноков. Следующий отрывок из его аскетиче­ских сочинений изображает нам, каким духом он водился в деле назидания иноков: «Скажу здесь о монастырях рос­сийских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблюдения. Может быть, начертанное на бумаге, оно при­годится для кого-нибудь! — Ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская, ослабела иноческая жизнь пото­му, что она находится в неразрывной связи с христианс­ким миром, который, отделяя в иночество слабых христи­ан, не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним, когда и христианство, жительство­вавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовной силою. Но еще монастыри, как учреждение Свя­таго Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей, еще там строгое и догматичес­кое и нравственное православие; там, хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святаго Духа. Заме­чательно, что все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые в отдалении от знакомства внутри и вне монастыря возделали себя чтением Писания и святых от­цов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого воздела­ния, там — бесплодие.

В чем состоит упражнение иноков, для которого — и самое иночество? Оно состоит в изучении всех заповеда­ний, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: приро­ды поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Еванге­лии. Десятословие Ветхого Завета отсекало грубые грехи, Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжавшую падением свойства греховные. Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою, с мыс­лями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущения­ми и пожеланиями тела, с миром, враждебным Евангелию, с миродержателями, старающимися удержать человека в своей власти и плене. Всесильная истина освобождает его (см. Ин.8:32); освобожденного от рабства греховных страстей запе­чатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама, всеблагий Дух Святый...» [12].

Преосвященный вологодский Стефан, видя неутоми­мые и полезные труды строителя Игнатия по возобновле­нию и благоустройству Лопотовой обители, возвел его в сан игумена 28 мая 1833 года, но болотистая местность Ло­потова монастыря уносила последние остатки здоровья, и наконец совсем уложила его на одр болезни. Чихачов томился душой за своего настоятеля и, не видя никакого дру­гого исхода бедственному положению, осмелился предло­жить ему свою мысль — переселиться из Лопотова монастыря куда-либо в другое место. Мысль эта была одобрена игуменом, и решено было ехать Чихачову на свою родину, в Псковскую губернию, хлопотать о перемещении их в один из тамошних монастырей. Напутствованный благослове­нием своего настоятеля, отправился Чихачов в преднаме­ренный путь. Приехав в Петербург, он обратился к графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, с которою не­задолго прежде имел случай познакомиться. Это было в первую его поездку из Лопотова монастыря, когда он ез­дил на свою родину для устройства дел семейных; тогда в первый раз встретил он графиню в Новгородском Юрьеве монастыре, в кельях настоятеля, знаменитого архимандри­та Фотия. Графиня ласково приняла Чихачова и пожерт­вовала в Лопотов монастырь несколько книг и 800 рублей денег. С тех пор Брянчанинов и Чихачов пользовались ми­лостивым расположением графини Орловой, что продол­жалось до самой ее кончины. На этот раз графиня Анна Алексеевна также радушно приняла Чихачова, дала поме­щение в своем доме, снабдила всем нужным, и деятельно стала хлопотать о перемещении игумена Игнатия из Лопо­това монастыря. Чихачов, находясь в столице, в кругу знатного обще­ства, посещавшего графиню, намеревался уже возвратиться обратно в Лопотов монастырь, но графиня его удержала и советовала ему представиться Московскому митрополиту Филарету, который тогда находился в Петербурге. Чихачов явился на Троицкое подворье. Высокопреосвященный ми­лостиво принял Лопотовского монаха и сказал: «Мне не безызвестны жизнь и качества игумена Игнатия», и предложил тому настоятельское место в Николо-Угрешском третье­классном монастыре, своей епархии, если пожелает он туда переместиться, обещаясь потом доставить и лучшее. Чиха­чов поблагодарил милостивого владыку и осмелился выра­зить пред ним опасение, что игумену Игнатию неудобно бу­дет самому проситься из вологодской епархии, так как он пострижен лично вологодским архиереем, который может оскорбиться таким поступком своего постриженца. «Хоро­шо, — сказал митрополит, — я сделаю предложение об этом в Синоде и надеюсь, что мне не откажут». На другой день был послан из Синода указ в Вологду к преосвященному Стефану о перемещении игумена Лопотова монастыря Игнатия в Николо-Угрешский монастырь, куда, по сдаче своего мона­стыря, и предписывалось его немедленно отправить.

Преосвященный Стефан доброжелательно отнесся к этому событию. Напутствовав игумена Игнатия своим бла­гословением на новое служебное место, он сделал сле­дующий отзыв о нем в своем отношении к митрополиту Московскому от 28 ноября 1833 года: «Игумен Игнатий по пострижении в 1831 году, по указу Святейшего Правитель­ствующего Синода, в монашество, состоя в числе братии третьеклассного Глушицкого монастыря, похвальными сво­ими качествами и образованностью своей в науках всегда обращал на себя особое мое внимание, почему взят был в вологодский архиерейский дом и, по рукоположении во иеродиакона, а потом в иеромонаха, употребляем был для соборного священнослужения, где более и более замечая в нем отличные способности, украшаемые похвальным поведением, в 1832 году января 6, я определил его, Игнатия, на место умершего в Лопотове монастыре строителя иеро­монаха Иосифа строителем, и, будучи, он в сей новой возло­женной на него должности, образом примерной своей жиз­ни, учреждением в монастыре порядка, согласно правилам и уставам монастырским, точным наблюдением должного в монастыре благоприличия, обращая на себя от публики особенное внимание, успел возродить в почитателях свя­той обители усердие, и тем достиг возможности Лопотов монастырь, пришедший уже в совершенный упадок и рас­стройство, привести ныне в короткое время в наилучшее состояние, как то: 1) заведением многоценных серебряных святых сосудов, Евангелия и облачений, и многих других для благолепия церковного служащих вещей, и 2) устрое­нием настоятельских и братских келий, а потом поправ­кою многих ветхих монастырских строений, каковая его Игнатия полезная для обители святой служба, а притом и отзывы публики о похвальных его качествах убедили меня сего года мая 28-го дня, для поощрения его к дальнейшей таковой же службе, произвести в игумена, с оставлением в том же заштатном Лопотове монастыре настоятелем, о ка­ковой его игумена Игнатия отлично-похвальной службе за нужное почел довести при сем до сведения Вашего Высоко­преосвященства».

Чихачов, обрадованный столь успешным исходом свое­го ходатайства, отправился из Петербурга на родину в Псковскую губернию, чтоб навестить своих родителей. Здесь, вскоре по приезде, получает он письмо от графини Орловой-Чесменской, в котором она извещает его, что все события жизни игумена Игнатия и его самого дошли до све­дения Государя Императора Николая Павловича, и что Его Императорское высочество изволил вспомнить бывших своих воспитанников и приказал митрополиту Московско­му вызвать игумена Игнатия не в Москву, а в Петербург, Для личного представления Ему, причем прибавил, что если Игнатий Ему также понравится, как и прежде, то Он его митрополиту Филарету не отдаст. Высокопреосвященный Филарет, во исполнение этой Высочайшей воли, официаль­ным письмом от 15 ноября 1833 года на имя вологодского епископа Стефана, просил его как можно скорее отправить игумена Игнатия прямо в Петербург, а частным собственно­ручным письмом своим к игумену Игнатию требовал, чтобы он, нисколько не медля, прибыл к нему в Петербург на Тро­ицкое подворье. «Это распоряжение должно быть исполне­но безотлагательно, — писал Московский владыка, — потому что это воля не моя».

27 ноября игумен Игнатий сдал Лопотов монастырь своему казначею, а 30 ноября выехал в С.-Петербург. К это­му времени возвратился туда и Чихачов, с нетерпением ожидавший приезда своего игумена. Приехав в столицу, игумен Игнатий немедля представился митрополиту Фила­рету, который приютил его на своем Троицком подворье, где и поджидал он времени, когда будет назначено ему явиться к Государю.

В назначенный день и час игумен Игнатий представил­ся Государю в Зимнем дворце. Государь обрадовался, увидев своего воспитанника, «а радость, — пишет Чихачов, — пред­стать любимому Царю, полнота благодарного чувства за все Его Монаршие милости доводили до благоговейного вос­торга теплую душу инока верноподданного». После некото­рых объяснений Государь изволил сказать: «Ты мне нравишь­ся, как и прежде! Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь, — на нем ты и уплати Мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образ­цом монастырей». Затем Он повел игумена на половину к Государыне Императрице Александре Феодоровне. Войдя к Ней, спросил Ее: узнает ли Она этого монаха? На отрица­тельный ответ Он назвал игумена по фамилии. Государыня очень милостиво отнеслась к своему бывшему пенсионеру и заставила благословить всех детей Ее. Государь тут же изво­лил послать за обер-прокурором Синода Нечаевым, который доложил Его Величеству, что Сергиева пустынь имеет особое назначение, — она отдана викарному епископу при С.-Петербургском митрополите и доходами ее пользуется епископ взамен содержания от духовной администрации. Тогда Государь приказал справиться, как велика сумма дохо­да, получаемая викарным епископом от монастыря, и в этом размере производить ему выдачу суммы из кабине­та, а монастырь сдать в полное управление назначенного Им настоятеля. Обер-прокурор объявил Святейшему Си­ноду Высочайшую волю и преосвященному Венедикту, бывшему тогда викарным, дан указ Синода сдать пустынь игумену Игнатию, а самому получать 4000 рублей ассигна­циями содержания от кабинета. Тогда же, по распоряже­нию Синода, игумен Игнатий был возведен в сан архиман­дрита, что исполнено было в Казанском соборе 1 января 1834 года, а 5-го числа того же месяца новый настоятель выехал в свою обитель в сопровождении Чихачова и только что принятого в келейники двадцатидвухлетнего юноши Иоанна Малышева, который впоследствии, через двадцать три года, сделался преемником своего старца в на­стоятельстве обители, с саном архимандрита.

ГЛАВА VIII

Намерение игумена Игнатия переселиться из Лопото­ва монастыря имело в основании чисто физическую причи­ну. Его надломленному организму нужен был климат если не южный, то, по крайней мере, сухой, а не болотистый. Счаст­ливый вниманием Московского владыки, он довольство­вался бы Николо-Угрешским монастырем, но Державная воля поставила его на более широкую деятельность.

Местность Сергиевой пустыни в климатическом отно­шении не представляла даже тех удобств, какими обладал Лопотов монастырь. Береговая сторона Финского залива, волны которого разливаются в виду самой обители, никак не могла служить к восстановлению физических сил. В ду­ховно-нравственном же отношении новое место житель­ства представляло гораздо более неудобств сравнительно с прежним; оно требовало сугубого духовного подвига, так как более было обставлено тернием житейской молвы и суеты, которое неминуемо должно было уязвлять духовно­го человека. Только живая вера в промысл Божий и доб­рая совесть в исполнении иноческого обета послушания, какое архимандрит Игнатий оказывал Царской воле, мог­ли подкреплять его при вступлении на это новое попри­ще. Он вступал туда как истинный монах; враг личных инте­ресов, он заботился единственно о благе вверенной ему обители. Как верноподданный и инок, он твердо решился в точности исполнить волю возлюбленного Монарха, сделав вверенную ему пустынь образцовою обителью во всех отно­шениях.

Сергиева пустынь, основанная в 1734 году и располо­женная близ самого Петербурга, немного в сторону от ны­нешней Петергофской железной дороги, находилась, как сказано, под управлением викарных епископов. Такое ад­министративное положение далеко не благоприятствова­ло ее материальному состоянию, а близость столицы дела­ла ее перепутьем для проезжающих столичных жителей, что весьма невыгодно влияло на духовный быт братства обители. Здания монастырские, начиная с церкви препо­добного Сергия до последних монастырских служб, были давно запущены. В церкви, когда приступлено было к ее поправке, оказались годными только одни стены; согнив­ший внутри настоятельский корпус почти не существовал, он стоял запертым и не мог быть отапливаем; помещения новоприбывшему настоятелю вовсе не было, и он принуж­ден был остановиться в инвалидном доме, устроенном при монастыре на иждивение графов Зубовых и состоящем на их содержании. Там ему отведены были две комнаты, в ко­торых он и поместился с восемью человеками братии, собственно монахов; все найденное им до него бывшее брат­ство обители состояло из тринадцати человек: восьми мо­нашествующих, трех послушников и двух подначальных. Несмотря на такое незначительное число братии, в среде их не было порядка, приличествующего монастырю. Запу­щенность в материальном, распущенность в нравственном отношениях царили во всей силе. В таком положении зас­тал Сергиеву пустынь новый настоятель. Обитель требова­ла такого настоятеля. Судьбами промысла или молитвами преподобного Сергия чрез сто лет от основания началось ее восстановление, как вещественное, так и духовное. Представительная личность настоятеля, его аскетическая духовность соответствовали положению обители и тому назначению, с каким он принял ее. Но труды и заботы по внешнему возобновлению и благоустройству и отношения всякого рода к высшим и низшим положили печать свою на болезненного и строго-подвижного инока. По собственному его признанию, скорби от человеков, постигавшие его доселе, были «умеренные». — «Чтоб испытать их, — го­ворит он в своем «Плаче», — нужно было особенное попри­ще. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столице, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующей моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан ее настоятелем. Него­степриимно меня приняла Сергиева пустынь. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою болезнью, на другой год другою, на третий третию; они унесли остат­ки скудного здоровья моего и сил, сделали меня измож­денным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета, здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел вра­гов, дышащих непримиримой злобою и жаждою погибели моей» [13]. Из этого очерка вступления отца архимандрита Игна­тия в новую обитель видно, что его настоятельская деятель­ность с самого начала должна была делиться на две отрасли: по внешнему устройству и внутреннему благочинию. Пер­вым делом настоятеля было возобновление храма препо­добного Сергия и капитальное исправление корпуса насто­ятельских келий. Вот что он писал в 1834 году в прошении своем к тогдашнему С.-Петербургскому митрополиту Сера­фиму о дозволении произвести в обители необходимые по­стройки и исправления: «Обозревая монастырские здания, я нашел оные без исключения в весьма неблагоприятном положении. Такое состояние видели предместники мои в управлении монастырем преосвященные епископы Ревельские и потому приготовили заблаговременно денежную сумму (до 50 тысяч рублей ассигнациями) и значительное количество кирпича, имея непременною целью починку ветхих и постройку новых зданий». Работы были начаты с разрешения С.-Петербургского епархиального начальства, которым дозволено употребить собранные 50 тысяч руб­лей ассигнациями и заготовленный кирпич. Графиня Ор­лова также много помогала своими щедрыми даяниями. Церковь и корпус настоятельских келий, как однофасадные здания, были соединены новым, двухэтажным корпусом, в верхнем этаже которого весьма удобно устроена была об­ширная братская трапеза, а в нижнем расположены кухня и пекарня и другие хозяйственные помещения. Во время производства этих построек, в том же 1834 году, летом, совершенно неожиданно посетил обитель Государь Импе­ратор. Приехав из Петергофа около 6-ти часов пополудни, Он один вошел в церковь и спросил встреченного монаха: «Дома ли архимандрит? Скажи, что прежний товарищ хо­чет его видеть». — Пришел архимандрит в сопровождении неизменного товарища его отца Михаила Чихачова. Мило­стиво и ласково обошелся с ними Государь, спрашивая о третьем их товарище Федорове, вместе с ними поступив­шем в монастырь, и на ответ, что Федоров возвратился в мир и вновь на службе, заметил: «Видно, ему монастырс­кий хлеб сух показался, а тебе, — обратился к Чихачову, зна­чительно пополневшему, — пошел в прок». — В это же вре­мя приехали Государыня Императрица и Государь Наслед­ник. Народу, естественно, собралось много, и весь этот народ был свидетелем того отеческого внимания, которое всегда составляло отличительную черту в отношениях по­койного Императора к почившему владыке Игнатию. За­тем Государь изволил подробно осматривать производив­шиеся постройки и нашел необходимым возобновить со­борный храм, для чего велел архимандриту представить смету в порядке служебных инстанций. Представленная смета утверждена 25 декабря 1835 года, и по государствен­ной росписи назначено было выдать из казначейства С.-Пе­тербургской казенной палаты 96 808 рублей 19 копеек на поправление Троицкого соборного храма. Возобновление было окончено в 1838 году, а в 1842 году в этом храме были устроены богатые клиросы на сумму, пожертвованную Им­ператрицею Александрою Феодоровной.

Первой заботой настоятеля по внутреннему духовно­му благосостоянию обители было установление во всем строгого порядка, согласно монастырским уставам: цер­ковное богослужение стало совершаться в стройном чине, с величием и торжественностью, которые дополняли при­влекательное хоровое пение, внятное чтение, чинное сто­яние, поклонения по положению и вообще благообразные движения, благочинное пребывание в трапезе, весьма при­личная одежда; а опрятность и чистота во всем придавали всей обстановке вид изящества, соединенного с просто­тою, которые облагораживали самые нравы иноков. Насто­ятель вникал в келейную жизнь каждого, настраивал к спа­сительному препровождению времени в чтении монашес­ких книг, к несению посильных трудов по послушаниям, проводил дух истинного монашества в братство, распола­гая всякого ко вниманию, к принятию совета и назидания в нравственной жизни, к устроению себя по руководству святоотеческих писаний. Он сообщал братству свой образ мыслей и взгляды на монашество, был отцом и наставни­ком всех, принимая к себе на откровение помыслов, для созидания и настроения духовного. Двери кельи отца ар­химандрита были открыты; к нему входили свободно от престарелых монахов священнослужителей до юных послушников, вследствие чего все братство стало состав­лять одну великую семью, управляемую одним отцом, свя­занную союзом согласия и духовного единения, одушевляемую и руководимую высоким учением отца-наставника. Особенно, говорит Чихачов, помогало деятельности на­стоятеля его умение выбирать людей и его знание сердца человеческого, которым он умел привязывать людей к делу, им доверяемому. Он искал развить в человеке предан­ность поручаемому ему делу и поощрял ее одобрениями и даже наградами и повышениями. Окружая себя людьми со способностями и силами, он быстро достигал своих целей и приводил намерения свои в точное исполнение.

ГЛАВА IX

Много было трудов, препятствий, неудач, скорбей и искушений как для самого настоятеля, так и для окружавшей его, пришедшей с ним братии; самое неудобство местополо­жения монастыря, стоящего на бойком перепутье загород­ных жилищ столицы, было для них тяжелым внутренним крестом, незримым для очей мира. Здесь архимандрит Иг­натий, опытно обучая своих духовных чад внутреннему кре­стоношению, которое бывает уделом всякого благочестиво­го христианина, а тем более инока, сам служил для них при­мером благодушного терпения и безропотного несения креста своего, в чем, при содействии благодати, достиг столь великой духовной силы, что такое крестоношение во многих случаях было для него любезно. Так, продолжая вы­шеприведенную статью «Плача», он говорит о себе: «Здесь Милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал вра­га моего, искавшего головы моей, и соделалось лицо этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть рас­пятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: «Достойно по делом моим приемлю: помяни меня, Господи, во Царствии Твоем» (Лк.23:41,42) [14]. В слове утеше­ния к скорбящим инокам духовный крестоносец так поуча­ет тому предмету, который, можно сказать, составляет на­сущный хлеб истинного монашеского жительства. «После­дуем Христу! Смиримся подобно Ему! подобно Ему не откажемся прослыть льстецами и умоисступленными, — не пощадим чести нашей, не отвратим лица от заплеваний и ланит от заушений; не будем искать ни славы, ни красоты, ни наслаждений принадлежащих миру сему; совершим зем­ное странствование, как странники, не имеющие где главу подклонить; примем, примем поношения, уничижения и презрение от людей, как неотъемлемые принадлежности избранного нами пути; будем явно и тайно бороться с по­мыслами гордыни, всеусильно низлагать эти помыслы наше­го ветхого человека, ищущего оживить свое «я», под раз­личными правдоподобными предлогами. Тогда Сын Божий, сказавший вселюся в них и похожду (2Кор.6:16), явится в сердце нашем и дарует нам власть и силу связать крепкого, расхитить сосуды его, наступить на аспида и василиска, попрать их.

Отвергнем ропот, отвергнем жалобы на судьбу нашу, отвергнем сердечную печаль и тоску, от которых слабые души страдают более, нежели от самых скорбей. Отвергнем всякую мысль о мщении и воздаянии злом за зло. Мне отмще­ние, Аз воздам (Рим.12:19), сказал Господь.

Хочешь ли переносить скорби с легкостью и удобст­вом? — Смерть за Христа да будет вожделенна тебе. Эта смерть да предстоит непрестанно пред очами твоими. Умерщвляй себя ежедневно воздержанием от всех грехов­ных пожеланий плоти и духа; умерщвляй себя отвержением своей воли и отвержением самооправданий, приносимых лжеименным разумом и лукавою совестью ветхого челове­ка; умерщвляй себя, живо представляя себе и живописуя не­минуемую смерть твою. Нам дана заповедь последовать Хри­сту, взяв крест свой. Это значит, мы должны быть всегда го­товы с радостью и весельем умереть за Христа...

Желающий умереть за Христа, какой напасти, какого оскорбления не претерпит великодушно?» [15]

Вместе с необходимыми постройками и учреждением порядков внутри обители, настоятель архимандрит Игна­тий должен был обратить свою деятельность и на другие отрасли ее благоустройства, именно, на поземельную соб­ственность и сельское хозяйство. По вступлении в управле­ние монастырем, он не нашел ни одного межевого знака на монастырской земле. По делопроизводству обители оказа­лось, что всею землею, которая была приобретена покуп­кою еще основателем пустыни, пользовались незаконно экономические крестьяне деревни Подмонастырской сло­боды, монастырь же имел лишь 25,5 десятин, занимаемых огородом и покосом, — и что все хлопоты монастыря о восстановлении его прав на эту землю, несмотря на неоспори­мость его документов, остались безуспешными. В 1835 году архимандрит вошел с прошением о восстановлении на мо­настырской земле межевых знаков и о скорейшем разборе прав на владение землей, неправильно присвоенной кресть­янами, а также о наделе монастыря лесным участком, согласно объявленному 4 июня 1835 года Высочайшему пове­лению, в силу которого монастыри, в видах поддержания их в способах существования, должны быть наделены для устройства земледельческого хозяйства примерно от 100 до 150 десятин земли. Спорное с крестьянами дело о земле решено в 1836 году тем, что хотя земля признана принадле­жащей монастырю, но в видах затруднения выселиться с нее крестьянам, основавшимся на ней с 1765 года, положено, по соглашению с настоятелем, разделить землю на две час­ти: восточную сторону, на которой стоит монастырь, по ли­нии от севера к югу отдать ему, а западную, на которой посе­лились крестьяне, уступить им. Согласие на эту уступку пре­красно выражено настоятелем в письме его к бывшему статс-секретарю у принятия прошений князю А. Н. Голицы­ну. — «Ваше Сиятельство, — писал архимандрит, — обычное снисхождение ваше внушает мне смелость беспокоить вас покорнейшею просьбою, впрочем, весьма для вас легкою; она состоит в следующем: наша обитель давно ведет про­цесс о земле по купчим, плану и межевой книге генерально­го межевания ей принадлежащей, но оспариваемой казен­ными крестьянами, которые самовольно на ней населились. Министр финансов, рассмотрев дело, хотя и нашел, что земля по всей справедливости принадлежит Сергиевой пус­тыни, однако, затрудняясь переселением крестьян, поло­жил землю разделить так: сторону, на коей стоит монас­тырь, отдать монастырю, а на коей поселились крестьяне — крестьянам. Сие мнение его поступило в комитет мини­стров. Думаю, что преподобный Сергий лучше бы согласил­ся уступить часть достояния своего, чем причинить огорче­ние крестьянам переселением их, чему простые сии люди не иначе повинуются, как предаваясь неутешной печали и горьким слезам. Посему и я, поверенный преподобного Сергия, как в сем деле, так и в прочих, до обители его каса­ющихся, должен соображаться с благоутробием своего на­стоятеля и решением министра финансов быть довольным. Поддержите сие решение в комитете министров. Вот в чем состоит вся просьба к вашему Сиятельству от поверенного обители преподобного Сергия».

Во время ведения дела о поземельном владении настоя­тель положил хозяйственные начала тем, что прекратил отдачу в арендное содержание небольшого участка земли, оставшегося во владении обители, завел на ней огород­ничество, улучшил садоводство, значительно прибавил яблонь в саду. Отрезанная в монастырское владение дача, с самого начала тяжбы остававшаяся без всякого возделыва­ния, поросла кустарником и обратилась в болото. Очистка и осушка болота было дело одного года. Задумав обеспечить содержание монастыря ведением рационального сельского хозяйства, архимандрит Игнатий просил у митрополита Се­рафима разрешение занять из капитала комиссии духовных училищ 45 000 рублей, с рассрочкою уплаты капитала и про­центов на восемь лет. Сумма эта нужна была на заведение скотоводства, земледельческих орудий, рабочих лошадей, найма людей и другие хозяйственные нужды и постройки. По Высочайшему разрешению комиссия отпустила только 30 000 рублей, но вклад отца Михаила Чихачова, пожертво­вавшего 40 000 рублей ассигнациями в личное, безотчетное распоряжение архимандрита, дал средство окончить это дело и достигнуть возможного расширения и улучшения скотоводства и всего сельского хозяйства. Монастырь стал пользоваться круглый год овощами из своих огородов; ржаного хлеба доставало нередко на весь год, несмотря на значительно увеличивавшееся число братии, на огромный расход его для раздачи богомольцам в праздничные дни и на продовольствие всех монастырских рабочих; овса и сена было столько, что ежегодно продавалось на сумму от одной до полутора тысяч рублей. Скотоводство доставля­ло для братской трапезы в изобилии молочные продукты; кроме хуторных земледельческих построек, стоивших до 20 000 рублей ассигнациями, с ригою для сушки хлеба и с са­раями для клевера, — были сделаны и другие при обители необходимые деревянные постройки.

Улучшения и распространения хозяйства и доходы от богомольцев, во множестве стекавшихся в обитель, дали возможность содержать большее число братии, нужду в которой увеличивали как сами богомольцы, так и частые тре­бования начальства о командировании на флотскую службу иеромонахов. Архимандрит стал просить в 1836 году епар­хиальное начальство об увеличении штата монашествующих шестью иеромонахами. Святейший Синод, на усмотре­ние которого представлено было это дело, 23 мая 1836 года постановил следующее определение: «Принимая в рассуж­дение, — писал Синод, — что Сергиева пустыня, находясь близ столицы, посещается многими богомольцами, что в ней при управлении нынешнего настоятеля нравственное состояние братии, благочестие и порядок между ними и в самом церковном служении ощутительно улучшаются, и что монашествующие ее нередко командируются во флот для морских кампаний, Святейший Синод нашел справед­ливым и полезным вместо предполагаемого епархиальным начальством только увеличения в этой пустыне штата иеромонахов шестью человеками, возвести оную из вто­рого в первый класс, с присвоением ей штата людей и со­держания общего для монастырей первоклассных и тем доставив пустыне способ приуготовлять большее число хороших монашествующих, поддержать достоинство ее во мнении народа, для богомоления туда стекающегося». — Это постановление, которым выражается признание выс­шим духовным правительством современного преуспея­ния обители Сергиевской, было по Всеподданнейшему докладу Высочайше утверждено 3 июня 1836 года. Следст­вием этого было быстрое увеличение числа братии, дошед­шего к 1837 году уже до сорока двух человек. Недоставало помещения для всех. Промысл Божий явил скоро помощь: около этого времени поступил в пустынь происходивший из петербургских купцов Макаров, скончавшийся в этой пустыне схимонахом. Он пожертвовал в пользу обители весь свой благоприобретенный капитал, составлявший 50 000 рублей ассигнациями. Из числа этой суммы употреб­лено 40 000 на построение в 1840 году внутри монастыр­ской ограды большого деревянного на каменном фундамен­те корпуса братских келий; 10 000 поступили на удовлетво­рение существеннейших нужд обители.

Круг деятельности архимандрита Игнатия расширился еще назначением его 22 июня 1838 года благочинным всех монастырей С.-Петербургской епархии. Служение это он нес до самого выбытия его на епископскую кафедру. — И на этом служении он приобрел общее доверие и уважение как настоятелей монастырей, так и монашествующей братии, соединяя для всех в лице своем и разумно-твердого предста­вителя власти административной, и для искавших духовно­го совета — старца, опытного руководителя, всегда готово­го с любовью помочь ближнему советом духовным и словом духовного утешения.

ГЛАВА X

Любовь к служению иночеству собственным примером и писаниями не сама собою возгорелась и пламенела в архи­мандрите Игнатии: он веровал в призвание свое свыше к этому служению и относился к нему, как к Божественному делу, стараясь усугублять данный ему талант; а потому такая любовь в нем торжествовала над всеми превратностями жизни. В нем витал дух живой веры в промысл Божий, что ощутительно для всех знавших его и что видно ясно из его творений. Он признавал, что жизнь человека, всецело пре­дающего себя водительству провидения, располагается по некоему Божественному плану, первообраз которого начер­тан в священных событиях избранного народа Божия. Смот­ря на иноческую жизнь, как на странствование по земной пустыне и приготовление ко входу в обетованную землю вечности, он учил, что надо соглядать эту вечность еще при настоящем земном существовании, чтобы обеспечить себе вступление в нее за пределами гроба. Это было не простое, поверхностное уподобление, а приобретенное духовной де­ятельностью сознание, разительные примеры чего он ви­дел на себе самом; часто, когда естественный источник его благих желаний иссякал от зноя страстей и бурь житейских, он находил в себе новые ключи благодатных мыслей, внезапно истекавшие и обновлявшие изнемогшие силы; горе­чи жизни растворялись благодатной силою терпения и чрез это делались сладкими, приятными для духовного вкуса. — Он имел особенный дар смотреть на все духовно; малейшие случаи, ничтожные, по-видимому, обстоятельства часто по­лучали у него глубокий духовный смысл и всегда находили отголосок в нравственном учении, которым он руководил­ся; они доставляли обильную пищу его уму и сердцу и неред­ко в дивной мелодии слова раздавались с его духовно-поэти­ческой лиры. Таковы его произведения: «Блажен муж», «Песнь под сению креста», «Молитва преследуемого чело­веками», «Плач инока» и многие другие. Из таких особенно­стей духовного призвания и настроения явствует, что вы­сказываться письменно было духовной потребностью архи­мандрита Игнатия.

Тщась раскрыть сущность монашеского жительства, ар­химандрит Игнатий подвизался олицетворить в себе самом и живописью слова изобразил другим духовную красоту нра­вов древнего египетского монашества, которое было идеа­лом его жизни. Иночествование по учению и примерам свя­тых отцов, преимущество египетских, было с детства завет­ной его мыслью. Руководимый этим учением, он питал беспримерную в наше время любовь к киновиальному ино­честву, и эта любовь была вполне осмыслена: он смотрел на новоначалие иноческое, как на основание аскетической науки, где зарождаются и развиваются монашеские нравы; а вообще на монашество — как на науку из наук. В таком духе он наставлял всякого расположенного к вступлению в ино­чество и, силою собственного стремления к своим высоким идеалам, производил могущественное влияние на юные, не испорченные жизнью души. Он охотно принимал таких в Духовное родство с собою и руководил опытным духонос­ным словом своим, которое столь было действительно, что обращало сердца, отрешало от многолетних навыков, ос­лабляло привычки, изменяло нравы многих. Способностью принимать исповедь помыслов, что составляет весьма ред­кое явление в наше время, архимандрит Игнатий обладал в совершенстве; многосторонняя опытность, глубокая проницательность, постоянное и точное самонаблюдение де­лали его искусным в целении душевных струпов, к кото­рым он всегда прикасался самым тонким резцом духовного слова. Умея владеть собою во всяких случайностях жизни, не падая духом в самых стеснительных обстоятельствах, он сообщал ту же твердость и тем, которые исповедовали ему свои помыслы: угнетавшая печаль после исповеди у него казалась им пустым призраком. Правильное воззре­ние на страстную природу человека — плод многолетнего самонаблюдения, изложенное им в статье: «Отношение христианина к страстям его» [16], служило источником утеше­ния для его питомцев; оно заставляло их при откровении помыслов высказываться с полной свободой, доверием и безбоязненно; они всегда слышали ответ вполне примиря­ющий их с самим собою; часто пример из собственной жизни, приводимый старцем, или указание на какое-либо в книгах описанное событие так близко подходили к испове­дываемому случаю, что не оставалось никакого сомнения или недоумения в душе исповедывающегося; ученик всегда уходил с утешением от старца.

Исповедь помыслов новоначальным инокам старцу все­гда лежала в основах монашеского жительства; она входила как непременное условие в круг духовного воспитания ар­химандрита Игнатия. Борьба с помыслами мучительна, осо­бенно в начале подвига, когда еще нововступивший не на­вык ратовать против них орудием молитвы; настроение себя по назиданию книги полезно и необходимо, — но недо­статочно. Трудно юному управить себя по духовной стезе, не имея в виду примера; а враг особенно сильно ратует имен­но на тех, которые избирают монастырь с прямой целью спасения, отвергая все мирские преимущества и выгоды: для таких-то духовное руководство живым словом, при ис­поведи помыслов, истинная находка; оно служит оплотом против наветов врага и делает собственную волю устойчи­вою. Все это хорошо в том случае, когда старец настолько мудр и опытен, что в состоянии уразумевать открываемые помыслы и постигать их причины и следствия; иначе его совет будет действовать разрушительно, как неверно подан­ное лекарство. Благоустроению духовного быта новоначаль­ного содействует и то обстоятельство, когда старец его на­ходится во главе управления: где многоначалие или зависи­мость старца, там несвобода духовных отношений. Архимандрит Игнатий соединял в себе и то, и другое, то есть и мудрость духовную, и внешнюю власть, а потому жи­тельство под его руководством и в его обители было дра­гоценным приобретением для искавших монашествовать разумно. Несмотря на свою болезненность, он принимал на себя труд ежедневно выслушивать исповедь помыслов; — у учеников его было даже обыкновение вести дневную за­пись их, и они открывали свои помыслы чистосердечно, с прямотою, потому что старец был способен принимать такую исповедь вполне бесстрастно. Польза от исповеди помыслов была для всех очевидна. При этом старец не под­вергал учеников своих тягостным испытаниям, а сообразо­вался с физическими способностями каждого и умственным развитием, так что состояние под его духовным водитель­ством было даже льготно, как в физическом, так и в нрав­ственном отношении.

Вот мнение самого старца Игнатия об исповеди помыс­лов, основанное на строгом следовании учению святых от­цов: «Все отцы согласны в том, что новоначальный инок должен отвергать греховные помыслы и мечтания в самом начале их, не входя в прение, ниже в беседу с ними. Для отражения греховных помыслов и мечтаний отцы предла­гают два орудия: 1) немедленное исповедание помыслов и мечтаний старцу; и 2) немедленное обращение к Богу с теп­лейшей молитвой о прогнании невидимых врагов. Препо­добный Кассиан говорит: завсегда наблюдай главу змия, то есть начала помыслов, и тотчас сказывай их старцу, тогда ты научишься попирать зловредные начинания змия, когда не постыдишься открывать их, все без изъятия твоему стар­цу. Этот образ борьбы с бесовскими помыслами и мечтания- ми был общий для всех новоначальных иноков в цветущие времена монашества. Новоначальные, находившиеся по­стоянно при своих старцах, во всякое время исповедова­ли свои помышления, как это можно видеть из жития пре­подобного Досифея, а новоначальные, приходившие к старцу своему в известное время, исповедовали помышле­ния однажды в день, вечером, как это можно видеть из Лествицы и других отеческих книг. Исповедание своих помыс­лов и руководство советом духоносного старца древние иноки признавали необходимостью, без которой невозмож­но спастись...» «Наставления духоносного старца постоян­но ведут новоначального инока по пути евангельских запо­ведей, и ничто так не разобщает его с грехом и началом гре­ха — демоном, как постоянное и усильное исповедание греха в самых его началах. Такое исповедание уставляет между человеком и демоном спасительную для человека непримиримую вражду. Такое исповедание, уничтожая двоеду­шие или колебание между любовью к Богу и любовью к гре­ху, дает благому произволению необыкновенную силу, а по­тому преуспеянию инока необыкновенную быстроту, в чем можно убедиться опять из жития преподобного Досифея. Те иноки, которые не могли действовать против греха постоянной и учащенной исповедью греховных помыслов по неимению старца, действовали против него постоянной и учащенной молитвою» [17].

ГЛАВА XI

Зиму 1846 года архимандрит Игнатий пробыл безвыход­но в келье по причине тяжкой болезни, а с наступлением весны 1847 года он подал прошение о сложении с него на­стоятельской должности и увольнении на покой в Николо-Бабаевский монастырь Костромской епархии. Вместо увольнения на покой ему разрешен был только одиннадцатимесячный отпуск для поправления здоровья в указанный им Бабаевский монастырь. По отъезде архимандрита в этот отпуск Государь Император, встретив однажды Чихачова, спросил о здоровье его товарища и приказал написать ему, что нетерпеливо ожидает его возвращения.

Летом 1847 года архимандрит Игнатий прибыл в Нико­ло-Бабаевский монастырь, где и занялся серьезным лечени­ем. Ему отведены были кельи, состоявшие из четырех маленьких комнат, в отдельном мезонине над кельями настоя­теля. Помещение это, разобщенное с прочими жильями, весьма удобно было для безмолвия. С одной стороны из окон кельи открывался величественный вид обширной местно­сти, орошаемой рекою Волгою, и представлял усладитель­ное зрелище для отшельника в минуты отдохновения. Здесь архимандрит Игнатий написал много духовных назидатель­ных писем к разным лицам, в числе их ряд писем к некоему иноку Леониду, озаглавленных так: «К иноку, занимающему­ся умным деланием». Здесь написана была статья «Бородинс­кий монастырь», которая не вошла в собрание сочинений; поводом написания этой статьи служило посещение архи­мандритом Бородинского монастыря, на пути следования в монастырь Бабаевский, по приглашению тогдашней настоя­тельницы, игумений Марии Тучковой. Чрез одиннадцать ме­сяцев, в 1848 году архимандрит Игнатий возвратился в Сер­гиеву пустынь. Продолжительное безмолвие в пребывании уединенном, на Бабайках, расположило его еще более к со­вершенному отшельничеству, к которому он постоянно стремился.

Понеся великую утрату в кончине возлюбленного Мо­нарха своего Государя Императора Николая Павловича и не оставляя намерения переселиться на покой, архимандрит Игнатий в 1856 году предпринял путешествие в скит Опти­ной пустыни исключительно с целью устроить там желан­ное пребывание на безмолвии. Он уже совсем было условил­ся с Оптинским настоятелем о приготовлении для себя ке­льи в скиту и о переделке ее, дал 200 рублей задатку и возвратился в С.-Петербург, где, по обстоятельствам, не от него зависящим, должен был на неопределенное время отложить исполнение своей мысли о переселении на покой и предать дальнейшую участь свою воле Божией.

В 1856 году скончался С.-Петербургский митрополит Никанор; назначенный на его место митрополит Григорий хорошо знал архимандрита Игнатия и даже состоял с ним в духовно-близких отношениях, а потому в видах пользы для Церкви Божией предложил ему епископскую кафедру в Став­рополе Кавказском. По получении Высочайшего соизволе­ния 23 октября 1857 года происходило в Святейшем Синоде наречение архимандрита Игнатия во епископа Кавказского и Черноморского, а 27-го — самая хиротония в Казанском со­боре, при весьма многочисленном стечении народа. На дру­гой день новопоставленный епископ совершил литургию в лаврской Крестовой церкви, и затем три дня следующего месяца провел в Сергиевой пустыни. 2 ноября посетила пустынь Великая княгиня Мария Николаевна — «чтобы про­ститься с епископом Игнатием», как она изволила выразить­ся. 3 ноября, в воскресный день, епископ Игнатий отслужил в пустыни Божественную литургию, участвовал на общей братской трапезе и, простившись со всеми, окончательно оставил Сергиеву пустынь. Он переехал в Невскую лавру.

4 ноября по назначению вдовствующей Императрицы Александры Феодоровны епископ Игнатий ездил в Цар­ское Село для представления Ее Величеству. Государыня из­волила принимать его в своем кабинете, причем пожало­вала ему панагию, украшенную бриллиантами и рубинами, сказав: «С соизволения Государя, даю вам эту панагию в память обо мне и о покойном Государе». 9 ноября епископ откланивался у Великого князя Константина Николаевича и Великой княгини Александры Иосифовны, причем имел продолжительную духовную беседу с Великой княгиней, а 10-го, в Царском Селе, имел счастье откланиваться сначала у Государя, потом у Государыни особо, на их половинах, при этом Императрице угодно было говорить с ним очень се­рьезно о монашестве вообще и о Сергиевой пустыни в осо­бенности. 17-го преосвященный участвовал в хиротонии Соловецкого архимандрита Александра во епископа Архангельского и Холмогорского. В этом же богослужении наместник Сергиевой пустыни иеромонах Игнатий возве­ден в сан архимандрита и, по рекомендации епископа Иг­натия и единодушному желанию братства, назначен насто­ятелем пустыни.

Прожив в Сергиевой пустыни без двух месяцев двад­цать четыре года, епископ Игнатий оставил ее в весьма цве­тущем состоянии. В его управление обитель украсилась тре­мя новыми великолепными храмами.

Из воспитанников по монашеству архимандрита Игна­тия Брянчанинова, Сергиева пустынь дала шестнадцать на­стоятелей: десять архимандритов, пять игуменов и одного строителя.

ГЛАВА XII

Епископ Игнатий в столь продолжительное время на­стоятельствования свое в Сергиевой пустыни не только не скопил себе никакого капитала, но дошел до такой нестяжательности, что при отбытии своем не имел даже соб­ственных средств на дальнюю дорогу. Он всегда был чрез­вычайно щедр на милостыню; отказа не делал никому, если имел что подать; когда не случалось денег, то подавал ве­щами, так что келейные старались наделять просящих деньгами, сколько было возможно, предупреждая просителей от личных отношений к архимандриту. Поэтому, когда надо было выехать из Петербурга, епископ вынужден был прибегнуть за денежным вспомоществованием к одному близкому ему по духовным отношениям лицу, которое и снабдило его пособием в тысячу рублей. 25 ноября он оста­вил Петербург и 26-го прибыл в Москву, откуда ездил в Сер­гиеву лавру. Пробыв в Москве с неделю, он отправился на Харьков и Ростов (на Дону), останавливался в губернских городах у епархиальных архиереев, по приглашению их литургисал в Курске и Харькове, заезжал в Святогорский монастырь, и 24 декабря, утром, выехал из Бахмута еще по летней сухой дороге. В ночь на Рождество он был застиг­нут в степи страшной снежной метелью, которая подвер­гала его жизнь большой опасности. Только к семи часам утра, 25 декабря, он кое-как добрался до жилья, в санях, в которых выехали его отыскивать священнослужители бли­жайшего села, извещенные кучерами, оставившими эки­паж в степи и верхами поскакавшие на звон колоколов ис­кать помощи.

4 января 1858 года, в четвертом часу пополудни епис­коп Игнатий прибыл в Ставрополь Кавказский. Архиерей­ского дома не было, новоприбывший владыка остановился в приготовленной для него квартире в доме купца Стасен­кова. Существовал небольшой деревянный домишко, похо­жий на хижину, который лет за четырнадцать до этого по­дарил ставропольский купец Волобуев, для временного по­мещения первого епископа Иеремии. К этой же хижине была пристроена столь же незатейливая половина из двух небольших комнат, названных залой и гостиной, — послед­няя служила вместе и моленной для архиерея, так как из нее были сделаны окошечко и входная дверь, в пристроен­ную к этой хижине, небольшую каменную церковь Кресто­вую. Тогда же и этот плохой домишко пришел в крайнее разрушение, так что граждане посовестились принять в него епископа; движимые благожеланием, они наняли для него приличную квартиру на свой счет. В день приезда пре­освященный принимал в своей квартире духовенство кафедрального собора, граждан с хлебом-солью и начальника губернии генерал-лейтенанта А. А. Волоцкого; вечером слу­шал дома всенощную, и на другой день (воскресный), 5 января, служил литургию в рядской соборной церкви. В день Богоявления, по совершении литургии, освящал воду в бас­сейне, расположенном в средине города, при значитель­ном собрании войск, с окроплением знамен и при многочисленном стечении народа, который принял владыку при­ветливо.

Епархия Ставропольская, совсем неустроенная, потре­бовала от преосвященного Игнатия больших трудов. Она учреждена была около 1840 года. Первым ее епископом был Иеремия, который по ревности к Православию слиш­ком строго отнесся к раскольникам, которых весьма зна­чительное число в Кавказском линейном казачьем войске. Вследствие этого Кавказское линейное начальство хода­тайствовало об изъятии линейного казачьего населения из ведомства епархиального архиерея и о передаче в ведение обер-священника Кавказской армии. Таким образом, в только что учрежденной епархии из пятисот тысяч душ, составлявших ее паству, половина отошла из управления епископа, который никак не подозревал возможности та­кого отделения. Так как епархия эта была поставлена в раз­ряд третьеклассных, то епископ ее должен был содержать­ся на жалованье в 285 рублей серебром в год. Ввиду того, что такая сумма была крайне недостаточна для вновь от­крывшейся кафедры, которая требовала во всем необхо­димого устройства, Святейший Синод определил времен­но отпускать епископу из синодских сумм по 1000 рублей серебром в год карманных денег и по 1,500 рублей сереб­ром на содержание архиерейского дома, впредь до полно­го устроения кафедры.

Преосвященный Игнатий нашел в Ставрополе, как выше замечено, гражданским губернатором Волоцкого, Во­логодского уроженца, своего сверстника по детству, с которым одновременно приехал в Петербург определяться на службу; начальником войск был генерал-лейтенант Филипсон, человек весьма благочестивый, а наместником князь А. И. Барятинский. Вскоре Волоцкий уехал в отпуск и место его занял Ставропольский вице-губернатор П. А. Брянчани­нов, родной брат епископа. При отправлении из С.-Петер­бурга обер-прокурор Синода граф А. П. Толстой уверял пре­освященного, что ему будут продолжать выдачу тех пособий от Синода, которые получали его предместники, но, несмотря на многократно повторенную просьбу, ни одного из помянутых прежде получаемых окладов ни разу не дали; между тем епископу было бы нечем жить, если бы особые случайные обстоятельства, как то: сближение сперва с това­рищем детства, потом с родным братом, не дали возможно­сти восполнять недостатки. Ко времени приезда епископа Игнатия на кафедру архиерейскому дому были даны только штатные служители, кусок земли пахотной около двухсот десятин вдали от города да лесная дача вблизи города, в ко­торый она входит одною частью своею, примыкая к Андре­евской церкви, принадлежащей архиерейскому дому, при коей помещается ныне викарный епископ. С этою лесною дачей архиерейскому дому пришлось получить в свое веде­ние спорное дело с одним частным лицом, сделавшим в этой даче захват земли, на которой им устроен был кирпич­ный завод.

Первым делом епископа было благодарить граждан го­рода за заботливость их о его помещении, причем он пред­ставил им неудобство жить ему, окруженному монахами, в светском доме семьянина, просил их помочь ему устроить хотя небольшое помещение при Крестовой церкви вместо вышеупомянутой развалившейся хижины. Граждане с усерди­ем согласились. Тотчас собрана была сумма более 4000 руб­лей, и с открытием весны началась постройка деревянно­го на каменном фундаменте дома, о восьми комнатах с де­вятою — моленною. В этом доме поместились: архиерей, два иеромонаха, несколько послушников и прислуга. Одно­временно с этим было сделано епископом сношение с гражданским губернатором, о соглашении управления госу­дарственными крестьянами заменить штатных служите­лей, которые наряжались палатою, взносом ежегодно де­нег по местной уменьшенной справочной цене по 40 руб­лей в год за рабочего. Соглашение это, представленное Кавказскому наместнику, было утверждено; точно так же по Высочайшему повелению, испрошенному наместником, заменены были и угодья, законом определенные архиерей­ским домам, ежегодным денежным окладом Кавказскому архиерейскому дому из оброчных сборов палаты государ­ственных имуществ. — Этим и ограничилось улучшение со­держания епископа в бытность преосвященного Игнатия на Ставропольской кафедре. Видя представления свои Святей­шему Синоду об увеличении средств существования по раз­ным причинам не уваженными, епископ Игнатий вошел об этом с ходатайством непосредственно к наместнику Кавказ­скому князю Барятинскому, представив ему вполне положе­ние епископа Кавказского, нищего, по тем средствам содержания, которые определялись ему лично (285 рублей серебром годового жалованья), и поставленного на такое административное место, которое непременно требует соответственной внешней обстановки и некоторой незави­симости в материальных средствах; при этом был представ­лен наместнику штат Таврической епархии, по примеру ко­торой епископ просил определить содержание Кавказской кафедре. «Не для себя забочусь я об этом окладе, — писал преосвященный князю, — ибо меня, несомненно, уже не бу­дет тогда, когда разрешится это мое представление, а забо­чусь для самого дела; лучше закрыть кафедру, чем оставлять ее в таком положении нищенском, понуждающем чинов­ников и лиц, какими обставлен епископ, искать неправиль­ных средств к существованию». Это ходатайство, подкреп­ленное участием фельдмаршала, увенчалось успехом, но уже тогда, когда преосвященный Игнатий оставил Кавказскую кафедру, теперь одну из самых обеспеченных в материаль­ном отношении.

Первой заботой епископа Игнатия по управлению па­ствой было устроение богослужения в надлежащем церков­ном чине и восстановление должных отношений между ду­ховенством и народом, как в городах, так и в селах. Сам он в обращении с духовенством был приветлив, прост и прям, постоянно заботился о его быте, образовании и взаимных отношениях, приличествующих священному сану; внима­тельно входил в действия благочинных, в нравственное состояние тех, кои подвергались наказаниям и замечаниям, стараясь, сколько возможно, отделять служебную ви­новность лица от его семейных обстоятельств и всяких до­машних нужд. В исходе августа преосвященный объехал юго-восточную часть епархии, посетил города Моздок и Кизляр, и селениями восточной части губернии возвратил­ся в Ставрополь, где на зиму и перешел во вновь построен­ный дом.

Преосвященный Игнатий обращал свое внимание так­же и на воспитание юношества в подведомственных ему учебных заведениях. Так он нашел необходимым ограни­чить меры наказания, бывшие в обычаях в этих училищах, предложением семинарскому правлению, чтобы воспита­тели обращали более внимание на нравственную сторону взысканий, развивали в детях и юношах совестливость, как более гарантирующую их доброе поведение, и тщательно обсуждали правдивость наказаний, соразмеряя их с винов­ностью; чтоб самые наказания эти были разумно-человеч­ные, без увлечения гневом или горячностью.

ГЛАВА XIII

С наступлением весны 1859 года преосвященный Игна­тий весьма сочувственно отнесся к делу об улучшении быта крестьян с уничтожением крепостного права. Его глубоко огорчило кривое толкование воли Государя-Освободителя, извращение смысла слов «свобода», — «воля», благоволени­ем Монарха дарованных своим подданным. По этому пово­ду преосвященным были сделаны два предложения, разос­ланные циркулярно по епархии: в том и другом излагался евангельский взгляд на дело и предлагалось духовенству ру­ководствоваться этим взглядом в случаях сношения с при­хожанами, когда эти будут обращаться за советом или вра­зумлением касательно крестьянского вопроса.

Летом того же года преосвященный объезжал запад­ную часть своей епархии; посетил приходы и монастыри Черноморья и около двух месяцев прожил в Тамани. С осени он занялся приисканием и устройством нового помеще­ния для семинарии, помещавшейся в наемном по контрак­ту доме, тесном и неудобном, которому уже приближался исходный срок найма. При содействии местного гражданс­кого начальства состоялся весьма выгодный наем на про­должительный срок частных домов под это заведение, в нагорной и самой здоровой части города, рядом с цер­ковью святого апостола Андрея Первозванного, что на ар­хиерейской лесной даче, примыкающей в этом месте к глав­ной торговой площади города. Множество следственных дел, тянувшихся производством, множество давних неудо­вольствий между прихожанами и духовенством, и еще боль­шее число дел, возникших от немирных столкновений уез­дных гражданских властей с духовными или были оконче­ны мирными соглашениями, или разобраны и порешены; из множества их осталось разве ничтожное количество неоконченных, так что вообще можно сказать, что епар­хия была приведена в полное благосостояние.

Но скорби не оставляли преследовать епископа Игна­тия и в этом положении, а кончина митрополита Григория лишила его ближайшего человека, принимавшего в нем дру­жеское участие. К тому же его постигла очень тяжкая бо­лезнь: натуральная оспа, соединенная с сильною горячкой. Продолжительно тянулось его выздоровление, силы его ста­ли заметно слабеть, он решился проситься прямо на покой в знакомый уже Николо-Бабаевский монастырь; в конце июля 1861 года подал о том рапорт в Синод и обратился с пись­мом к Государю Императору.

Вот содержание этого письма:

Августейший Монарх,

Всемилостивейший Государь!

Чувствуя изнеможение сил от болезненности, продолжающей­ся около сорока лет, и постоянно питая в душе моей желание окон­чить дни в уединении, я подал в Святейший Синод рапорт, в ко­тором, донося о состоянии своего здоровья, прошу об увольнении меня от управления епархией и предоставлении мне в управление обще­жительного Николо-Бабаевского монастыря, на Волге, в Костром­ской епархии, по тому образцу, как это делалось для многих архи­ереев, уволенных от дел епархиальных. То милостивое внимание, которого удостаивали меня Ваши Августейшие Родители, назы­вая меня своим воспитанником, дозволяет мне обратиться к Ва­шему Императорскому Величеству, с всеподданнейшею и убедитель­нейшею просьбою. - Не во внимание к какой-либо заслуге или досто­инству - коих нет у меня - в память Ваших почивших Родителей окажите мне милость, повелите удовлетворить моему прошению, даруйте мне просимый приют, в котором я мог бы окончить в мире дни мои, вознося недостойные и убогие молитвы к Богу о бла­годенствии Вашем и всего Вашего Августейшего Дома, о покое и вечном блаженстве Ваших приснопамятных Родителей».

С чувствами верноподданническими благоговейнейше­го уважения и совершеннейшей преданности имею счастье быть», и прочее. «24 июля 1861 года».

Августа 5-го состоя­лось увольнение с назначением пенсии по 1000 рублей в год; впоследствии она по Высочайшему повелению увеличена прибавкою 500 рублей.

19 сентября 1861 года Государь посетил Кавказ, но в Ставрополе не был, а осматривая вновь покоренные земли за Кубанью, спрашивал у графа Евдокимова (главная кварти­ра которого была в Ставрополе) о преосвященном, и чрез него прислал ему орденские знаки святой Анны 1-й степе­ни, которые уже не застали владыку в Ставрополе, а отправ­лены к нему по почте на новое место жительства.

При отъезде из Ставрополя, так же как и прежде из Петербурга, у преосвященного не имелось собственных де­нежных средств; он должен был опять прибегнуть к посторонней помощи, чтоб рассчитаться с некоторыми долгами и покрыть путевые издержки. На пути следования чрез Мос­кву он остановился у старого знакомца своего преосвящен­ного Леонида, епископа Дмитровского, викария Москов­ского, и прогостил у него за болезнью до двух недель.

У него сделался нервный удар в правой ноге, и хотя приня­тыми медицинскими мерами и получил некоторое облегче­ние, но с того времени стал постоянно страдать слабостью этой ноги.

Во время пребывания своего на Кавказе преосвящен­ный Игнатий не оставлял своих духовно-литературных тру­дов. Кроме устно сказанных поучений он написал здесь всю книгу «Приношение современному монашеству», составляющую пятый том его творений. В ней преподает он современному монашеству советы жизни иноческой в правилах наружного поведения и во внутренней душевной деятельности, применительно к тем многоразличным слу­жениям, какие возлагаются на монашествующих в наше время. Составил слова: «О различных состояниях естества человеческого по отношению к добру и злу», «О видении духов» и «О спасении и христианском совершенстве».

«Слово о видении духов» составлено преосвященным на основании собственных опытов. Такого рода опыты из­ведывал в течение большей половины своей духовной жизни и изображал их в своих книгах, смотря на них как с духов­ной, так и физической сторон.

ГЛАВА XIV

В Николо-Бабаевский монастырь преосвященный при­ехал 13 октября 1861 года. С ним прибыли: управлявший при нем Кавказским архиерейским домом игумен Иустин, присный духовный сын епископа, ризничий иеромонах Каллист, из послушников Сергиевой пустыни, иеромонах Феофан, состоявший духовником при Андреевской церкви Ставропольского архиерейского дома, из иноков Ники­форовской пустыни Олонецкой епархии, и несколько по­слушников. Последние состояли на Кавказе под духовным руководством иеромонаха Феофана, который, равно как и игумен Иустин и иеромонах Каллист, пользовался сам сове­тами и духовными наставлениями владыки Игнатия. Таким образом, все лица, прибывшие с Кавказа в Бабаевскую оби­тель, составляли одну духовную семью, и их дружный образ действий скоро повлиял на весь внутренний и внешний быт обители.

Николо-Бабаевский монастырь расположен на правом берегу реки Волги, при впадении в нее небольшой речки Солоницы, которая отделяет Костромской монастырский берег от границы Ярославской губернии. За обеими реками в этой смежной губернии монастырь владеет небольшими сенокосными лугами. Жители Ярославля издавна располо­жены к Николо-Бабаевскому монастырю и с особенным бла­гоговением и верою чтут имеющуюся в нем святыню — чу­дотворную икону святителя Николая. По-видимому, выгод­ное положение обители, стоящей на полпути между двумя губернскими городами Ярославлем и Костромой и при од­ном из первых водных сообщений, должно намекать на ма­териальное благосостояние ее, но на самом деле было не то: пришельцы с Кавказа застали этот общежительный мо­настырь всего с 60 рублями наличных денег, при двух тыся­чах рублей долгу, притом, пред самым вступлением в зиму, без всякого запаса хлеба и заготовки дров; хлебопашеством в монастыре вовсе не занимались. Благоустроению обители много помогло то обстоятельство, что еще до приезда пре­освященного Игнатия бывший настоятель ее игумен Парфе­ний, по собственному желанию и просьбе, был перемещен епархиальным начальством в Надеевскую пустынь той же Костромской епархии, и должность его была сразу занята игуменом Иустином: благочинным монастыря был назначен иеромонах Каллист, а иеромонах Феофан сделан вторым духовником. Чин богослужения, порядки келейного жи­тельства, братская трапеза и жилища, все было поведено к улучшению. Заведено правильное хлебопашество на зем­ле, принадлежащей к монастырю, около 80 десятин, час­тью болотной, частью наносно-песчаной, для чего была произведена разбивка полей, прорыты канавы для осушки болот и чрез них болотная вода спущена в Волгу. Начата перестройка келий, назначенных для самого епископа, ка­питальное исправление корпуса братских келий и настоятельских. Корпус этот, с одной стороны обращен­ный к Волге, — двухэтажный, с другой, внутрь монастыря — одноэтажный; его нашли нужным сшить поперечными же­лезными полосами, так как он от сырости места и от не­равномерной осадки значительно истрескался в этом на­правлении. Гостиница для приезжающих, расположенная у самой ограды монастыря, была вся переделана внутри и прилично меблирована.

В первый год по прибытии владыки Игнатия на Бабай­ки посетил его старинный друг М. Чихачов, и это свидание их было последнее в жизни. Обоими признано было, что последнему не надо покидать своего места жительства — Сергиевой пустыни, в которую он положил все свое состоя­ние и пользовался в ней всеобщим уважением братства и теми удобствами, какие необходимы были для него в болез­ненной старости. В конце июня 1862 года приехал в Бабаев­скую обитель на жительство родной брат владыки П. А. Брянчанинов, испросив увольнение от службы с должности став­ропольского гражданского губернатора, и поселился в мо­настыре на правах богомольца.

В мае 1862 года епископ Игнатий посетил преосвящен­ных: Платона в Костроме, Нила в Ярославле и Иринея в Толгском монастыре, близ Ярославля; после этой поездки уже никуда не выезжал из монастыря, кроме прогулки в эки­паже по окрестностям монастыря в хорошую погоду. В семь часов утра он пил чай, который признавал необходимос­тью, как средство, согревающее кровь, и говаривал: «Вот что значит старость, не напившись чаю и Богу неспособно помолиться». С 9 часов принимался за дела или выходил к литургии, или осматривал производящиеся работы; прини­мал посетителей, по большей части крестьян больных, пользовавшихся от владыки медикаментами (гомеопатией). Таких больных стекалось очень много; один из келейников записывал имена их в книгу, лета и род болезни, а владыка отмечал, какое кому дать лекарство, число приемов и дие­ту, если таковая оказывалась нужною. Лечение шло успеш­но, но чрез три года было прекращено по причине много­людного стечения больных, нарушавших уединение святи­теля. В исходе 12-го часа дня владыка обедал. Стол его был прост и кушал он очень умеренно. В 3-м часу кушал чай, к которому всегда призывал кого-либо из братии, и завершал угощение душеспасительною беседою. После вечерни, до 8 часов, принимал всех имевших к нему духовную нужду иноков и послушников, а также и посторонних посетите­лей. С 8 часов вечера владыка запирался в своих кельях; он спал обыкновенно не раздеваясь, на ночь надевал валяные сапоги, по причине болезни ног, издавна простуженных. Та­кова была обстановка келейной жизни преосвященного Игнатия на Бабайках.

С приездом преосвященного Игнатия в монастырь сте­чение народа к богослужениям значительно увеличилось; церковь Святителя Николая, вмещающая не более шести­сот человек, стала тесна, вся монастырская братия и окрест­ные жители стали выражать желание построить новый храм, вместо пришедшего в опасное состояние соборного храма Иверской Божией Матери, шестипридельного, в че­тырех приделах которого уже воспрещено было отправ­лять богослужение, так как образовались большие трещи­ны по всем направлениям каменных сводов. Явился жерт­вователь — подрядчик каменных работ, Ярославский мещанин Федотов, обещавший всю каменную работу испол­нить своими рабочими безвозмездно и дать на начальное действие 1000 рублей. Преосвященный вызвал из С.-Петер­бурга знакомого ему архитектора, профессора Академии ху­дожеств И. И. Горностаева, и передал ему свою величе­ственную идею нового храма, которую тот осуществил в своем проекте. Чтоб разобрать разрушавшийся соборный храм, надо было исходатайствовать чрез обер-прокурора Святейшего Синода Высочайшее разрешение; а также подлежало Высочайшему утверждению и разрешение построй­ки нового храма. Между тем, монастырю необходимо было спешить разборкою храма, так как рабочие Федотова, в слу­чае неразрешения, готовились отправиться в Петербург на свои заработки, тогда и Федотов вынужден был бы отказать­ся от обещанного, что составило бы большую потерю для храмоздателей.

В субботу на первой неделе Великого поста Государь, по приобщении Святых Таин, благоволил вспомнить, что у обер-прокурора есть нужные к докладу дела, и потребовал представить их. Обер-прокурор, директор его канцелярии, начальник отделения, — все, чрез руки которых шло дело о Бабаевском храме, были в этот день причастниками. Государь принял во внимание пожертвования Федотова и благоволил разрешить разборку старого храма. В тот же день разреше­ние было передано по телеграфу чрез Ярославль в Бабаев­ский монастырь; вся братия монастыря были причастники, но владыке об этом было доложено на другой день — в вос­кресенье недели Православия после литургии, которую он совершал сам. Таким образом совершилось достойное замечания событие: первый шаг к сооружению нового храма был сделан лицами, которые все без изъятий только что сподо­бились причаститься Святых Христовых Таин, — видимый признак благословения Божия на начатое дело. С понедель­ника второй недели поста началась разборка старого храма; дело шло быстро, кирпич заготовлялся на заводах, устроен­ных при монастыре, добывался на месте дикий камень, ко­торый пошел в цоколь здания, распланирована была мест­ность, так как новый храм воздвигался немного далее вглубь берега, размеры фундамента обозначены; твердый грунт не требовал свайных укреплений; предположено было с на­ступлением весны приступить к сооружению здания; ждали утверждения проекта, которое замедлилось. Министр путей сообщения находил, что архитектурные линии в нем слиш­ком смелы, чтобы могли быть благонадежно исполнены; только по личным объяснениям архитектора Горностаева министерство согласилось на утверждение. Таким образом, проект храма в честь чудотворной иконы Иверской Божи­ей Матери был приготовлен к всеподданнейшему докладу, который в свою очередь разными случайностями оттянулся до конца мая, и лишь в 21-е число того месяца, день празд­нования Божией Матери иконы Владимирской, Государь из­волил утвердить проект. «Над построением храма Богома­тери, — писал владыка своему брату, — очевиден перст Бого­матери. Даруется человекам труждающимся в деле помощь; вместе даруется им побороться с препятствиями и поскор­беть для их же душевной пользы, чтобы очистить дело от примеси тщеславия и других увлечений, чтобы оно было со­вершено в богомудром смиренномудрии. Таков обычный ход дел, покровительствуемых Богом».

Сооружению нового храма доставляли денежные сред­ства расположенные к монастырю граждане городов Ярос­лавля и Костромы. Преосвященный Ярославский Нил сочув­ственно отнесся к желанию граждан ежегодно переносить с крестным ходом чудотворную икону святителя Николая из Бабаевского монастыря в Ярославский кафедральный собор. Костромской преосвященный Платон выразил свое одобре­ние, и Святейший Синод, указом от 4 июля 1866 года уважил и разрешил ходатайство Ярославского архипастыря. С тех пор икона эта носится ежегодно в Ярославль, встречаемая и провожаемая десятками тысяч жителей.

ГЛАВА XV

Живя на покое в Бабаевской обители, свободный от служебных обязанностей, преосвященный Игнатий все сво­бодные часы своего дня отдал пересмотру и пополнению своих аскетических сочинений. Труды по напечатанию их принял на себя поселившийся при нем родной брат его Петр Александрович. Между всеми изданными в это время сочинениями особенно замечательным является «Слово о смерти», в первый раз напечатанное издателем журнала «Домашняя беседа» — Аскоченским. Впоследствии состав­лено было преосвященным Игнатием особое «Прибавле­ние» к «Слову о смерти»; это «Прибавление» вошло в изда­ние «Аскетических опытов» в конце второго тома, а потом, вновь значительно пополненное автором, было издано вме­сте со «Словом о смерти» отдельною книжкой по кончине его, в 1869 и 1880 годах.

Книгопродавец-издатель И. И. Глазунов, старинный знакомец владыки Игнатия, вошел с ним в соглашение о напечатании всех его сочинений, принимая издержки из­дания на себя, и тем ввел преосвященного в усиленное за­нятие пересмотром, исправлением, пополнением и приве­дением в одно целое всех статей, писанных им в разное время в сане архимандрита, а потом и епископа. Таким об­разом составились первые два тома под названием «Аске­тических опытов», изданные в 1864 году; последние два: «Аскетическая проповедь» и «Приношение современному монашеству», состоящее в советах наружного поведения и духовного делания, напечатанные в 1867 году, пред самою кончиною владыки. Пятый том, под заглавием «Отечник», содержащий изречения святых отцов и повести из жизни их, издан также Глазуновым уже по кончине составителя. В предисловии первого тома автор объясняет причины, побудившие его к изданию своих сочинений; именно, он признает себя обязанным дать христианскому обществу отчет в соглядании им земли обетованной, точащей духов­ные блага, какою является иноческая жизнь, проводимая по учению и преданию Восточной Церкви и созерцаемая в живых представителях ее. В этом предисловии говорится, что разнообразные статьи «Аскетических опытов» были составляемы по поводу возникавших вопросов в обществе Иноков и боголюбивых мирян, находившихся в духовном общении с автором. Все они, в целом составе, изображают православный христианский подвиг в его порядке, постепенности; остерегают подвижника от увлечений и заблуж­дений, от несвоевременного стремления к высоким духов­ным состояниям; научают полагать прочное основание на делании евангельских заповедей, на покаянии и покаянном плаче.

Здесь весьма у места привести слова самого преосвящен­ного Игнатия, не раз в откровенных беседах повторенные им брату его, Петру Александровичу, что он ни о каком ду­ховном делании не говорил, а тем более не писал, не прове­рив своим собственным опытом того учения или делания и его последствий, которые он передавал слушателю или чи­тателю, указывая в то же время на Писание Священное и отеческие, говорившие о том же предмете, — что, впрочем, ясно усматривается и из самых творений его.

ГЛАВА XVI

Задолго до кончины своей преосвященный Игнатий стал готовиться к ней и в разговорах своих часто касал­ся распоряжений на случай смерти. За пять лет (в 1862 го­ду) он сделал духовное завещание, засвидетельствованное 20 июля 1863 года в Костромской палате гражданского суда, коим все свои сочинения передавал в собственность и рас­поряжение брата своего Петра Александровича Брянчани­нова. В августе 1864 года он говорил своему брату: «Матушка наша была также больна пред смертью, как и я; все на ногах, и аппетит был порядочный; а пришло время — в три дня болезнь покончила все дело. Прошу, когда я буду умирать, не вздумайте посылать за доктором, дайте мне умереть хрис­тианином — не подымайте суматохи. О кончине моей род­ных не уведомлять и к похоронам их не ожидать, а предав земле, тогда уведомите... Я тебе говорю вперед, чтоб ты знал, и чтоб об этом в час болезни предсмертной не забыть и не заботиться. О том, как и где похоронить меня, ничего не говорю и не завещаю потому, что не желаю связывать действий ближних за пределами моей жизни и притом в том, что никогда почти не исполняется».

Наступил 1866 год, — печатались третий и четвертый тома творений преосвященного Игнатия, его «Аскетичес­кая проповедь» и «Приношение современному монаше­ству», или «Советы»; между тем физические силы его само­го видимо упадали, так что приезжавшие из Петербурга для посещения его духовные дети поражались той переменой, какая представилась им при виде духовного отца, изнурен­ного болезнью и преждевременной дряхлостью. Несмотря, однако же, на такое падение физических сил, душевная бод­рость не оставляла его. «Не бойтесь, — писал он одному из своих духовных чад, занимавшемуся корректурой издавае­мых его сочинений, — я не умру до тех пор, пока не кончу дела своего служения человечеству и не передам ему слов истины, хотя действительно так ослабел и изнемог в теле­сных силах, как это вам кажется».

14 августа 1866 года посетили Николо-Бабаевскую оби­тель их Императорские высочества Государь наследник Александр Александрович и Великий князь Владимир Алек­сандрович. Владыка, поднося Цесаревичу святую икону благоверного Великого князя Александра Невского, встре­тил Его следующею речью: «Всемогущий Бог, в трудные времена России осенивший небесным благословением и небесной помощью благоверного Великого князя Александ­ра Невского, да осенит этим благословением и этою по­мощью и Ваше Императорское высочество в предстоящем Вам великом служении Богу и человечеству». Потом, вру­чая Владимиру Александровичу икону святого равноапос­тольного князя Владимира, сказал: «Ваше Императорское высочество! В древности два Великие князя — равноапос­тольный и Мономах — носили имя Владимира. Благочести­ем, мудростью, мужеством ознаменовалась жизнь их. — И ныне Великий князь, носящий имя вожделенное для России, да возрадует Россию этими качествами, столько благодетельными для народов, когда народы озаряются ими из святилища — из Царственного Дома». Келейная бе­седа владыки с Высокими посетителями касалась монасты­рей. — «Монастыри лечебницы, — говорил преосвящен­ный, — это приют для людей, которые, сознав бессилие свое сохранить себя, душу свою, живя в мире, идут в это убежище и приносят в него свои понимания, свои привыч­ки, свои пороки, свои страсти, развитые тем образовани­ем, которое они получили в мире, — поэтому нравствен­ное состояние монастырей находится в совершенной за­висимости от нравственного настроения народа. Народ развращается, развращаются и монастыри. В них много вкралось предосудительного, много дурного, но при всем том они сохраняют характер свой — убежища, желающим сохраниться от конечной погибели; они больницы для душ безнадежно больных, они приют верности Церкви Право­славной и престолу. Извольте, Ваше высочество, обратить внимание на то обстоятельство, что нет другого сословия, кроме монашеского, в котором не было бы ковов на изме­ну престолу. Монашество и монастыри потому особенно гонимы партиями злонамеренными, что они преданы вере и престолу и поддерживают эти чувства в тех, которые сближаются с ними и подчиняются их духовному направле­нию. Одною ногою я уже стою в могиле и для себя ничего не ищу, и мне нечего искать, а докладываю Вашему высоче­ству сущую истину, ради истины; умоляю Ваше высочество, поддерживайте монастыри по тому благу, которое прино­сит их существование». — Их высочество обошлись весьма благосклонно с владыкой, утешили его своим вниманием к словам его. Посещение их оставило самое приятное впе­чатление в преосвященном, он называл его своим окружа­ющим «зрением восходящих светил».

ГЛАВА XVII

Зиму с 1866-го на 67-й год преосвященный Игнатий про­вел в заботах о приготовлении к печати избранных им изре­чений и повестей из жизни святых иноков, из которых со­ставился шестой том его творений, изданный уже по кончи­не его, под наименованием «Отечник». С тем вместе он не оставлял продолжать и другие частью начатые, частью по­полняемые им прежденаписанные статьи. В эту зиму он на­писал статью «О терпении скорбей», «Об отношениях чело­века к страстям его» и значительно пополнил «Разговор старца с учеником его о молитве Иисусовой».

Дни шли за днями, ничто, по-видимому, не изменя­лось. Окружающие привыкли видеть преосвященного по­стоянно болящим, слабым в силах, но притом постоянно одетым, постоянно занятым работою за письменным сто­лом или в молитвенном подвиге — и ничто, по-видимому, не выражало близости кончины его; хотя он жаловался иногда на боль сердца, на болезнь ног и другие недуги, но все это проходило, как явления временные и довольно обычные, не изменявшие нисколько порядка дневных заня­тий. Несмотря на разнообразные недуги, о которых сооб­щал он окружающим — никто никогда не слыхал его болез­ненного стона. Он не раз говорил, что, заставляя себя не стонать в болезнях, он приучал себя претерпевать все нахо­дящее, а по обычаю афонских подвижников, не раздеваясь ни днем ни ночью, до самого часа кончины, он как бы скрыл от окружающих этим внешним порядком жизни и самую опасность своего положения.

16 апреля 1867 года, в день Светлого Христова Воскре­сения, совершив литургию, преосвященный так утомился, что с трудом довели его до кельи. Нужен был ему получасовой отдых, чтобы собраться с силами принять пищу. — В этот же день объявил он окружающим, чтоб после вечерни никто его не беспокоил, ибо с этого часа дня он никого при­нимать не будет, объявив причиною этого распоряжения «необходимость свою готовиться к смерти».

На другой день, 17-го числа, день рождения Государя Императора Александра Николаевича, преосвященный сто­ял литургию в алтаре, но выходил служить благодарствен­ный молебен, причем читал окончательную благодарствен­ную молитву с таким сильным, глубоко благодатным выраже­нием, что обратил общее внимание на это обстоятельство. Кто мог полагать, что это был последний выход святителя из его келий, — возвратившись в которые он уже более не выходил, хотя обычная жизнь его в трудах, в подвиге, в бо­лезнях потекла неизменно обычною чредою.

21 апреля получены были присланные из Петербурга, только что вышедшие из печати, третий и четвертый тома его творений. Преосвященный перекрестился и, дав славу Богу, не развернув, не посмотрев книг, приказал оставить их до приезда из Петербурга брата его Петра Александрови­ча. Равнодушие это было совершенно противоположно за­ботливому и от природы деятельному характеру и прежнему вниманию преосвященного к изданию его творений, на что он смотрел, как на обязательное исполнение долга своего. Нельзя не заметить при том, что так как приезд брата его был обстоятельством совершенно неопределенным, то по­мянутым распоряжением преосвященный совершенно уст­ранял себя от дела, которое в естественном порядке было ему, как пастыреначальнику и автору, ближайшим из всех его земных дел. Около этого времени, объясняя архиманд­риту Иустину свое духовное состояние, он передавал ему, что потерял всякое сочувствие ко всему земному, потерял даже внимание ко вкусу пищи, причем прибавил: «Я долго не потяну». — Любимому своему келейнику Василию Павло­ву [18] он неоднократно повторял, что очень полезно просить Господа об извещении дня кончины. «Очень хорошо, — говорил он, — если кого Господь известит о приближающейся кончине, только эти извещения бывают почти всегда не точно определяемы, ради того, чтобы человек пребывал в непрестанном страхе. Святитель Тихон молил Господа: «Скажи мне, Господи, когда я умру?» — Ему и сказано было: «В день недельный», но не сказано, в какой именно. Значит, и готовься на каждое воскресенье». — 23 апреля, день вос­кресный, неделя святого апостола Фомы, преосвященный пролежал весь день на кровати по причине общего нездо­ровья. — На другой день, в понедельник, он писал настояте­лю Николо-Угрешского монастыря, Московской епархии, архимандриту Пимену, что он так слаб, что ждет смерти, — и далее говорит: «Вчера (в воскресенье) весь день проле­жал, ждал смерти, а сегодня опять брожу».

Еще в Страстную Седмицу владыка сказывал, что у него был маленький удар, но так как он не оставил никаких сле­дов болезненности, то обстоятельство это не возбудило никаких серьезных опасений. 25 апреля удар повторился. Архимандрит Иустин просил благословения послать за док­тором, но преосвященный с твердостью, в мирном и покойном настроении духа сказал решительно: «Не надо» — по­вторил несколько раз: «Мне так легко — хорошо!»

27-го, в четверг, преосвященный просил одного из при­сных своих, иеромонаха Каллиста, потереть его сосновым маслом: по окончании натирания он просил прощения у Каллиста и сказал, что принял от него эту послугу в после­дний раз. На вопрос иеромонаха: разве ему не нравится мас­ло? — отвечал: «Нет, но дни мои сочтены».

28-го, в пятницу, после обеда, преосвященный по обы­чаю лег отдыхать, но вскоре встал, приказал подать чаю. Келейник Василий, заметив необыкновенную красноту лица, спросил о причине. Владыка объяснил это следстви­ем слабого удара, который, хотя не произвел никакого особого повреждения, но вообще он чувствует себя столько не хорошо, что ожидает смерти. При этих словах, поразив­ших юношу скорбью и ужасом, первая мысль его выразилась вопросом: «Как мне жить без вас, владыко, — ведь нынче очень трудно?» — Владыко ответил: «Да, батюшка, очень, очень трудно, так трудно, что ты себе и представить не мо­жешь; и я думал о тебе и предал как себя, так и тебя воле Бо­жией». — Когда пришел к нему старший келейник, заведовав­ший хозяйством его келейным, иеродиакон Никандр, и пред­ложил  послать за доктором,  то  владыка отверг это предложение. Прежде он говорил не раз окружающим: «Ког­да я буду умирать, не посылайте за доктором, дайте мне уме­реть, как следует христианину — во внимании, не смущая и не рассеивая меня вашей тревогой». Архимандрит Иустин ска­зывает, что еще в начале прошлой зимы, по поводу разгово­ра о лице, подвергшемся параличному удару, владыка сказал: «И я умру ударом». Архимандрит начал было возражать, гово­ря, что при его телосложении, худобе и образе жизни это невероятно, но владыка, кратко подтвердив свои слова, пе­ременил разговор. — К вечеру в пятницу владыка успокоился и приказал на субботу приготовить ванну, но, встав поутру до­вольно бодрым, говорил, что ему лучше, и, прибавив «а вчера чуть не умер», отменил распоряжение о ванне, сказав: «уж не нужно».

В эти последние дни жизни своей преосвященный был воодушевлен ко всем необыкновенною милостью, как бы растворенною жалостью. Эта милость и с нею неземная ра­дость сияли на лице болящего. В один из этих последних дней владыка, прощаясь с келейником своим, ответил на его поклон и прощание благоговейным поклоном до земли, сказав: «Ты меня, батюшка, прости». Полный благолепного смирения вид старца тронул келейника до слез. — В эти дни не раз говорил ему владыка, что «ему трудно низводить ум к земным занятиям», и, уклоняясь от общения со всеми, он видимо уже не жил на земле.

30 апреля, воскресенье, недели жен-мироносиц, к 7 ча­сам утра келейник Василий, войдя в спальную [19] преосвя­щенного, нашел орлец не убранным пред иконами, что случалось очень редко — большей частью преосвященный, всегда употреблявший его при келейном правиле, сам уби­рал его. Умывшись, он, по обычаю, выпил Богоявленской воды и вышел в столовую комнату пить чай, приказав Васи­лию скорее убрать спальную. Выпив две чашки чаю, он по­спешил в свою внутреннюю келью. В исходе 8-го часа, пред самым благовестом к поздней литургии, Василий, войдя к нему с обычной молитвой, нашел его лежащим на кровати, на левом боку, лицом к стене. Видя, что владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келей­ник сначала приписал это особенно углубленному молит­венному деланию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий повторил молитву, но ответа не было. Вглядываясь пристальнее, он заметил, что рука владыки покрыта смертною бледностью; подошел ближе и убедил­ся, что владыка уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед, ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве, правая рука, опу­щенная вдоль тела на кровать к стороне стены, лежала близ раскрытого канонника. Вообще благообразное поло­жение тела было причиною, что келейник не мог скоро решиться признать его уже отшедшим в вечность. Смерть, придя к святителю Христову, нашла ум его занятым молит­вословием; начав оное на земле, он был призван к беско­нечному славословию Бога — на небо.

Давно готовился и ждал епископ Игнатий прихода смерти, вооруженный непрестанною молитвою именем Господа Христа Иисуса, и смерть, побежденная Христом, Почтила жизнь во Христе, придя к рабу Христову, сооб­разно с выраженным им его желанием в тишине уединения, в час молитвы, при внимании углубленном в молитвословие; — избрала даже то положение телу, которое не нару­шило бы благостояния отходившего святителя, посвятивше­го всю жизнь свою духовным деланиям, заповеданным Гос­подом: покаянию и плачу. Шедший этим путем не мог не прийти к блаженствам, обетованным Евангелием, за эти добродетели.

Лицо почившего епископа, по перенесении тела на стол, сияло радостью светлою, неземною. На левом виске заметна была синяя жилка, спускавшаяся около уха по щеке, полоской красноватого цвета, — вероятно, след пути, кото­рым смерть вошла в тело.

Беседуя с одним из близких ему учеников о заповедях евангельских, сказал святитель Игнатий: «Всякая явная доб­родетель, не моя добродетель, по учению Самого Господа, заповедовавшего всякое евангельское добро делать в тай­не». И точно, все величие всежизненного подвига его, в его неописанном объеме, осталось тайной его душевной клети, исповеданной и открытой, насколько то возможно было, в его сочинениях, но в полноте своей ведомой единому Богу. Этой таинственностью, отличительной чертой всей земной деятельности своей, по точному смыслу евангельских запо­ведей, запечатлел преосвященный Игнатий и свой конеч­ный, предсмертный подвиг. Сближая его поведание келей­нику об извещении свыше святителя Тихона о дне его кончины «в день недельный» с письмом преосвященного к архимандриту Пимену, что он все Фомино воскресенье про­лежал, ожидая смерти, и наконец, в день кончины (воскресенье), приказание его келейнику поспешить скорейшей уборкой его спальни, наводят на мысль, что и ему был от­крыт день его кончины и определен, подобно как и святи­телю Тихону «днем недельным».

Для утешения нам, осиротевшим духовным чадам своим владыка оставил определительное указание о земном пути своем, о том, куда стремился он жизнью и куда — веруем — достиг. «Взят я, — говорит он в предисловии к четвертому тому сочинений своих, — восхищен с широкого пути, ведуще­го к вечной смерти, и поставлен на путь тесный и прискорб­ный, ведущий в живот. Путь тесный имеет самое глубокое зна­чение: он подъемлет с земли, выводит из омрачения суетою, возводит на небо, возводит в рай, возводит к Богу, поставляет пред Лице Его в незаходимый свет, для вечного блаженства».

Замечательно, что в этот же праздник, воскресенье недели жен-мироносиц, скончался и преподобный Нил Сор­ский, известный делатель умной молитвы; это сходство дней кончины как бы подтверждает замечательное сход­ство внутреннего подвига нашего современного скитянина, как по нраву, так и по плодам их, с основателем в древности скитского жительства в России. Все это, конечно, может быть знаменательным не для всех: но те, которые ведают молитвенное подвижничество святителя из личного с ним сопребывания или пользуются его писаниями, не могут не слагать этого в сердце, в созидание священной для них па­мяти о своем духовном отце и наставнике.

Трое суток стояло тело епископа Игнатия в кельях его, неизменно сохраняя светлое выражение лица, затем оно было перенесено в соборную монастырскую церковь святителя Николая. По миновании шести суток, 5 мая, в пятницу, совершена была заупокойная Литургия и отпевание преосвя­щенным Ионафаном, епископом Кинешемским, викарным Костромским. По его распоряжению отпевание совершалось по чину служения пасхального; по окончании отпевания он произнес надгробное слово и простился с почившим, за ним прощалось духовенство, сослужащие, монастырское братство и все присутствовавшие, во главе их начальник Костром­ской губернии Т. С. Дорогобужинов. Затем тело в открытом гробе было обнесено с крестным ходом кругом церкви святи­теля Николая и внесено в больничную монастырскую цер­ковь святого Иоанна Златоустого и преподобного Сергия Радонежского, где после обычной литии закрыли крышку, и гроб был опущен в склеп за левым клиросом.

По общему отзыву, отпевание усопшего произвело на всех впечатление скорее церковного торжества, чем пе­чального обряда. Ученики владыки припоминали его слова: «Можно узнать, — говорил он, — что почивший под милос­тью Божией, если при погребении тела его печаль окружа­ющих растворена какой-то непостижимою отрадою».

Хотя все предшествовавшие погребению дни собрание народа было довольно значительно, но в день погребения, несмотря на разлив Волги, затруднявший переправу в мона­стырь заречным жителям, стечение народа было до пяти тысяч человек.

Блаженни яже избрал и приял еси, Господи! Память их в род и род!

АСКЕТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Читатель, знакомый с преданием Православной Восточной Церкви, легко усмотрит, что в предлагае­мых его вниманию Опытах изложено учение святых отцов о науке из наук [1], о монашестве, — учение, при­мененное к требованиям современности. Главная чер­та, которою отличается деятельность древнего мона­шества от деятельности новейшего, заключается в том, что монашествующие первых веков христианства были руководимы боговдохновенными наставниками, а ныне — замечает преподобный Нил Сорский соглас­но с другими позднейшими отцами — монашеству­ющие должны наиболее руководиться Священным Пи­санием и писаниями отеческими, по причине крайне­го оскудения живых сосудов Божественной благодати. Объяснение этого направления и необходимости в нем составляет основную мысль Опытов на всем их пространстве.

Статьи, из которых состоит моя книга, написаны в разные времена, по разным причинам, преимуще­ственно по поводу возникавших аскетических вопро­сов в обществе иноков и боголюбивых мирян, нахо­дившихся в духовном сношении со мною. Оканчивая темное странствование, я счел долгом моим пере­смотреть, исправить, пополнить, собрать воедино и издать печатно все статьи, написанные мною в сане архимандрита [2]. Счел я долгом моим сделать это по Двум причинам: во-первых, по той, что многие статьи распространились в рукописях с большими или меньшими погрешностями; во-вторых, по той, что при­знаю себя обязанным представить христианскому об­ществу отчет по согляданию мною земли обетован­ной, точащей духовные дары и блага, — по согляда­нию монашеской жизни, какою она является в святом предании Православной Восточной Церкви и какою промысл Божий привел созерцать ее в некоторых живых представителях ее.

Затем остается мне просить у читателей снисхож­дения к моему скудоумию и молитв о убогой душе моей.

Епископ Игнатий. 1865 год.

О ПОСЛЕДОВАНИИ ГОСПОДУ НАШЕМУ ИИСУСУ ХРИСТУ

Аще кто Мне служит, Мне да последствует (Ин.12:26), сказал Гос­подь. Каждый христианин, обетами, произнесенными при святом Крещении, принял на себя обязанность быть рабом и служителем Господа Иисуса Христа: пос­ледовать Господу Иисусу Христу непременно должен каждый христианин.

Назвав Себя пастырем овец, Господь сказал, что овцы глас этого Пастыря слышат, и овцы по Нем идут, яко ведят глас Его (Ин.10:3,4). Глас Христов — учение Его; глас Христов — Евангелие; шествие во след Христа по пути земного странствования — деятельность, всецело на­правленная по заповедям Его.

Чтоб последовать Христу, надо ведать глас Его. Изучи Евангелие, и возможешь жизнию твоею после­довать Христу.

Кто, родившись по плоти, внидет в пакибытие (Тит.3:5) при посредстве святого Крещения, и сохранит состояние, доставляемое крещением, при посредстве жительства по Евангелию, тот спасется. Он внидет в богоугодное поприще земной жизни духовным рождением, и изыдет из этого поприща блаженною кончиною, и в вечности вечную, обильнейшую, сладостнейшую, духовную па­жить обрящет (Ин10:9).

Кто Мне служит, Мне да последствует: и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет: и аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой (Ин.12:26). Где находился Господь, когда Он произ­нес эти слова? Человечеством, соединенным с Боже­ством, Он находился посреди человеков, на земле, в юдоли их изгнания и страданий, пребывая Божеством и там, где находился от безначального начала. Слово бе у Бога (Ин.1:1) и в Боге. Это Слово возвестило о себе: во мне Отец, и Аз в Нем (Ин.10:38). Туда достигает и последователь Хри­стов: иже исповесть устами, сердцем и делами, яко Иисус есть Сын Божий, Бог в Нем пребывает, а Той в Бозе (1Ин.4:15).

Аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой: побежда­ющему мир и грех, последующему Мне в земной жиз­ни, дам в вечной жизни сести со Мною на престоле Моем, якоже и Аз победих, и седох со Отцем Моим на пре­столе Его (Апок.3:21).

Отречение от мира предшествует последованию за Христом. Второе не имеет места в душе, если не совершится в ней предварительно первое. Иже хощет, сказал Господь, по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю (Мк.8:34-35). Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и бра­тию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. И иже не носит креста своего, и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик (Ин.6:60).

Многие приступают к Господу, — немногие реша­ются последовать Ему. Многие читают Евангелие, ус­лаждаются, восхищаются высотою и святостью уче­ния его, — немногие решаются направить поведение свое по правилам, которые законополагает Евангелие. Господь, всем приступающим к Нему и желающим усвоиться Ему, объявляет: Аще кто грядет ко Мне, и не отречется от мира и от себя, не может Мой бытии ученик.

Жестоко есть слово сие, говорили об учении Спаси­теля даже такие человеки, которые по наружности были последователями Его, и считались учениками Его: кто может Его послушати? (14:26,27). Так судит о слове Божием плотское мудрование из бедственного настрое­ния своего. Слово Божие жизнь (Ин.6:63), жизнь вечная, жизнь существенная. Этим словом умерщвляется плот­ское мудрование (Рим.8:6), родившееся из вечной смерти, поддер­живающее в человеках вечную смерть: слово Божие, для погубляемых плотским мудрованием и произволя­ющих погибнуть от него, юродство есть. Оно спасаемых сила Божия есть (1Кор.1:18).

Грех столько усвоился нам при посредстве падения, что все свойства, все движения души пропитаны им. Отвержение греха, сроднившегося душе, соделалось отвержением души. Такое отвержение души необходи­мо для спасения души. Отвержение естества, осквер­ненного грехом, необходимо для усвоения естества, обновленного Христом. Выкидывают из сосуда всю пищу, когда она отравлена ядом; сосуд тщательно вы­мывают, потом уже влагают в него пищу, долженствую­щую поступить в употребление. Пища, отравленная ядом, по всей справедливости и сама называется ядом.

Чтоб последовать Христу, предварительно отречем­ся от своего разума и от своей воли. И разум, и воля падшего естества вполне повреждены грехом; они ни­как не примирятся с разумом и волею Божиими. Соде­лывается способным к усвоению себе разума Божия тот, кто отвергнет свой разум; соделывается способ­ным к исполнению воли Божией тот, кто отречется от исполнения своей воли.

Чтоб последовать Христу, возмем крест свой. Взяти­ем креста своего названа добровольная, благоговейная покорность суду Божию, при всех скорбях, посылае­мых и попускаемых промыслом Божиим. Ропот и него­дование при скорбях и напастях есть отречение от кре­ста. Последовать Христу может только взявший крест свой: покорный воле Божией, смиренно признающий себя достойным суда, осуждения, наказания. Господь, заповедавший нам самоотвержение, отре­чение от мира и ношение креста, дает нам силу испол­нять заповедание Его. Решившийся на исполнение это­го заповедания и старающийся исполнять его, немед­ленно усматривает необходимость его. Учение, представлявшееся жестоким при поверхностном и ошибочном взгляде из плотского мудрования, является самым разумным, преисполненным благости: оно воз­зывает погибших к спасению, убитых — к жизни, по­гребенных во аде — на небо.

Нерешающиеся на произвольное отречение от себя и от мира насильно вынуждаются совершить то и другое. Когда придет неумолимая и неотразимая смерть, тогда они расстаются со всем, к чему были привязаны: самоотвержение простирают до того, что скидают с себя самое тело свое, повергают его, отстав­ляют на земле в снедь червям и тлению.

Самолюбие и привязанность к временному и сует­ному — плоды самообольщения, ослепления, душевной смерти. Самолюбие есть извращенная любовь к себе. Безумна и пагубна эта любовь. Самолюбивый, пристра­стный к суетному и преходящему, к греховным наслаж­дениям — враг самому себе. Он — самоубийца: думая любить себя и угождать себе, он ненавидит и губит себя, убивает себя вечною смертью.

Осмотримся, развлеченные, отуманенные, обману­тые суетою! Опомнимся, упоенные суетою, лишенные ею правильного самовоззрения! Справимся с опытами, которые непрестанно совершаются пред очами наши­ми. Совершающееся пред нами непременно совершит­ся и над нами.

Тот, кто употребил всю жизнь на снискание почес­тей, взял ли их с собою в вечность? Не покинул ли здесь громкие титулы, знаки отличия, весь блеск, кото­рым он окружал себя? Не пошел ли в вечность единственно человек с делами его, с усвоенными качества­ми во время земной жизни?

Тот, кто употребил жизнь на снискание богатства, кто накопил множество денег, приобрел обширные пространства земли в свое владение, устроил различ­ные учреждения, дающие обильный доход, жил в чер­тогах, сияющих золотом и мрамором, разъезжал на великолепных колесницах и конях, — взял ли это в веч­ность? Нет! он оставил все на земле, удовлетворив­шись для последней потребности тела малейшим участ­ком земли, в котором одинаково нуждаются, которым одинаково удовлетворяются все мертвецы.

Кто занимался в течение земной жизни плотскими увеселениями и наслаждениями, проводил время с дру­зьями в играх и других забавах, пировал за роскошною трапезою, — устраняется наконец самою необходимо­стью от привычного рода жизни. Наступает время ста­рости, болезненности, а за ними час разлучения души с телом. Тогда узнается, но поздно, что служение при­хотям и страстям — самообольщение, что жизнь для плоти и греха — жизнь без смысла.

Стремление к земному преуспеянию, какое стран­ное, какое чудовищное! Оно ищет с исступлением. Едва найдет, как найденное лишается цены, и иска­тельство возбуждается с новою силою. Ничем настоя­щим оно не довольно: оно живет одним будущим, оно жаждет только, того, чего не имеет. Предметы жела­ния приманивают к себе сердце искателя мечтою и надеждою удовлетворения: обманутый, постоянно об­манываемый, он гоняется за ними на всем поприще земной жизни, доколе не восхитит его нежданная смерть. Как и чем объяснить это искательство, посту­пающее со всеми подобно бесчеловечному предателю, всеми владеющее, увлекающее всех. — В душах на­ших насаждено стремление к бесконечным благам. Но мы пали, и ослепленное падением сердце ищет во времени и на земле того, что существует в вечности и на небе.

Участь, постигшая отцов и братий моих, постигнет и меня. Умерли они: умру и я. Оставлю келью мою, оставлю в ней и книги мои, и одежды мои, и письмен­ный стол мой, за которым проводил я многие часы; оставлю все, в чем нуждался или думал нуждаться во время земной жизни. Вынесут мое тело из этих келий, в которых живу, как бы в преддверии к другой жизни и стране; вынесут мое тело и предадут земле, послужив­шей началом для тела человеческого. Точно то же по­стигнет и вас, братия, которые читаете эти строки. Умрете и вы: оставите на земле все земное; одними душами вашими вступите в вечность.

Душа человека стяжавает качества, соответствен­ные своей деятельности. Как в зеркале изображаются предметы, против которых оно будет поставлено: так и душа запечатлевается впечатлениями соответственно своим занятиям и делам, соответственно своей обста­новке. В зеркале бесчувственном образы исчезают при удалении предметов от зеркала; в словесной душе впе­чатления остаются. Они могут быть изглаждаемы и заменяемы другими, но для этого требуется и труд и вре­мя. Впечатления, составляющие достояние души в час смерти ее, остаются достоянием ее навеки, служат за­логом или ее вечного блаженства, или ее вечного бедствия.

Не можете Богу работати и мамоне (Мф.6:24), сказал Спаси­тель падшим человекам, обнаружив пред человеками то состояние, в которое они приведены падением. Так врач поведает больному состояние, в которое он при­веден болезнью и которого сам больной понять не мо­жет. По причине душевного расстройства нашего, нам необходимо для спасения благовременное самоотвержение и отречение от мира. Никтоже может двема гос­подинома работати: любо единаго возлюбит, а другаго воз­ненавидит: или единаго держится, о друзем же нерадити начнет (Мф.6:24).

Опыты постоянно утверждают справедливость того воззрения на нравственную болезненность человеков, которое выразил всесвятый Врач в приведенных нами словах, сказанных с решительною определенностью: за удовлетворением суетных и греховных пожеланий все­гда следует увлечение ими; за увлечением следует плен, умерщвление для всего духовного. Допустившие себе последование своим пожеланиям и плотскому мудрова­нию увлеклись ими, поработились им, забыли Бога и вечность, истратили земную жизнь напрасно, погибли погибелью вечною.

Нет возможности исполнять вместе волю свою и волю Божию: от исполнения первой исполнение вто­рой оскверняется, соделывается непотребным. Так бла­говонное, драгоценное миро утрачивает достоинство свое от ничтожной примеси смрада. Тогда только, воз­вещает Бог чрез великого Пророка, благая земли снесте, когда произвольно послушаете Мене. Аще же не хощете, ниже послушаете Мене, меч вы пояст: уста Господня глагола­ша сия (Ис.1:19.20).

Нет возможности стяжать разум Божий, пребывая в плотском мудровании. Мудрование плотское, сказал апостол, смерть есть. Мудрование плотское - вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может (Рим.8:6-7). Что такое плотское мудрование? — Образ мыслей, возник­ший из состояния, в которое приведены человеки па­дением, направляющий их действовать на земле, как бы они были вечны на ней, возвеличивающий все тленное и временное, уничижающий Бога и все, отно­сящееся к богоугождению, отъемлющий у человеков спасение. Отречемся от душ наших, по завещанию Спасите­ля, чтоб приобрести души наши! Отречемся произволь­но от порочного состояния, в которое они приведены произвольным отречением от Бога, чтоб получить от Бога святое состояние обновленного человеческого естества вочеловечившимся Богом! Волю свою и волю демонов, которой подчинилась и с которою слилась наша воля, заменим волею Божиею, объявленною нам во Евангелии; мудрование плотское, общее падшим ду­хам и человекам, заменим разумом Божиим, сияющим из Евангелия.

Отречемся от имения нашего, чтоб стяжать спо­собность последовать Господу нашему Иисусу Христу! Отречение от имения совершается на основании пра­вильного понятия о нем. Правильное понятие о веще­ственном имуществе доставляется Евангелием (см. Лк.16:1-31); когда же оно доставится, тогда разум человеческий неволь­но сознает всю правильность его. Земное имущество не есть наша собственность, как ошибочно думают никогда не думавшие об этом предмете: иначе оно все­гда было бы, и навсегда пребыло бы нашим. Оно пе­реходит из рук в руки, и тем само о себе свидетель­ствует, что дается лишь на подержание. Богу принадлежит имущество; человек бывает только срочным распорядителем имущества. Верный распорядитель с точностью исполняет волю доверившего ему распоря­жение. И мы, управляя врученным на срок веществен­ным достоянием, потщимся управлять им по воле Бо­жией. Не употребим его в средство удовлетворения нашим прихотям и страстям, в средство нашей веч­ной погибели: употребим в пользу человечества, так много нуждающегося, столько страдающего, употре­бим его в средство спасения нашего. Желающие христианского совершенства вполне оставляют зем­ное стяжание (см. Мф.19:16-30); желающие спастись должны подавать возможную им милостыню (см. Лк.11:41) и воздержаться от зло­употребления стяжанием.

Отречемся от славолюбия и честолюбия! Не будем гоняться за почестями и санами, употреблять к сниска­нию их способы непозволительные и унизительные, сопряженные с попранием Закона Божия, совести, бла­га ближних. Такие способы наиболее употребляются для приобретения земного величия искателями его. Зараженный и увлекаемый тщеславием, ненасытный искатель человеческой славы не способен к вере во Христа: Како вы можете веровати, сказал Христос совре­менным Ему честолюбцам, славу друг от друга приемлю­ще, и славы, яже от единаго Бога, не ищете? (Ин.5:44) Если про­мысл Божий предоставил нам земное могущество и власть, то соделаемся при посредстве их благодетеля­ми человечества. Отвергнем лютый яд, столько опас­ный для духа человеческого: глупый и презренный эго­изм, претворяющий человеков, зараженных им, в зве­рей и демонов, соделывающий этих человеков бичами человечества, злодеями самим себе.

Возлюбим превыше всего волю Божию; предпоч­тем ее всему; все, противное ей, возненавидим ненави­стью благочестивою и богоугодною. Когда восстанет поврежденное грехом естество наше против евангель­ского учения, выразим ненависть к естеству отверже­нием пожеланий и требований естества. Выражение ненависти чем будет решительнее, тем решительнее бу­дет победа над грехом и над естеством, которым обладает грех; тем духовное преуспеяние наше будет быст­рее и прочнее.

Когда люди, близкие к нам по плоти, вознамерят­ся отвлечь нас от последования воле Божией, окажем к ним святую ненависть, подобную той, какую оказы­вают волкам агнцы, не претворяющиеся в волков и не защищающиеся от волков зубами (см. Мф.10:16. См. житие великомученицы Варвары. Четьи-Минеи, декабря в 4-й день). Святая ненависть к ближним заключается в сохранении верности к Богу, в несоизволении порочной воле человеков, хотя бы эти человеки и были ближайшими родственника­ми, в великодушном терпении оскорблений, наноси­мых ими, в молитве о спасении их, отнюдь не в зло­речии и не в однородных злоречию действиях, кото­рыми выражается ненависть естества падшего, ненависть богопротивная.

Не мните, сказал Спаситель, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлу­чити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невесту на свекровь свою (Мф.10:34-35). «Приидох, — объясняет святой Иоанн Лествичник приведенные слова Господа, — раз­лучити боголюбивых от миролюбцев; плотских от ду­ховных; славолюбивых от смиренномудрых: угождает­ся Бог разделением и разлучением, когда оно соверша­ется ради любви к Нему» (Лествица. Слово 3).

***

Пророк назвал землю местом пришельствия своего (Пс.110:54), а себя пришельцем и странником на ней: пресельник аз есмь у Тебе, сказал он в молитве своей к Богу, пришлец якоже вси отцы мои (см. Пс.38:13). Очевидная, осязательная истина! Истина, забываемая человеками, несмотря на очевид­ность свою! Я — пришлец и на земле: вошел я рождени­ем; выйду смертью. Я — пресельник на земле: переселен на нее из рая, где я осквернил и обезобразил себя гре­хом. Переселюсь и с земли, из этого срочного изгна­ния моего, в которое я помещен Богом моим, чтобы я одумался, очистился от греховности, снова соделался способным для жительства в рае. За упорную, оконча­тельную неисправимость я должен низвергнуться на­вечно в темницы ада. Я — странник на земле: странство­вание начинаю с колыбели, оканчиваю гробом: стран­ствую по возрастам от детства до старости, странствую по различным обстоятельствам и положениям земным.

Я — пришлец и странник, якоже вси отцы мои. Отцы мои были пришельцами и странниками на земле: вступив на нее рождением, они удалились с лица ее смертью. Исключений не было: никто из человеков не остался на­всегда на земле. Уйду и я. Уже начинаю отшествие, оску­девая в силах, подчиняясь старости. Уйду, уйду отсюда по непреложенному закону и могущественному установ­лению Создателя и Бога моего.

***

Убедимся, что мы — странники на земле. Только из этого убеждения мы можем сделать расчет и распоря­жение безошибочные для земной жизни нашей; толь­ко из этого убеждения можем дать ей направление вер­ное, употребить ее на приобретение блаженной вечно­сти, не на пустое и суетное, не на погубление себя. Ослепило и ослепляют нас падение наше! И принужде­ны мы насильно, в течение долгого времени убеждать себя в яснейших истинах, не нуждающихся, по яснос­ти своей, в убеждении.

Странник, когда остановится на пути, в странно­приимном доме, не обращает на этот дом особенного внимания. К чему внимание, когда он приютился в доме на кратчайшее время? Он довольствуется одним необхо­димым; старается не истратить денег, которые ему нуж­ны на продолжение пути и на содержание в том вели­ком городе, в который он шествует; недостатки и не­удобства претерпевает великодушно, зная, что они — случайность, которой подвергаются все путешественни­ки, что ненарушимое спокойствие ожидает его на том месте, куда он стремится. Не привязывается он сердцем ни к какому предмету в гостинице, как бы предмет ни казался привлекательным. Не теряет он времени для посторонних занятий: ему нужно оно для совершения многотрудного путешествия. Постоянно углублен он в размышление о великолепной царской столице, в которую направился, о тех значительных препятствиях, ко­торые должно преодолеть, о средствах, могущих облег­чить путешествие, о разбойничьих засадах, наветующих путь, о несчастной участи тех, которым не удалось со­вершить этот путь благополучно, о счастливейшем по­ложении совершивших его с желанным успехом. Про­быв нужное время в гостинице, он благодарит хозяина ее за оказанное ему гостеприимство и, ушедши, забыва­ет о гостинице или помнит о ней поверхностно, потому что хладно было к ней сердце его.

Стяжем и мы такие отношения к земле. Не растра­тим безумно способностей души и тела; не принесем их в жертву суете и тлению. Охранимся от привязан­ности к временному и вещественному, чтоб она не вос­препятствовала нам приобрести вечное, небесное. Ох­ранимся от удовлетворения наших неудовлетворимых и ненасытных прихотей, от удовлетворения которых развивается наше падение и достигает страшных раз­меров. Охранимся от излишеств, довольствуясь только существенно нужным. Устремим все внимание к ожи­дающей нас загробной жизни, не имеющей уже конца. Познаем Бога, заповедавшего нам познание Его и да­рующего это познание Своим словом и Своею благода­тью. Усвоимся Богу в течение земной жизни. Он пре­доставил нам теснейшее соединение с Собою и дал на совершение этого величайшего дела срок — земную жизнь. Нет другого времени, кроме времени, опреде­ляемого земной жизнью, в которое могло бы состоять­ся чудное усвоение: если оно не совершится в это вре­мя, то не совершится никогда. Приобретем дружбу не­божителей,   святых   Ангелов   и   почивших   святых человеков, чтоб они приняли нас в вечные кровы (Лк.16:9). Стя­жем познание духов падших, этих лютых и коварных врагов рода человеческого, чтоб избежать козней их и сожительства с ними в пламени адском. Светильником на жизненном пути нашем да будет слово Божие (см. Пс.118:105). Про­славим и возблагодарим Бога за обильные блага, кото­рыми преисполнен, в удовлетворение потребностей наших, временный приют наш — земля. Чистотою ума проникнем в значение этих благ: они — слабые образы благ вечных. Вечные блага изображаются ими так сла­бо и недостаточно, как изображаются тенью предме­ты, от которых она падает. Даруя нам земные блага, Бог таинственно вещает: «Человеки! Временный при­ют ваш снабжен разнообразными, бесчисленными бла­гами, пленяющими, восхищающими и взор и сердце, удовлетворяющими до преизбытка потребностям ва­шим: заключайте из этого о благах, которыми снабже­но ваше вечное жилище. Поймите бесконечную, непо­стижимую благость Божию к вам и, почтив земные блага благочестивым разумением и созерцанием их, не поступите безрассудно: не поработите себя им, не по­губите себя ими. Пользуясь ими сколько нужно и дол­жно, всеми силами устремитесь к приобретению благ небесных».

Устраним от себя все ложные учения и деятель­ность по ним: овцы Христовы по чуждем гласе не идут, но бежат от него, яко не знают чуждаго гласа (Ин.10:5). Ознакомимся определенно с гласом Христовым, чтоб немед­ленно узнать его, когда услышим, и немедленно после­довать Его велению. Стяжав в духе сочувствие к этому гласу, мы стяжем в духе отчуждение от чуждого гласа, который издается плотским мудрованием в разнообраз­ных звуках. Едва услышим чуждый глас — побежим, по­бежим от него, по свойству овец Христовых, спасаю­щихся от чуждого гласа бегством: решительным невни­манием ему. Внимание ему уже опасно: за вниманием вкрадывается обольщение, за обольщением поги­бель. Падение праотцев наших началось с внимания праматери к чуждому гласу. Наш пастырь не только призывает нас гласом, но и руководствует Своим образом жизни: Он пред овца­ми Своими ходит (Ин.10:4). Он заповедал нам отречение от мира, отречение от Себя, взятие и ношение Креста Своего: Он и совершил все это пред взорами наши­ми. Христос пострада по нас, нам оставль образ, да после­дуем стопам Его (1Пет.2:21). Благоволил Он принять на Себя че­ловечество, хотя от племени царского, но низшедше­го по положению своему в разряд простого народа. Рождение Его совершилось во время странствования Его святейшей Матери, для Которой не нашлось мес­та в домах человеческих. Рождение совершилось в вертепе, в котором помещался домашний скот; колы­белью для Новорожденного послужили ясли. Только что пронеслась весть о рождении, как составился и заговор об убийстве. Младенец уже преследуется! Мла­денец ищется на убиение! Младенец бежит чрез пус­тыни в Египет от разъяренного убийцы! Детство Свое Богочеловек проводил в повиновении родителям, нареченному отцу и естественной Матери, показывая пример смирения человекам, погибшим от гордости и производимого ею непослушания. Лета мужеские Господь посвятил проповеди Евангелия, странствуя из града в град, из веси в весь, не имея собственного приюта. Одежду Его составляли хитон и риза. В то время, как Он возвещал человекам спасение и источал на них Божественные благодеяния, человеки воз­ненавидели Его, задумали и не раз покушались убить Его. Наконец, они казнили Его, как уголовного пре­ступника. Он попустил им совершить ужаснейшее зло-деяние, которого жаждало их сердце, потому что вос­хотел казнью Всесвятого избавить от клятвы и казни вечных преступный род человеческий. Страдальчес­кой была земная жизнь Богочеловека: окончилась она страдальческой кончиною. Вслед за Господом прошли в блаженную вечность все святые, прошли путем тес­ным и прискорбным, отрицаясь от славы и наслажде­ний мира, обуздывая плотские пожелания подвигами, распиная дух на Кресте Христовом, который состав­ляют собою для падшего человеческого духа заповеди Евангелия, подвергаясь различным лишениям, гони­мые духами злобными, гонимые своею братиею — че­ловеками. Последуем Христу и сонму святых, шество­вавшему за Ним! Богочеловек собою очищение сотворив грехов наших, седе одесную престола величествия на высо­ких (Евр.1:3). Туда призывает Он последователей Своих: при­идите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие (Мф.25:34). Аминь.

О ПОКАЯНИИ

Покайтеся и веруйте во Евангелие!.. Покайтеся, прибли­жися бо Царство Небесное (Мк.1:15; Мф.4:17). Таковы были первые слова проповеди Богочеловека. Эти же слова доселе произ­носит Он нам при посредстве Евангелия.

Когда грех наиболее усилился в мире, — нисшел всесильный Врач в мир. Он нисшел в страну изгнания, в страну томлений и страданий наших, предшествую­щих вечному мучению в аде, благовествует избавление, отраду, исцеление всем человекам, без всякого изъятия.

Покайтеся!

Сила покаяния основана на силе Божией: Врач все­могущ, — и врачевство, подаваемое Им, всемогуще.

Тогда — во время проповеди Своей на земле Гос­подь призывал к исцелению всех болезнующих гре­хом, не признал никакого греха неисцелимым. И те­перь Он продолжает призывать всех, обещает и дарует прощение всякого греха, исцеление всякого греховного недуга.

О, странники земные! О, вы все, стремящиеся или влекущиеся по широкому пути, при неумолкающем шуме земных попечений, развлечений и увеселений, по цветам, перемешанным с колючим тернием, спеша­щие по этому пути к концу, всем известному и всеми забываемому — к мрачному гробу, к еще более мрачной и страшной вечности, остановитесь! Отряхните обая­ние мира, постоянно содержащее вас в плену! Прислушайтесь к тому, что возвещает вам Спаситель, обрати­те должное внимание на слова Его! Покайтеся и веруйте во Евангелие, говорит Он вам, покайтеся, приближися бо Царство Небесное.

Крайне нужно вам, земные странники, обратить полное внимание на это существенно полезное, спаси­тельное увещание: иначе вы достигните гроба, достиг­ните порога и врат вечности, не стяжав никакого пра­вильного понятия ни о вечности, ни об обязанностях вступающего в нее, приготовив себе в ней одни спра­ведливые казни за ваши грехи. Тягчайший из грехов — невнимание к словам Спасителя, пренебрежение Спасителем. Покайтеся!

Льстив, обманчив путь земной жизни: для начина­ющих он представляется бесконечным поприщем, ис­полненным действительности; для совершивших его — путем самым кратким, обставленным пустыми снови­деньями. Покайтеся!

И славу, и богатство, и все прочие тленные приоб­ретения и преимущества, на стяжание которых упот­ребляет всю земную жизнь, все силы души и тела, ос­лепленный грешник, он должен оставить в те минуты, в которые насильственно снимается с души одежда ее — тело, когда душа ведется неумолимыми ангелами на суд праведного Бога, ей неведомого, пренебрежен­ного ею. Покайтеся!

Трудятся, торопятся люди обогатить себя познани­ями, но только познаниями маловажными, годными лишь для времени, способствующие для удовлетворе­ния нуждам, удобствам и прихотям земной жизни. По­знание и дело, существенно нужные, для которых единственно дарована нам земная жизнь — познание Бога и примирение с Ним при посредстве Искупите­ля — мы вполне презираем. Покайтеся!

Братия! Всмотримся беспристрастно, при свете Евангелия, в земную жизнь нашу. Она ничтожна! Все блага ее отнимаются смертью, а часто и гораздо рань­ше смерти различными неожиданными обстоятельства-ми. Недостойны эти тленные, так скоро исчезающие блага, называться благами! Скорее, они — обманы, сети. Увязающие в этих сетях и опутывающиеся ими лишают­ся истинных, вечных, небесных, духовных благ, достав­ляемых верою во Христа и последованием Ему по таин­ственному пути жительства евангельского. Покайтеся!

***

В каком мы страшном ослеплении! Как очевидно доказывается этим ослеплением наше падение! Мы ви­дим смерть наших братий; мы знаем, что и нам непре­менно и, может быть, очень скоро предлежит она, по­тому что никто из человеков не остался навсегда на зем­ле; мы видим, что многим, и прежде смерти, изменяет земное благополучие, что превращается оно часто в злополучие, похожее на ежедневное вкушение смерти. Несмотря на это, столько явное свидетельство самого опыта, мы гоняемся за одними временными благами, как бы за постоянными, за вечными. На них одних об­ращено все наше внимание! Забыт Бог! Забыта величе­ственная и вместе грозная вечность! Покайтеся!

***

Изменят, братия, непременно изменят нам все тленные блага: богачам изменит их богатство, славным их слава, юным их юность, мудрецам их мудрость. Только одно вечное, существенное благо может стяжать человек во время странствования земного: истинное Богопознание, примирение и соединение с Богом, да­руемые Христом. Но для получения этих верховных благ, надо оставить жизнь греховную, надо возненави­деть ее. Покайтеся!

***

Покайтеся! Что значит покаяться? Значит: сознать­ся, раскаяться в грехах своих, оставить грехи свои отвечал некоторый великий святой отец на такой воп­рос — и уже более не возвращаться к ним (Пимен Великий. См.: Патерик Скитский). Таким об­разом многие грешники претворились в святых, мно­гие беззаконники в праведников.

Покайтеся! Отвергните от себя не только яв­ные грехи — убийство, грабительство, блуд, клевету, ложь, но и пагубные развлечения, и наслаждения плотские, и мечтания преступные, и помышления без­законные — все, все, воспрещаемое Евангелием. Прежнюю греховную жизнь омойте слезами искреннего раскаяния.

Не скажи сам себе в унынии и расслаблении ду­шевном: «Я впал в тяжкие грехи; я стяжал долговре­менного греховною жизнью греховные навыки: они обратились от времени как бы в природные свойства, сделали для меня покаяние невозможным» (Преп. Макарий Великий. Слово 7, гл. 2). Эти мрачные мысли внушает тебе враг твой, еще не при­мечаемый и не понимаемый тобою (Преп. Макарий Великий. Слово 7, гл. 2): он знает могу­щество покаяния, он боится, чтоб покаяние не истор­гло тебя из его власти, и старается отвлечь тебя от покаяния, приписывая Божию всемогущему врачев­ству немощь.

Установитель покаяния — Творец твой, создавший тебя из ничего. Тем легче Он может воссоздать тебя, претворить твое сердце: соделать сердце боголюбивое из сердца грехолюбивого, соделать сердце чистое, ду­ховное, святое, из сердца чувственного, плотского, зло­намеренного, сладострастного.

Братия! Познаем неизреченную любовь Божию к падшему человеческому роду. Господь вочеловечился, чтоб чрез вочеловечение соделать для Себя возможным принятие на Себя казней, заслуженных человеками, и казнью Всесвятого искупить виновных от казни. Что привлекло Его к нам сюда, на землю, в страну нашего изгнания? Правды ли наши? Нет! Его привлекло к нам то бедственное состояние, в которое ввергла нас наша греховность.

Грешники! Ободримся. Для нас, именно для нас, Господь совершил великое дело Своего вочеловечения; на наши болезни призрел Он с непостижимою милос­тию. Престанем колебаться! Престанем унывать и со­мневаться! Исполненные веры, усердия и благодарно­сти приступим к покаянию: посредством его прими­римся с Богом. Беззаконник аще обратится от всех беззаконий своих, яже сотворил, и сохранит вся заповеди Моя, и сотворит суд, правду и милость, жизнию поживет, и не умрет: вся согрешения его, елика сотворил, не помянут­ся ему, но в правде своей, юже сотворил, жив будет. Такое обетование дает Бог грешнику, устами Своего велико­го пророка (Иез.18:21.22).

Будем соответствовать, по нашим слабым силам великой любви к нам Господа, как могут соответство­вать любви Создателя Его твари, и твари падшие: по­каемся! Покаемся не одними устами; засвидетельству­ем наше покаяние не одними немногими, кратковременными слезами, не одним наружным участием в церковном богослужении, в исполнении церковных обрядов, чем довольствовались фарисеи. Принесем вместе со слезами, с наружным благочестием, и плод достойный покаяния: изменим жизнь греховную на жизнь евангельскую.

Вскую умираете, доме израилев! (Иез.18:31). Зачем вы гибнете христиане, от грехов ваших вечною смертью? Зачем наполняется вами ад, как бы не было установлено в Церкви Христовой всемогущего покаяния? Дан этот бесконечно благий дар дому израилеву христиа­нам и в какое бы ни было время жизни, какие бы ни были грехи, он действует с одинаковою силою: очи­щает всякий грех, спасает всякого, прибегающего к Богу, хотя бы то было в последние, предсмертные минуты.

Вскую умираете, доме израилев! От того окончательно гибнут христиане вечною смертью, что во все время жизни земной занимаются одним нарушением обетов крещения, одним служением греху, они гибнут от того, что не удостаивают ни малейшего внимания сло­во Божие, возвещающее им о покаянии. В самые пред­смертные минуты они не умеют воспользоваться все­могущею силою покаяния! Не умеют воспользоваться, потому что не получили о христианстве никакого по­нятия, или получили понятие самое недостаточное и сбивчивое, которое должно быть названо скорее пол­ным незнанием, нежели каким-нибудь познанием.

Живу Аз, глаголет Господь — как бы вынужденный усилить уверение пред неверующими и возбудить вни­мание в невнимающих — живу Аз, глаголет Господь: не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему (Иез.33:11)... Вскую умираете, доме из­раилев?..

Ведал Бог немощь человеков, ведал, что они и по крещении будут впадать в согрешения: по этой причи­не Он установил в Церкви Своей таинство покаяния, которым очищаются грехи, совершенные после креще­ния. Покаяние должно сопутствовать вере во Христа, предшествовать крещению во Христа; а после креще­ния оно исправляет нарушение обязанностей уверовав­шего во Христа и крестившегося во Христа.

Когда многие из Иерусалима и всей Иудеи сходи­лись к Иоанну, проповеднику покаяния, на Иордан для крещения, то исповедовали ему грехи свои, исповедо­вали не потому, замечает некоторый святой писатель (Святой Иоанн Лествичник, Слово 4), чтоб святой Креститель имел нужду знать согрешения приходивших к нему, но потому, что для прочности их покаяния нужно было соединить с чувствами сожале­ния о впадении в грехи исповедание грехов.

Душа, знающая, что она обязана исповедать грехи свои, — говорит тот же святой отец — этою самою мыслью, как бы уздою, удерживается от повторения пре­жних согрешений;  напротив того,  неисповеданные грехи, как бы совершенные во мраке, удобно повторя­ются.

Исповедованием грехов расторгается дружба с гре­хами. Ненависть к грехам — признак истинного покая­ния, — решимости вести жизнь добродетельную.

Если ты стяжал навык к грехам, то учащай испо­ведь их, — и вскоре освободишься из плена греховно­го, легко и радостно будешь последовать Господу Иису­су Христу.

Кто постоянно предает друзей своих, тому друзья делаются врагами, удаляются от него, как от предате­ля, ищущего их верной погибели: кто исповедует грехи свои, от того отступают они, потому что грехи осно­вываются и крепятся на гордости падшего естества, не терпят обличения и позора.

Кто в надежде на покаяние позволяет себе согре­шать произвольно и намеренно, тот поступает в отно­шении к Богу коварно. Грешащего произвольно и на­меренно, в надежде на покаяние, поражает неожидан­но смерть, и не дается ему времени, которое он предполагал посвятить добродетели (Исаак Сирский, Слово 90).

Таинством исповеди решительно очищаются все грехи, соделанные словом, делом, помышлением. Для того, чтоб изгладить из сердца навыки греховные, вко­ренившиеся в него долгим временем, нужно время, нужно постоянное пребывание в покаянии. Постоянное покаяние состоит в постоянном сокрушении духа, в борении с помыслами и ощущениями, которыми обнаруживает себя сокровенная в сердце греховная страсть, в обуздании телесных чувств и чрева, в сми­ренной молитве, в частой исповеди.

Братия! Мы потеряли произвольным грехом свя­тую непорочность; неприкосновенную не только делу греховному, но и познанию зла, — непорочность, в духовном сиянии которой мы явились в бытие из рук

Создателя. Мы потеряли и ту непорочность, которую получили при воссоздании крещением; мы запятнали на пути жизни различными грехами наши ризы, убе­ленные Искупителем. Осталась нам еще одна вода для омовения — вода покаяния. Что будет с нами, когда мы пренебрежем и этим омовением? Придется нам пред­стать Богу с душами, обезображенными грехом, — и грозно воззрит Он на душу оскверненную, осудит ее в огнь геенны.

Измыйтеся, говорит Бог грешникам: и чисти буди­те, отымете лукавство от душ ваших пред очима Моима, престаньте от лукавств ваших. И приидите и стяжемся. Чем же оканчивается этот суд Божий, суд покаяния, на который Бог непрестанно призывает грешника, во вре­мя его земной жизни? Когда человек сознает грехи свои, решится на искреннее покаяние и исправление, то решает Бог суд Свой с человеком следующим реше­нием: Аще будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю, аще будут яко червленное, яко волну убелю (Ис.1:16.18).

Если же христианин окажет пренебрежение к это­му последнему, многомилостивому призванию Божию, то возвещается ему от Бога окончательная погибель. Благость Божия, говорит апостол, на покаяние тя ве­дет (Рим.2:4). Бог видит твои согрешения: Он долготерпеливо взирает на согрешения, совершаемые тобою под взо­рами Его, на цепь согрешений, из которых сложилась вся жизнь твоя; Он ожидает твоего покаяния, и вместе предоставляет твоему свободному произволению из­брание спасения или погибели твоих. И благостию, и долготерпением Божиими ты злоупотребляешь! Нет в тебе исправления! Нерадение твое усиливается! Усили­вается в тебе пренебрежение и к Богу и к твоей соб­ственной, вечной участи! Ты заботишься только о ум­ножении грехов твоих, прилагаешь к прежним согре­шениям согрешения новые и сугубые! По жестокости твоей и непокаянному сердцу, собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия, на котором воздает­ся коемуждо по делом его: Овым убо по терпению дела бла­гаго, славы и чести и нетления ищущим, живот вечный: А иже по рвению противляются убо истине, повинуются же неправде, ярость и гнев. Скорбь вечная и теснота вечная на всяку душу человека, творящаго злое (Рим.2:5-9). Аминь.

ВИДЕНИЕ ХРИСТА

Хочешь ли увидеть Господа Иисуса Христа? — Прииди и виждь (Ин.1:46), говорит Его апостол.

Господь Иисус Христос дал обетование пребывать с учениками Своими до скончания века (Мф.28:20). Он — с ними: в святом Евангелии и таинствах Церковных. Священ­номученик Петр Дамаскин говорит: «Христос сокро­вен в Евангелии. Хотящий найти Его должен продать все имение свое и купить Евангелие, чтоб не только найти Христа чтением, но чтоб принять Его в себя подражанием пребыванию Его в мире. Ищущий Хрис­та, говорит святой Максим, должен Его искать не вне, но внутри себя, то есть телом и душою быть, как Хри­стос, безгрешным по возможности человеческой» [3]. Его нет для тех, которые не веруют в Евангелие: они не видят Его, будучи ослеплены неверием.

Хочешь ли услышать Христа? — Он говорит тебе Евангелием. Не пренебреги Его спасительным голо­сом: уклонись от греховной жизни и слушай со внима­нием учение Христово, которое — живот вечный.

Хочешь ли, чтоб тебе явился Христос? Он научает тебя, как это получить. Имеяй заповеди Моя, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин.14:21).

Ты усыновлен Богу таинством святого Крещения, ты вступил в теснейшее единение с Богом таинством святого Причащения: поддерживай усыновление, поддерживай единение. Чистоту и обновление, доставлен­ные святым Крещением, восстановляй покаянием, а единение с Богом питай жительством по Евангелию и по возможности частым причащением святым Христовым Таинам. Будите во Мне и Аз в вас (Ин.15:4), сказал Господь. Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей (Ин.15:10). Ядый Мою плоть, и пияй Мою кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем (Ин.6:56).

Хранись от мечтательности, которая может тебе представить, что ты видишь Господа Иисуса Христа, что ты Его осязаешь, объемлешь. Это — пустая игра напыщенного, гордого самомнения! Это — пагубное самообольщение! [4] Исполняй заповеди Господа и чуд­ным образом увидишь Господа в себе, в своих свой­ствах. Так видел в себе Господа святой апостол Павел: он требовал этого видения от христиан; тех, которые его не имели, называл не достигшими состояния, должного христианам.

Если ты проводишь жизнь греховную, удовлетворя­ешь страстям, и вместе думаешь, что любишь Господа Иисуса Христа, то присный ученик Его, возлежавший на персях Его во время Тайной Вечери, обличает тебя в самообольщении. Он говорит: Глаголяй, яко познах Его, и заповеди Его, не соблюдает, ложь есть, и в сем истины несть. А иже аще соблюдает слово Его поистине, в сем любы Божия совершенна есть (Ин.2:4.5).

Если ты исполняешь греховную волю твою и тем нарушаешь евангельские заповеди, то Господь Иисус Христос причисляет тебя к числу не любящих Его. Не любяй Мя, говорит Он, словес Моих не соблюдает (Ин.14:24).

Не устремись безрассудно, не рассмотрев тщатель­но риз твоих, в ветхом, смрадном рубище, на брак к Сыну Божию, на соединение с Ним, хотя ты и призван на этот брак, на который призван каждый христианин. Есть такие слуги у этого Домовладыки, которые свяжут тебе руки и ноги, и ввергнут во тьму кромешную, чуж­дую Бога (Мф.22:11-15).

Слуги, власти которых предается дерзостный, не­очищенный покаянием, напыщенный самомнением и высокоумием искатель любви и прочих возвышенных духовных состояний, — демоны, ангелы отверженные. Тьма кромешная — слепота духа человеческого, состоя­ние страстное, плотское. Грех и падшие духи властву­ют в человеке, находящемся в этом состоянии. Он ли­шен нравственной свободы: руки и ноги его связаны. Связанием рук и ног означается утрата способности к богоугодному жительству и к духовному преуспеянию. В этом состоянии находятся все самообольщенные. Из этого бедственного состояния выходит человек с созна­нием своего заблуждения, отвержением его, вступлени­ем в спасительное поприще покаяния.

Труден выход из самообольщения. У дверей стоит стража; двери заперты тяжеловесными крепкими зам­ками и затворами; приложена к ним печать адской бездны. Замки и затворы — гордость самообольщен­ных, глубоко таящаяся в сердце, тщеславие их, состав­ляющее начальную причину деятельности их, лице­мерство и лукавство, которыми прикрываются гор­дость и тщеславие, которыми облекаются они в личину благонамеренности, смирения, святости. Пе­чать несокрушимая — признание действий самооболь­щения действиями благодатными.

Может ли находящийся в самообольщении, в обла­сти лжи и обмана, быть исполнителем заповедей Хри­стовых, которые истина от Истины — Христа? Сочувствующий лжи, услаждающийся ложью, усвоивший себе ложь, соединившийся с ложью в духе, может ли сочувствовать истине? Нет! Он возненавидит ее, соде­лается исступленным врагом ее и гонителем.

Каково будет ваше состояние; несчастные мечтате­ли, мнившие о себе, что вы провели земную жизнь, в объятиях Божиих, когда поразит вас изречение Спаси­теля: Николиже знах вас: отидите от Мене делающии безза­коние (Мф.7:23).

Истинный друг мой о Господе! Иди к Господу Иису­су Христу, приближайся к Нему путем евангельских за­поведей; ими познавай Его; исполнением их оказывай и доказывай любовь твою к Господу Иисусу. Он Сам явит тебе Себя, явит в день и час, известные Единому Ему. Вместе с этим явлением прольет в сердце твое несказанную любовь к Себе. Божественная любовь — не что-нибудь, собственно принадлежащее падшему че­ловеку: она — дар Святаго Духа (см. Рим.5:5), посылаемый одним Богом в сосуды, очищенные покаянием, в сосуды сми­рения и целомудрия.

Вверь себя Господу, а не себе: это гораздо надеж­нее. Он — Создатель твой. Когда ты подвергся горест­ному падению, он для тебя принял человечество, Себя отдал за тебя на казнь, за тебя пролил кровь Свою, Свое Божество доставил тебе: чего же еще Он не сде­лает для тебя? Приготовься для даров Его очищением себя: это твое дело. Аминь.

О ЧТЕНИИ ЕВАНГЕЛИЯ

При чтении Евангелия не ищи наслаждения, не ищи восторгов, не ищи блестящих мыслей: ищи уви­деть непогрешительно святую Истину.

Не довольствуйся одним бесплодным чтением Еван­гелия; старайся исполнять его заповедания, читай его делами. Это — книга жизни, и надо читать ее жизнию.

Не думай, что без причины священнейшая из книг, Четвероевангелие, начинается Евангелием от Матфея, а оканчивается Евангелием от Иоанна. Матфей науча­ет более, как исполнять волю Божию, и его наставле­ния особенно приличествуют начинающим путь Бо­жий; Иоанн излагает образ соединения Бога с челове­ком, обновленным заповедями, что доступно одним преуспевшим на пути Божием.

Раскрывая для чтения книгу — святое Евангелие, вспомни, что она решит твою вечную участь. По ней мы будем судимы и, смотря и по тому, каковы были здесь на земле по отношению к ней, получим в удел или вечное блаженство, или вечные казни (см. Ин.12:48).

Бог открыл свою волю ничтожной пылинке — че­ловеку! Книга, в которой изложена эта великая и все­святая воля — в твоих руках. Ты можешь и принять, и отвергнуть волю Создателя и Спасителя твоего, смот­ря по тому, как тебе угодно. Твои вечная жизнь и веч­ная смерть в руках твоих: рассуди же, сколько нужно тебе быть осторожну, благоразумну. Не играй своею участью вечною!

Молись в сокрушении духа Господу, чтоб Он от­крыл тебе очи видеть чудеса, сокровенные в законе Его (см. Пс.118:18), который — Евангелие. Открываются очи, и усматривается чудное исцеление души от греха, соверша­емое словом Божиим. Исцеление телесных недугов было только доказательством исцеления души, доказа­тельством для плотских людей, для умов, заслепленных чувственностью (см. Лк.5:24).

Читай Евангелие с крайним благоговением и вни­манием. В нем не сочти ничего маловажным, малодос­тойным рассматривания. Каждая йота его испущает луч жизни. Пренебрежение жизни — смерть.

Читая о прокаженных, расслабленных, слепых, хромых и беснующихся, которых исцелил Господь, по­мышляй, что душа твоя носящая многоразличные язвы греха, находящаяся в плену и у демонов, подобна этим больным. Научайся из Евангелия вере, что Господь, исцеливший их, исцелит и тебя, если ты будешь и при­лежно умолять Его о исцелении твоем.

Стяжи такое расположение души, чтоб тебе быть способным к получению исцеления. Способны полу­чить его сознающиеся в своей греховности, решивши­еся оставить ее (см. Ин.9:39.41). Горделивому праведнику, то есть грешнику, не видящему своей греховности, не нужен, бесполезен Спаситель (см. Мф.9:13).

Зрение грехов, зрение того падения, в котором находится весь род человеческий, есть особенный дар Божий. Испроси себе этот дар, и понятнее будет для тебя книга Небесного Врача — Евангелие.

Постарайся, чтоб Евангелие усвоилось твоему уму и сердцу, чтоб ум твой, так сказать, плавал в нем, жил в нем, тогда и деятельность твоя удобно соделается евангельскою. Этого можно достичь непрестанным благоговейным чтением, изучением Евангелия.

Преподобный Пахомий Великий, один из знамени­тейших древних отцов, знал наизусть святое Евангелие и вменял ученикам своим, по откровению Божию, в непременную обязанность выучить его. Таким образом Евангелие сопутствовало им повсюду, постоянно руко­водило их [5].

И ныне отчего бы христианским воспитателям не украсить памяти невинного дитяти Евангелием, чем засорять ее изучением Езоповых басней и прочих нич­тожностей?

Какое счастие, какое богатство — стяжание Еванге­лия памятию! Нельзя предвидеть переворотов и бед­ствий, могущих случиться с нами в течении земной жизни. Евангелие, принадлежащее памяти, читается слепым, узнику сопутствует в темницу, говорит с зем­ледельцем на ниве, орошаемой его потом, наставляет судию во время самого присутствия, руководит купца на торгу, увеселяет больного во время томительной бессонницы и тяжкого одиночества.

Не дерзай сам истолковывать Евангелие и прочие книги Священного Писания. Писание произнесено свя­тыми пророками и апостолами, произнесено не про­извольно, но по внушению Святаго Духа (см. 2Пет.1:21). Как же не безумно истолковывать его произвольно?

Святый Дух, произнесший чрез пророков и апос­толов Слово Божие, истолковал его чрез святых отцов. И Слово Божие и толкование его — дар Святаго Духа. Только это одно истолкование принимает святая Пра­вославная Церковь! Только это одно истолкование при­нимают ее истинные чада!

Кто объясняет Евангелие и все Писание произ­вольно, тот этим самым отвергает истолкование его святыми отцами, Святым Духом. Кто отвергает истол­кование Писания Святым Духом; тот, без всякого со-мнения, отвергает и самое Священное Писание.

И бывает Слово Божие, слово спасения, для дерз­ких толкователей его, вонею в смерть, мечом обоюдо­острым, которыми они закалают сами себя в вечную погибель (см. 2Пет.3:16; 2Кор.2:15.16). Им убили себя навечно Арий, Несторий, Евтихий и прочие еретики, впавшие произвольным и дерзким толкованием Писания в богохульство.

На кого воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих (Ис.66:2), говорит Господь. Таков будь относительно Евангелия и присутствующего в нем Гос­пода.

Оставь греховную жизнь, оставь земные пристрас­тия и наслаждения, отрекись души своей, тогда сдела­ется для тебя доступным и понятным Евангелие.

Ненавидяй души своея в мире сем, сказал Господь, — души, для которой, от падения, грехолюбие соделалось как бы природным, как бы жизнью, — в живот вечный сохранит ю (Ин.12:25). Для любящего душу свою, для того, кто не решается на самоотвержение, закрыто Евангелие: он читает букву, но слово жизни, как Дух, остается для него под непроницаемою завесою.

Когда Господь был на земле пресвятою плотию, многие видели Его и вместе не видели. Что пользы, когда человек смотрит телесными очами, общими у него с животными, а ничего не видит очами души умом и сердцем? И ныне многие ежедневно читают Евангелие, и вместе никогда не читали его, вовсе не знают его.

Евангелие, сказал некоторый преподобный пустын­ножитель, умом чистым читается; понимается по мере исполнения заповеданий его самым делом. Но точного и совершенного раскрытия Евангелия невозможно стя­жать в себе собственными усилиями: это — дар Хрис­тов (Преп. Марка Подвижника о законе духовном, гл.32. Добротолюбие, ч.1).

Дух Святый, вселившись в истинного и верного служителя Своего, соделывает его и совершенным чи­тателем и истинным исполнителем Евангелия.

Евангелие есть изображение свойств нового чело­века, который — Господь с небесе (1Кор.15:48). Этот новый человек —

Бог по естеству. Святое племя Свое человеков, в Него верующих и по Нему преобразившихся, Он соделывает богами по благодати.

Вы, которые валяетесь в смрадном и грязном бо­лоте грехов, находите в нем наслаждение! Подымите главы ваши, взгляните на чистое небо: там ваше мес­то! Бог дает вам достоинство богов; вы, отвергая это достоинство, избираете для себя другое: достоинство животных, — и самых нечистых. Опомнитесь! Оставь­те болото зловонное; вычиститесь исповеданием гре­хов; умойтесь слезами раскаяния; украсьтесь слезами умиления; подымитесь от земли; взойдите на небо: вас возведет туда Евангелие. Дондеже свет имате, — Еванге­лие, в котором сокровен Христос, — веруйте во свет, да сынове Света — Христа будете (Ин.12:36).

О ЧТЕНИИ СВЯТЫХ ОТЦОВ

Беседа и общество ближних очень действует на человека. Беседа и знакомство с ученым сообщает мно­го сведений, с поэтом — много возвышенных мыслей и чувствований, с путешественником — много познаний о странах, о нравах и обычаях народных. Очевидно: беседа и знакомство со святыми сообщают святость. С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным не­повинен будеши, и со избранным избран будеши (Пс.17:26-27).

Отныне, во время краткой земной жизни, которую Писание не назвало даже жизнию, а странствованием, познакомься со святыми. Ты хочешь принадлежать на небе к их обществу, хочешь быть участником их бла­женства? Отныне поступи в общение с ними. Когда выйдешь из храмины тела, — они примут тебя к себе, как своего знакомого, как своего друга (см. Лк.16:9).

Нет ближе знакомства, нет теснее связи, как связь единством мыслей, единством чувствований, един­ством цели (см. 1Кор.1:10).

Где единомыслие, там непременно и единодушие, там непременно одна цель, одинаковый успех в дости­жении цели.

Усвой себе мысли и дух святых отцов чтением их писаний. Святые отцы достигли цели: спасения. И ты достигнешь этой цели по естественному ходу вещей. Как единомысленный и единодушный святым отцам, ты спасешься.

Небо приняло в свое блаженное недро святых от­цов. Этим оно засвидетельствовало, что мысли, чув­ствования, деяния святых отцов благоугодны ему. Свя­тые отцы изложили свои мысли, свое сердце, образ своих действий в своих писаниях. Значит: какое вер­ное руководство к небу, засвидетельствованное самим небом, — писания отцов.

Писания святых отцов все составлены по внуше­нию или под влиянием Святаго Духа. Чудное в них со­гласие, чудное помазание! Руководствующийся ими имеет, без всякого сомнения, руководителем Святаго Духа.

Все воды земли стекаются в океан, и, может быть, океан служит началом для всех вод земных. Писания отцов соединяются все в Евангелии; все клонятся к тому, чтоб научить нас точному исполнению заповеда­ний Господа нашего Иисуса Христа; всех их и источ­ник и конец — святое Евангелие.

Святые отцы научают, как приступать к Евангелию, как читать его, как правильно понимать его, что содей­ствует, что препятствует к уразумению его. И потому сначала более занимайся чтением святых отцов. Когда же они научат тебя читать Евангелие, тогда уже пре­имущественно читай Евангелие.

Не сочти для себя достаточным чтение одного Евангелия, без чтения святых отцов! Это — мысль гор­дая, опасная. Лучше пусть приведут тебя к Евангелию святые отцы, как возлюбленное свое дитя, получившее предварительное воспитание и образование посредством их писаний.

Многие, все, отвергшие безумно, кичливо святых отцов, приступившие непосредственно, с слепою дер­зостию, с нечистым умом и сердцем к Евангелию, впа­ли в гибельное заблуждение. Их отвергло Евангелие: оно допускает к себе одних смиренных.

Чтение писаний отеческих — родитель и царь всех добродетелей. Из чтения отеческих писаний научаем­ся истинному разумению Священного Писания, вере правой, жительству по заповедям евангельским, глубо- кому уважению, которое должно иметь к евангельским заповедям, словом сказать, — спасению и христианско­му совершенству.

Чтение отеческих писаний, по умалении духонос­ных наставников, соделалось главным руководителем для желающих спастись и даже достигнуть христианс­кого совершенства (Прп. Нил Сорский. Правила).

Книги святых отцов, по выражению одного из них, подобны зеркалу: смотрясь в них внимательно и час­то, душа может увидеть все свои недостатки.

Опять — эти книги подобны богатому собранию врачебных средств: в нем душа может приискать для каждого из своих недугов спасительное врачевство.

Говорил святой Епифаний Кипрский: «Один взор на священные книги возбуждает к благочестивой жизни» (Алфавитный Патерик).

Чтение святых отцов должно быть тщательное, внимательное и постоянное: невидимый враг наш, не­навидящий глас утверждения (см. Притч.11:15), ненавидит в особенно­сти, когда этот глас исходит от святых отцов. Этот глас обличает козни нашего врага, его лукавство, открыва­ет его сети, его образ действий: и потому враг воору­жается против чтения отцов различными гордыми и хульными помыслами, старается ввергнуть подвижни­ка в суетные попечения, чтоб отвлечь его от спаситель­ного чтения, борет его унынием, скукою, забывчивос­тью. Из этой брани против чтения святых отцов мы должны заключить, как спасительно для нас оружие, столько ненавидимое врагом. Усильно заботится враг о том, чтоб исторгнуть его из рук наших.

Каждый избери себе чтение отцов, соответствую­щее своему образу жизни. Отшельник пусть читает от­цов, писавших о безмолвии; инок, живущий в обще­житии, — отцов, написавших наставления для мона­шеских общежитий; христианин, живущий посреди мира, — святых отцов, произнесших свои поучения вообще для всего христианства. Каждый, в каком бы звании ни был, почерпай обильное наставление в писаниях отцов.

Непременно нужно чтение, соответствующее обра­зу жизни. Иначе будешь наполняться мыслями, хотя и святыми, но неисполнимыми самым делом, возбуждающими бесплодную деятельность только в воображе­нии и желании; дела благочестия, приличествующие твоему образу жизни, будут ускользать из рук твоих. Мало того, что ты сделаешься бесплодным мечтате­лем, — мысли твои, находясь в беспрестанном проти­воречии с кругом действий, будут непременно рождать в твоем сердце смущение, а в поведении неопределен­ность, тягостные, вредные для тебя и для ближних. При неправильном чтении Священного Писания и свя­тых отцов легко можно уклониться с спасительного пути в непроходимые дебри и глубокие пропасти, что и случилось со многими. Аминь.

ОБ УДАЛЕНИИ ОТ ЧТЕНИЯ КНИГ,
СОДЕРЖАЩИХ В СЕБЕ ЛЖЕУЧЕНИЕ

Опять приношу тебе, верный сын Восточной Цер­кви, слово совета искреннего, благого. Это слово не мне принадлежит: оно — святых отцов. Оттуда все мои советы.

Храни ум и сердце от учения лжи. Не беседуй о христианстве с людьми, зараженными ложными мыс­лями; не читай книг о христианстве, написанных лжеучителями.

Истине соприсутствует Дух Святый: Он — Дух Ис­тины. Лжи соприсутствует и содействует дух диавола, который — ложь и отец лжи.

Читающий книги лжеучителей приобщается непре­менно лукавому, темному духу лжи. Это да не покажет­ся тебе странным, невероятным: так утверждают све­тила Церковные — святые отцы [6].

Если ум твой и сердце ничем не исписаны, — пусть Истина и Дух напишут на них заповеди Божии и Его учение духовное.

Если же ты позволил исписать и исчеркать скри­жали души разнообразными понятиями и впечатления­ми, не разбирая благоразумно и осторожно — кто писатель, что он пишет, то вычисти написанное писа­телями чуждыми; вычисти покаянием и отвержением всего богопротивного.

Писателем на твоих скрижалях да будет един перст Божий.

Приготовь для этого писателя чистоту ума и серд­ца благочестивою, целомудренною жизнью, тогда при молитвах твоих и при чтении священных книг, неприметно, таинственно будет начертываться на скрижалях души закон Духа.

Только те книги о религии позволено тебе читать, которые написаны святыми отцами Вселенской Вос­точной Церкви. Этого требует Восточная Церковь от чад своих [7].

Если же ты рассуждаешь иначе и находишь пове­ление Церкви менее основательным, нежели рассуж­дение твое и других, согласных с тобою, то ты уже не сын Церкви, а судия ее.

Ты назовешь меня односторонним, не довольно просвещенным, ригористом? — Оставь мне односто­ронность мою и все прочие недостатки: желаю лучше при этих недостатках быть послушным Восточной Цер­кви, нежели при всех мнимых совершенствах быть ум­нее ее и потому позволять себе непослушание ей и от­деление от нее. Истинным чадам Восточной Церкви приятен будет голос мой.

Они знают, что хотящий получить небесную пре­мудрость должен оставить свою собственную, земную, как бы она велика ни была, отречься от нее, признать ее, какова она и есть, буйством (см. 1Кор.3:19).

Земная мудрость — вражда на Бога: она Закону Бо­жию не покоряется, и не может покоряться (см. Рим.8:7). От нача­ла таково ее свойство; такою останется она до конца своего, — когда земля, и яже на ней дела, а с ними и зем­ная мудрость, сгорят (2Пет.3:10).

Святая Церковь позволяет читать книги лжеучите­лей только тем своим членам, которых мысль и сер­дечные чувства исцелены и просвещены Святым Ду­хом, которые могут всегда отличить от истинного добра зло, притворяющееся добром и прикрытое личиною добра.

Великие угодники Божии, познавшие немощь об­щую всем человекам, страшились яда ереси и лжи, и потому со всевозможным тщанием убегали от бесед с людьми, зараженными лжеучением, и от чтения ере­тических книг [8]. Имея пред очами падение ученейшего Оригена, искусного в любопрении Ария, красноречи­вого Нестория и других богатых мудростью мира, по­гибших от самонадеянности и самомнения, они иска­ли спасения и обрели его в бегстве от лжеучения, в точнейшем послушании Церкви.

Духоносные, святые пастыри и учители Церков­ные читали писания богохульных еретиков, вынуждае­мые к такому чтению необходимою нуждою всего хри­стианского общества. Они словом сильным, словом духовным обличали заблуждения, возвестили всем ча­дам Церкви скрытую опасность в еретических писани­ях, прикрытую великолепными наименованиями свято­сти и благочестия.

Но мне и тебе необходимо охраняться от чтения книг, сочиненных лжеучителями. Всякому, не принад­лежащему Восточной Церкви, единой святой, писавше­му о Христе, о христианской вере и нравственности, принадлежит имя лжеучителя.

Скажи: как возможно позволить тебе чтение всякой книги, когда каждая читаемая тобою книга ведет тебя куда хочет, — убеждает соглашаться на все, на что нуж­но ей твое согласие, отвергать все, что ей нужно, чтоб ты отвергал?

Опыт доказывает, как гибельны последствия без­разборчивого чтения. Сколько можно встретить между чадами Восточной Церкви понятий о христианстве са­мых сбивчивых, неправильных, противоречащих уче­нию Церкви, порицающих это святое учение, — поня­тий, усвоенных чтением книг еретических!

Не оскорбись, друг мой, на мои предостережения, внушаемые желанием тебе истинного блага. Отец, мать, добрый воспитатель не будут ли страшиться за невинного, неопытного младенца, когда он захочет не­возбранно входить в комнату, где между съестными припасами множество яду?

Смерть души бедственнее смерти тела: умершее тело воскреснет, и часто смерть тела бывает причи­ною жизни для души; напротив того, душа, умерщвлен­ная злом, — жертва вечной смерти. Душу может убить одна мысль, содержащая в себе какой-нибудь вид бого­хульства, тонкий, вовсе не приметный для незнающих.

Будет время, предвозвещал святой апостол, егда здраваго учения не послушают, но по своих похотех изберут себе учители, чешеми слухом: и от истины слух отвратят и к баснем уклонятся (см. 2Тим.4:3-4).

Не прельщайся громким заглавием книги, обещаю­щим преподать христианское совершенство тому, кому нужна еще пища младенцев: не прельщайся ни велико­лепным изданием, ни живописью, силою, красотою слога, ни тем, что писатель — будто святой, будто дока­завший свою святость многочисленными чудесами.

Лжеучение не останавливается ни пред каким вы­мыслом, ни пред каким обманом, чтоб басням своим дать вид истины и тем удобнее отравить ими душу.

Лжеучение само по себе — уже обман. Им обманут прежде читателя писатель (см. 2Тим.3:13).

Признак книги истинно, существенно душеполез­ной — святой писатель; член Восточной Церкви, одоб­ренный, признанный святою Церковью. Аминь.

ИСТИНА И ДУХ

Не обольщайся самомнением и учением тех, обольщенных самомнением, которые, пренебрегая истиною Церкви и Божественным Откровением, ут­верждают, что истина может вещать в тебе самом без звуков слова и наставлять тебя сама собою; каким-то неопределенным и неясным действием. Это — учение лжи и ее наперсников [9].

Признаки учения лжи: темнота, неопределитель­ность, мнение [10] и следующее за ним, рождаемое им, мечтательное, кровяное и нервное наслаждение. Оно доставляется тонким действием тщеславия и сладост­растия.

Падшее человечество приступает к святой истине верою; другого пути к ней нет. Вера от слуха, слух же гла­голом Божиим (Рим.10:17), научает нас апостол.

Слово Божие — истина (см. Ин.17:17); заповеди евангельские — истина (см. Пс.118:86); всякий человек — ложь (см. Пс.115:2). Все это засвидетель­ствовано Божественным Писанием. Как же из того, кто — ложь, думаешь услышать голос святой истины?

Хочешь ли услышать его, — услышать духовный голос святой истины? — Научись читать Евангелие: от него услышишь истину, в нем увидишь истину. Истина откроет тебе падение твое и узы лжи, узы самооболь­щения, которыми невидимо связана душа всякого че­ловека, не обновленного Святым Духом.

Тебе стыдно сознаться, падший горделивец, гор­дый в самом падении своем, что ты должен искать ис­тины вне себя, что вход для нее в твою душу — чрез слух и другие телесные чувства! Но это — неоспоримая правда, обличающая, как глубоко наше ниспадение.

Так глубоко, так страшно ниспадение наше, что для извлечения нас из гибельной пропасти, Бог Слово при­нял на себя человечество, чтоб человеки из учеников диавола и лжи соделались учениками Бога и Истины, при посредстве Слова и Духа Истины освободились от греховного рабства и научились всякой истине (см. Ин.8:31.32; Ин.16:13).

Мы так грубы, так чувственны, что нужно было, чтоб Святая Истина подверглась нашим телесным чув­ствам; нужны были не только звуки слова, но и исце­ления недужных, ощутительные знамения на водах, древах, хлебах, чтоб мы, убеждаемые телесными оча­ми, могли сколько-нибудь усмотреть Истину. Так омра­чились наши очи душевные!

Аще знамений и чудес не видите, не имате веровати (Ин.4:48), упрекал Господь людей чувственных, просивших у Него исцеления телу и не подозревавших даже, что души их находятся в несравненно ужаснейшем недуге и потому нуждаются несравненно более в исцелении и небесном Враче, нежели тела.

И человек сознался пред Господом, что знамения, зримые телесными очами, привели его к вере, приве­ли к зрению умом. Вем, говорил он Господу, яко от Бога пришел еси учитель: никтоже бо может знамений сих тво­рити... аще не будет Бог с ним (Ин.3:2). А человек этот имел уче­ность земную.

Многие очами видели Спасителя, видели Его Бо­жественную власть над всею тварью в творимых Им чудесах; многие ушами своими слышали Его святое уче­ние, слышали самих бесов, свидетельствующих о Нем, но не познали Его, возненавидели Его, посягнули на ужаснейшее злодеяние — на богоубийство. Так глубоко, так страшно наше падение, наше омрачение.

Кажется: достаточно прочитать одну главу Евангелия, чтоб познать говорящего в нем Бога. Глаголы живо­та вечнаго имаши, Господь и Бог наш, явившийся нам в смиренном виде человека, и мы веровахом, и познахом, яко Ты еси Христос, Сын Бога живаго (Ин.6:68.69).

Вещает Само — истина: аще вы пребудете во словеси Моем, воистинну ученицы Мои будете. И уразумеете истину, и истина свободит вы (Ин.8:31-32). Изучай Евангелие, и будет из него вещать тебе неподдельная, святая Истина.

Может вещать истина и внутри человека. Но когда это? Тогда, когда, по слову Спасителя, человек облечет­ся силою свыше (Лк.24:49): егда приидет Он, Дух Истины, наста­вит вы на всяку истину (Ин.16:13).

Если же прежде явственного пришествия Святаго Духа — удела святых Божиих — кто возмнит слышать внутри себя вещающую истину, тот льстит только сво­ей гордости, обманывает себя; он скорее слышит го­лос того, кто говорил в раю: будете яко бози (Быт.3:5). И этот-то голос кажется ему голосом истины!

Познавать истину из Евангелия и святых отцов, посредством чтения причащаться живущему в Еванге­лии и святых отцах Святому Духу — великое счастье.

Высшего счастья — счастья слышать истину от са­мого Пресвятаго Духа я недостоин! Я не способен к нему! Не способен выдержать его, сохранить его: со­суд мой не готов, не окончен и не укреплен. Вино Духа, если б было влито в него, расторгло бы его и само пролилось (см. Мф.9:17), а потому всеблагий Господь мой, щадя немощь мою, долготерпит о мне (см. Лк.18:7) и не представ­ляет мне в снедь сильного духовного брашна (см. Кор.3:2).

Сотник признал себя недостойным принять Госпо­да в дом свой, а просил, чтоб пришло в этот дом все­могущее слово Господа и исцелило отрока. Оно при­шло; совершилось знамение, совершилось исцеление отрока. Господь похвалил веру и смирение сотника (см. Мф. гл. 8).

Говорили сыны Израиля святому вождю своему и законодателю, говорили из правильного понятия о ве­личии Божества, из понятия, от которого рождается в человеке сознание и познание ничтожества человечес­кого: Глаголи ты с нами, и да не глаголет к нам Бог, да не умрем (Исх.20:19). Смиренные и спасительные слова эти свой­ственны каждому истинному христианину: предохраня­ется христианин таким сердечным залогом от душев­ной смерти, которою поражает самообольщенных гор­дость и дерзость их. В противоположность истинному христианину, этому духовному израильтянину, вопиет в исступлении самообольщенный: «Сыны Израиля гово­рили некогда Моисею: говори ты к нам, и мы будем слушать; Господь же да не говорит к нам, чтоб нам не умереть. Не так, Господи, не так молю я! Да не гово­рит мне Моисей или другой кто из пророков: говори Ты, Господи Боже, дарующий вдохновение всем проро­кам. Ты один без них, можешь совершенно научить меня» (Подражание. кн. III, гл.2).

Недостоин Господа, недостоин подражания тот, кто весь в сквернах и нечистотах, а глупым, гордостным, мечтательным мнением думает быть в объятиях Пре­чистого, Пресвятого Господа, думает иметь Его в себе и с Ним беседовать, как с другом (Подражание. кн. III, гл.1).

Бог прославляем в совете святых, велий и страшен есть над всеми окрестными Его (Пс.88:8), говорит Писание; Он стра­шен для самых высших Небесных Сил. Шестокрылатые Серафимы парят вокруг Его престола, в исступлении и ужасе от величия Божия произносят неумолкающее славословие, огненными крылами закрывают огнен­ные лица: видел это тайнозритель Исаия (см. Ис. гл. 6). Человек! Благоговейно прикройся смирением.

Довольно, довольно, если слово Божие, истина взойдет в дом души при посредстве слышания или чте­ния, и исцелит отрока, то есть тебя, находящегося еще в младенческом возрасте по отношению к Христу, хотя по возрасту плотскому ты, может быть, уже украшен сединами. Нет другого доступа к Истине! Како же у веруют, говорит апостол, егоже не услышаша; како же услышат без проповедующаго... вера от слуха, слух же глаголом Божиим (Рим.10:14.17). Замолкли живые органы Святаго Духа: проповедует истину — изреченное Святым Духом — Писание.

Верный Сын Восточной Церкви! Послушай совета дружеского, совета спасительного. Ты хочешь познать основательно путь Божий, прийти по этому пути к спасению вечному? — Изучай святую истину в Священном Писании, преимущественно же в Новом Завете и в писаниях святых отцов. Непременно нужна при этом упражнении и чистота жизни: потому что только чис­тые сердцем могут зреть Бога. Тогда сделаешься, в свое время, в мере известной и угодной Богу, учеником и наперсником святой Истины, причастником неразлуч­ного с Нею, преподаемого Ею, Святаго Духа. Аминь

О ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ

Что можешь быть прекраснее, насладительнее любви к ближнему?

Любить — блаженство; ненавидеть — мука.

Весь закон и пророки сосредоточиваются в любви к Богу и ближнему (см. Мф.22:40).

Любовь к ближнему есть стезя, ведущая в любовь к Богу: потому что Христос благоволил таинственно об­лечься в каждого ближнего нашего, а во Христе — Бог (см. 1Ин.).

Не подумай, возлюбленнейший брат, чтоб запо­ведь любви к ближнему была так близка к нашему пад­шему сердцу: заповедь — духовна, а нашим сердцем овладели плоть и кровь; заповедь — новая, а сердце наше — ветхое.

Естественная любовь наша повреждена падением; ее нужно умертвить — повелевает это Христос — и по­черпнуть из Евангелия святую любовь к ближнему, лю­бовь во Христе.

Свойства нового человека должны быть все новые; никакое ветхое свойство нейдет ему.

Не имеет цены пред Евангелием любовь от движе­ния крови и чувствований плотских.

И какую может она иметь цену, когда при разгоря­чении крови дает клятву положить душу за Господа, а чрез несколько часов, при охлаждении крови, дает клятву, что не знает Его? (см. Мф.26:33.35.74)

Евангелие отвергает любовь, зависящую от движе­ния крови, от чувств плотского сердца. Оно говорит: Не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невесту на свекровь свою. И врази человеку домашнии его (Мф.10:34-36).

Падение подчинило сердце владычеству крови и, посредством крови, владычеству миродержителя. Еван­гелие освобождает сердце из этого плена, из этого на­силия, приводит под руководство Святаго Духа.

Святый Дух научает любить ближнего свято.

Любовь, возжженная, питаемая Святым Духом огнь. Этим огнем погашается огнь любви естественной, плотской, поврежденной грехопадением (Лествица, Слово 15, гл. 3).

«Говорящий, что можно иметь ту и другую лю­бовь, обольщает сам себя», — сказал святой Иоанн Лествичник (Слово 3, гл. 16).

В каком падении наше естество? Тот, кто по есте­ству способен с горячностью любить ближнего, дол­жен делать себе необыкновенное принуждение, чтоб любить его так, как повелевает любить Евангелие.

Пламеннейшая естественная любовь легко обраща­ется в отвращение, в непримиримую ненависть (2Цар.13:15).

Естественная любовь выражалась и кинжалом.

В каких язвах — наша любовь естественная! Какая тяжкая на ней язва — пристрастие! Обладаемое при­страстием сердце способно ко всякой несправедливос­ти, ко всякому беззаконию, лишь бы удовлетворить бо­лезненной любви своей.

Мерила льстивая мерзость пред Господем, вес же правед­ный приятен Ему (Притч.11:1).

Естественная любовь доставляет любимому своему одно земное; о небесном она не думает.

Она враждует против Неба и Духа Святаго, потому что Дух требует распятия плоти.

Она враждует против Неба и Духа Святаго: потому что находится под управлением духа лукавого, духа не­чистого и погибшего.

Приступим к Евангелию, возлюбленнейший брат, поглядимся в это зеркало! Глядясь в него, свергнем ризы ветхие, в которые облекло нас падение, украсим­ся ризою новою, которая приготовлена нам Богом.

Риза новая — Христос. Елицы во Христа крестисте­ся, во Христа облекостеся (Гал.3:27).

Риза новая — Дух Святый. Облечетеся силою свыше (Лк.24:49), сказал о этой ризе Господь.

Облекаются христиане в свойства Христовы, дей­ствием всеблагого Духа.

Возможно для христианина это одеяние. Облецыте­ся Господем нашим Иисус Христом, и плоти угодия не тво­рите в похоти (Рим.13:14), говорит апостол.

Сперва, руководствуясь Евангелием, откинь враж­ду, памятозлобие, гнев, осуждение и все, что прямо противодействует любви.

Евангелие велит молиться за врагов, благословлять клянущих, творить добро ненавидящим, оставлять ближнему все, что бы он ни сделал против нас.

Постарайся, желающий последовать Христу, испол­нять все эти заповедания самым делом.

Очень недостаточно, только с удовольствием про­читать веления Евангелия и подивиться высокой нрав­ственности, которую они в себе содержат. К сожале­нию, многие этим удовлетворяются.

Когда приступишь к исполнению велений Еванге­лия, тогда с упорством воспротивятся этому исполне­нию владыки твоего сердца. Эти владыки: твое собствен­ное плотское состояние, при котором ты подчинен плоти и крови, и падшие духи, которым подвластная страна — плотское состояние человека.

Плотское мудрование, его правда и правда падших духов потребуют от тебя, чтоб ты не уронил чести сво­ей и других тленных преимуществ, защитил их. Но ты с мужеством выдержи невидимую борьбу, водимый Евангелием, водимый Самим Господом. Пожертвуй всем для исполнения евангельских за­поведей. Без такого пожертвования ты не возможешь быть исполнителем их. Господь сказал ученикам Сво­им: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе (Мф.16:34).

Когда с тобою Господь, — надейся на победу: Гос­подь не может не быть победителем.

Испроси себе у Господа победу; испроси ее посто­янною молитвою и плачем. И придет неожиданно дей­ствие благодати в твое сердце: ты ощутишь внезапно сладостнейшее упоение духовною любовию ко врагам.

Еще предстоит тебе борьба! Еще нужно тебе быть мужественным! Взгляни на предметы твоей любви: они очень тебе нравятся? К ним очень привязано твое серд­це? — Отрекись от них.

Этого отречения требует от тебя Господь, законо­положитель любви, не с тем, чтоб лишить тебя любви и любимых, но чтоб ты, отвергнув любовь плотскую, оскверненную примесью греха, соделался способным принять любовь духовную, чистую, святую, которая — верховное блаженство.

Ощутивший любовь духовную с омерзением будет взирать на любовь плотскую, как на уродливое искаже­ние любви.

Как отречься от предметов любви, которые как бы приросли к самому сердцу? — скажи о них Богу: «Они, Господи, Твои; а я — кто? Немощное создание, не име­ющее никакого значения».

«Сегодня я еще странствую на земле, могу быть полезным для любимых моих чем-нибудь; завтра, мо­жет быть, исчезну с лица ее, и я для них — ничто!»

«Хочу, или не хочу, — приходит смерть, приходят прочие обстоятельства, насильственно отторгают меня от тех, которых я считал моими, и они уже — не мои. Они и не были по самой вещи моими; было ка­кое-то отношение между мною и ими; обманываясь этим отношением, я называл, признавал их моими, Если б они были точно мои, — навсегда остались бы принадлежать мне».

«Создания принадлежат одному Создателю: Он их Бог и Владыка. Твое, Господь мой, отдаю Тебе: себе присвоил я их неправильно и напрасно».

Для них вернее быть Божиими. Бог вечен, везде­сущ, всемогущ, безмерно благ. Тому, кто Его, Он — са­мый верный, самый надежный Помощник и Покрови­тель.

Свое Бог дает человеку: и делаются человеку человеки своими, на время по плоти, навеки по духу, когда Бог благоволит дать этот дар человеку.

Истинная любовь к ближнему основана на вере в Бога: она — в Боге. Вси едино будут, вещал Спаситель мира ко Отцу Своему: якоже Ты, Отче, во Мне, да и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут (Ин.17:21).

Смирение и преданность Богу убивают плотскую любовь. Значит: она живет самомнением и неверием.

Делай, что можешь полезного и что позволяет за­кон, твоим любимым, но всегда поручай их Богу, и сле­пая, плотская, безотчетливая любовь твоя обратится мало-помалу в духовную, разумную, святую.

Если же любовь твоя — пристрастие противозакон­ное, то отвергни ее, как мерзость.

Когда сердце твое не свободно, — это знак пристра­стия.

Когда сердце твое в плену, — это знак страсти бе­зумной, греховной.

Святая любовь — чиста, свободна, вся в Боге.

Она действие Святаго Духа, действующего в серд­це, по мере его очищения.

Отвергнув вражду, отвергнув пристрастия, отрек­шись от плотской любви, стяжи любовь духовную; укло­нися от зла, и сотвори благо (Пс.33:15). Воздавай почтение ближнему как образу Божию, — почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению.

Воздавай почтение ближнему, не различая возрас­та, пола, сословия, — и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь.

Причина этой святой любви — не плоть и кровь не влечение чувств, — Бог.

Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они — образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страш­ное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить по­чтение к образу Божию, и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рас­судком, и грудному младенцу, и уголовному преступни­ку, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за со­бою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви.

В христианине воздай почтение Христу, Который сказал в наставление нам и еще скажет при решении нашей участи вечной: Еже сотвористе меньшему сих бра­тий Моих, Мне сотвористе (Мф.25:40).

В обращении твоем с ближними содержи в памяти это изречение Евангелия, и соделаешься наперсником любви к ближнему.

Наперсник любви к ближнему входит ею в любовь к Богу.

Но если ты думаешь, что любишь Бога, а в сердце твоем живет неприятное расположение хотя к одному человеку, то ты — в горестном самообольщении.

Аще кто речет, говорит святой Иоанн Богослов: яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть... Сию заповедь имамы от Него, да любяй Бога, любит и брата своего (1Ин.4:20.21).

Явление духовной любви к ближнему — признак обновления души Святым Духом: Мы вемы, говорит опять Богослов, яко преидохом от смерти в живот, яко любим братию: не любяй бо брата, пребывает в смерти (1Ин.3:14).

Совершенство христианства — в совершенной люб­ви к ближнему.

Совершенная любовь к ближнему — в любви к Богу, для которой нет совершенства, для которой нет окончания в преуспеянии.

Преуспеяние в любви к Богу — бесконечно: потому что любовь есть бесконечный Бог (1Ин.4:16).

Любовь к ближнему — основание в здании любви.

Возлюбленный брат! Ищи раскрыть в себе духов­ную любовь к ближним: войдя в нее, войдешь в любовь к Богу, во врата воскресения, во врата Царства Небес­ного. Аминь.

О ЛЮБВИ К БОГУ

Люби Бога так, как Он заповедал любить Его, а не так, как думают любить Его самообольщенные мечта­тели.

Не сочиняй себе восторгов, не приводи в движение своих нервов, не разгорячай себя пламенем веществен­ным, пламенем крови твоей. Жертва благоприятная Богу — смирение сердца, сокрушение духа. С гневом отвращается Бог от жертвы, приносимой с самонадеян­ностью, с гордым мнением о себе, хотя б эта жертва была всесожжением.

Гордость приводит нервы в движение, разгорячает кровь, возбуждает мечтательность, оживляет жизнь па­дения; смирение успокаивает нервы, укрощает движение крови, уничтожает мечтательность, умерщвляет жизнь падения, оживляет жизнь о Христе Иисусе.

Послушание пред Господом паче жертвы благи, и поко­рение паче тука овня, говорил пророк царю израильско­му, дерзнувшему принести Богу неправильную жерт­ву (1Цар.15:22): желая принести Богу жертву любви, не принеси ее своевольно, по влечению необдуманному; принеси со смирением, в то время и на том месте, когда и где заповедал Господь.

Духовное место, на котором одном заповедано при­носить духовные жертвы, — смирение (Алфавитный Патерик. Изречение преподобного Пимена Великого).

Господь отметил верными и точными признаками любящего и нелюбящего. Он сказал: Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет... Не любяй Мя, словес Моих не соблюдает (Ин.14:23.24)

Ты хочешь научиться любви Божией? Удаляйся от всякого дела, слова, помышления, ощущения, воспре­щенных Евангелием. Враждою твоею к греху, столько ненавистному для всесвятого Бога, покажи и докажи любовь твою к Богу. Согрешения, в которые случится впасть по немощи, врачуй немедленным покаянием. Но лучше старайся не допускать к себе и этих согре­шений строгою бдительностью над собою.

Ты хочешь научиться любви Божией? Тщательно изучай в Евангелии заповедания Господа и старайся исполнить их самым делом, старайся обратить еван­гельские добродетели в навыки, в качества твои. Свой­ственно любящему с точностью исполнять волю люби­мого.

Возлюбих заповеди Твоя паче злата и топазия: сего ради ко всем заповедем Твоим направляхся, всяк путь неправды возненавидех (Пс.118:12-128), говорит пророк. Такое поведение необ­ходимо для соблюдения верности к Богу. Верность — непременное условие любви. Без этого условия любовь расторгается.

Постоянным уклонением от зла и исполнением евангельских добродетелей — в чем заключается все евангельское нравоучение — достигаем любви Божией. Этим же самым средством пребываем в любви к Богу: Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей (Ин.15:10), ска­зал Спаситель.

Совершенство любви заключается в соединении с Богом; преуспеяние в любви сопряжено с неизъясни­мым духовным утешением, наслаждением и просвеще­нием. Но в начале подвига ученик любви должен вы­держать жестокую борьбу с самим собою, с глубоко поврежденным естеством своим: зло, природнившееся грехопадением естеству, сделалось для него законом, воюющим и возмущающим против Закона Божия, против закона святой любви.

Любовь к Богу основывается на любви к ближнему, Когда изгладится в тебе памятозлобие, тогда ты близок к любви. Когда сердце твое осенится святым, благодатным миром ко всему человечеству, тогда ты при самых дверях любви.

Но эти двери отверзаются одним только Духом Святым. Любовь к Богу есть дар Божий в человеке приготовившем себя для принятая этого дара чисто­тою сердца, ума и тела. По степени приготовления бывает и степень дара: потому что Бог и в милости Своей — правосуден.

Любовь к Богу вполне духовна: рожденное от Духа дух есть (Ин.3:6).

Рожденное от плоти плоть есть (Ин.3:6): плотская любовь, как рождаемая плотью и кровью, имеет свойства веще­ственные, тленные. Она непостоянна, переменчива: огнь ее вполне в зависимости от вещества.

Слыша от Писания, что Бог наш огнь (см. Евр.12:29), что лю­бовь есть огнь, и, ощущая в себе огнь любви естествен­ной, не подумай, чтоб этот огнь был один и тот же. Нет! Эти огни враждебны между собою и погашаются один другим (Лествица. Слово 3 и Слово 15). Служим благоугодно Богу, с благоговением и страхом. Ибо Бог наш огнь поядаяй (есть) (Евр.12:28.29).

Естественная любовь, любовь падшая, разгорячает кровь человека, приводит в движение его нервы, воз­буждает мечтательность; любовь святая прохлаждает кровь, успокаивает и душу и тело, влечет внутреннего человека к молитвенному молчанию, погружает его в упоение смирением и сладостью духовною.

Многие подвижники, приняв естественную любовь за Божественную, разгорячили кровь свою, разгорячи­ли и мечтательность. Состояние разгорячения перехо­дит очень легко в состояние исступления. Находящих­ся в разгорячении и исступлении многие сочли испол­ненными благодати и святости, а они несчастные жертвы самообольщения.

Много было таких подвижников в Западной Церк­ви, с того времени как она впала в папизм, в котором богохульно приписываются человеку Божеские свой­ства, и воздается человеку поклонение, подобающее и приличествующее единому Богу; много эти подвижни­ки написали книг из своего разгоряченного состояния, котором исступленное самообольщение представля­лось им Божественною любовью, в котором расстро­енное воображение рисовало для них множество виде­ний, льстивших их самолюбию и гордости.

Сын Восточной Церкви! Уклонись от чтения таких книг, уклонись от последования наставлениям само­обольщенных. Руководствуясь Евангелием и святыми отцами истинной Церкви, восходи со смирением к ду­ховной высоте любви Божественной чрез посредство делания заповедей Христовых.

Твердо знай, что любовь к Богу есть высший дар Святаго Духа, а человек только может приготовить себя чистотою и смирением к принятию этого велико­го дара, которым изменяются и ум, и сердце, и тело.

Тщетен труд, бесплоден он и вреден, когда мы ищем преждевременно раскрыть в себе высокие духов­ные дарования: их подает милосердый Бог в свое вре­мя, постоянным, терпеливым, смиренным исполните­лям евангельских заповедей. Аминь.

ПОСТ

Глава добродетелей — молитва; их основание — пост.

Пост есть постоянная умеренность в пище с благоразумною разборчивостью в ней.

Гордый человек! Ты мечтаешь так много и так вы­соко о уме твоем, а он — в совершенной и непрерыв­ной зависимости от желудка.

Закон поста, будучи по наружности законом для чрева, в сущности есть закон для ума.

Ум, этот царь в человеке, если желает вступить в права своего самодержавия и сохранить их, должен, прежде всего, подчиниться закону поста. Только тогда он будет постоянно бодр и светел; только тогда он мо­жет властвовать над пожеланиями сердца и тела; толь­ко при постоянной трезвенности он может изучать за­поведи евангельские и последовать им. Основание доб­родетелей — пост.

Вновь созданному человеку, введенному в рай, дана единственная заповедь, заповедь о посте. Конечно, дана одна заповедь потому, что она была достаточна для сохранения первозданного человека в его непороч­ности.

Заповедь не говорила о количестве пищи, а воспре­щала только качество. Да умолкнут же те, которые при­знают пост только в количестве пищи, а не в качестве. Углубясь в опытное изучение поста, они увидят значе­ние качества пищи.

Так важна заповедь поста, объявленная Богом человеку в раю, что, вместе с заповедью, произнесена уг­роза казнью за нарушение заповеди. Казнь заключа­лась в поражении человеков вечною смертью.

И ныне греховная смерть продолжает поражать нарушителей святой заповеди поста. Не соблюдающий умеренности и должной разборчивости в пище не мо­жет сохранить ни девства, ни целомудрия, не может обуздывать гнева, предается лености, унынию и печа­ли, делается рабом тщеславия, жилищем гордости, ко­торую вводит в человека его плотское состояние, явля­ющееся наиболее от роскошной и сытой трапезы.

Заповедь поста возобновлена или подтверждена Евангелием. Внемлите же себе, да не когда отягчают серд­ца ваша объядением и пиянством (Лк.21:34), завещал Господь. Объядение и пьянство сообщают дебелость не только телу, но уму и сердцу, то есть вводят человека по душе и телу в плотское состояние.

Напротив того, пост вводит христианина в состоя­ние духовное. Очищенный постом — смирен духом, це­ломудрен, скромен, молчалив, тонок по чувствам сер­дечным и мыслям, легок по телу, способен к духовным подвигам и умозрениям, способен к приятию Боже­ственной благодати.

Плотский человек всецело погружен в греховные наслаждения. Он сладострастен и по телу, и по сердцу, и по уму, он не способен не только к духовному наслаж­дению и к приятию Божественной благодати, но и к покаянию. Он не способен вообще к духовным заняти­ям: он пригвожден к земле, утонул в вещественности, заживо — мертв душою.

Горе вам насыщеннии ныне: яко взалчете! (Лк.6:25) Таково из­речение слова Божия нарушителям заповеди святого поста. Чем будете вы питаться в вечности, когда научились здесь единственно пресыщению вещественными брашнами и вещественными наслаждениями, которых нет на небе? Чем будете вы питаться в вечности, ког­да вы не вкусили ни одного небесного блага? Как мож­но вам питаться и наслаждаться небесными благами, когда вы не стяжали к ним никакого сочувствия, стя­жали отвращение?

Насущный хлеб христиан — Христос. Ненасытное насыщение этим хлебом — вот пресыщение и наслаж­дение спасительное, к которому приглашаются все хри­стиане.

Ненасытно насыщайся словом Божиим; ненасытно насыщайся исполнением заповедей Христовых; нена­сытно насыщайся трапезою, уготованною сопротив стужающих тебе, и упивайся чашею державною (Пс.22.5).

С чего начать нам, говорит святой Макарий Вели­кий (Слово 1, гл. 4), никогда не занимавшимся исследованием сердец наших? Стоя вне, будем стучаться молитвою и постом, как и Господь повелел: Толцыте, и отверзется вам (Мф.7:7).

Этот подвиг, который предлагает нам один из ве­личайших наставников монашества, был подвигом свя­тых апостолов. Из среды его они сподоблялись слы­шать вещания Духа. Служащим же им Господеви, говорит писатель их деяний, и постящимся, рече Дух Святый: от­делите Ми Варнаву и Савла на дело, на неже призвах их. Тогда постившеся и помолившеся, и возложше руки на ня, отпустиша их (Деян.13:2.3). Из среды подвига, в котором совокуп­лены были пост и молитва, услышалось повеление Духа о призвании язычников в христианство.

Чудное совокупление поста с молитвою! Молитва — бессильна, если не основана на посте, и пост — бес­плоден, если на нем не создана молитва (Преподобный Марк Подвижник. Слово 8 о пощении и смирении).

Пост отрешает человека от плотских страстей, а молитва борется с душевными страстями, и, победив их, проникает весь состав человека, очищает его; в очищенный словесный храм она вводит Бога.

Кто, не обработав земли, засевает ее, тот по­губляет зерна, и вместо пшеницы пожинает терние. Так и мы, если будем сеять семена молитвы, не ис­тончив плоти, то вместо правды плодопринесем грех.

Молитва будет уничтожаться и расхищаться различ­ными суетными и порочными помышлениями и меч­таниями, оскверняться ощущениями сладострастны­ми. Плоть наша произошла от земли и, если не возде­лать ее подобно земле, никогда не может принести плода правды (там же).

Напротив, если кто обработает землю с великим тщанием и издержками, но оставит ее незасеянною, то она густо покрывается плевелами. Так, когда тело будет истончено постом, а душа не возделается молит­вою, чтением, смиренномудрием, тогда пост делается родителем многочисленных плевелов — душевных стра­стей: высокоумия, тщеславия, презорства (там же).

Что такое — страсть объядения и пьянства? Поте­рявшее правильность, естественное желание пищи и пития, требующее гораздо большего количества и раз­нообразного качества их, нежели сколько нужно для поддержании жизни и сил телесных, на которые из­лишнее питание действует противоположно своему ес­тественному назначению, действует вредно, ослабляя и уничтожая их.

Желание пищи выправляется простою трапезою и воздержанием от пресыщения и наслаждения пищею. Сперва должно оставить пресыщение и наслаждение: этим и изощряется желание пищи, и получает правиль­ность. Когда же желание сделается правильным, тогда оно удовлетворяется простою пищею.

Напротив того, желание пищи, удовлетворяемое пресыщением и наслаждением, притупляется. Для воз­буждения его мы прибегаем к разнообразным вкусным яствам и напиткам. Желание сперва представляется удовлетворенным; потом делается прихотливее, и, на­конец, обращается в болезненную страсть, ищущую непрестанного наслаждения и пресыщения, постоянно пребывающую неудовлетворенною. Намереваясь посвятить себя на служение Богу, по­ложим в основание подвига нашего пост. Существенное качество всякого основания должна быть непоколе­бимая твердость: иначе невозможно устоять на нем зданию, как бы здание само по себе ни было прочно. И мы никак, никогда, ни под каким предлогом не доз­волим себе нарушить поста пресыщением, особенно же упивством.

Наилучшим постом признают святые отцы употреб­ление пищи однажды в день не досыта. Такой пост не расслабляет тела продолжительным неядением и не отягощает его излишеством пищи, притом сохраняет его способным к душеспасительной деятельности. Та­кой пост не представляет никакой яркой особенности, и потому постящийся не имеет причины к превозно­шению, к которому так склонен человек по поводу са­мой добродетели, особенно когда она резко выставля­ется.

Кто занят телесными трудами или так слаб телом, что не может довольствоваться употреблением пищи однажды в день, тот должен вкушать дважды. Пост для человека, а не человек для поста.

Но при всяком употреблении пищи, и редком, и частом, строго воспрещается пресыщение: оно делает человека неспособным к духовным подвигам и отворя­ет дверь другим плотским страстям.

Неумеренный пост, то есть продолжительное из­лишнее воздержание в пище, не одобряется святыми отцами: от безмерного воздержания и происходящего от него изнеможения человек делается неспособным к духовным подвигам, часто обращается к объядению, часто впадает в страсть превозношения и гордости. Весьма важно качество пищи. Запрещенный рай­ский плод, хотя был прекрасным на вид и вкусным, но он пагубно действовал на душу: сообщал ей познание добра и зла, и тем уничтожал непорочность, в которой были созданы наши праотцы. И ныне пища продолжает сильно действовать на душу, что особенно заметно при употреблении вина. Такое действие пищи основано на разнообразном дей­ствии ее на плоть и кровь и на том, что пары ее и газы от желудка подымаются в мозг и имеют влияние на ум. По этой причине все охмеляющие напитки, особ­ливо хлебные, возбраняются подвижнику, как лишаю­щие ум трезвости, и тем победы в мысленной брани. Побежденный ум, особливо сладострастными помысла­ми, усладившийся ими, лишается духовной благодати; приобретенное многими и долговременными трудами теряется в несколько часов, в несколько минут.

Монах отнюдь не должен употреблять вина, сказал преподобный Пимен Великий (Алфавитный Патерик). Этому правилу дол­жен последовать и всякий благочестивый христианин, желающий сохранить свое девство и целомудрие. Свя­тые отцы следовали этому правилу, а если и употреб­ляли вино, то весьма редко и с величайшею умеренностью.

Горячительная пища должна быть изгнана с трапе­зы воздержника, как возбуждающая телесные страсти. Таковы перец, имбирь и другие пряности.

Самая естественная пища — та, которая назначена человеку Создателем немедленно по создании — пища из Царства растительного: Сказал Бог праотцам нашим: Се, дах вам всякую траву семенную, сеющую семя, еже есть верху земли всея: и всякое древо, еже имать в себе плод семене семенного, вам будет в снедь (Быт.1:29). Уже после потопа разреше­но употребление мяса (Быт.9:3).

Растительная пища есть наилучшая для подвижни­ка. Она наименее горячит кровь, наименее утучня­ет плоть; пары и газы, отделяющиеся от нее и восхо­дящие в мозг, наименее действуют на него; наконец она — самая здоровая, как наименее производящая слизей в желудке. По этим причинам, при употребле­нии ее, с особенною удобностью сохраняется чистота и бодрость ума, а с ними и его власть над всем чело­веком; при употреблении ее слабее действуют стра­сти, и человек более способен заниматься подвигами благочестия.

Рыбные яства, особливо приготовленные из круп­ных морских рыб, уже совсем другого свойства: они ощутительные действуют на мозг, тучнят тело, горячат кровь, наполняют желудок вредными слизями, особли­во при частом и постоянном употреблении.

Эти действия несравненно сильнее от употребле­ния мясной пищи: она крайне утучняет плоть, достав­ляя ей особенную дебелость, горячит кровь; пары и газы ее очень отягощают мозг. По этой причине она вовсе не употребляется монахами; она — принадлеж­ность людей, живущих посреди мира, всегда занятых усиленными телесными трудами. Но и для них посто­янное употребление ее вредно.

Как! Воскликнут здесь мнимые умницы: мясная пища разрешена человеку Богом, и вы ли воспрещаете употребление ее? — На это мы отвечаем словами апос­тола: Вся ми лет суть (то есть все мне позволено), но не вся на ползу: вся ми лет суть, но не вся назидают (1Кор.10:23). Мы уклоняемся от употребления мяса не потому, что счи­таем его нечистым, но потому, что оно производит особенную дебелость во всем нашем составе, препят­ствует духовному преуспеянию.

Святая Церковь мудрыми учреждениями и поста­новлениями своими, разрешив христианам, живущим посреди мира, употребление мяса, не допустила посто­янного употребления, но разделила времена мясояде­ния временами воздержания от мяса, временами, в ко­торые вытрезвляется христианин от своего мясоядения. Такой плод постов может узнать на себе опытом всякий соблюдающий их.

Для иночествующих запрещено употребление мяса, дозволено употребление молочной пищи и яиц во вре­мена мясоядений. В известные времена и дни им раз­решается употребление рыбы. Но наибольшее время они могут употреблять только одну растительную пищу.

Растительная пища почта исключительно употреб­ляется самыми ревностными подвижниками благочес­тия, особливо ощутившими в себе хождение Духа Бо­жия (см. 2Кор.6:17), по вышесказанному удобству этой пищи и ее дешевизне. Для пития они употребляют одну воду, из­бегая не только разгорячающих и охмеляющих напит­ков, но и питательных, каковы все хлебные напитки (Лествица. Слово 14, гл. 12).

Правила поста установлены Церковью с целью вспоможения чадам ее, как руководство для всего хрис­тианского общества. При этом предписано каждому рассматривать себя с помощью опытного и рассуди­тельного духовного отца и не возлагать на себя поста, превышающего силы: потому что, повторяем, пост для человека, а не человек для поста; пищею, данною для поддержания тела, не должно разрушать его.

«Если удержишь чрево, — сказал святой Василий Великий, — то взойдешь в рай; если же не удержишь, то будешь жертвою смерти» (Преподобный Нил Сорский. Слово 5. Помысл чревообъядения). Под именем рая здесь должно разуметь благодатное молитвенное состояние, а под именем смерти состояние страстное. Благодат­ное состояние человека, во время пребывания его на земле, служит залогом вечного блаженства его в небесном Едеме; ниспадение во власть греха и в состояние душевной мертвости служит залогом ниспадения в ад­скую пропасть для вечного мучения. Аминь.

О МОЛИТВЕ

Статья I

Нищим свойственно просить, а обнищавшему гре­хопадением человеку свойственно молиться.

Молитва — обращение падшего и кающегося чело­века к Богу. Молитва — плач падшего и кающегося че­ловека пред Богом. Молитва — излияние сердечных желаний, прошений, воздыханий падшего, убитого гре­хом человека пред Богом.

Первое обнаружение, первое движение покая­ния — плач сердца. Это — молитвенный голос сердца, предваряющий молитву ума. И скоро ум, увлеченный молитвою сердца, начинает рождать молитвенные по­мышления.

Бог есть единый источник всех истинных благ. Молитва есть мать и глава всех добродетелей (Лествица. Заглавие слова 28. Преподобный Макарий Египетский. Слово 3,гл.1), как средство и состояние общения человека с Богом. Она заимствует добродетели из источника благ Бога, — ус­вояет их тому человеку, который молитвою старается пребывать в общении с Богом.

Путь к Богу — молитва. Измерение совершаемого пути — различные молитвенные состояния, в которые постепенно входит молящийся правильно и постоянно.

Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно, — и удобно наследуешь спасение. Спасение является от Бога в свое время, с неоспоримым сердечным извествованием о себе, молящемуся правильно и постоянно.

Для правильности молитвы надобно, чтоб она приносилась из сердца, исполненного нищеты духа; из сердца сокрушенного и смиренного. Все другие состо­яния сердца, до обновления его Духом Святым, призна­вай — каковы и точно они — несвойственными кающе­муся грешнику, умоляющему Бога о прощении грехов своих и об освобождении — как из темницы и оков — из порабощения страстям.

Моисеевым законом предписано было израильтя­нам только на одном, назначенном от Бога, месте, при­носить все их жертвы. И законом духовным назначено для христиан одно духовное место для принесения всех их жертв, в особенности же жертвы из жертв — молит­вы. Это место — смирение (По объяснению преп. Пимена Великого. Алфавитный Патерик).

Не нужны Богу наши молитвы! Он знает, и прежде прошения нашего, в чем мы нуждаемся; Он, Премило­сердный, и на не просящих у Него изливает обильные щедроты. Нам необходима молитва: она усвояет чело­века Богу. Без нее человек чужд Бога, а чем более уп­ражняется в молитве, тем более приближается к Богу.

Молитва — причащение жизни. Оставление ее при­носит душе невидимую смерть.

Что воздух для жизни тела, то Дух Святый для жиз­ни души. Душа посредством молитвы дышит этим свя­тым, таинственным воздухом.

Когда восстанешь от сна, — первая мысль твоя да будет о Боге; самый начаток мыслей твоих, еще не за­печатленный никаким суетным впечатлением, принеси Богу. Когда отходишь ко сну, когда готовишься погру­зиться в этот образ смерти, — последние твои мысли да будут о вечности и о царствующем в ней Боге.

Ангел открыл некоторому святому иноку следующий порядок мыслей в молитве, благоугодный Богу: «Начало молитвы должно состоять из славословия Бога, из благодарения Богу за бесчисленные благодеяния Его; потом мы должны принести Богу искреннее исповедание грехов наших, в сокрушении духа, в заключение можем предложить, впрочем с великим смирением, прошения Господу о наших нуждах душев­ных и телесных, предоставляя благоговейно исполне­ние и неисполнение этих прошений Его воле» (Лествица. Слово 28, гл.7).

Начальная причина молитвы — вера: веровах, темже возглаголах (Пс.105:1) молитвою моею к милосердому Богу, бла­говолившему заповедать мне молитву и давшему обето­вание внимать ей.

Вся елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам (Мк.11:24), возвестил Господь. И потому, отвергнув вся­кое сомнение и двоедушие, неотступно пребывай молит­вою при Господе, повелевшем всегда молитися и не стужа­ти(си) (Лк.18:1), то есть не приходить в уныние от тесноты мо­литвенной, которая, в особенности сначала, тягостна, невыносима для ума, привыкшего блуждать повсюду. Блаженна душа, которая молитвою непрестанно стучится в двери милосердия Божия и жалобами на соперника своего (Лк.18:3) — на насилующий ее грех — непрес­танно утомляет Неутомимого (Лествица. Слово 7, гл.11): она возрадуется в свое время о чистоте своей и о бесстрастии своем.

Иногда немедленно бывает услышано наше проше­ние; иногда же, по словам Спасителя, Бог долготерпит о нас (Лк.18:7), то есть не скоро исполняет просимое нами: Он видит, что нужно остановить на время это исполнение для нашего смирения, что нужно нам утомиться, уви­деть нашу немощь, которая всегда обнаруживается очень резко, когда мы бываем предоставлены самим себе.

Молитва, как беседа с Богом, сама собою — высо­кое благо, часто гораздо большее того, которого про­сит человек, — и милосердый Бог, не исполняя проше­ния, оставляет просителя при его молитве, чтоб он не потерял ее, не оставил это высшее благо, когда полу­чит просимое благо, гораздо меньшее.

Прошений,   исполнение   которых   сопряжено вредными последствиями, Бог не удовлетворяет; не удовлетворяет Он и тех прошений, которые противны Его святой воле, противны Его премудрым, непостижи­мым судьбам.

В противность определению Божию просил вели­кий Моисей Боговидец, чтоб даровано ему было войти в землю обетованную, и не был услышан (см. Втор.3:26); молился святой Давид, усиливая молитву постом, пеплом и сле­зами, о сохранении жизни заболевшему сыну его, но не был услышан (см. 2Пар. гл. 12). И ты, когда прошение твое не будет исполнено Богом, покорись благоговейно воле Всесвя­того Бога, Который, по недоведомым причинам, оста­вил твое прошение неисполненным.

Сынам мира, просящим у Бога земных благ для удовлетворения плотским вожделениям, возвещает свя­той апостол Иаков: Просите, и не приемлете, зане зле просите, да в сластех ваших иждивете (Иак.4:3).

Когда желаем предстать царю земному, то приго­товляемся к этому с особенной тщательностью: изуча­ем, какое должно быть при беседе с ним настроение наших сердечных чувств, чтоб по порыву какого-нибудь чувства не увлечься в слово или движение, царю не­приятное; заблаговременно придумываем, что гово­рить ему, чтоб говорить одно угодное, и тем располо­жить его к себе; заботимся о том, чтоб самый наружный вид наш привлек его внимание к нам. Тем более мы должны сделать приличное приготовление, когда желаем предстать Царю царей и вступить молитвою в беседу с Ним.

Человек зрит на лице, Бог же зрит на сердце (1Цар.16:7), но в человеке расположение сердца наиболее сообразуется с положением лица его, его наружности. И потому да­вай при молитве самое благоговейное положение телу. Стой, как осужденный, с поникшею главой, не смея воззреть на небо, с опущенными вниз руками или сложив их сзади, как бы от связания веревками, как обыкновенно бывают связаны схваченные на мес­те преступления преступники. Звук голоса твоего да будет жалостным звуком плача, стоном уязвленно­го смертоносным орудием или терзаемого лютою болезнью.

Бог зрит на сердце. Он видит самые сокровенные, самые тончайшие помышления и ощущения наши; ви­дит все прошедшее и все будущее наше. Бог — везде­сущ. И потому стой на молитве твоей, как бы ты стоял пред Самим Богом. Точно ты стоишь пред Ним! Ты стоишь пред Судьею твоим и полновластным Влады­кою, от Которого зависит твоя участь во времени и в вечности. Употреби твое предстояние пред Ним на ус­троение твоего благополучия; не допусти, чтоб это предстояние, по недостоинству своему, послужило для тебя причиною казней временных и вечных.

Намереваясь принести Богу молитву, отвергни все помышления и попечения земные. Не занимайся мыс­лями, которые тогда придут к тебе, как бы они не каза­лись важными, блестящими, нужными. Отдай Божие Богу, а нужное для временной жизни успеешь отдать в свое время. Невозможно в одно и то же время рабо­тать Богу молитвою и занимать ум помышлениями и попечениями посторонними.

Пред молитвою покади в сердце твоем фимиамом страха Божия и святого благоговения: помысли, что ты прогневал Бога бесчисленными согрешениями, которые Ему явнее, нежели самой совести твоей: поста­райся умилостивить Судью смирением. Остерегись! Не возбуди Его негодования небрежением и дерзостью: Он благоволит, чтоб даже ближайшие к Нему, чистейшие ангельские Силы предстояли Ему со всяким благогове­нием и святейшим страхом (см. Пс.88:8).

Риза души твоей должна сиять белизною просто­ты. Ничего не должно быть тут сложного! Не должны примешиваться лукавые помыслы и ощущения тщесла­вия, лицемерства, притворства, человекоугодия, высо­коумия, сладострастия — этих темных и зловонных пя­тен, которыми бывает испещрена душевная одежда молящихся фарисеев.

Вместо жемчугов и алмазов, вместо золота и сереб­ра, укрась себя целомудрием, смиренномудрием, слеза­ми кротости и духовного разума, а прежде нежели по­лучишь эти слезы, слезами покаяния; укрась себя мла­денческим, ангельским незлобием: вот драгоценная утварь! Когда увидит Царь царей на душе эту утварь: склоняются к душе — Его милостивые взоры.

Прощение всех, всех без исключения обид, и са­мых тягчайших — непременное условие успеха в молит­ве. Егда стоите молящеся, повелевает Спаситель, отпу­щайте, аще что имате на кого, да и Отец ваш, иже есть на небесех, отпустит вам согрешения ваша. Аще ли же вы не отпущаете, ни Отец ваш, иже есть на небесех, отпустит вам согрешений ваша (Мк.11:25-26). «Молитвы памятозлобных — посе­вы на камне», — сказал преподобный Исаак Сирский (Слово 89).

Умеренное, благоразумное, постоянное воздержа­ние от пищи и пития делает тело легким, очищает ум, дает ему бодрость, и потому служит также приготов­лением к молитве. Невоздержание чрева соделывает тело тяжелым, дебелым, ожесточает сердце, потемня­ет ум множеством испарений и газов, восходящих из желудка в мозг. Едва встанет пресыщенный или насы­тившийся на молитву, — сонливость и леность напа­дают на него, множество грубых мечтаний рисуются в его воображении, сердце его не способно прийти в умиление.

Сколько вредно невоздержание, столько вреден, или еще более, неумеренный пост (Преп. Кассиан. Слово о рассуждении. Добротолюбие, ч. 4). Слабость тела, происходящая от малоядения, не позволяет совершать молитв в должном количестве и с должною силою. Количество молитвы определяется для каждого об­разом жизни его и количеством сил душевных и теле­сных. Две лепты вдовицы, принесенные ею в церковь и составлявшие все имение ее, оказались на весах пра­восудного Бога большими, нежели значительные при­ношения богатых от избытков их. Так суди и о молит­ве: назначь себе количество ее соответственно силам твоим, помня премудрое наставление великого настав­ника подвижников: «если ты понудишь тело немощное на дела, превышающие силы его, то этим влагаешь в душу твою помрачение и приносишь ей смущение, а не пользу» (Св. Исаак Сирский, Слово 85).

От здорового и сильного сложения взыскивается соответствующая молитва. «Всякая молитва, — сказал тот же великий Отец, — при которой не утрудится тело, а сердце не придет в сокрушение, признается не доз­ревшим плодом: потому что — такая молитва — без души» (Его же. Слово 11).

Будучи занят общественными обязанностями, а если ты инок, то послушаниями, и не имея возможнос­ти уделять на молитву столько времени, сколько бы ты хотел, не смущайся этим: законно и по совести прохо­димое служение приготовляет человека к усердной мо­литве и заменяет качеством количество. Ничто так не способствует к преуспеянию в молитве, как совесть, удовлетворенная богоугодной деятельностью.

Исполнение евангельских заповедей настраивает ум и сердце к чистой, исполненной умиления молит­ве, а истинная молитва направляет мыслить, чувство­вать, действовать по заповеданиям Евангелия.

Милосердие к ближним и смирение пред ними, выражаемые наружными делами и питаемые в душе, в совокупности с чистотою сердца, преимущественно от блудных помыслов и ощущений, составляют основание и силу молитвы (Св. Исаак Сирский, Слово 56 и 57). Они — как бы крыле (Пс.54:7) ее, которыми она возлетает к небу. Без них молитва не может под­няться от земли, то есть возникнуть из плотского муд­рования: она удерживается им, как сетью или силком; она возмущается, оскверняется, уничтожается им.

Душа молитвы — внимание [11]. Как тело без души мертво, так и молитва без внимания — мертва. Без вни­мания произносимая молитва обращается в пустосло­вие, и молящийся так сопричисляется к приемлющим имя Божие всуе.

Произноси слова молитвы неспешно; не позволяй уму скитаться повсюду, но затворяй его в словах молит­вы (Лествица. Слово 28). Тесен и прискорбен этот путь для ума, привык­шего странствовать свободно по вселенной, но путь этот приводит ко вниманию. Кто вкусит великое благо внимания, тот возлюбит утеснять ум на пути, ведущем ко блаженному вниманию.

Внимание есть первоначальный дар Божественной благодати, ниспосылаемый трудящемуся и терпеливо страждущему в подвиге молитвенном (Каллист и Игнатий Ксанфопулы. Добротолюбие, ч.1, гл. 24).

Благодатному вниманию должно предшествовать собственное усилие ко вниманию: последнее должно быть деятельным свидетельством искреннего желания получить первое. Собственное внимание обуревается помыслами и мечтаниями, колеблется от них; благо­датное — преисполнено твердости.

Воспрещай себе рассеянность мыслей при молит­ве, возненавидь мечтательность, отвергни попечения силою веры, ударяй в сердце страхом Божиим, и удоб­но приучишься ко вниманию.

Молящийся ум должен находиться в состоянии впол­не истинном. Мечтание, как бы ни было приманчивым и благовидным, будучи собственным, произвольным сочинением ума, выводит ум из состояния Божественной истины, вводит в состояние самообольщения и обмана, а потому оно и отвергается в молитве. Ум во время молитвы должно иметь и со всею тща­тельностью сохранять безвидным, отвергая все обра­зы, рисующиеся в способности воображения: потому что ум в молитве предстоит невидимому Богу, Которо­го невозможно представить никаким вещественным образом. Образы, если их допустит ум в молитве, соде­лаются непроницаемой завесою, стеною между умом и Богом. «Те, которые в молитвах своих не видят ниче­го, видят Бога», — сказал преподобный Мелетий Исповедник [12].

Если б во время молитвы твоей представился тебе чувственно или изобразился сам собою в тебе умствен­но вид Христа или Ангела, или какого Святого, — сло­вом сказать, какой бы то ни было образ, никак не при­нимай этого явления за истинное, не обрати на него никакого внимания, не вступи с ним в беседу [13]. Иначе непременно подвергнешься обману и сильнейшему по­вреждению душевному, что и случилось со многими. Человек, до обновления его Святым Духом, неспособен к общению со святыми духами. Он, как находящийся еще в области духов падших, в плену и в рабстве у них, способен видеть только их, и они нередко, заметив в нем высокое мнение о себе и самообольщение, явля­ются ему в виде Ангелов светлых, в виде Самого Хрис­та, для погубления души его.

Святые иконы приняты Святой Церковью для воз­буждения благочестивых воспоминаний и ощущений, а отнюдь не для возбуждения мечтательности. Стоя пред иконою Спасителя, стой как бы пред Самим Гос­подом Иисусом Христом, вездесущим по Божеству и иконою Своею присутствующим в том месте, где она находится. Стоя пред иконою Божией Матери, стой как бы пред Самою Пресвятою Девою, но ум твой хра­ни безвидным: величайшая разница быть в присут­ствии Господа и предстоять Господу или воображать

Господа. Ощущение присутствия Господня наводит на душу спасительный страх, вводит в нее спасительное чувство благоговения, а воображение Господа и святых Его сообщает уму как бы вещественность, приводит его к ложному, гордому мнению о себе, — душу приводит в ложное состояние, состояние самообольщения (Слово преп. Симеона о трех образах молитвы).

Высокое состояние — ощущение присутствия Бо­жия! Им удерживается ум от беседы с чуждыми помыс­лами, наветующими молитву; по причине его обильно ощущается ничтожество человека; по причине его яв­ляется особенная бдительность над собою, хранящая человека от согрешений, даже самомалейших. Ощуще­ние присутствия Божия доставляется внимательной молитвою. Много способствует к приобретению его и благоговейное предстояние пред святыми иконами.

Слова молитвы, одушевляемые вниманием, прони­кают глубоко в душу, убодают, пронзают, так сказать, сердце и производят в нем умиление. Слова молитвы, совершаемой с рассеянностью, касаются как бы толь­ко поверхности души, не производя на нее никакого впечатления.

Внимание и умиление признаются даром Святаго Духа. Только Дух может остановить волны ума, разбе­гающиеся повсюду, сказал святой Иоанн Лествичник (Лествица. Слово 28, гл. 17). Другой достоблаженный отец сказал: «Когда с нами умиление, тогда с нами Бог» (Иеромонах Серафим Саровский).

Достигший постоянного внимания и умиления в молитвах своих достиг состояния блаженств, называе­мых в Евангелии нищетою духа и плачем. Он разорвал уже многие цепи страстей, уже обонял воню свободы духовной, уже носит в недрах своих залог спасения. Не оставь теснин истинного молитвенного пути — и дос­тигнешь священного покоя, таинственной субботы: в субботу не совершается никакого земного дела, устраняются борьба и подвиг; в блаженном бесстрастии, вне рассеянности, душа чистой молитвой предстоит Богу и упокоевается в Нем верою в бесконечную бла­гость Его, преданностью Его всесвятой воле.

В подвижнике молитвы преуспеяние в молитве сперва начинает проявляться особенным действием внимания: от времени до времени оно неожиданно объемлет ум, заключает его в слова молитвы. Потом оно сделается гораздо постояннее и продолжительнее: ум как бы прилепится к словам молитвы, влечется ими к соединению с сердцем. Наконец, со вниманием вне­запно сочетается умиление и соделает человека храмом молитвы, храмом Божиим.

Приноси Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные. Когда соделаешься таинствен­ным священнослужителем молитвы, тогда взойдешь в Божию скинию и оттуда наполнишь священным огнем кадильницу молитвенную. Огнь нечистый — слепое, ве­щественное разгорячение крови — воспрещено прино­сить пред Всесвятого Бога.

Священный огнь молитвы, заимствуемый из Божи­ей скинии, — святая любовь, изливаемая в истинных христианах Духом Святым (Рим.5:5). Силящийся совокупить молитву с огнем крови мнит, в самообольщении сво­ем, обманутый мнением о себе, совершать служение Богу, а на самом деле прогневляет Его.

Не ищи в молитве наслаждений: они отнюдь не свойственны грешнику. Желание грешника ощутить наслаждение есть уже самообольщение. Ищи, чтоб ожило твое мертвое, окаменевшее сердце, чтоб оно раскрылось для ощущения греховности своей, своего падения, своего ничтожества, чтоб оно увидело их, со­зналось в них с самоотвержением. Тогда явится в тебе истинный плод молитвы: истинное покаяние. Ты вос­стенаешь пред Богом, и будешь вопиять к Нему молит­вою из бедственного состояния души, тебе внезапно открывшегося; будешь вопиять, как из темницы, как из гроба, как из ада.

Покаяние рождает молитву и в сугубом количестве рождается от дщери своей.

Наслаждение в молитве — исключительный удел святых избранников Божиих, обновленных Святым Духом. Кто, увлекаемый порывами крови, увлекаемый тщеславием и сладострастием, сочиняет сам себе на­слаждения, тот находится в горестном самообольще­нии. К такому сочинению очень способна душа, омра­ченная жительством по плоти, душа, обманутая и об­манываемая своей гордостью.

Ощущения, порождаемые молитвой и покаянием, состоят в облегчении совести, в мире душевном, в при­мирении к ближним и к обстоятельствам жизни, в милости и сострадании к человечеству, в воздержании от страстей, в хладности к миру, в покорности к Богу, в силе при борьбе с греховными помыслами и влече­ниями. Этими ощущениями — в которых, однако же, вкушение надежды спасения — будь доволен. Не ищи преждевременно высоких духовных состояний и мо­литвенных восторгов. Они совсем не таковы на самом деле, каковыми представляются нашему воображению: действие Святаго Духа, от Которого являются высокие молитвенные состояния, непостижимо для ума плотского (Святой Исаак Сирский. Слово 55).

Научись молиться от всего помышления твоего, от всей души твоей, от всей крепости твоей. Спросишь: что это значит? — Этого нельзя иначе узнать, как опы­том. Старайся постоянно заниматься внимательной молитвой: внимательная молитва доставит тебе разре­шение вопроса блаженным опытом.

Тягостным, скучным, сухим представляется мо­литвенный подвиг для ума, привыкшего заниматься од­ними тленными предметами. С трудом приобретается навык к молитве; когда ж приобретается этот навык тогда он делается источником непрестанного духовно­го утешения.

Молитва, как уже сказано выше, мать всех добро­детелей: стяжи мать! С нею придут и чада ее в дом души твоей, соделают его святилищем Божиим.

Пред начинанием всякого дела приноси молитву Богу; ею привлекай благословение Божие на дела твои и ею суди дела твои: помышление о молитве останавливает от дел, противных заповедям Божиим.

Кто пред всяким делом и словом обращается мо­литвою к Богу о вразумлении, помощи и благослове­нии, тот совершает жительство свое как бы под взора­ми Бога, под Его руководством. Навык к такому поведе­нию удобен; ничего нет быстрее ума, сказал Великий Варсонофий, ничего нет удобнее, как возводить, при всякой встречающейся нужде, ум к Богу (Ответ 216).

В трудных обстоятельствах жизни учащай молитвы к Богу. Вернее прибегать к молитвам, нежели к пустым соображениям слабого человеческого разума, сообра­жениям, которые по большей части оказываются не­сбыточными. Вернее опереться верою и молитвою на всемогущего Бога, нежели — шаткими соображениями и предположениями — на свой немощный разум.

Не будь безрассуден в прошениях твоих, чтоб не прогневать Бога малоумием твоим: просящий у Царя царей чего-нибудь ничтожного уничижает Его. Изра­ильтяне, оставив без внимания чудеса Божии, совер­шенные для них в пустыне, просили исполнения поже­ланий чрева — и еще брашну сущу во устех их, гнев Божий взыде на ня [14].

Приноси Богу прошения, сообразные величию Его. Просил у Него Соломон премудрости, получил ее, и с нею множество других благ: потому что просил благоразумно. Просил у Него Елисей благодати Святаго

Духа, сугубой пред великим учителем своим, и проше­ние Его было принято.

Ищущий в молитве своей тленных земных благ возбуждает против себя негодование Небесного Царя. Ангелы и Архангелы — эти вельможи Его — взирают на тебя во время молитвы твоей, смотрят, чего про­сишь ты у Бога. Они удивляются и радуются, когда ви­дят земного, оставившего свою землю и приносящего прошение о получении чего-нибудь небесного; они скорбят, напротив того, на оставившего без внимания небесное и просящего своей земли и тления.

Нам заповедано быть младенцами злобою, а не умом (1Кор.14:20). При молитве отвергается разум мира сего, многоглаголивый и кичливый: из этого не следует, что­бы принималось, требовалось в ней скудоумие. В ней требуется разум совершенный, разум духовный, испол­ненный смиренномудрия и простоты, выражающийся часто в молитве не словами, а превысшим слов молит­венным молчанием. Молитвенное молчание тогда объемлет ум, когда внезапно предстанут ему новые, ду­ховные понятия, невыразимые словами этого мира и века, когда явится особенно живое ощущение присут­ствующего Бога. Пред необъятным величием Божества умолкает Его немощная тварь — человек.

Многоглаголание (Мф. гл. 6,7,8), осужденное Господом в молит­вах языческих, заключается в многочисленных проше­ниях о временных благах, которыми преисполнены молитвы язычников, в том изложении витийственном, в котором они предложены (по объяснению блаженного Феофилакта Болгарского) — как будто риториче­ские украшения, вещественная звучность и сила слога могут точно так же действовать на Бога, как они действуют на слух и нервы плотских людей. Осуждая это многословие, Господь отнюдь не осудил продолжитель­ных молитв, как представилось некоторым еретиче­ствующим: Он Сам освятил продолжительную молитву, пребывая подолгу в молитве. И бе об нощь (то есть пре­был всю ночь) в молитве Божии (Лк.6:12), повествует о Господе Евангелие.

Продолжительность молитв угодников Божиих — не от многоглаголания, но от обильных духовных ощу­щений, которые являются в них во время молитвы. Обилием и силою этих ощущений уничтожается, так сказать, время, отселе преобразуясь для святых Божи­их в вечность.

Когда делатель молитвы достигнет преуспеяния в своем блаженном подвиге, тогда разнообразие мыс­лей в псалмах и прочих молитвословиях делается не соответствующим его устроению. Молитва мытаря и другие кратчайшие молитвы удовлетворительнее выражают невыразимое, обширное желание сердца, и часто угодники Божии в такой молитве проводили многие часы, дни и годы, не ощутив нужды в разно­образии мыслей для сильной, сосредоточенной молитвы своей [15].

Молитвы, сочиненные еретиками, весьма сходству­ют с молитвами язычников: в них многоглаголание; в них земная красота слова; в них разгорячение крови; в них недостаток покаяния; в них стремление на брак Сына Божия прямо из блудилища страстей; в них са­мообольщение. Чужды они Духа Святаго: веет от них смертоносная зараза духа темного, духа лукавого, духа лжи и погибели.

Велико занятие молитвою! Святые апостолы для молитвы и для служения Слову отказались от служения ближним в телесных их потребностях. Не угодно есть нам, сказали они, оставльшим слово Божие, служити тра­пезам... Мы в молитве и служении Слова пребудем (Деян.6:2.4), то есть в беседе с Богом молитвою и в беседе о Боге с ближними, возвещая им Триипостасного Бога и вочелове­чившегося Бога-Слово.

Занятие молитвою есть высшее занятие для ума человеческого; состояние чистоты, чуждой развлече­ния, доставляемое уму молитвою, есть высшее его ес­тественное состояние; восхищение его к Богу, чему на­чальная причина — чистая молитва, есть состояние сверхъестественное (Лествица. Слово 28).

В сверхъестественное состояние восходят только святые угодники Божии, обновленные Святым Духом, совлекшиеся ветхого Адама, облекшиеся в Нового, способные откровенным лицем души славу Господню взирать, преобразующиеся в той же образ от славы в славу действи­ем Духа Господня (2Кор.3:18). Большую часть Божественных от­кровений они получают во время упражнения молит­вою, как в такое время, в которое душа бывает особен­но приготовлена, особенно очищена, настроена к общению с Богом (Святой Исаак Сирский. Слово 16). Так, Святой апостол Петр во вре­мя молитвы увидел сходящую с неба знаменательную плащаницу (см.: Деян.10:11). Так, Корнилию сотнику во время молит­вы явился Ангел (см.: Деян.10:3). Так, когда апостол Павел молился в храме Иерусалимском, явился ему Господь и повелел немедленно оставить Иерусалим: иди, яко Аз в языки далече послю тя (Деян.22:17-21), сказал Он ему.

Молитва заповедана Господом, так как и покаяние. Конец молитвы, так как и покаяния, указан один: вход в Царство Небесное, в царство Божие, которое — внут­ри нас. Покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.4:17). Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17:21). Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам. Всяк бо про­сяй приемлет, и ищай обретает: и толкущему отверзется. Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:9.10.13). Бог не имать ли сотворити отмщение избранных Своих, во­пиющих к Нему день и нощь и жалующихся на насилие, причиняемое им греховною заразою и бесами? Глаголю вам, яко сотворит отмщение их вскоре (Лк.18:7.8). Вход в Царство Небесное, которое святым Крещением насаждено в сердце каждого христианина, есть развитие этого цар­ства действием Святаго Духа.

Спеши молитвою, жаждущая спасения душа, спеши в след Спасителя, сопровождаемого Его бесчисленны­ми учениками. Зови в след Его молитвою подобно жене хананейской (см.: Мф.15:22-28); не огорчайся продолжительным невниманием Его; претерпи великодушно и смиренно скорби и унижения, которые Он попустит тебе на пути молитвенном. Для успеха в молитве непременно нуж­на помощь от искушений. По вере твоей, за смирение твое, за неотступность молитвы твоей, Он утешит тебя исцелением беснующейся от действия страстей дщери твоей — исцелением твоих помышлений и ощущений, претворив их из страстных в бесстрастные, из грехов­ных в святые, из плотских в духовные. Аминь.

Статья II

Свят, велик, душеспасителен подвиг молитвы. Он — главный и первый между подвигами иноческими. Все прочие подвиги — подвиги служебные этому подвигу; приемлются они для того, чтобы подвиг молитвы со­вершался успешнее, чтобы плоды молитвы были обильнее. «Глава всякого благочестивого жительства, — сказал преподобный Макарий Великий, — и верх всех добрых дел есть постоянное пребывание в молитве» (Слово 3, гл. 1).

Какое человеческое положение может быть выше, может сравниться с положением человека, допущенно­го к беседе с молитвою с Царем царей, с Богом богов, с Творцом и полновластным Владыкою всех видимых и невидимых, вещественных и духовных тварей?

По важности упражнения молитвою, это упражне­ние нуждается в значительном предварительном при­уготовлении (Лествица. Слово 28, гл.3).

От желающих приступить к Царю царей Он требует благоугодных Ему образа мыслей и сердечного на­строения, того образа мыслей и того сердечного на­строения, при посредстве которых приблизились к Нему и благоугодили Ему все праведники Ветхого и Нового Заветов (см.: Лк.1:17). Без этого образа мыслей и сердеч­ного настроения доступ невозможен, попытки и усилия к доступу тщетны.

Желающий приступить к Богу и усвоиться Ему по­стоянным пребыванием в молитве, осмотрись! Иссле­дуй тщательно твой образ мыслей: не заражен ли ты каким-либо лжеучением? В точности ли и без исключе­ний последуешь учению Восточной Церкви, единой Истинной, Святой, Апостольской? (Требник. Последование Исповедания). Если кто Церковь преслушает, сказал Господь ученику Своему, буди тебе яко­же язычник и мытарь (Мф.18:17), чуждые Бога, враги Божии. Ка­кое же может иметь значение молитва того, кто нахо­дится в состоянии вражды к Богу, в состоянии отчуж­дения от Бога?

Сознание своей греховности, сознание своей немо­щи, своего ничтожества — необходимое условие для того, чтоб молитва была милостиво принята и услыша­на Богом. Все святые полагали в основание молитвы сознание и исповедание своей греховности и греховно­сти всего человечества. Святость человека зависит от сознания и исповедания этой греховности. Тот, Кто да­рует святость человекам за покаяние их, сказал: Не при­идох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13).

Желающий заняться подвигом молитвы! Прежде, нежели приступишь к этому подвигу, постарайся про­стить всякому огорчившему, оклеветавшему, уничижив­шему тебя, всякому, причинившему тебе какое бы то ни было зло. Тот, пред кем ты намереваешься предстать молитвою, повелевает тебе: Аще принесеши дар молитвы ко горнему олтарю Царя царей, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: Остави ту дар твой пред олтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой (Мф.5:23-24).

Приуготовь себя к молитве беспристрастием и бес­попечением. От пристрастий — попечения. Удерживае­мая пристрастиями, развлекаемая попечениями, мысль твоя не возможет неуклонно стремиться молитвою к Богу. Не можете Богу работати и мамоне. Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше. Не пецытеся, глаго­люще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся? Ищите прилежными, постоянными, исполненными умиления молитвами Царствия Божия и правды его, и сия вся прило­жатся вам (Мф.6:24.21.31.33). Отторгни от земли и от всего земного ум и сердце твои, и не неудобно будет для тебя начать невидимое шествие молитвою к небу.

Если терпишь нищету или угнетают тебя скорбные обстоятельства, или злоумышляет на тебя и гонит тебя враг твой: оставь без внимания — для того, чтоб твое внимание при молитве не было наветуемо никаким развлечением, никаким смущением — оставь без вни­мания приносимые тебе воспоминания и помышления о нищете твоей, об обстоятельствах твоих, о враге тво­ем. Тот, у кого в полной власти и ты, и обстоятельства твои, и враг твой, говорит возлюбленным Своим: Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога, и в Мя веруйте (Ин.14:1).

Егда молишися, завещает Господь, вниди в клеть твою, и, затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тай­не (Мф.6:6). В обществе ли ты человеков или находишься на­едине, старайся постоянно углубляться во внутреннюю душевную клеть твою, затворять двери чувств и языка, молиться тайно умом и сердцем.

Возлюбив подвиг молитвы, возлюби уединение и вещественной кельи. Затворяй двери ее для себя и для других. Терпеливо переноси скуку затвора: она не за­медлит замениться приятнейшим чувством. «Пребывай в келье твоей, — сказали святые отцы, она научит тебя всему» (Алфавитный Патерик. Преподобный Арсений Великий), то есть монашескому жительству, которое все сосредоточивается в молитве.

Возлюбив подвиг молитвы, возлюби молчание: оно сохраняет силы души неразъединенными, способными к постоянной молитве во внутренней клети. Навык к молчанию дает возможность к безмолвной сердечной молитве и среди шумящего многолюдства (Святой Исаак Сирский. Слово 41).

В жертву любви к молитве принеси наслаждение чувствами и наслаждения умственные, любознатель­ность, любопытство; храни душу твою от всех вне­шних впечатлений, чтоб на ней напечатлелся, при посредстве молитвы, Бог. Его всесвятый, невидимый, духовный Образ не терпит пребывать в душе, засорен­ной образами суетного, вещественного, преходящего мира.

Не любуйся видимой природою, не занимайся со­зерцанием красот ее; не трать драгоценного времени и сил души на приобретение познаний, доставляемых науками человеческими (Святого Иоанна Карпафийского, гл. 13. Добротолюбие, ч. 4). И силы, и время употреби на стяжание молитвы, священнодействующей во внут­ренней клети. Там, в тебе самом, откроет молитва зре­лище, которое привлечет к себе все твое внимание: она доставит тебе познания, которых мир вместить не может, о существовании которых он не имеет даже по­нятия.

Там, в глубине сердца, ты увидишь падение челове­чества, ты увидишь душу твою, убитую грехом, увидишь гроб, увидишь ад, увидишь демонов, увидишь цепи и оковы, увидишь пламенное оружие херувима, стерегу­щего путь к древу жизни, возбраняющего человеку вход в обитель рая, — увидишь многие другие таинства, со­кровенные от мира и от сынов мира (Преподобного Макария Великого. Слово 1, гл. 1. Слово 7, гл. 1). Когда откроет­ся это зрелище, — прикуются к нему твои взоры; ты охладеешь ко всему временному и тленному, которому сочувствовал доселе. «Ныне или завтра умрем», — сказал святой Андрей иноку (Четьи-Минеи, 2 октября), отвлекая его от привязанности к веществу и объясняя безрассудство такой привязанности. Очень верные слова! Очень верное изображение неопреде­ленного срока нашей земной жизни! Не сегодня, так завтра умрем. Ничего нет легче, как умереть. Самая продолжительная жизнь, когда придем к концу ее, ока­зывается кратчайшим мгновением. К чему же зани­маться тем, что по необходимости должны будем оста­вить навсегда, оставить весьма скоро. Лучше молитвою изучить себя, изучить ожидающие нас жизнь и мир, в которых мы останемся навечно.

Уединение кельи и пустыня — обитель молитвы. «Вкусивший молитвы, — сказал святой Иоанн Лествич­ник, — будет убегать многолюдства: кто, как не молитва, соделывает любителя своего, подобно онагру пустынно­любивому, свободным от потребности в обществе» (Лествица. Слово 27, гл. 56)? Если хочешь посвятить душу твою в дело молитвы: уда­ли себя от видения мира, откажись от общества челове­ческого, от бесед и от обычного принятия друзей в твою келью, даже под предлогом любви. Устрани от себя все, чем прерывается и возмущается твоя таин­ственная беседа с Богом (заимствовано из 56-го Слова святого Исаака Сирского). Пребывай на земле и в об­ществе человеческом, как странник. Ты — странник. Земля — гостиница. Неизвестен час, в который будешь призван. Призыв неизбежен и неотвратим; отказаться или воспротивиться невозможно. Приготовь себя свя­тою молитвою к радостному исшествию из гостиницы.

Молитва усвояет человека Богу. С невыразимою за­вистью и ненавистью взирают на ее действие падшие ангелы,  перешедшие падением от усвоения Богу к страшной, безумной вражде к Нему. Разнообразными искушениями они стараются поколебать молящегося, отвратить от спасительнейшего подвига, исторгнуть у него то преуспеяние и блаженство, которые без сомнения доставятся подвигом. А потому желающий посвя­тить себя упражнению молитвой должен благовремен­но приготовиться к скорбям, чтоб не приходить в недо­умение и смущение, когда они постигнут его, чтоб му­жественно противостать им силою веры и терпения (Преподобный Нил Синайский. О молитве. Добротолюбие, ч. 4). Демоны поражают инока, пребывающего в молит­ве, болезнями телесными, угнетают нищетою, недо­статком внимания и помощи человеческих, как они поразили и угнетали многоболезненного Иова, по Бо­жию попущению. Но мы, подобно этому праведнику, благословим и возблагодарим Бога за попущенное Им, исполненное бесами (Иов. гл. 1,2); славословием и благодарением Бога совершившим всесвятую волю Божию, объявлен­ную нам Святым Божиим Духом: о всем благодарите: сие бо есть воля Божия о Христе Иисусе в вас (1Сол.5:18).

Демоны подучают человеков вооружаться на дела­теля молитвы, осуждать его за странность поведения, за скудость полезной деятельности, — обвинять в праздно­сти, лицемерстве и пустосвятстве, — приписывать ему намерения злые и коварные, действия порочные, — на­рушать и возмущать его безмолвие, принуждать к заня­тиям, противоположным его жительству, сопряженным с развлечением, рассеянностью, с нарушением сердеч­ного мира. Зная начальную причину этих искушений, будем молиться по заповеди Евангелия и по завещанию святых отцов о ближних наших, согрешающих в неве­дении и по увлечению; козни демонов разрушит Бог. Искушая нас извне, демоны злодействуют и внутри нас. Когда удалимся в уединение, начнем заниматься молитвою: они возбуждают в нас разнообразные гре­ховные пожелания, каковых доселе мы не ощущали, — волнуют наше сердце бесчисленными греховными по­мышлениями и мечтаниями, которые до сего време­ни никогда не являлись уму нашему: делают они это с той целью, чтобы мы, приведенные в недоумение и уныние, как не видящие никакой пользы от молит­венного подвига и уединения, оставили их (Преподобный Нил Сорский. Слово 3). Это дей­ствие бесов, для подвижников, новых в подвиге, пред­ставляется собственным действием души: невидимые злохитрые враги наши, совершая злодеяния, вместе хотят укрыться, чтоб исшествие из сетей, расставлен­ных человеку, было для него невозможным, расстрой­ство и погибель неизбежными (Преподобный Макарий Великий. Слово 7, гл. 31).

Как демоны признают весьма важным для себя скрыть себя от человека: так для человека очень важно понять, что они — начальные делатели греха, источник наших искушений, а не ближние наши, не мы, когда проводим жизнь в служении Богу, — не какой-нибудь случай. Усмотрев врагов, постепенно научимся, под руководством слова Божия, бдительно наблюдать над ними и над собою, с твердостью сопротивляться им. Смиритеся, наставляет нас верховный апостол, под креп­кую руку Божию, да вы вознесет во время, всю печаль вашу возвергше Нань, яко Той печется о вас. Трезвитеся, бодрствуй­те, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити, емуже противитеся тверди верою (1Пет.5:6-9).

Эта борьба, эти нападения демонов на спасающих­ся и молящихся попущены Самим Богом, — суть след­ствия нашего произвольного падения, при котором мы подчинили себя власти демонов. Покоримся правосудно­му о нас определению Бога и подклоним главу под все удары скорбей и болезней, каковыми благоугодно будет Богу карать нашу греховность и наши согрешения во временной жизни, чтоб избавить нас от заслуженных нами вечных скорбей и болезней. Бог, попуская нам ис­кушения и предавая нас диаволу, не престает промыш­лять о нас; наказуя, не престает благодетельствовать нам. Верен Бог, говорит апостол, иже не оставит вас иску­ситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избы­тие, яко возмощи вам понести (1Кор.10:13). И диавол, будучи раб и творение Бога, искушает не столько, сколько ему хочет­ся, но сколько попустит ему мановение Божие; искуша­ет не тогда, когда ему захочется, но когда дается на то дозволение (Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 7). На Бога возложим, по совету апостола, все попечение наше о себе, все наши печали, всю нашу надежду, а для этого участим и усилим молитву к Нему. Попущение демонам искушать нас необходимо для нашего преуспеяния: противодействуя нашей молитве, они вынуждают нас изучиться особенно искусному употреблению этого меча. Мечом молитвы сокрушает­ся огненный меч херувима, стерегущего путь к древу жизни,   и   победитель   соделывается   причастником живота вечного (Апок.2:7. Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 5). Но неизреченной премудрости Бо­жией содействует злое благому намерением не благим (Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 6). Ког­да в уединении нашем и при упражнении молитвою внезапно закипят в нас страстные ощущения и движе­ния, нападут на нас лютые помыслы, предстанут нам в обольстительной живости греховные мечтания: это знак пришествия врагов. Тогда — не время уныния; не время расслабления: время подвига. Воспротивимся врагам усиленною молитвою к Богу, и Он рассеет, про­гонит врагов наших» [16].

В невидимой брани не всегда и не скоро соделыва­емся победителями: победа — дар Божий, даруемый подвижнику Богом в свое время, известное единому Богу и определяемое единым Богом. Самые побежде­ния бывают нужными для нас. Здесь разумеются по­беждения, происходящие от немощи и греховности нашей, а не от изменившегося произволения. Побеж­дения попускаются нам к нашему смирению, для того, чтоб мы усмотрели и изучили падение нашего есте­ства, признали необходимость в Искупителе, уверова­ли в Него и исповедали Его (Преподобный Нил Сорский. Слово 3).

При таких побеждениях невидимые враги наши влагают нам стыд по причине побеждения, а по причине стыда расслабление в молитвенном подвиге, не­доверие к нему, мысль об оставлении его и о переходе к благой деятельности посреди человеческого общества. Не вдадимся в обман! С самоотвержением и бесстыд­ством откроем нашу язву пред всеблагим и всемогущим Врачом нашим, заповедавшим это спасительное для нас бесстыдство и обетовавшим увенчать его отмщени­ем соперникам нашим (см.: Лк. гл. 18). Положим в душе своей завет: до конца жизни не оставлять молитвенного подвига, из среды его прейти в вечность.

Наша стыдливость при побеждениях чужда смысла: она — злая насмешка над нами врагов наших. Спосо­бен ли этот лист смоковничный — стыдливость с ее средствами — сокрыть согрешение человека от всеви­дящего Бога? Бог видит грех и без исповедания греха. Он ищет исповедания единственно для того, чтоб ув­рачевать. Если он завещал апостолу Своему прощать согрешившего и кающегося брата седмижды на день: тем более Сам исполнит это над нами, непрестанно приносящими Ему молитву и покаяние (см.: Лк.17:4).

Обратим тщательное внимание на нижеследую­щее: не двоедушие ли наше укрепляет врагов наших в борьбе с нами? Не оно ли — причиною частых побеж­дений наших? Не сами ли мы упрочиваем власть и вли­яние наших врагов над нами, исполняя их волю испол­нением наших плотских пожеланий, влечений, при­страстий? Не прогневляем ли мы этим Бога, не удаляем ли Его от себя? Не действует ли в нас миролю­бие, оставляющее за нами наружность служителей Бога, отъемлющее существенное достоинство Божиих рабов, соделывающее в сущности врагами Бога (см.: Иак.4:4-5)?

Муж двоедушен не устроен во всех путех своих доброде­телей (Иак.1:8): тем паче поколеблется он на пути возвышен­нейшей, первенствующей добродетели — молитвы. Он

отвергается Богом как ни теплый, ни студеный (см.: Апок.3:16). Он не возможет быть учеником истинной молитвы, при­водящей учеников своих пред лицо Божие для вышеестественного назидания, водящей их во след Иисуса, если не отречется всего своего имения (Лк.14:35): болезненных укло­нений воли падшего человека к миру. Иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми (Гал.5:24), только принадлежащие всецело Христу могут стяжать истин­ную молитву.

Ничтожное по-видимому пристрастие, невинная по-видимому любовь к какому-нибудь предмету одушев­ленному или неодушевленному низводят ум и сердце с неба, повергают их на земле между бесчисленными га­дами и пресмыкающимися пространного житейского моря (см.: Пс.103:25). Святые отцы уподобляют подвижника, преус­певшего в молитве, орлу, а мелочное пристрастие пет­ле силка; если в этой петле запутается один коготь ор­линой могучей лапы, то орел делается неспособным воспарить горе, делается легкою и непременною добы­чею ловца (преп. Авва Дорофей. Поучение 11. О еже скоро отсекати страсти): тщетны тогда и сила и отвага царствен­ной птицы.

Иди, наставляют нас святые отцы, заимствуя настав­ление из святого Евангелия, продаждь вещественное име­ние твое, и даждь нищим, и взем крест, отвергнись себя противодействием твоим пристрастиям и твоей падшей воле (см.: Мф.19:21; 16:24. Мк.10:21), да возможешь помолиться невозмущенно и без рассеянности (преп. Нил Синайский. О молитве, гл. 17). Доколе живы в тебе пристрастия, до­толе наветуют молитву смущение и рассеянность.

Необходимо сперва отрешиться от вещественного имущества, расстаться с миром, отречься от него, только по совершении этого отречения христианин может усмотреть свой внутренний плен, темницу, узы, язвы, умерщвление души (преп. Макарий  Египетский. Беседа 21, гл. 2,3). Борьба с живущею в сердце смертью, совершаемая при посредстве молитвы, под водительством Слова Божия, есть распятие, есть погубление души для спасения души [17]. Молитву соедини с благоразумным постом: соеди­нение этих двух духовных оружий заповедано нам Са­мим Господом для изгнания из себя демонов (см.: Мк.9:29). Постя­ся, помажи главу твою, и лице твое умый (Мф.6:7), заповедал Спа­ситель. По объяснению святых отцов (Благовестник), елей, которым по обычаю того времени помазывали голову, означает милость, которая должна пребывать на нашем духов­ном суде, как и апостол сказал: Облецытеся убо якоже из­браннии Божии святи и возлюбленни, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость (и) долготерпение: При­емлюще друг друга, и прощающе себе, аще кто на кого имать поречение: якоже и Христос простил есть вам, тако и вы (Кол.3:12.13). Лице тела и души должно умывать слезами: они тогда появятся на глазах молящегося и постящегося, когда сердце его преисполнится милости к ближним, состра­дания ко всему человечеству без исключений.

Хочешь ли усвоиться Богу молитвою? Усвой сердцу милость, которою заповедано нам уподобляться небес­ному Отцу (см.: Лк.6:36) и достигать благодатного совершенства (см.: Мф.5:48). Принуждай сердце к милости и благости, погружай, облекай весь дух твой в эти качества, доколе не ощу­тишь в себе человеколюбия, подобного тому, которое солнцем своим сияет равно на злые и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Мф.5:45. Святой Исаак Сирский, Слово 1).

Когда от души простишь всем ближним согреше­ния их, тогда откроются тебе твои собственные согре­шения. Ты увидишь, сколько нуждаешься в милосердии Божием, сколько нуждается в нем все человечество: ты восплачешь пред Богом о себе и о человечестве.

Святые отцы совмещают все делания инока, всю жизнь его в плач. Что значит плач инока? Это — его молитва (Святой Исаак. Слово 21).

Святый Дух, когда вселится в человека, ходатайству­ет о нас воздыхании неизглаголанными (Рим.8:26). Божественный и пренебесный Дух, соделавшись как бы душою человека, молится и плачет о нем; Он ходатайствует за свя­тых по воле Божией (Рим.8:27), потому что Ему единому вполне известна воля Божия. Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1Кор.2:11). Господь, обещая ученикам Своим величай­ший дар, дар Святаго Духа, сказал: Утешитель, Дух Свя­тый, Егоже послет Отец во имя Мое, Той вы научит все­му (Ин.14:26); если всему, то и плачу и молитве. Он восплачет о нас, Он будет молиться о нас, мы же о чесом помолимся, якоже подобает, не вемы (Рим.8:26). Так мы немощны, ограниче­ны, омрачены и повреждены грехом (Преп. Макарий Великий. Слово 6, гл. 11, Слово 7, гл. 12)!

Если Святый Дух, вселившись в нас, плачет о нас: тем более мы, до приятия в себя этого Всесвятого Странника, должны плакать о себе. Если состояние наше, по обновлении нас Святым Духом, достойно пла­ча, — достойно плача по свидетельству Самого Духа: тем более оно достойно плача в ветхости своей, в па­дении своем, предоставленное самому себе. Плач дол­жен быть неотъемлемым качеством молитвы нашей, ее постоянным, неразлучным спутником и споспешником, ее душою.

Кто соединяет с молитвою плач, тот подвизается по указанию Самого Бога, подвизается правильно, за­конно. В свое время он пожнет обильный плод: радость достоверного спасения. Кто устранил из молитвы плач, тот трудится в противность установлению Бо­жию, тот не пожнет никаких плодов. Мало этого, по­жнет терние самомнения, самообольщения, погибели.

Братия! Не попустим обмануть себя мысли ложной, смешной, безрассудной, гибельной: не устремимся к исканию наслаждений при молитве нашей! Не свой­ственно грешникам благодатное наслаждение; им свой­ственен плач: поищем его всеусердно, поищем этого сокровища — ключа ко всем духовным сокровищам.

Не имеющий плача находится в ложном положе­нии: он обманут своей гордостью. Святые отцы называют плач вождем в духовном подвиге. Он должен предводительствовать всеми на­шими благочестивыми помышлениями, направлять их к истинной цели. Помышление, не проникнутое пла­чем и не руководимое им, — помышление заблудшее (Преп. Симеон Новый Богослов, Слово 6).

Преподобный Пимен Великий сказал: «Все житие монаха должно быть плачем. Это — путь покаяния, пре­поданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет» (Алфавитный Патерик).

Другой великий отец сказал: «Если хочешь угодить Богу, изыди из мира, отделись от земли, оставь тварь, приступи к Творцу и соединись с Богом молитвою и плачем» (Алфавитный Патерик. Сисой Великий).

Иноки, живущие в многолюдных монастырях и желающие стяжать молитвенный плач, должны обра­щать особенное внимание на умерщвление своей воли. Если они будут отсекать ее и не обращать внимания на грехи, вообще на поведение ближних; то приобретут и молитву, и плач. Помыслы, собираясь в сердце, возбуждают в нем молитву и печаль по Богу, а печаль эта производит слезы [18].

При страшной скудости нашего времени в настав­никах истинной молитвы, изберем себе в руководите­ля и наставника плач. Он и научит молитве, и охранит от самообольщения. Все отвергшие плач, отлучившие его от молитвы своей, впали в самообольщение. Это утверждают святые отцы [19].

Достигший посредством плача чистой молитвы, помнит во время молитвы только Бога и греховность свою. Смерть и суд, долженствующий немедленно на­ступить после смерти, представляются ему наступивши­ми. Он предстоит сердечным ощущением пред Судьею нелицеприятным и неумолимым в конечный день суда, пред Судьею, Который еще может быть умолен и мо­жет принять лице плачущего на суде, установленном и предначатом молитвою. Он благовременно ужасается, недоумевает, трепещет, рыдает, стонет, чтоб избежать бесполезных ужаса, трепета, недоумения, рыдания, от­чаяния, которые породит в отверженных грешниках окончательный приговор прогневанного навеки Бога. Он осуждает себя, чтоб не быть осужденным; признает себя преступником, достойным всех казней, чтоб от­клонить от себя казни; исповедует грешником, чтоб получить праведность от десницы Бога, дающего эту праведность туне всем грешникам, сознающимся и рас­каивающимся в греховности.

Заповедует Господь: Просите и дастся вам: ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется вам. Здесь сказано не однократное действие, но постоянное; повеление распространяется на всю земную жизнь человека. Всяк бо просяй таким образом приемлет, и ищай обретает, и тол­кущему неотступно отверзется. Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:9,10,13. Благовестник). По самому обетованию необходимо тщательнейшее, непрерывное делание: не весте бо, когда Господь дому приидет, вечер, или полунощи, или в петлоглашение, или утро: да не пришед внезапу, обря­щет вы спяща (Мк.13:35-36).

Невозможно, замечает святой Иоанн Лествичник, научить молитве желающего научиться ей, одними сло­вами (Слово 28, гл. 64). Учители ее — опыт и плач. В сокрушении и смирении духа начнем подвиг молитвы, вступим под руководство плача: Сам Бог, даяй молитву молящемуся (1Цар.2:9), соделается нашим учителем молитвы.

Приидите ко мне, приглашает нас священная матерь всех добродетелей — молитва, вси труждающиися под игом страстей в плену у падших духов, обремененнии различными согрешениями, и Аз упокою вы. Возмите иго мое на себе... и обрящете покой душам вашим, исцеление ва­шим язвам. Иго бо мое благо (Мф.11:28,29,30), способно исцелять от со­грешений, и самых великих (Лествица, Слово 28, гл. 2). Приидите чада, приглашает нас священная матерь всех добродетелей — молитва — послушайте меня: стра­ху Господню научу вас (Пс.33:12). Научу вас страху Господню самым опытом, внесу ощущение его в сердца ваши. Научу вас и страху новоначальных, которым уклонится всяк от зла (Притч.15:27), и чистому страху Господню, пребывающему в век века (18:10), страху, которым страшен Господь над всеми окрест­ными Его (Пс.88:8), страшен самим пламенным Херувимам и преславным, шестокрылым Серафимам. Оставьте бес­плодную и напрасную привязанность ко всему прехо­дящему, с которым вы должны и поневоле расстаться! Оставьте увеселения и наслаждения обольстительные! Оставьте празднословие, смехословие и многословие, опустошающие душу! Вспомните, рассмотрите, удосто­верьтесь, что вы здесь, на земле, кратковременные странники, что отечество ваше, вечная обитель небо. Вам нужен туда верный и сильный вождь: этот вождь — я, не кто иной. Все святые, восшедшие от земли на небо, совершили шествие не иначе, как мною. Я от­крываю вступившему в союз со мною падение и гре­ховность человека и извлекаю из них, как из глубокой пропасти. Я обнаруживаю пред ним князей воздушных, их сети и цепи, разрываю эти сети и цепи, поражаю и прогоняю этих князей. Я объясняю Творца сотворен­ному и Искупителя искупленному, примиряю человека с Богом. Я раскрываю пред учеником и любимцем моим необъятное величие Бога и ввожу в то состояние благоговения и покорности к Нему, в котором должны быть создания пред Создателем. Я насеваю в сердце смирение, я делаю сердце источником обильных слез; причастников моих соделываю причастниками Боже­ственной благодати. Не оставляю руководимых мною, доколе не приведу их пред лице Божие, доколе не со­единю с Богом. Бог — неисполнимое исполнение всех желаний в здешнем и будущем веке. Аминь.

ВОСЕМЬ ГЛАВНЫХ СТРАСТЕЙ
С ИХ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМИ
И ОТРАСЛЯМИ

Заимствовано из святых отеческих писаний

1. Чревообъядение

Объядение, пьянство, нехранение и разрешение постов, тайноядение, лакомство, вообще нарушение воздержания. Неправильное и излишнее любление плоти, ее живота и покоя, из чего составляется само­любие, от которого нехранение верности к Богу, Церк­ви, добродетели и людям.

2. Любодеяние

Блудное разжжение, блудные ощущения и пожела­ния тела, блудные ощущение и пожелание души и серд­ца (скоктание), принятие нечистых помыслов, беседа с ними, услаждение ими, соизволение им, медление в них. Блудные мечтания и пленения. Осквернение ис­тицанием. Нехранение чувств, в особенности осяза­ния, в чем дерзость, погубляющая все добродетели. Сквернословие и чтение сладострастных книг. Грехи блудные естественные: блуд и прелюбодеяние. Грехи блудные противоестественные: малакия, мужеложство, скотоложство и им подобные.

3. Сребролюбие

Любление  денег,   вообще  любление   имущества движимого и недвижимого. Желание обогатиться. Размышление о средствах к обогащению. Мечтание богатства. Опасение старости, нечаянной нищеты, болезненности, изгнания. Скупость. Корыстолюбие. Неве­рие Богу, неупование на Его Промысл. Пристрастия или болезненная излишняя любовь к разным тленным предметам, лишающая душу свободы. Увлечение сует­ными попечениями. Любление подарков. Присвоение чужого. Лихва. Жестокосердие к нищей братии и ко всем нуждающимся. Воровство. Разбой.

4. Гнев

Вспыльчивость, приятие гневных помыслов; мечта­ние гнева и отмщения, возмущение сердца яростью, помрачение ею ума: непристойный крик, спор, бран­ные, жестокие и колкие слова, ударение, толкание, убийство. Памятозлобие, ненависть, вражда, мщение, оклеветание, осуждение, возмущение и обида ближнего.

5. Печаль

Огорчение, тоска, отсечение надежды на Бога, сомнение в обетованиях Божиих, неблагодарение Богу за все случающееся, малодушие, нетерпеливость, неса­моукорение, скорбь на ближнего, ропот, отречение от креста, покушение сойти с него.

6. Уныние

Леность ко всякому доброму делу, в особенности к молитве. Оставление церковного и келейного правила. Оставление непрестанной молитвы и душеполезного чтения. Невнимание и поспешность в молитве. Небре­жение. Неблагоговение. Праздность. Излишнее успоко­ение сном, лежанием и всякого рода негою. Перехож­дение с места на место. Частые выходы из кельи, про­гулки и посещения друзей. Празднословие. Шутки. Кощуны. Оставление поклонов и прочих подвигов те­лесных. Забвение грехов своих. Забвение заповедей Христовых. Нерадение. Пленение. Лишение страха Бо­жия. Ожесточение. Нечувствие. Отчаяние.

7. Тщеславие

Искание славы человеческой. Хвастовство. Жела­ние и искание земных почестей. Любление красивых одежд, экипажей, прислуги и келейных вещей. Вни­мание к красоте своего лица, приятности голоса и про­чим качествам тела. Расположение к наукам и искусст­вам гибнущим сего века, искание успеть в них для при­обретения временной, земной славы. Стыд исповедо­вать грехи свои. Скрытие их пред людьми и отцем духовным. Лукавство. Словооправдание. Прекословие. Составление своего разума. Лицемерие. Ложь. Лесть. Человекоугодие. Зависть. Уничижение ближнего. Переменчивость нрава. Притворство. Бессовестность. Нрав и жизнь бесовские.

8. Гордость

Презрение ближнего. Предпочтение себя всем. Дерзость. Омрачение, дебелость ума и сердца. При­гвождение их к земному. Хула. Неверие. Прелесть. Лжеименный разум. Непокорность Закону Божию и Церкви. Последование своей плотской воле. Чтение книг еретических, развратных и суетных. Неповино­вение властям. Колкое насмешничество. Оставление христоподражательного смирения и молчания.

Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему.

Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души.

Таковы недуги, таковы язвы, составляющие собою великую язву, ветхость ветхого Адама, которая образо­валась из его падения. Об этой великой язве говорит святой пророк Исаия: от ног даже до главы несть в нем целости: ни струп, ни язва, ни рана палящаяся: несть плас­тыря приложити, ниже елеа, ниже обязания (Ис.1:6). Это зна­чит, по изъяснению отцов, что язва (преп. Авва Дорофей, Поучение 1) — грех — не част­ная, не на одном каком-нибудь члене, но на всем су­ществе: объяла тело, объяла душу, овладела всеми свойствами, всеми силами человека. Эту великую язву Бог назвал смертью, когда, воспрещая Адаму и Еве вку­шение от древа познания добра и зла, сказал: воньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт.2:17). Тотчас по вку­шению плода запрещенного, праотцы почувствовали вечную смерть: во взорах их явилось ощущение плотс­кое; они увидели, что они наги. В познании наготы тела отразилось обнажение души, потерявшей красоту непорочности, на которой почивал Дух Святый. Дей­ствует в глазах плотское ощущение, а в душе стыд, в котором совокупление всех греховных ощущений: и гордости, и нечистоты, и печали, и уныния, и отчая­ния! Великая язва — смерть душевная; неисправима вет­хость, происшедшая после потери Божественного по­добия! Великую язву апостол называет законом грехов­ным, телом смерти (Рим.7:23,24), потому что умерщвленные ум и сердце вполне обратились к земле, служат раболепно тленным пожеланиям плоти, омрачились, отяготели, сами соделались плоть. Эта плоть уже не способна к общению с Богом! (см.: Быт.6:3) Эта плоть не способна наследо­вать блаженство вечное, небесное! (см.: 1Кор.15:50) Великая язва раз­лилась на весь род человеческий, соделалась достояни­ем злосчастным каждого человека.

Рассматривая великую мою язву, взирая на умерщ­вление мое, исполняюсь горькой печали! Недоумеваю, что мне делать? — Последую ли примеру ветхого Адама, который, увидев наготу свою, спешил скрыться от Бога? Стану ли, подобно ему, оправдываться, возлагая вину на вины греха? Напрасно — скрываться от Всеви­дящего! Напрасно оправдываться пред Тем, Кто всегда побеждает, внегда судити Ему (Пс.50:6).

Облекусь же вместо смоковничьих листьев в слезы покаяния; вместо оправдания принесу искреннее созна­ние. Облеченный в покаяние и слезы, предстану пред Бога моего. Но где найду Бога моего? В раю ли? Я из­гнан оттуда, — и херувим, стоящий при входе, не впус­тит меня! Самою тягостью плоти моей я пригвожден к земле, моей темнице!

Грешный потомок Адама, ободрись! Воссиял свет в темнице твоей: Бог нисшел в дольную страну твоего изгнания, чтоб возвести тебя в потерянное тобою твое горнее отечество. Ты хотел знать добро и зло: Он ос­тавляет тебе это знание. Ты хотел сделаться яко Бог, и от этого сделался по душе подобным диаволу, по телу подобным скотам и зверям: Бог, соединяя тебя с Со­бою, соделывает тебя богом по благодати. Он прощает тебе грехи. Этого мало! Он изъемлет корень зла из души твоей, самую заразу греховную, яд, ввергнутый в душу диаволом, и дарует тебе врачевство на весь путь твоей земной жизни, для исцеления от греха, сколько бы раз ты ни заразился им, по немощи твоей. Это вра­чевство — исповедание грехов. Хочешь ли совлечься ветхого Адама, ты, который святым крещением уже облечен в Нового Адама, но собственными беззакони­ями успел оживить в себе ветхость и смерть, заглушить жизнь, соделать ее полумертвою? Хочешь ли ты, пора­ботившийся греху, влекомый к нему насилием навыка, возвратить себе свободу и праведность? — погрузись в смирение! Победи тщеславный стыд, научающий тебя лицемерно и лукаво притворяться праведным и тем хранить, укреплять в себе смерть душевную. Извергни грех, вступи во вражду с грехом искренней исповедью греха. Это врачевание должно предварять все прочие; без него врачевание молитвой, слезами, постом и все­ми другими средствами будет недостаточным, неудов­летворительным, непрочным. Поди, горделивый, к ду­ховному отцу твоему, — у ног его найди милосердие Отца Небесного! Одна, одна исповедь искренняя и ча­стая может освободить от греховных навыков, соделать покаяние плодоносным, исправление прочным и ис­тинным.

В краткую минуту умиления, в которую открывают­ся очи ума для самопознания, которая приходит так редко, написал я это в обличение себе, в увещание, напоминание, наставление. А ты, кто с верою и любо­вью о Христе прочитаешь эти строки и, может быть, найдешь в них что-нибудь полезное себе, принеси сер­дечный вздох и молитву о душе, много пострадавшей от волн греховных, видевшей часто пред собою потоп­ление и погибель, находившей отдохновение в одном пристанище: в исповедании своих грехопадений.

О ДОБРОДЕТЕЛЯХ,
ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ВОСЬМИ
ГЛАВНЫМ ГРЕХОВНЫМ СТРАСТЯМ

1. Воздержание

Удержание от излишнего употребления пищи и пития, в особенности от употребления в излишестве вина. Хранение точное постов, установленных Церко­вью. Обуздание плоти умеренным и постоянным оди­наковым употреблением пищи, от чего начинают осла­бевать вообще все страсти, а в особенности самолю­бие, которое состоит в бессловесном люблении плоти, живота и покоя ее.

2. Целомудрие

Уклонение от всякого рода блудных дел. Уклоне­ние от сладострастных бесед и чтения, от произно­шения скверных, сладострастных, двумысленных слов. Хранение чувств, особенно зрения и слуха, а еще более осязания. Скромность. Отвержение помышлений и мечтаний блудных. Молчание. Безмолвие. Служение больным и увечным. Воспоминание о смер­ти и аде. Начало целомудрия — неколеблющийся ум от блудных помыслов и мечтаний: совершенство це­ломудрия — чистота, зрящая Бога.

3. Нестяжание

Удовлетворение себя одним необходимым. Нена­висть к роскоши и неге. Милосердие к нищим. Любление нищеты евангельской. Упование на промысл Бо­жий. Последование Христовым заповедям. Спокойствие и свобода духа. Беспопечительность. Мягкость сердца.

4. Кротость

Уклонение от гневливых помыслов и от возмуще­ния сердца яростью. Терпение. Последование Христу, призывающему ученика своего на крест. Мир сердеч­ный. Тишина ума. Твердость и мужество христианские. Неощущение оскорблений. Незлобие.

5. Блаженный плач

Ощущение падения, общего всем человекам, и соб­ственной нищеты духовной. Сетование о них. Плач ума. Болезненное сокрушение сердца. Прозябающие от них легкость совести, благодатное утешение и радова­ние. Надежда на милосердие Божие. Благодарение Богу в скорбях, покорное их переношение от зрения множества грехов своих. Готовность терпеть. Очище­ние ума. Облегчение от страстей. Умерщвление миру. Желание молитвы, уединения, послушания, смирения, исповедания грехов своих.

6. Трезвение

Усердие ко всякому доброму делу. Неленостное ис­правление церковного и келейного правила. Внимание при молитве. Тщательное наблюдение за всеми делами, словами и помышлениями своими. Крайняя недо­верчивость к себе. Непрестанное пребывание в молит­ве и слове Божием. Благоговение. Постоянное бодр­ствование над собою. Хранение себя от многого сна, изнеженности, празднословия, шуток и острых слов.

Любление нощных бдений, поклонов и прочих подви­гов, доставляющих бодрость душе. Редкое, по возмож­ности, исхождение из кельи. Воспоминание о вечных благах, желание и ожидание их.

7. Смирение

Страх Божий. Ощущение его при молитве. Боязнь, рождающаяся при особенно чистой молитве, когда особенно сильно ощущаются присутствие и величие Божии, чтоб не исчезнуть и не обратиться в ничто. Глубокое познание своего ничтожества. Изменение взо­ра на ближних, причем они, без всякого принуждения, кажутся так смирившемуся, превосходнее его по всем отношениям. Явление простодушия от живой веры. Ненависть к похвале человеческой. Постоянное обви­нение и укорение себя. Правота и прямота. Бесприст­растие. Мертвость ко всему. Умиление. Познание та­инства, сокровенного в Кресте Христовом. Желание распять себя миру и страстям, стремление к этому распятию. Отвержение и забвение льстивых обычаев и слов, скромных по принуждению или умыслу, или навыку притворяться. Восприятие буйства евангель­ского. Отвержение премудрости земной, как непот­ребной для неба. Презрение всего, что в человеке высоко, и мерзость пред Богом (см.: Лк.16:15). Оставление словооправдания. Молчание пред обижающими, изученное в Евангелии. Отложение всех собственных умствова­ний и приятие разума евангельского. Низложение вся­кого помысла, взимающегося на разум Христов. Сми­ренномудрие, или духовное рассуждение. Сознательное во всем послушание Церкви.

8. Любовь

Изменение во время молитвы страха Божия в лю­бовь Божию. Верность к Господу, доказываемая посто­янным отвержением всякого греховного помысла и ощущения. Несказанное, сладостное влечение всего че­ловека любовью к Господу Иисусу Христу и к поклоняе­мой Святой Троице. Зрение в ближних образа Божия и Христа; проистекающее от этого духовного видения предпочтение себе всех ближних и благоговейное по­читание их о Господе. Любовь к ближним братская, чистая, ко всем равная, беспристрастная, радостная, пламенеющая одинаково к друзьям и врагам. Восхище­ние в молитву и любовь ума, сердца и всего тела. Не­сказанное наслаждение тела радостью духовною. Упое­ние духовное. Расслабление телесных членов при ду­ховном утешении (св. Исаак Сирский, Слово 44). Бездействие телесных чувств при молитве. Разрешение от немоты сердечного языка. Прекращение молитвы от духовной сладости. Молча­ние ума. Просвещение ума и сердца. Молитвенная сила, побеждающая грех. Мир Христов. Отступление всех страстей. Поглощение всех разумений превосхо­дящим разумом Христовым. Богословие. Познание су­ществ бестелесных. Немощь греховных помыслов, не­могущих изобразиться в уме. Сладость и обильное уте­шение при скорбях. Зрение устроений человеческих. Глубина смирения и уничиженнейшего о себе мнения... Конец бесконечен!

ДНЕВНОЙ АПОСТОЛ

1 ФЕВРАЛЯ 1840 года

Некоторый инок, по неисповедимым судьбам Бо­жиим, вступил в поприще искушений. В день вступле­ния его в это поприще, на литургии, читали 62-е зача­ло Первого соборного послания Петрова: Возлюбленнии, не дивитеся еже в вас раждежению ко искушению вам бывае­му и прочее (1Пет.4:12). Особенно поразили инока слова, возгла­шенные апостолом: Время начати суд от дому Божия. Иноку показалось, что эти слова провозглашены имен­но для него. При наружном действии человеков и бесов, которые суть лишь слепые орудия Божественного промысла, совершается таинственный, высший суд — суд Божий (см.: Иов, гл. 1,2. Преп. Макария Великого. Слово 4, гл. 7). Если следствием этого суда есть наказа­ние, то оно есть следствие правосудия. Если ж след­ствие правосудия есть наказание, то оно есть обличе­ние виновности, обличение — от Бога. Напрасно же считаю себя праведным, несправедливо наказывае­мым, усиливаюсь хитрыми оправданиями, которые сам в совести моей признаю ложью, извинить себя, обви­нить людей. Самозванец-праведник! Обрати взоры ума на грехи твои, неведомые человекам, ведомые Богу: и сознаешься, что суды Божии праведны, а твое оправда­ние — бесстыдное лукавство. С благоговейной покор­ностью воздай славословие суду Божию и оправдай орудия, избранные Богом для твоего наказания. Мир Христов низойдет в твое сердце. Этим миром прими­ришься с твоими скорбями, — с самоотвержением пре­дашь воле Божией себя и все. Одно, одно попечение останется в тебе: попечение о точнейшем, действительном покаянии, разрушающем вражду между человеком и Богом, усвояющем человека Богу. Основание покаяния — сознание, полное сознание своей греховности.

РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЕРЕ

Изливаю глаголы сердца моего, тихо волнуемого радостью нетленною и несказанною. Братия! Приник­ните чистою мыслию в слова мои и насладитесь пи­ром духовным! Вера во Христа — жизнь. Питающийся верою вкушает уже во время странствования земного жизнь вечную, назначенную праведникам по оконча­нии этого странствования. Господь сказал: Веруяй в Мя, имать живот вечный (Ин.6:47). Верою угодники Божии претерпели жестокие искушения: имея в персях богат­ство и наслаждение живота вечного, они вменяли ни во что жизнь земную с ее прелестями. Верою они принимали скорби и страдания, как дары от Бога, ко­торыми сподобил их Бог подражать и причащаться Своему пребыванию на земли, когда Он благоволил единым из Лиц Своих принять естество наше и совер­шить наше искупление. Наслаждение безмерное, рождаемое верою, поглощает лютость скорби, так, что во время страданий ощущается только одно наслажде­ние. Засвидетельствовал это великомученик Евстра­тий в предсмертной молитве своей, склоняя под меч главу. «Телесные мучения, — говорил он Богу, — суть веселия рабом Твоим!» (Четьи-Минени, 13 декабря) Верою святые погрузились в глубину смирения: они узрели чистым оком веры, что жертвы человеческие Богу — дары Божии в чело­веке, долги человека, ненужные Богу, необходимые, спасительные для человека, когда человек старается приносить, усугублять, уплачивать их. Услышите, людие мои, говорит Бог, и возглаголю вам, Исраилю, и засвидетельствую тебе: Бог, Бог твой есмь Аз. Не о жертвах твоих обли­чу тя: Моя бо есть вселенная и исполнение ея (Пс.49:7-8,12). Что же имаши егоже неси приял? аще же и приял еси, что хвалиши­ся яко не прием? (1Кор.6:7) Всякому емуже дано будет много, много взыщется от него и емуже предаше множайше, множайше истяжут от него (Лк.12:48). Божии святые чудодействовали, воскрешали мертвых, предвозвещали будущее, упоены были духовною сладостью и вместе смирялись, тре­петали, видя с недоумением, удивлением, страхом, что Бог благоволил ущедрить персть, — персти, брению вверил Святаго Духа Своего. О ужас! Нападает от зре­ния этих таинств молчание на ум зрящий; объемлет сердце несказанная радость; язык изнемогает к пове­данию. Верою вступили святые в любовь к врагам: око ума, просвещенное верою, неуклонно смотрит на Бога в промысле Его, и этому Божественному Про­мыслу приписывает все внешние наведения. Так Да­вид, зревший пред собою Господа выну, чтоб пребывать непоколебимым в мужестве при всех скорбях и попу­щениях, усиливающихся поколебать и возмутить серд­це (Пс.15:8), сказал о Семее, когда Семей проклинал его и кидал в него камнями: Господь рече ему проклинати Дави­да. Что вам и мне, сынове Саруины, помыслы гнева и мщения! оставите его, и да проклинает! оставите его про­клинати мя, яко рече ему Господь: негли призрит Господь на смирение мое (2Цар.16:10,12). Душа приемлет искушения, как враче­вания своих недугов, благодарит Врача — Бога и поет: Накажи мя, Господи, и испытай мя, разжжи утробы моя и сердце мое (Пс.25:2). При таком рассматривании искушения люди и прочие орудия искушений остаются в сторо­не, как орудия. Нет на них злобы, нет вражды! Душа славословящая Создателя, благодарящая Врача Небес­ного в упоении несказанными чувствами начинает благословлять орудия своего врачевания (преп. Макарий Египетский, Беседа 37, гл. 2 и 4). И вот! Внезапно возгорается в ней любовь к врагам; человек бывает готов положить душу за врага своего, — видит в том не жертву, но долг, долг непременный раба неключимого. Отселе небо нам отверзто, — входим в любовь к ближним, ею в любовь к Богу, бываем в Боге, и Бог бывает в нас. Вот какие сокровища заключает в себе вера, — ходатай и податель надежды и любви.

Аминь.

1840 года, Сергиева пустынь.

САД ВО ВРЕМЯ ЗИМЫ

В 1829 году проводил я зиму в Площанской пус­тыни [20]. И поныне там, в саду, стоит уединенная, дере­вянная келья, в которой я жил с моим товарищем. В тихую погоду, в солнечные ясные дни выходил я на крыльцо, садился на скамейку, смотрел на обширный сад. Нагота его покрывалась снежным покрывалом; кругом все — тихо, какой-то мертвый и величествен­ный покой. Это зрелище начало мне нравиться: задум­чивые взоры невольно устремлялись, приковывались к нему, как бы высматривая в нем тайну.

Однажды сидел я и глядел пристально на сад. Вне­запно упала завеса с очей души моей: пред ними от­крылась книга природы. Эта книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию. Какое же уче­ние прочитал я в саду? — Учение о воскресении мерт­вых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению. Если бы мы не привыкли ви­деть оживление природы весною, то оно показалось бы нам вполне чудесным, невероятным. Не удивляемся от привычки; видя чудо, уже как бы не видим его! Гля­жу на обнаженные сучья дерев, и они с убедительно­стью говорят мне своим таинственным языком: «мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?»

Они оживут, облекутся плотью; в новом виде вступят в новую жизнь и в новый мир. Как древа, не выдержавшие лютости мороза, утратившие сок жизненный, при наступлении весны посекаются, выносятся из сада для топлива: так и грешники, утратившие жизнь свою — Бога, будут собраны в последний день этого века, в начатке будущего вечного дня, и ввергнуты в огнь неугасающий.

Если б можно было найти человека, который бы не знал превращений, производимых переменами вре­мен года; если б привести этого странника в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смертным, показать ему обнаженные древа и поведать о той рос­коши, в которую они облекутся весною, то он, вместо ответа, посмотрел бы на вас и улыбнулся — такою не­сбыточною баснею показались бы ему слова ваши! Так и воскресение мертвых кажется невероятным для муд­рецов, блуждающих во мраке земной мудрости, не по­знавших, что Бог всемогущ, что многообразная премуд­рость Его может быть созерцаема, но не постигаема умом созданий. Богу все возможно: чудес нет для Него. Слабо помышление человека: чего мы не привыкли видеть, то представляется нам делом несбыточным, чудом невероятным. Дела Божии, на которые постоян­но и уже равнодушно смотрим, — дела дивные, чудеса великие, непостижимые.

И ежегодно повторяет природа пред глазами все­го человечества учение о воскресении мертвых, жи­вописуя его преобразовательным, таинственным дей­ствием!

1843 года, Сергиева пустынь.

ДРЕВО ЗИМОЮ ПРЕД ОКНАМИ КЕЛЬИ

Зиму 1828 года я провел в монастыре преподобно­го Александра Свирского. Пред окнами моей кельи стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется. Меж­ду тем море, о котором святой Иоанн Лествичник го­ворит, что ему непременно должно взволноваться, вол­новалось (Лествица, Слово 4, гл. 60). Обнаженное древо служило для меня уте­шением: оно утешало меня надеждою обновления души моей.

Гласом моим, гласом ума моего, гласом сердца мое­го, гласом тела моего болезнующего, гласом немощей моих, гласом падений моих воззвах (Пс.141:2): Господи, услыши молитву мою (Пс.142:1), вонми молению моему (Пс.141:7), которое воссылаю Тебе из среды браней, потрясающих ум и сердце, из среды болезней, томящих и расслабляющих тело мое, из среды множества немощей, объемлющих все суще­ствование мое, из среды бесчисленных падений, кото­рыми преисполнена жизнь моя. Услышавший Иону, молившегося во чреве кита, услышь меня, вопиющего из чрева беззаконий моих, из чрева адова. Из глубины, из бездны грехов, из бездны поползновений и искуше­нии моих воззвах Тебе, Господи! Господи, услышь глас мой! Изведи из темницы (Пс.141:8) страстей душу мою, пролей в нее свет благодатный! Когда прольешь в нее этот свет, свет и светлый, и радостный, и животворный, тогда будет она исповедатися имени Твоему (141:8). — Действует в душе ис­поведание, возбужденное благодатию, превышающее ум и потопляющее его в неизреченной сладости своей; он, сошедши в сердечную клеть, затворившись в ней невниманием ко всему чувственному, произносит имя Твое, поклоняется имени Твоему, питается именем Тво­им, объемлет имя Твое и объемлется им. Имя Твое, Слове Божий и Боже, соделывает для него излишними все прочие слова! Избави мя от гонящих мя бесовских помыслов и начинаний, яко укрепишася паче мене (Пс.141:7), паче произволения души моей, паче постижения ума моего! Уны во мне дух мой, во мне смятеся сердце мое (Пс.142:4). Объяша мя болезни смертныя, беды адовы обретоша мя (Пс.114:3). Господи! Не на мою силу уповаю: падения мои научают меня позна­вать немощь мою. Ты, Господи, упование мое! Тогда только могу быть в стране живых (Пс.114:8), в стране святой правды Твоей, когда Ты, Господи, ниспошлешь в сердце мое благодать Твою, когда, вселившись в сердце мое, будешь часть достояния моего (Пс.15:5), моим единствен­ным имуществом и сокровищем! Возрадуются святые Ангелы Твои, возрадуются лики благоугодивших Тебе человеков, увидя спасение мое. Мене ждут праведницы, дондеже воздаси мне (Пс.141:8) милость Твою не по множеству грехов моих, по множеству Твоего человеколюбия. Аминь.

ДУМА НА БЕРЕГУ МОРЯ

Кому подобен христианин, переносящий скорби земной жизни с истинным духовным разумом? — Его можно уподобить страннику, который стоит на берегу волнующегося моря. Яростно седые волны подступают к ногам странника и, ударившись о песок, рассыпают­ся у ног его в мелкие брызги. Море, препираясь с вих­рем, ревет, становит волны, как горы, кипит, клокочет. Волны рождают и снедают одна другую; главы их увен­чаны белоснежною пеною; море, покрытое ими, пред­ставляет одну необъятную пасть страшного чудовища, унизанную зубами. На это грозное зрелище с спокой­ною думою смотрит таинственный странник. Одни глаза его на море, а где мысль его, где сердце? Мысль его — во вратах смерти; сердце — на суде Христовом. Здесь он уже предстоит умом, здесь он предстоит ощу­щением, здесь его заботы, здесь страх его: от этого страха бежит страх земных искушений. Утихнут ветры, уляжется море. Где холмились гневные волны, там рас­стелится неподвижная поверхность утомленных бурею вод. После усиленной тревоги они успокоятся в мерт­вой тишине; в прозрачном зеркале их отразится ве­чернее солнце, когда оно встанет над Кронштадтом и пустит лучи свои вдоль Финского залива, навстречу струям Невы, к Петербургу. Живописное зрелище, зна­комое жителям Сергиевой пустыни! Это небо, этот бе­рег, эти здания сколько видели увенчанных пеною гор­дых, свирепых волн? И все они прошли, все улеглись в тишине гроба и могилы. И идущие мимо идут, успокоятся также! Что так зыбко, так непродолжительно, как венцы из пены влажной! Взирая из тихого монастырского пристанища на житейское море, воздвизаемое бурею страстей, благо­дарю Тебя, Царю и Боже мой! Привел Ты меня в ограду святой обители! Скрыл меня в тайне лица Твоего от мятежа человеческаго! Покрыл меня в крове от пререкания язык! (Пс.30:21) О том только печальна душа моя, о том смуща­юсь неизвестностию, что пройду ли отсюду, с берега житейского моря коловратного, неверного, в место селе­ния дивна, даже до дому Божия, во гласе радования, и испо­ведания шума празднующаго (Пс.40:5), вселюсь ли там в век века? Что ж до скорбей земных, — на Бога уповах: не убоюся, что сотворит мне человек (Пс.32:12).

1843 года, Сергиева пустынь.

МОЛИТВА
ПРЕСЛЕДУЕМОГО ЧЕЛОВЕКАМИ

Благодарю Тебя, Господь и Бог мой, за все совер­шившееся надо мною! Благодарю Тебя за все скорби и искушения, которые посылал Ты мне для очищения оскверненных грехами, для исцеления изъязвленных грехами, моих души и тела!

Помилуй и спаси те орудия, которые Ты употреб­лял для моего врачевания: тех людей, которые наноси­ли мне оскорбления. Благослови их в этом и будущем веке! Вмени им в добродетели то, что они делали для меня! Назначь им из вечных Твоих сокровищ обильные награды.

Что ж я приносил Тебе? Какие благоугодные жерт­вы? — Я приносил одни грехи, одни нарушения Твоих Божественнейших заповеданий. Прости, меня, Госпо­ди, прости виновного пред Тобою и пред человеками! Прости безответного! Даруй мне увериться и искрен­не сознаться, что я грешник! Даруй мне отвергнуть лукавые оправдания! Даруй мне покаяние! Даруй мне сокрушение сердца! Даруй мне кротость и смирение! Даруй любовь к ближним, любовь непорочную, одина­ковую ко всем, и утешающим и оскорбляющим меня! Даруй мне терпение во всех скорбях моих! Умертви меня для мира! Отыми от меня мою греховную волю и насади в сердце мое Твою святую волю, да творю ее единую и делами, и словами, и помышлениями, и чув­ствованиями моими.

Тебе за все подобает слава! Тебе Единому принад­лежит слава! Мое единственное достояние — стыдение лица и молчание уст. Предстоя страшному суду Твоему в убогой молитве моей, не обретаю в себе ни единого доброго дела, ни единого достоинства, и предстою, лишь объятый отовсюду бесчисленным множеством грехов моих, как бы густым облаком и мглою, с еди­ным утешением в душе моей: с упованием на неограниченную милость и благость Твою. Аминь.

КЛАДБИЩЕ

После многих лет отсутствия посетил я то живо­писное село, в котором я родился. Давно-давно при­надлежит оно нашей фамилии. Там — величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широки­ми развесами дерев лежат прахи тех, которые их наса­дили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной па­нихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священ­нослужителей.

Услышал я имена почивших — живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уеди­нение на кладбище! Какая чудная, священная тишина! Сколько воспоминаний! Какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, божественным песно­пениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило со­бою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждени­ем. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! Они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцов моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! Сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводи­мые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях, и так­же — только в течение краткой чреды своей, также увя­нут, исчезнут.

Что наша жизнь? Почти то же, что и жизнь листка на древе!

20 Мая 1848 года.

Село Покровское, Вологодской губернии.

ГОЛОС ИЗ ВЕЧНОСТИ
(дума на могиле)

В сумраке тихого летнего вечера стоял я, задумчи­вый и одинокий, на могиле моего друга. В тот день со­вершено было поминовение о нем; в тот день семейство его долго оставалось на могиле. Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были одни рыдания. Рыдания прерывались глубоким молчанием; молчание прерывалось рыданиями. И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями.

Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле; стоял осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто ус­лышал я голос почившего! — Загробную речь его, таин­ственную беседу, чудную проповедь, какою изобразилась она в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою.

«Отец мой! Мать моя! Супруга моя! Сестры мои! В черных одеждах, облеченные в глубокую печаль и те­лом, и душою, стеклись вы к моей одинокой могиле, — с поникшими главами окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями, вы беседуете с без­молвствующим жителем гроба. Сердца ваши — фиалы неисцельной грусти. Потоки слез льются из очей ваших; вслед за потоками пролившимися рождаются новые слезные потоки: печали нет дна, слезам нет конца.

Младенцы — дети мои! И вы здесь у камня могиль­ного, у камня надгробного! И на ваших глазках навер­нулись слезки, а сердце ваше не знает, о чем плачут очи, подражающие очам отца моего, очам моей мате­ри. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светя­щимся, гранитом зеркальным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а они — этот гранит и эта надпись — провозвестники вашего раннего сиротства. Отец мой! Мать моя! Супруга моя! Родные и друзья мои! Что стоите вы так долго над моей могилой, над хладным камнем, хладно стоящим на страже гробовой? Давно уже охладело мое бездыханное тело; по приго­вору всемогущего Творца оно возвращается в свою зем­лю, рассыпается в прах. Какие тяжкие думы объемлют вас, удерживают на могиле моей? Служители алтаря принесли у ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от могилы безмолвной: уйдите и вы. Вам нужен покой после подвигов души и тела, измучен­ных, истерзанных скорбию.

Вы нейдете!.. Вы здесь!.. Вы приковались к месту моего погребения! В молчании, сказывающем более, нежели сколько может сказать самое пышное красно­речие, — с душою, для которой нет объяснения, — с сердцем, в котором обилием чувств поглощается оп­ределенность чувств, вы не отступаете от могилы, запечатленной на многие века, от камня — памятни­ка бесчувственного. Что надо вам?.. Не ожидаете ли вы из-под камня, из недр могилы мрачной, моего голоса?

Нет этого голоса! Вещаю одним молчанием. Мол­чание, тишина нерушимая — достояние кладбища до самой трубы воскресения. Прахи мертвецов говорят без звуков, в которых нуждается слово земное: тлением осуществленным они возглашают громкую проповедь, убедительнейшее увещание к мятущимся, шумящим на земной поверхности искателям тления.

И есть еще у меня голос! И говорю с вами, и отве­чаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизне­сенные и невыразимые вопросы. Послушайте меня. Отличите мой голос в общем голосе, которым говорит вечность ко времени! — Голос вечности один, — неиз­меняем, непреложен. В ней нет непостоянства, переменчивости: в ней день — один, сердце — одно, мысль — одна. Соединяющий все воедино — Христос. Оттуда голос — один.

В этом голосе, которым говорит вечность, в этом голосе безмолвном и вместе подобном грому, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем, едином голосе вечности, имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного фортепиано.

Вещал всем нам голос вечности, вещал с времен явления нашего в бытие. Вещал он нам, когда мы были еще неспособны внимать ему; вещал он нам и в зре­лом возрасте нашем, когда мы уже могли и должны были внимать ему, понимать его. Голос вечности!.. Увы!.. Мало прислушивающихся к тебе в шумной зем­ной гостинице! То препятствует внимать тебе младен­чество наше; то препятствуют внимать тебе заботы, развлечения житейские. Но ты не умолкаешь. Гово­ришь, говоришь, — и, наконец, чрез грозного послан­ника — смерть, требуешь и внимательного, и невнима­тельного слушателя к отчету во внимании и послуша­нии великим глаголам вечности.

Чтоб голос вечности имел для вас особенный от­голосок, особенно способный проникать в ваше серд­це, привлекать к слову спасения ум ваш, — Бог причис­лил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился в стройное согласие с общим голосом обширного не­видимого мира. Для всех странников земли я — мертв, безгласен, как и все мертвецы, но для вас я — жив, и, мертвый, говорю слово спасения открытее, сильнее, нежели как сказал бы его, оставаясь между вами и го­няясь вместе с вами за призраками благ, которыми тле­ние обманывает и губит изгнанников из рая, помещае­мых на короткое время в земной гостинице для при­мирения с прогневанным ими Богом. Бог — милостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, — внезапно из тьмы могиль­ной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам!.. Небо признало частный голос из вечности излишним... И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог бла­говолил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставы — блаженной для послушных, страшной для непокорных — вечнос­ти? Имут Моисея и пророки, да послушают их (Лк.16:29), ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди жи­вущим на земле плотскою жизнию, умерщвленным ду­шевною вечною смертию. Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры (Лк.16:31).

Товарищ мой — мертвец, но еще с «живым словом в устах»! Прими от меня поручение и исполни его.

Вот отец мой! Вот мать моя! Вот супруга моя! Вот родные мои! Не могу говорить с ними иначе, как об­щим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса... Да, они слышат его!.. Но нет у меня отдельного, частного, моего слова... Товарищ мой! Будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из свя­щенной вечности, скажи им за меня краткое, нужней­шее для них слово: Земная жизнь — мгновенное обман­чивое сновидение. Вечность — неизбежна. Есть и бед­ственная вечность!.. Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвято­го Бога, — и приходите ко мне на верное, неконча­ющееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!»

1848 года, Сергиева пустынь.

Дума написана на кончину, К. Ф. О-на,

бывшего с юных лет в близких отношениях

с архимандритом Игнатием Брянчаниновым.

УЧЕНИЕ О ПЛАЧЕ ПРЕПОДОБНОГО ПИМЕНА ВЕЛИКОГО

(Алфавитный Патерик, буквы П и А)

Брат вопросил авву Пимена о том, какое должно иметь иноку делание. Авва отвечал: «Авраам, когда пришел в обетованную землю, то купил себе гроб, и с гроба начал вступать во владение обетованною зем­лею». Брат спросил: какое имеет значение гроб. Авва отвечал: «Это — место плача и рыдания».

Следующее изречение также принадлежит авве Пимену: «Плач — сугуб: делает и хранит».

Брат вопросил авву Пимена: что мне делать со страстями моими, возмущающими меня? Старец сказал ему: «Будем всеусильно плакать пред благостью Бо­жиею, доколе она не сотворит милости с нами».

Брат вопросил авву Пимена: что мне делать с гре­хами моими? Старец сказал: «Желающий избавиться от живущих в нем грехов плачем избавляется от них, и желающий не впадать вновь в грехи, плачем избегает от впадения в них. Это — путь покаяния, преданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет».

Однажды авва Пимен, проходя через Египет, уви­дел женщину, сидевшую на гробе и плакавшую горько. При этом он сказал: «Если б со всего мира стеклись к ней утешающие, то не отвлекли бы души ее от плача.

Так и монах должен постоянно иметь в себе плач».

Однажды преподобный Пимен шел с аввою Анувом в окрестностях города Диолка. Увидев там женщину, терзающуюся и горько плачущую над могилою, они остановились послушать ее. Потом, несколько отошедши, встретили прохожего, и спросил святой Пимен: «Что случилось с этой женщиной? Она так горько пла­чет». Прохожий отвечал: «У ней умерли муж, сын и^: брат». Тогда авва Пимен, обратясь к авве Ануву, сказал: «Говорю тебе: если человек не умертвит всех плотских пожеланий и не стяжет такого плача, то не может быть монахом. Все житие монаха — плач».

Сказал старец: «Плач составляет поучение (душев­ное делание, душевный подвиг) инока. Если нет плача, то невозможно сохраниться от расстройства и смуще­ния». Я отвечал: «Когда я в келье, тогда плач пребыва­ет со мною: если же кто придет ко мне или я выйду из кельи, то уже не обретаю его». На это старец сказал: «Это оттого, что плач не усвоился тебе, но как бы дан взаймы». Я просил объяснить мне эти слова. Старец сказал: «Если человек потрудится всеусильно о стяжа­нии плача, то обретает его в служение себе, когда только захочет».

Брат вопросил авву Пимена: «К чему должно быть устремлено внимание безмолвствующего в келье?» Ста­рец отвечал: «Я — подобен человеку, погрязшему в болоте по шею, имеющему бремя на шее и вопиющему к Богу: помилуй меня!» Помилуй меня! — Это выражение внедрившегося в душу плача. Плач, когда достигнет развития, не может облекаться в многомыслие и мно­гословие: он довольствуется для выражения необъятно­го духовного ощущения самой краткой молитвою.

Брат вопросил авву Пимена о монашеском дела­нии. Старец сказал: «Когда Бог посетит нас призывом в вечность, тогда что озаботит нас?» — Брат отвечал: «Грехи наши». Старец сказал: «Итак! Войдем в кельи наши; уединившись в них, воспомянем грехи наши, и Господь послушает нас». Здесь должно разуметь не по­верхностное, холодное воспоминание о грехах и о гре­ховности своей, — воспоминание, соединенное с пока­янием, с плачем.

Когда скончался авва Арсений Великий, — святой Пимен, при вести о кончине Великого, прослезив­шись, сказал: «Блажен ты, авва Арсений, потому что ты плакал о себе в жизни сей. Не плачущий здесь бу­дет вечно плакать. Невозможно не плакать, или здесь произвольно, или невольно там, в муках».

О СЛЕЗАХ

Слезы — естественны падшему человеческому есте­ству. До падения оно не ведало слез, — ведомо ему было одно чистейшее наслаждение райским блаженством. Оно утратило это блаженство: ему оставлены слезы, как выражение сочувствия к блаженству, как свидетель­ство падения, как свидетельство состояния под гневом прогневанного Божества, как надежда возвратить ког­да-нибудь блаженство. Верна эта надежда: потому что сочувствие к блаженству не изглаждено из естества. Верна эта надежда: потому что сетование о потере не­бесного блаженства не может быть удовлетворено ни­каким временным удовлетворением; оно, оставаясь не­удовлетворенным, ожидает удовлетворения, возвещает существование удовлетворения. В слезах таинственно живет утешение, и в плаче — радость. Человек, в каком бы ни был земном благополучии, на какой бы высоте ни стоял, в каком бы обилии ни плавал, встречает и переживает такие минуты, часы и дни, в которые нуждается в утешении, доставляемом слезами, — уте­шения в другом утешении не находит. Каждый из нас лишь вступает в страну нашего изгнания и томления, в страну страданий и плача, как и ознаменовывает это вступление, начало своего существования, плачевным воплем. Блажен муж, емуже есть заступление его у Тебе, оз­наменовываемое слезами при молитве его! Таковы не­видимые, духовные восхождения в сердце своем положи, преходя юдоль плачевную — земную жизнь, которую

Ты назначил для покаяния: ибо благословение даст зако­нополагаяй нам плач и слезы. Очищающие себя плачем и слезами пойдут от силы в силу, и явится Бог богов в Сионе — в духе человеческом, приуготовленном к при­ятию Бога истинным покаянием (Пс.83:6,7,8). Сеющий слезами, ра­достию пожнут. Те ходящии путем земной жизни, кото­рые хождаху по пути узкому и прискорбному, и плакаху­ся, метающе семена своя, грядуще приидут радостию, вземлюще рукояти своя (Пс.125:5-6).

Слезы, как свойство падшего естества, заражены недугом падения, подобно всем прочим свойствам. Иной бывает особенно склонен к слезам по природе и при всяком удобном случае проливает слезы: такие сле­зы называются естественными. Есть и греховные сле­зы. Греховными слезами называются слезы, проливае­мые по греховным побуждениям. Такие слезы во мно­жестве и с особенной легкостью проливаются людьми, преданными сладострастию; слезы, подобные слезам сладострастных, проливают находящиеся в самооболь­щении и прелести; льются обильно слезы из тщесла­вия, лицемерства, притворства, человекоугодия. Нако­нец, проливает их злоба: когда она лишена возможно­сти совершить злодеяние, пролить человеческую кровь, тогда она проливает слезы. Эти слезы имел Не­рон, в котором современные христиане, по жестокости его и ненависти к христианству, думали видеть антихри­ста [21]. К естественным слезам относятся слезы от огор­чения; когда же огорчение имеет характер греховный, то слезы огорчения делаются слезами греховными. И естественные и греховные слезы, немедленно по по­явлении их, повелевается нам святыми отцами прелагать на богоугодные, то есть изменять побуждение слез: приводить себе на память согрешения наши, не­избежную и неизвестную смерть, суд Божий, — и пла­кать по этим причинам (Лествица, Слово 7. Преп. Нил Сорский, Слово 8).

Чудное дело! Те, которые по естественной наклон­ности проливали потоки беструдных, бессмысленных и бесплодных слез, также те, которые проливали их по греховным побуждениям, когда захотят плакать бого­угодно, внезапно видят в себе необыкновенную сухость, не могут добыть из глаз ни одной слезной капли. Из этого научаемся, что слезы страха Божия и покаяния суть дар Божий, что для получения их надо позаботить­ся, во-первых, о стяжании причины их.

Причина слез — зрение и сознание своей греховно­сти. Исходища водная изведаете очи мои, говорит святой пророк Давид, понеже не сохраних Закона Твоего (Пс.118:136). Причи­на слез — нищета духа: будучи сама собою блаженство, она рождает другое блаженство — плач (см.: Мф.5:3-4), питает, под­держивает, усиливает его. «Не плач происходит от слез, но слезы от плача, — сказал преподобный Иоанн Про­рок. — Если кто, находясь посреди братства, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи, то приобретает плач. Чрез сие собираются помыслы его и, собираясь таким образом, рождают в сердце печаль (плач) по Богу, а печаль рождает слезы» (преп. Варсонофия и Иоанна, ответ 282). Слезы, как дар Божий, служат признаком милости Божией: «Слезы в молитве, — говорит святой Исаак Сирский, — суть зна­мение милости Божией, которой сподобилась душа сво­им покаянием, и того, что она принята и начала вхо­дить в поле чистоты слезами. Если помыслы не отторг­нутся от предметов преходящих, не отвергнут от себя надежды на этот мир; если не возбудится в них презре­ние к нему и они не начнут приготовлять напутствий к исходу своему; если не начнут действовать в душе по­мышления о предметах, принадлежащих будущему веку, то очи не возмогут произвести слез» (Слово 30).

Стяжавшему зрение своей греховности, стяжавше­му страх Божий, стяжавшему чувство покаяния и плача нужно испросить у Бога дар слез прилежною молит­вою. Так Асхань, дочь Халева, будучи отдана в замуже­ство и получив в приданое участок земли, когда села на осла, чтоб отправиться в дом мужа, то со стенанием и воплем стала просить у отца, чтоб он к данному ей участку присовокупил и другой, обилующий водами. На землю южную (сухую) отдал еси мя, да даси мне и исходища водная (Суд.1:15). Халев исполнил желание дочери. Святые отцы под лицом Асхани разумеют душу, сидящую как бы на осле, на бессловесных влечениях плоти. Сухая земля изображает делание под водительством страха Божия, а что Асхань начала со стенанием и воплем просить источников воды, этим означается крайняя нужда в слезах для каждого подвижника, долженствующего просить с воздыханиями и сердечною болезнью дара слез у Бога (преп. Нил Сорский, Слово 8). При молитве о даровании слез необходимо и собственное усилие производить их. Собственное уси­лие или труд бывают и предваряющими излияние слез, и сопутствующими этому излиянию. Труд, предваря­ющий слезы, заключается в благоразумном воздержании от пищи и пития, в благоразумном бдении, в нестяжа­нии, в отвлечении внимания от всего окружающего нас, в сосредоточении его к самим себе. Святой Иоанн Ле­ствичник сказал в Слове о плаче: «Покаяние есть произ­вольное лишение себя всякого телесного утешения» (Слово 7, гл. 3). Святой Давид описывает положение плачущего так: Уяз­вен бых яко трава, изсше сердце мое, яко забых снести хлеб мой. От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей. Уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи (развалине). Бдех, и бых яко птица особящаяся на зде (крове). Пепел яко хлеб ядях, и питие мое с плачем ра­створях (Пс.101:5-8,9,10). Без умерщвления для мира невозможно стя­жать плач и слезы: стяжаваем их по мере умерщвления миру. — Труд при самом плаче и излиянии слез состо­ит в понуждении себя к ним, в великодушном терпе­нии сухости и бездождия, которыми иногда наветуется блаженный подвиг, после которых всегда награждается терпеливый делатель обильным излиянием слез. Как земля, долго ждавшая орошения и наконец получившая его в изобилии, вдруг покрывается нежною, яркою зе­ленью: так и сердце, истомившееся сухостью и потом оживленное слезами, испускает из себя множество ду­ховных помышлений и ощущений, украшенных общим цветом смирения. Делание плача, будучи неразлучно с деланием молитвы, требует тех же условий для преуспе­яния, в каких нуждается и молитва. Она нуждается в тер­пеливом, постоянном пребывании в ней: нуждается в нем и плач. Она нуждается в утомлении тела, произво­дит изнеможение тела: производит это изнеможение и плач, нуждаясь для того, чтобы родиться в утруждении и утомлении тела. Утрудихся воздыханием моим, говорит великий Делатель плача, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс.6:7). Понуждение себя и труд должно соразмерять с телесными силами. Препо­добный Нил Сорский советует и ублажает плач и сле­зы. «Это — путь покаяния и плод его, — говорит он. — Кто о всякой напасти, находящей на него, и против вся­кого вражеского помысла плачет пред благостью Божи­ей, чтоб она помогла ему, тот скоро обретет покой, если молится в духовном разуме» (Слово 8). Однако и этот преподоб­ный, посоветовав руководствоваться в делании теми наставлениями, которые находятся в книгах святого Иоан­на Лествичника и святого Симеона Нового Богослова, дает предостережение, заимствовав его от святого Иса­ака Сирского, чтоб не привести слабое тело в расстрой­ство безмерным понуждением. «Тогда, — говорит он, — неполезно ратовать естество. Когда немощное тело бу­дет понуждено на дела, превышающие его силу, тогда наносится душе помрачение на помрачение, — она приводится в смущение» (Слово 8). Впрочем, и при слабом телос­ложении и здравии некоторое понуждение, соразмерно силам, необходимо. Соразмерность эту легко можно ус­мотреть из немногих опытов. Немощные должны приводить себя к плачу и слезам наиболее внимательною молитвою и стараться о стяжании плача в духе [22], при­чем изливаются тихие слезы, и сердечная болезнь бы­вает не столь сильною. Всякое духовное делание, бу­дучи собственно даром Божиим в нас, непременно нуждается в понуждении нашем к нему: потому что понуждение есть деятельное обнаружение и свидетель­ство нашего благого произволения. Понуждение в осо­бенности нужно тогда, когда из падшего естества или по злодейству бесов возникнет в нас какое-либо греховное стремление или возмущение, тогда необходимо произ­носить плачевные слова молитвы несколько вслух. Ве­щественный, машинальный, гласный, особенно понуди­тельный и насильственный плач не соответствует не­мощным, как потрясающий тело и производящий в нем мучительные томление и болезнование. Эти томление и болезнование уподоблены отцами болезням рождаю­щей (Лествица, Слово 7, гл. 60); последствием их бывает значительное изнеможение даже в сильных подвижниках. Инокам крепкого те­лосложения, возможно, и полезно более усиленное по­нуждение к плачу и слезам; для них нужно, особенно в начале их подвига, прежде нежели они стяжут плач духа, слова молитвы произносить плачевным гласом, чтоб душа, уснувшая сном смертным от упоения грехов­ного, возбудилась на глас плача и сама ощутила чувство плача. Так плакал могучий Давид. Рыках от воздыхания сердца моего (Пс.37:9), говорит он о себе, рыках подобно льву, ог­лашающему пустыню воплем, в котором страшны и вы­ражение силы, и выражение скорби. Для гласной молитвы и плача необходимо уединение по крайней мере келейное: это делание не имеет места посреди братии. Из жизнеописаний святых отцов видно, что те из них, которые имели возможность, занимались гласным пла­чем, невольно раздававшимся иногда за стены кельи, хотя они и заботились со всей тщательностью, чтоб всякое делание их оставалось тайной, ведомой едино­му Богу. Как скопление газов в воздухе разражается громом при обильном дожде: так и скопление ощуще­ний плача в душе разражается рыданиями с воплем и обильными слезами. Это случилось с иноком, которо­го подвиг описан святым Исааком в 10-м Слове его. После грома и дождя бывает особенное благораство­рение воздуха: и душа, облегчившая печаль свою рыда­нием, прохладившаяся слезами, вкушает особенные тишину и мир, из которых, как бы благоухание от ароматических веществ, возникает и действует чистейшая молитва. — Вообще полезно узнавать из Священного Писания и писаний отеческих разные способы ино­ческого делания, испытывать их и избирать для себя то делание, которое окажется наиболее свойственным. Человеки устроены так разнообразно, способности и качества их так разнообразны, что одно и то же дела­ние или способ, будучи употреблены несколькими под­вижниками, действуют в каждом из них с значитель­ным различием. По этой причине необходим опыт, как и апостол советует: Вся искушающе, добрая держите (1Сол.5:20). Дар плача и слез есть один из величайших даров Бо­жиих. Он — дар, существенно нужный нам для нашего спасения. Дары пророчества, прозорливства, чудотворе­ния, суть признаки особенного благоугождения Богу и благоволения Божия, а дар умиления и слез есть признак принятого или принимаемого покаяния. «Печаль мысли есть честное даяние Божие; имеющий ее и хранящий как должно, подобен человеку, имеющему в себе святыню. Телесные подвиги без печали мысли подобны телу без души» (св. Исаак Сирский, Слово 89).

Слезы, проливаемые о грехах, сначала бывают горьки, изливаются при болезни и томлении духа, кото­рые дух сообщает и телу. Мало-помалу начинают соединяться со слезами утешение, состоящее в особенном спокойствии, в ощущении кротости и смирения; вместе с этим слезы, соразмерно и сообразно доставляемому утешению, сами изменяются, утрачивают в значитель­ной степени горечь, истекают безболезненно или с меньшею болезнью. Сначала они бывают скудны и при­ходят редко; потом мало-помалу начинают приходить чаще и становятся обильнее. Когда же дар слезный уси­лится в нас Божией милостью, тогда укрощается внут­ренняя борьба, утихают помыслы, начинает действо­вать в особенном развитии умная молитва или молитва духа, насыщая и увеселяя внутреннего человека. Тогда снимается покрывало страстей с ума и открывается ему таинственное учение Христово. Тогда слезы претворя­ются из горьких в сладостные. Тогда прозябает в сердце духовное утешение, которому ничего нет подобного между радостями земными и которое известно только упражняющимся в молитвенном плаче и имеющим дар слез (преп. Нил Сорский, Слово 8). Тогда сбывается обетование Господа: Блаженни плачущии, яко тии утешатся (Мф.5:4). Тогда приветствует себя подвижник по внушению и удостоверению Святаго Духа: Храняй младенцы Господь: смирихся, и спасе мя. Обратися, душе моя, в покой твой, яко Господь благодействова тя: яко изъят душу мою от смерти, очи мои от слез и нозе мои от поползновения (Пс.114:5-7). Тогда подвижник, усматривая бессилие над собою греховных помыслов и ощущений, тщетно усиливающихся подчинить его своему влиянию, дерзно­венно говорит им: Отступите от мене вси, делающие безза­коние, яко услыша Господь глас плача моего. Услыша Господь моление мое, Господь молитву мою прият (Пс.6:9,10).

Живописно изображается в плаче святого проро­ка Иеремии душевное состояние инока, узревшего падение естества человеческого, не обманываемого обольщениями преходящего мира, но всецело устре­мившего взоры души на это падение и предавшегося в глубоком уединении глубокому плачу (преп. Макарий Великий, Слово 4, гл. 19). И бысть, говорит Писание, повнегда в плен отведен бе Исраиль, и Иерусалим опустошен бяше, сяде Иеремия пророк плачущ, и рыдаше рыданием над Иерусалимом (Плач 1:1). Все пособия для Иерусали­ма истощены, и все уже тщетно: осталось одно рыдание о нем. Пророк вещал ему некогда, вещал неумолкае­мо пророческое слово: теперь некому уже слышать это­го слова; не только нет людей, — нет и зданий; остались одни развалины: на них могут раздаваться одни рыда­ния. Никому не понятны эти рыдания, и нет нужды за­ботиться, чтобы они были понятны кому-либо. Ими про­рок выражает невыразимо тяжкую скорбь свою; они раздаются в пустыне из развалин; им внемлет с неба Бог. Какое положение пророка! Он один на обширных развалинах города; он один — живой среди бесчисленных, мертвых знамений и свидетельств минувшей жиз­ни; он один — живой среди области смерти. Как живой, он подает голос скорби о утрате жизни; он призывает эту жизнь возвратиться в оставленное ею жилище, сно­ва заменить собою страшную, не чувствующую себя смерть. Како седе един град умноженный людьми! Бысть яко вдовица, умноженный во языцех, владяй странами бысть под данию (Плач 1:1). Пророком означается ум инока, просвещенный откровенным учением Божиим; великий град — это весь человек, созданный Богом; жители города — свойства души и тела; язычники — это демоны, которые были унижены пред человеком до его падения, соделались его владыками по падении его. В состоянии падения нахо­дится и сам инок, и все человеки: предмет плача его он и все человеки. Но плачет инок один, потому что он один при свете слова Божия видит падение человече­ства; прочие человеки не видят его, не принимают участия в плаче, плача не понимают и плачущего считают лишившимся разума. Плачет инок один от лица своего и от лица всего человечества, не имея возможности от­делиться от человечества по любви к нему и по родству с ним; плачет инок о себе и о всем человечестве; опла­кивает он падшее естество, всем общее. Плачет он один на развалинах бесчувственных, среди разбросанных и лежащих кучами камней: развалины и камни — образ че­ловечества, пораженного нечувствием, человечества, не ощущающего и не понимающего своих падения и веч­ной смерти, нисколько не заботящегося о них. Плачет инок один, и плач его понятен единому Богу. Плача пла­кася в нощи — во все время земной жизни, и слезы его на ланитах его, и несть утешаяй его от всех любящих его: вси дружащиися с ним, отвергошася его, быша ему врази (Плач 1:2). Чтоб восплакать плачем по Богу, должно удалиться от мира и человеков, умереть для мира и человеков, по сердцу и уму соделаться одиноким. «Оставление всех попечений поможет тебе приблизиться ко граду безмолвия; если не будешь вменять себя, то вселишься в него; если же ум­решь для всякого человека, то сделаешься наследником града и его сокровищ», — сказал Великий Варсонофий иноку, которого он приуготовлял к безмолвию и от­шельничеству в гробе-келье, этом возлюбленном жили­ще молитвенного плача (Ответ 38). Иудеи, находившиеся в плену и работе у вавилонян, изображают собою произвольные скорби, то есть лишения и подвиги телесные, которым подвергает себя инок с целью покаяния, также скорби, попускаемые ему Промыслом Божиим во очищение гре­хов. Духовный вождь подвигов — плач, посылает к ним с развалин Иерусалима, на которых он безмолвствует в одиночестве, послание. В послании возвещает он плен­никам, по прошествии срочного времени, освобожде­ние. Для горького плача есть свой срок, и для чаши го­рестей произвольных и невольных есть своя мера. Оп­ределяются эти вес и мера Богом (св. Исаак Сирский, Слово 65), как и святой Давид сказал: Напитавши нас хлебом слезным, и напоиши нас сле­зами в меру (Пс.79:6), ибо Ты положил еси слезы моя пред Тобою, как средство очищения во обетовании Твоем (Пс.60:9) помилования и спасения. Были дни, в которые быша слезы моя мне хлеб день и нощь (Пс.41:4); за ними последовали дни, в которые, соответственно предварившему множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс.93:19). Внегда возвратити Господу плен Сионь, быхом яко утешени. Тогда ис­полнишася радости уста наша, и язык наш веселия (Пс.125:1,2). Ты же не убойся, рабе мой, Иакове, возвещает вдохновенный Иере­мия от лица Божия избранному народу, которому попу­щен был за грехи его плен в Вавилоне, ни устрашайся, Исраилю: се бо Аз тебе спасена сотворю издалеча, и семя твое от земли пленения их: и возвратится Иаков, и почиет, и бла­гоуспеет (Иер.46:27). Скорби и болезни покаяния заключают в себе семя утешения и исцеления. Это таинство открывается плачем ученику его. — Все иноки, очистившиеся от гре­хов, очистились плачем, и все достигшие христианско­го совершенства, достигли его плачем. Особливо это де­лание развито было между многочисленными безмолв­никами нижнего Египта, в пустыне Скита, в горе Нитрийской, в кельях и в других уединенных местах. Оно лики и полки иноков претворило в лики и полки Ангелов. Когда основатель иноческого жительства в пу­стыне Скитской, преподобный Макарий Великий, кото­рого и прочие пустынножители признавали отцом от­цов, достиг глубокой старости, то иноки горы Нитрий­ской, весьма близкой к Скиту, просили его, чтоб он прежде отшествия своего к Господу посетил их. Мака­рий пришел на гору; множество иноков, безмолвство­вавших на ней, встретили его. Они просили у него назидания. Макарий, прослезившись, сказал: «Братия, восплачем. Очи наши да проливают слезы до отше­ствия нашего туда, где наши слезы будут жечь наши тела». Все заплакали, пали на лица свои и сказали: «Отец! Молись за нас» (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания, гл. 33). Из своего дара слез Святой наставник святых древних иноков произнес краткое учение о слезах, совокупив в нем все учение о монашеской жизни. Слышатели явлением своего дара слез выразили, что они поняли значение и обширность учения. Многих слов тут было не нужно.

Слезный дар — это осенение благодати Божией наиболее посещает подвижников во время вниматель­ной молитвы, будучи обычным плодом ее; иным при­ходит он во время чтения; другим во время какого-либо труда. Так преподобному Кириллу Белоезерскому при­ходили слезы во время занятия в монастырской кухне. Смотря на вещественный огнь, он воспоминал неуга­симый огнь вечной муки и проливал слезы. Кирилл, полагая, что в безмолвии умиление его усилится и сле­зы умножатся, желал уединиться в келье. По смотре­нию Божию обстоятельства доставили ему желаемое, и что ж? С устранением причины, возбуждавшей уми­ление и слезы, оскудели слезы, и Кирилл просил на­стоятеля возвратить его к огню монастырской кухни (Четьи-Минеи, 9 июня). Святые отцы повелевают пребывать в том делании, в котором приходят слезы: потому что слезы — плод, а цель монашеской жизни — достижение плода тем сред­ством, которым благоугодно Богу доставить плод. — Преподобный Феодор Енатский сказывал, что «он знал инока, безмолвствовавшего в келье и имевшего рукоде­лием плетение веревок. Когда этот инок сидел и плел веревку, занимаясь умною молитвою, то приходили ему слезы. Тогда он вставал для молитвословия, но при этом слезы прекращались. Брат садился и принимался за веревку, сосредоточивая в себе мысли, и слезы опять приходили. Равным образом, когда он сидел и читал, приходили слезы. Он вставал на молитву, и слезы немедленно прекращались. Только что он снова прини­мался за книгу, — слезы возвращались». По поводу это­го преподобный сказал: «Справедливо изречение святых отцов, что плач — учитель. Он научает всякого человека тому, что ему полезно» (Алфавитный Патерик). Преподобный Феодор Енатский говаривал: «Всяк грех, егоже аще сотворит человек, кроме тела есть: а блудяй во свое тело согрешает (1Кор.6:18), потому что из тела источается скверна, оскверняющая его: так и всякая добродетель кроме тела есть, а ежедневно плачущий очищает и тело: потому что слеза, истекающая сверху, омывает тело от нечистот его» (Алфавитный Патерик). «Истинно кающийся призна­ет, по словам святого Иоанна Лествичника, каждый день, в который он не плакал, потерянным для себя хотя бы в течение его он и сделал что доброе (Слово 5, гл. 33). Ка­кое бы возвышенное жительство ни проходили мы, но если не стяжали сердца сокрушенного, то это жи­тельство — притворное и бесплодное. Подобает, ис­тинно подобает осквернившимся после бани пакибы­тия (после святого Крещения) очистить свои руки постоянным огнем сердца и милостью Божией (Слово 7, гл. 64). Не будем мы обвинены, о друзья, при исходе души нашей из тела, что мы не были чудотворцами, не были богословами, не имели духовных видений, но непременно воздадим Богу ответ за то, что не плакали непрестан­но» (Слово 7, гл. 70), то есть не пребывали в постоянной спасительной печали о согрешениях и греховности наших. Хотя плач почти всегда увенчивается более или менее обильными слезами, но некоторые подвижники — как видно из утешения, которое произнесено для них свя­тыми отцами — томятся или в течение всего подвига своего, или в течение значительного времени, под гнетом плача, не получая слез для отрады и прохлаж­дения. Да ведают они, что сущность покаяния заключается в смирении и сокрушении духа нашего (Пс.50:19), ког­да дух восплачет по причине смирения. Плач духа, при недостатке телесных сил для выражения телесны­ми подвигами и действиями действующего в душе по­каяния, заменяет собою все телесные подвиги и дей­ствия, а между ими и слезы [23]. Аминь.

О МОЛИТВЕ ИИСУСОВОЙ

Беседа старца с учеником

Отдел I
О молитве Иисусовой вообще

Ученик. Можно ли всем братиям в монастыре зани­маться молитвою Иисусовою?

Старец. Не только можно, но и должно. При пост­рижении в монашество, когда новопостриженному вру­чаются четки, называемые при этом мечом духовным, завещавается ему непрестанное, деннонощное моление молитвою Иисусовою [24]. Следовательно, упражнение в молитве Иисусовой есть обет монаха. Исполнение обе­та есть обязанность, от которой нет возможности от­речься.

Мне сказывали старые монахи, что еще в начале нынешнего столетия в Саровской пустыни — вероятно, и в других благоустроенных Российских монастырях — всякому поступавшему в монастырь немедленно препо­давалась молитва Иисусова. Блаженный старец Сера­фим, подвизавшийся в этой пустыни и достигший ве­ликого преуспеяния в молитве, постоянно советовал всем инокам проводить внимательную жизнь и зани­маться Иисусовой молитвою [25]. Посетил его некото­рый юноша, окончивший курс учения в духовной Се­минарии, и открыл старцу о намерении своем вступить в монашество. Старец преподал юноше душеспаситель­нейшие наставления. В числе их было завещание обучаться молитве Иисусовой. Говоря о ней, старец присовокупил: «Одна внешняя молитва недостаточна. Бог внимает уму, а потому те монахи, которые не соединяют внешней молитвы со внутреннею, не суть монахи» [26]. Определение очень верное! Монах значит уединенный: кто не уединился в самом себе, тот еще не уединен, тот еще не монах, хотя бы и жил в уединен­нейшем монастыре. Ум подвижника, не уединившегося и не заключившегося в себе, находится по необходи­мости среди молвы и мятежа, производимых бесчис­ленными помыслами, имеющими к нему всегда свобод­ный доступ, и сам болезненно, без всякой нужды и пользы, зловредно для себя скитается по вселенной. Уединение человека в самом себе не может совершить­ся иначе, как при посредстве внимательной молитвы, преимущественно же при посредстве внимательной молитвы Иисусовой.

Ученик. Суждение старца Серафима представляется мне слишком строгим.

Старец. Оно представляется таким только при по­верхностном взгляде на него; оно представляется таким недостаточному пониманию великих духовных сокро­вищ, сокровенных в христианстве. Блаженный Сера­фим произнес не свое собственное мнение: он произ­нес мнение, принадлежащее вообще святым отцам, при­надлежащее Православной Церкви. Говорит святой Исихий Иерусалимский: «Отрекшийся от всего житей­ского, от жены, имения и тому подобного, соделал мо­нахом лишь внешнего человека, а не внутреннего, ко­торый — ум. Тот — истинный монах, кто отрекся от пристрастных помыслов: удобно может он соделать мо­нахом и внешнего человека, когда захочет. Не мал подвиг соделать монахом внутреннего человека. Имеется ли в современном поколении монах, совершенно избавив­шийся от пристрастных помыслов и сподобившийся чистой, невещественной, непрестанной молитвы, что слу­жит признаком внутреннего монаха?» (Слово о трезвении, гл. 80 и 81. Добротолюбие, ч. 2) Преподобный Агафон, инок Египетского Скита, будучи спрошен, что важнее, телесный ли подвиг или подвиг внутренний, отвечал: «Человек подобен древу; телесный подвиг по­добен листу древа, а внутренний — плоду. Но как в Пи­сании сказано, что всяко древо, не творящее плода добра, посекается и во огнь вметается (Лк.3:9), то из этого явствует, что все тщание наше должно быть о плоде, то есть о хране­нии ума. Нужно и то, чтоб древо было покрыто и укра­шено листьями, чем изображается телесный подвиг» (Патерик Скитский). «О чудо! — восклицает блаженный Никифор Афонский, приведши слова преподобного Агафона в своем сочине­нии о духовном подвиге, — какое изречение произнес этот святой против всех, не хранящих ума, а уповаю­щих на одно телесное делание! Всяко древо, не творящее плода добра, то есть блюдения ума, а имеющее один только лист, то есть телесный подвиг, посекается, и во огнь вметается. Страшно, отец, твое изречение!» [27]. Хранение ума, блюдение ума, трезвение, внима­ние, умное делание, умная молитва, это — различные наименования одного и того же душевного подвига, в различных видоизменениях его. Душевный подвиг пе­реходит, в свое время, в духовный. Духовный подвиг есть тот же душевный, но уже осененный Божествен­ной благодатью. Этот душевный или духовный подвиг отцы определяют так. «Внимание есть сердечное, непрестанное безмолвие, всегда и непрерывно призыва­ющее Христа Иисуса, Сына Божия и Бога, дышащее Им, с Ним мужественно ополчающееся против врагов, исповедающееся Ему, Единому имеющему власть про­щать грехи» [28]. Проще сказать — внутренним деланием, умным, душевным деланием, умною молитвою, трезве­нием, хранением и блюдением ума, вниманием назы­вается одно и то же: благоговейное, тщательное упражнение в молитве Иисусовой. Блаженный Никифор Афонский уподобил эти наименования отрезанной части хлеба, которая, сообразно виду ее, может быть названа и куском, и ломтем, и укрухом (Слово о трезвении, Добротолюбие, ч. 2). Божествен­ное Писание Ветхого Завета законополагает: всяцем хранением блюди твое сердце; от сих бо исходища живота (Притч.4:23). Внемли себе, да не будет слово тайно в сердце твоем беззако­ния (Втор.15:9; по объяснению св. Исихия. Слово о трезвении, гл. 2). Бодрствование над сердцем и очищение его по­велевается особенно Новым Заветом. К этому направ­лены все заповедания Господа. Очисти прежде, говорит Господь, внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее их чисто (Мф.23:26). Сосудами из хрупкого стекла и малоценной глины Господь назвал здесь человеков. Исходящее от человека, то сквернит человека: извнутрь бо от сердца челове­ческа, помышления злая исходят, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства, (обиды), лукавствия, лесть, студодеяния, око лукаво, хула, гордыня, безумство. Вся сия злая извнутрь исходят и сквернят человека (Мк.7:20-23). Святой Вар­сонофий Великий говорит: «Если внутреннее делание с Богом, то есть осененное Божественной благодатью, не поможет человеку, то тщетно подвизается он наруж­ным, то есть телесным подвигом» (Ответ 210). Святой Исаак Сирский: «Не имеющий душевного делания, лишен ду­ховных дарований» (Слово 56). В другом слове этот великий наставник христианского подвижничества уподобляет телесные подвиги, без подвига в очищении ума, ложес­нам бесплодным и сосцам иссохшим: «Они, — говорит святой, — не могут приблизиться к разуму Божию» (Слово 58).

Святой Исихий Иерусалимский: «Не имеющий молит­вы, чистой от помыслов, не имеет оружия для брани: говорю о молитве, в которой призыванием Христа по­ражается и опаляется супостат, ратующий тайно» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Невозможно очистить сердце и отогнать от него враждебных духов без частого призывания Иисуса Хри­ста» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Как невозможно проводить земную жизнь без пищи и пития: так невозможно без хранения ума и чи­стоты сердца, в чем заключается трезвение и что называется трезвением, достигнуть душе во что-либо духовное, или освободиться от мысленного греха, хотя бы кто страхом вечных мук и понуждал себя не согрешать» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Если точно хочешь постыдить стужающие тебе помыслы, безмолвствовать в душевном мире, сво­бодно трезвиться (бодрствовать) сердцем, то Иисусова молитва да соединится с дыханием твоим, — и увидишь это совершающимся по прошествии немногих дней». «Невозможно плавание кораблю без воды: и блюдение ума не возможет состояться без трезвения, соединен­ного со смирением и с непрерывающеюся молитвою Иисусовою» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Если имеешь желание о Господе не только представляться монахом и благим, и кротким, и постоянно соединенным с Богом, если имеешь жела­ние быть истинно таким монахом: всеусильно проходи добродетель внимания, которая состоит в хранении и блюдении ума, в совершении сердечного безмолвия, в блаженном состоянии души, чуждом мечтательности, что обретается не во многих (Св. Исихия Слово о трезвении, гл.115,159). Истинно и существен­но монах — тот, кто исправляет трезвение: и тот ис­тинно исправляет трезвение, кто в сердце — монах (уединенный)» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл.115,159). Такому учению святых отцов служит основанием, как зданию краеугольный камень, учение Самого Господа. Истиннии поклонницы — возвестил Гос­подь, поклонятся Отцу Духом и истиною: ибо Отец тако­вых ищет поклоняющихся Ему Дух есть Бог: и иже кланяет­ся Ему, Духом и Истиною достоин кланятися (Ин.4:23-24).

Помню: современные молодости моей некоторые благочестивые миряне, даже из дворян, проводившие очень простую жизнь, занимались Иисусовою молитвою. Этот драгоценный обычай ныне, при общем ос­лаблении христианства и монашества, почти утратил­ся. Моление именем Господа Иисуса Христа требует трезвенной, строго нравственной жизни, жизни странника, требует оставления пристрастий, а нам сделалались нужными рассеянность, обширное знакомство, удовлетворение нашим многочисленным прихотям, благодетели и благодетельницы. Иисус уклонися, народу сущу на месте (Ин.5:13).

Ученик. Последствием сказанного не будет ли за­ключение, что без упражнения молитвою Иисусовою не получается спасение?

Старец. Отцы не говорят этого. Напротив того, преподобный Нил Сорский, ссылаясь на священному­ченика Петра Дамаскина, утверждает, что многие, не достигши бесстрастия, сподобились получить отпуще­ние грехов и спасение (Устав Скитский, Слово 1). Святой Исихий, сказав, что без трезвения нет возможности избежать греха в мыс­лях, назвал блаженными и тех, которые воздерживают­ся от греха на деле. Он наименовал их насилующими Царство Небесное (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 110, сличи с гл. 109). Достижение же бесстрастия, ос­вящения или, что то же, христианского совершенства, без стяжания умной молитвы невозможно: в этом со­гласны все отцы. Цель монашеского жительства состо­ит не только в достижении спасения, но, по преиму­ществу, в достижении христианского совершенства. Цель эта предначертана Господом: аще хощеши совершен быти, сказал Господь, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене, взем крест (Мф.19:21; Мк.10:21). Отцы, сравни­вая подвиг молитвы именем Господа Иисуса с прочими иноческими подвигами, говорят следующее: «Хотя и имеются другие пути и роды жительства или, если хо­чешь так назвать, благие делания, руководствующие ко спасению и доставляющие его тем, которые занимают­ся ими; хотя имеются подвиги и упражнения, вводящие в состояние раба и наемника (как и Спасителем сказа­но: у Отца Моего обители многи суть (Ин.14:2): но путь умной молитвы есть путь царский, избранный. Он настолько возвышеннее и изящнее всех других подвигов, насколь­ко душа превосходнее тела: он возводит из земли и пеп­ла в усыновление Богу» [29].

Ученик. Направление современного монашества, при котором упражнение молитвою Иисусовою встре­чается очень редко, может ли послужить для меня из­винением и оправданием, если я не буду занимать­ся ею?

Старец. Долг остается долгом, и обязанность обя­занностью, хотя бы число неисполняющих еще более умножилось. Обет произносится всеми. Ни множество нарушителей обета, ни обычай нарушения не дают за­конности нарушению. Мало то стадо, которому Отец Небесный благоволил даровать царство (см.: Лк.12:32). Всегда тес­ный путь имеет мало путешественников, а широкий много (см.: Мф.7:14). В последние времена тесный путь оставится почти всеми, почти все пойдут по широкому. Из этого не следует, что широкий потеряет свойство вводить в пагубу, что тесный сделается излишним, ненужным для спасения. Желающий спастись непременно должен держаться тесного пути, положительно завещанного Спасителем.

Ученик. Почему называешь ты тесным путем упраж­нение молитвою Иисусовою?

Старец. Как же не тесный путь? Тесный путь, в точ­ном смысле слова! Желающий заняться успешно мо­литвою Иисусовою должен оградить себя, и извне, и внутри, поведением самым благоразумным, самым ос­торожным: падшее естество наше готово ежечасно из­менить нам, предать нас; падшие духи с особенным неистовством и коварством наветуют упражнение мо­литвою Иисусовою. Нередко из ничтожной, по-видимому, неосторожности, из небрежности и самонаде­янности непримеченных возникает важное послед­ствие, имеющее влияние на жизнь, на вечную участь подвижника, — и аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя... Подвижеся нога моя: милость Твоя, Господи, помогаше ми (Пс.93:1718). Основанием для упражнения молитвою Иисусовою служит поведение благоразумное и осторожное. Во-первых, должно устранить от себя изнеженность и на­слаждения плотские, во всех видах. Должно доволь­ствоваться пищею и сном постоянно умеренными, соразмерными с силами и здоровьем, чтоб пища и сон доставляли телу должное подкрепление, не производя непристойных движений, которые являются от излише­ства, не производя изнеможения, которое является от недостатка. Одежда, жилище и все вообще веществен­ные принадлежности должны быть скромные, в подра­жание Христу, в подражание апостолам Его, в исследо­вание духу их, в общение с духом их. Святые апостолы и истинные ученики их не приносили никаких жертв тщеславию и суетности, по обычаям мира, не входили ни в чем в общение с духом мира. Правильное, благо­датное действие молитвы Иисусовой может прозябнуть только из Духа Христова: прозябает и произрастает оно исключительно на одной этой почве. Зрение, слух и прочие чувства должны быть строго хранимы, чтоб чрез них, как чрез врата, не ворвались в душу супоста­ты. Уста и язык должны быть обузданы, как бы окованы молчанием: празднословие, многословие, особливо на­смешки, пересуды и злоречие суть злейшие враги молит­вы. От принятия братии в свою келью, от хождения в их кельи должно отказаться: должно пребывать терпе­ливо в своей келье, как в гробе, с мертвецом своим — со своею душою, истерзанною, убитою грехом — молить Господа Иисуса о помиловании. Из могилы — кельи — молитва восходит на небо: в той могиле, в которую скрывается тело по смерти, и в могиле адской, в кото­рую низвергается душа грешника, уже нет места для мо­литвы. В монастыре должно пребывать странником, не входя в дела монастыря по самочинию, не заводя ни с кем близкого знакомства, ограждаясь при трудах монастырских молчанием, посещая неупустительно храм Бо­жий, посещая в случаях нужды келью духовного отца, об­думывая всякий выход из своей кельи, выходя из нее только по указанию существенной надобности. От лю­бопытства и любознательности суетных должно отка­заться решительно, обратив все любопытство и все изыскания на исследование и изучение пути молитвен­ного. Нуждается этот путь в тщательнейшем исследова­нии и изучении: он — не только путь тесный, но и путь вводяй в живот (Мф.7:14); он — наука из наук, и художество из художеств. Так именуют его отцы [30].

Путь истинной молитвы соделывается несравнен­но теснее, когда подвижник вступит на него деятельно­стью внутреннего человека. Когда же он вступит в эти теснины и ощутит правильность, спасительность, не­обходимость такого положения; когда труд во внутрен­ней клети соделается вожделенным для него, тогда соделается вожделенною и теснота по наружному жительству, как служащая обителью и хранилищем внутренней деятельности. Вступивший умом в подвиг молитвы должен отречься и постоянно отрекаться как от всех помыслов и ощущений падшего естества, так и от всех помыслов и ощущений, приносимых падшими духами, сколько бы ни были благовидными те и дру­гие помыслы и ощущения: он должен идти постоянно тесным путем внимательнейшей молитвы, не уклоня­ясь ни налево, ни направо. Уклонением налево назы­ваю оставление молитвы умом для беседы с помыслами суетными и греховными; уклонением направо называю оставление молитвы умом для беседы с помыслами, по-видимому благими. Четырех родов помыслы и ощу­щения действуют на молящегося: одни прозябают из благодати Божией, насажденной в каждого православного христианина святым Крещением, другие предлагаются Ангелом хранителем, иные возникают из падшего естества, наконец, иные наносятся падшими духами. Первых двух видов помыслы, правильнее — вос­поминания и ощущения, — содействуют молитве, ожив­ляют ее, усиливают внимание и чувство покаяния, про­изводят умиление, плач сердца, слезы, обнажают пред взорами молящегося обширность греховности его и глубину падения человеческого, возвещают о не минуе­мой никем смерти, о безызвестности часа ее, о нелицеприятном и страшном суде Божием, о вечной муке, по лютости своей превышающей постижение челове­ческое. В помыслах и ощущениях падшего естества доб­ро смешано со злом, а в демонских зло часто прикры­вается добром, действуя, впрочем, иногда и открытым злом. Последних двух родов помыслы и ощущения дей­ствуют совокупно по причине связи и общения падших духов с падшим человеческим естеством, — и первым плодом действия их являются высокоумие, в молитве рассеянность. Демоны, принося мнимо духовные и вы­сокие разумения, отвлекают ими от молитвы, произво­дят тщеславную радость, услаждение, самодовольство, как бы от открытия таинственнейшего христианского учения. Вслед за демонскими богословием и филосо­фией вторгаются в душу помыслы и мечтания суетные и страстные, расхищают, уничтожают молитву, разрушают благое устроение души. По плодам различаются помыслы и ощущения истинно благие от помыслов и ощущений мнимо благих.

О, как справедливо называют отцы упражнение молитвою Иисусовою и тесным путем, и самоотверже­нием, и отречением от мира! [31] Эти достоинства при­надлежат всякой внимательной благоговейной молит­ве, по преимуществу же молитве Иисусовой, чуждой того разнообразия в форме и того многомыслия, кото­рые составляют принадлежность псалмопения и про­чих молитвословий (Лествица, Слово 28, гл.10).

Ученик. Из каких слов состоит молитва Иисусова?

Старец. Она состоит из следующих слов: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Неко­торые отцы [32] разделяют молитву, для новоначальных, на две половины и повелевают от утра, примерно, до обеда говорить: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, а после обеда: Сыне Божий, помилуй мя. Это — древнее предание. Но лучше приучиться, если то можно, к произношению цельной молитвы. Разделение допуще­но по снисхождению к немощи немощных и новона­чальных.

Ученик. Помянуто ли о Иисусовой молитве в Свя­щенном Писании?

Старец. О ней говорится в святом Евангелии. Не подумай, что она — установление человеческое: она — установление Божественное. Установил и заповедал священнейшую молитву Иисусову Сам Господь наш, Иисус Христос. После Тайной Вечери, на которой со­творено величайшее из таинств христианских — святая Евхаристия, Господь, в прощальной беседе с ученика­ми Своими, пред исшествием на страшные страдания и крестную смерть для искупления ими человечества погибшего, преподал возвышеннейшее учение и важ­нейшие, окончательные заповеди. Между этими заповедями Он даровал дозволение и заповедание молить­ся именем Его [33]. Аминь, аминь, глаголю вам, сказал Он апостолам, яко елико аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам (Ин.16:23). Еже аще что просите от Отца во имя Мое, то сотворю; да прославится Отец в Сыне. И аще чесо просите во имя Мое, Аз сотворю (Ин.16:13-14). Доселе не просисте ниче­соже во имя Мое: просите, и приимете, да радость ваша исполнена будет (Ин.16:24). Величие имени Господа Иисуса Хри­ста предвозвещено пророками. Указывая на имеющее совершиться искупление человеков Богочеловеком, Исаия вопиет: Се Бог Мой, Спас мой! Почерпите воду с веселием от источник спасения! И речеши в день он: хвалите Господа, воспойте имя Его: поминайте, яко вознесеся имя Его; хвалите имя Господне, яко высокая сотвори (12:2-4). Путь Гос­подень — суд: уповахом во имя Твое, и память, еяже желает душа наша (Ис.26:8). Согласно с Исаией предрекает Давид: Воз­радуемся о спасении Твоем, и во имя Господа Бога нашего возвеличимся. Имя Господа Бога нашего призовем (Пс.19:6,8). Блажени людие, ведущии воскликновение — усвоившие себе умную молитву — Господи, во свете лица Твоего пойдут, и о имени Твоем возрадуются весь день, и правдою Твоею вознесутся (Пс.83:16,17).

Ученик. В чем заключается сила молитвы Иисусовой?

Старец. В Божественном имени Богочеловека, Гос­пода и Бога нашего, Иисуса Христа, апостолы, как ви­дим из книги Деяний их и из Евангелия, совершали великие чудеса именем Господа Иисуса Христа: исцеля­ли недуги, неисцелимые средствами человеческими, воскрешали мертвых, повелевали бесам, изгоняли их из одержимых ими человеков. Однажды, вскоре после вознесения Господня на небо, когда все двенадцать апо­столов пребывали еще во Иерусалиме, два из них, Петр и Иоанн, пошли для молитвы в храм Иерусалим­ский. К вратам храма, называемым красными, ежеднев­но выносили хромого от рождения и полагали на по­мост: хромой не мог ни ходить, ни стоять. Повержен­ный у врат, страдалец просил у входивших в храм милостыню, которою, как видно, питался. Когда апос­толы приблизились к красным вратам, — хромой уст­ремил к ним взоры, ожидая получить подаяние. Тогда святой Петр сказал ему: сребра и злата несть у мене, но еже имам, сие ти даю: во имя Иисуса Христа, Назорея, воз­стани и ходи (Деян.3:6). Увечный исцелел мгновенно, взошел в храм с апостолами и громко прославлял Бога. Народ, пораженный удивлением, сбежался к апостолам. Мужие Исраильтяне! — сказал святой Петр собравшемуся наро­ду, — что чудитеся о сем? или на ны что взираете? яко своею ли силою или благочестием сотворихом его ходити? Бог Ав­раамов, и Исааков, и Иаковль, Бог отец наших, прослави отрока Своего, Иисуса... и о вере имени Его сего, его же види­те и знаете, утверди имя Его (Деян.3:12-16). Весть о чуде вскоре про­неслась до враждебного Господу Иисусу Синедриона (Синедрионом называлось верховное судилище иудеев). Встревожился Синедрион вестью, схватил апостолов, отдал под стражу, а на следующий день позвал их к суду пред полное собрание свое. Призван был и исцелен­ный хромец. Когда апостолы встали посреди сонмища богоубийц, недавно заклеймивших себя казнью Богоче­ловека, во имя и именем Которого теперь совершено поразительнейшее чудо пред множеством очевидцев-свидетелей, — дан был апостолам запрос: Коею силою, или коим именем сотвористе вы сие? Петр, исполнившись Святаго Духа, отвечал словами Святаго Духа, которые заключались следующими: Разумно буди всем вам и всем людем Исраилевым, яко во имя Иисуса Христа, Назорея, Его же вы распясте, Его же Бог воскреси от мертвых, о Сем сей стоит пред вами здрав: несть бо иного имене под небесем, даннаго в человецех, о нем же подобает спастися нам (Деян.4:10,12). За­печатлелись молчанием уста врагов Божиих пред не­преоборимою силою глаголов небесной истины; не нашлось многочисленное сонмище мудрых и сильных, что сказать и чем возразить на свидетельство Святаго Духа, возвещенное двумя некнижными рыбарями, запе­чатленное небесною печатью — Божиим чудом. Синед­рион прибегает к своей власти, к насилию. Несмотря на явное чудо, несмотря на свидетельство, данное истине Самим Богом, Синедрион запрещает настрого апостолам учить о имени Иисуса, даже произносить это имя. Но апостолы отвечали дерзновенно: аще пра­ведно есть пред Богом, вас послушати паче Бога, судите: не можем бо мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян.4:19,20). Си­недрион опять не находит возражения, опять прибега­ет исключительно к своей власти, повторяет строгое воспрещение. Он отпустил апостолов, ничего не сделав им, хотя и желал излить на них исступленную зло­бу: чудом всенародным связывались и настроение его и действие. Петр и Иоанн, возвратившись к своим, передали им угрозы и воспрещение верховного суди­лища. Тогда двенадцать апостолов и все члены ново­рожденной Иерусалимской Церкви пролили единодуш­но пламенную молитву к Богу: молитву противопо­ставили они силе и ненависти миродержителей — че­ловеков и демонов. Молитва эта заключалась следую­щим прошением: Господи! призри на прещения их, и даждь рабом Твоим со всяким дерзновением глаголами слово Твое, внегда руку Твою прострети Ти во исцеления, и знамением и чудесем бывати именем святым отрока Твоего Иисуса (Деян.3:6).

Ученик. Некоторые утверждают, что от упражнения Иисусовою молитвою всегда или почти всегда последу­ет прелесть, и очень запрещают заниматься этой мо­литвою.

Старец. В усвоении себе такой мысли и в таком запрещении заключается страшное богохульство, за­ключается достойная сожаления прелесть. Господь наш Иисус Христос есть единственный источник нашего спасения, единственное средство нашего спасения; че­ловеческое имя Его заимствовало от Божества Его не­ограниченную, всесвятую силу спасать нас: как же эта сила, действующая во спасение, эта единственная сила, дарующая спасение, может извратиться и дей­ствовать в погибель? Это — чуждо смысла! Это — неле­пость горестная, богохульная, душепагубная! Усвоив­шие себе такой образ мыслей точно находятся в бесов­ской прелести, обмануты лжеименным разумом, исшедшим из сатаны. Сатана восстал коварно против всесвятого и великолепного имени Господа нашего Иисуса Христа, употребляет в свое орудие слепоту и неведение человеческие, оклеветал имя, еже паче всякаго имени. О имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних (Флп.2:9,10). Запрещающим молиться молитвою Иисусовою можно отвечать словами апосто­лов Петра и Иоанна на подобное запрещение, сделан­ное Иудейским Синедрионом: праведно ли есть пред Бо­гом, вас послушати паче, неже Бога, судите. Господь Иисус заповедал молиться всесвятым именем Своим; Он дал нам бесценный дар: какое значение может иметь уче­ние человеческое, противоречащее учению Бога, вос­прещение человеческое, усиливающееся устранить и разрушить повеление Божие, отъять дар бесценный? Опасно, очень опасно проповедовать учение, против­ное тому учению, которое проповедано Евангелием. Такое начинание есть произвольное отлучение себя от благодати Божией, по свидетельству апостола (см.: Гал.1:8).

Ученик. Но старцы, которых мнение приведено мною, пользуются особенной известностью, признают­ся многими за опытнейших наставников в духовной жизни.

Старец. Апостол заповедал — правильнее — запове­дал устами апостола Святый Дух отвергать всякое уче­ние, несогласное с учением, которое благовествовали апостолы, — отвергать и тогда, когда бы Ангел с небесе благовестил это несогласное учение [34]. Так выразилось Священное Писание не потому, чтоб кто-либо из свя­тых Ангелов покусился противоречить учению Христо­ву, но потому, что учение Христово, учение Божие, проповеданное апостолами, вполне достоверно, впол­не свято, не подлежит никаким изменениям, как бы ни представлялись эти изменения основательными недостаточному, превратному знанию и плотскому мудрова­нию. Учение Христово, будучи превыше суда и челове­ков и Ангелов, принимается одною смиренною верою и само служит тем камнем, которым испытуются все прочие учения. Мнение общества человеков о наставнике монашества не имеет никакого значения, если учение этого наставника противоречит Священному Писанию и пи­санию святых отцов, если оно содержит в себе бого­хульство. Монашество — наука из наук: надо знать ее, чтоб верно оценивать преподающего ее. Сказал препо­добный Макарий Великий: «Многие, представляющие­ся по наружности праведными, слывут истинными хри­стианами, но одним художникам, и из них, основатель­но знающим художество, свойственно узнавать, точно ли эти праведники имеют знание и образ Царя или же может быть вычеканено и напечатлено на них поддель­но знамение неблагонамеренными людьми? Одобрят ли или отвергнут их искусные художники? Если же не най­дется искусных художников, то некому и исследовать злохитрых делателей, потому что и они облечены в на­ружность монашествующих и христиан» (Беседа 38, гл.1). Блаженный Феофилакт Болгарский, объясняя слова Архангела Гав­риила о Иоанне, Предтече Господнем, что он будет ве­лий пред Господом (см.: Лк.1:15), говорит: «Ангел обещает, что Иоанн будет велик, но пред Господом: потому что мно­гие называются великими пред человеками, не пред Богом, а они — лицемеры». Если порочная жизнь и зло­намеренность, прикрытые лицемерством, не узнаются миром, принимаются им за добродетель: тем непости­жимее для него знание недостаточное, знание поверх­ностное, знание превратное. Мир высоко ценит теле­сные подвиги и лишения, не разбирая того, правильно ли, полезно ли употребляются они или погрешительно и в тяжкий душевный вред; мир особенно уважает то, что действует удачно на телесные чувства, что соответ­ствует понятиям мира о добродетели и о монашестве; мир любит то, что льстит и угождает ему; мир любит свое, сказал Спаситель (см.: Ин.15:18-25). Скорее ненависть мира, зло­речие мира, гонение им могут быть признаками истинного раба Божия: и это засвидетельствовано Спасите­лем (см.: Ин.15:18-25). Святые отцы завещавают избирать наставника непрелестного, непрелестность которого должна позна­ваться по согласию учения и жительства его с Священ­ным Писанием и с учением духоносных отцов [35]. Они предостерегают от учителей неискусных, чтоб не зара­зиться их лжеучением [36]. Они повелевают сличать учение учителей с учением Священного Писания и святых от­цов, согласное принимать, несогласное отвергать (преп. Симеона Нового Богослова, гл. 33). Они утверждают, что не имеющие очищенного душевного ока и не могущие познавать древа по плоду, признают учи­тельными и духовными тщеславных, пустых и лицеме­ров, а на истинных святых не обращают никакого вни­мания, находя их не знающими ничего, когда они мол­чат, — гордыми и жестокими, когда говорят [37]. Рассмотри все Священное Писание: увидишь, что в нем повсюду воз­величено и прославлено имя Господне, превознесена сила его, спасительная для человеков. Рассмотри писа­ния отцов: увидишь, что все они, без исключения, сове­туют и заповедуют упражнение молитвою Иисусовою, называют ее оружием, которого нет крепче ни на небе, ни на земле [38], называют ее Богоданным, неотъемлемым наследием, одним из окончательных и высших завеща­ний Богочеловека, утешением любвеобильным и слад­чайшим, залогом достоверным [39]. Наконец обратись к законоположению Православной Восточной Церкви: увидишь, что она для всех неграмотных чад своих, и монахов, и мирян, установила заменять псалмопение и молитвословие на келейном правиле молитвою Иисусо­вою (Псалтирь с восследованием). Что же значит пред единогласным свидетель­ством Священного Писания и всех святых отцов, пред законоположением Вселенской Церкви о молитве Иисусовой противоречащее учение некоторых слеп­цов, прославленных и прославляемых подобными им слепцами. Молдавский старец, схимонах Василий, живший в конце прошедшего столетия, изложил учение о молит­ве Иисусовой с особенной удовлетворительностью в замечаниях к сочинениям преподобных Григория Си­наита, Исихия Иерусалимского и Филофея Синайско­го. Схимонах назвал замечания свои предисловиями или предпутиями. Название очень верное! Чтение за­мечаний подготовляет к чтению упомянутых отцов, ко­торых сочинения относятся наиболее к монахам уже значительно преуспевшим. Замечания изданы Оптиной пустынью вместе с писаниями Паисия Нямецкого, ко­торого Василий был наставником, сподвижником и другом [40]. В предисловии на книгу преподобного Григория Синаита старец Василий говорит: «Некоторые, незнакомые опытно с умным деланием и мнящие о себе, что имеют дар рассуждения, оправдывают себя или, лучше сказать, отклоняют от обучения сему свя­щенному деланию тремя предлогами или изветами: во-первых, отсылая это делание к святым и бесстрастным мужам, думая, что оно принадлежит им, а не и страст­ным; во-вторых, представляя совершенное оскудение наставников и учителей такому жительству и пути; в-третьих, последующую этому деланию прелесть. Из этих предлогов или изветов первый — непотребен и несправедлив: потому что первая степень преуспеяния новоначальных монахов состоит в умалении страстей трезвением ума и блюдением сердца, то есть умною молитвою, подобающею деятельным. Второй — безрас­суден и неоснователен: потому что за недостатком наставника и учителя, Писание — нам учитель. Третий заключает в себе самообольщение: приводящие его, чи­тая писания о прелести, этим же писанием запинают себя, криво объясняя его. Вместо того, чтоб из писа­ния познавать прелесть и предостережение от нее, они превращают это писание и представляют его в основание к уклонению от умного делания. Если же ты страшишься этого делания и обучения ему от одного благоговения и простоты сердца, то и я, на этом осно­вании, страшусь, а не на основании пустых басен, по которым волка бояться, так в лес не ходить. И Бога долж­но бояться, но не убегать и не удаляться от Него по причине этого страха». Далее схимонах объясняет раз­личие между молитвою, совершаемою умом при сочув­ствии сердца и приличествующею всем благочестивым инокам и христианам, от молитвы благодатной, совер­шаемой умом в сердце или из сердца и составляющей достояние иноков преуспевших. Получившим и усвоив­шим себе несчастное предубеждение против молитвы Иисусовой, нисколько не знакомым с нею из правиль­ного и долговременного упражнения ею, было бы го­раздо благоразумнее, гораздо безопаснее воздержи­ваться от суждения о ней, сознавать свое решительное неведение этого священнейшего подвига, нежели при­нимать на себя обязанность проповеди против упраж­нения молитвою Иисусовою: провозглашать, что эта всесвятая молитва служит причиною бесовской преле­сти и душепогибели. В предостережение им нахожу необходимым сказать, что хуление молитвы именем Иисуса, приписание зловредного действия этому име­ни равновесны той хуле, которую произносили Фари­сеи на чудеса, совершаемые Господом (см.: Мф.12:31,34,36). Неведение может быть извинено на суде Божием гораздо удобнее, нежели упорное предубеждение и основанные на нем возгласы и действия. Будем помнить, что на суде Божи­ем мы должны дать отчет за каждое праздное слово (см. Мф.12:31,34,36); тем страшнее отчет за слово и слова хульные на ос­новной догмат Христианской веры. Учение о Божес­кой силе имени Иисусова имеет полное достоинство основного догмата и принадлежит к всесвятому числу и составу этих догматов. Невежественное богохульное умствование против молитвы Иисусовой имеет характер умствования еретического.

Ученик. Однако святые отцы очень остерегают за­нимающегося молитвою Иисусовою от прелести.

Старец. Да, предостерегают. Они предостерегают от прелести и находящегося в послушании, и безмолв­ника, и постника — словом сказать, всякого, упражня­ющегося какою бы то ни было добродетелью. Источ­ник прелести, как и всякого зла — диавол, а не какая-нибудь добродетель. «Со всей осмотрительностью должно наблюдать, — говорит святой Макарий Вели­кий, — устрояемые врагом (диаволом) со всех сторон козни, обманы и злоковарные действия. Как Святый Дух чрез Павла всем служит для всех (см.: 1Кор.11:14): так и лукавый дух старается злобно быть всем для всех, чтоб всех низвести в погибель. С молящимися притворяется и он молящимся, чтоб по поводу молитвы ввести в высоко­умие; с постящимися постится, чтоб обольстить их са­момнением и привести в умоисступление; со сведущи­ми Священное Писание и он устремляется в исследо­вание Писания, ища, по-видимому, знания, в сущности же стараясь привести их к превратному разумению Писания; с удостоившимися осияния светом, представ­ляется и он имеющим этот дар, как говорит Павел: са­тана преобразуется в ангела светла (2Кор.11:14), чтоб, прельстив привидением как бы света, привлечь к себе. Просто сказать: он принимает на себя для всех всякие виды, чтоб действием, подобным действию добра, порабо­тить себе подвижника и, прикрывая себя благовидно­стью, низвергнуть его в погибель» (см.: Слово 7, гл.9). Мне случалось видеть старцев, занимавшихся исключительно усилен­ным телесным подвигом и пришедших от него в вели­чайшее самомнение, величайшее самообольщение. Ду­шевные страсти их — гнев, гордость, лукавство, непо­корство — получили необыкновенное развитие.

Самость и самочиние преобладали в них окончатель­но. Они с решительностью и ожесточением отвергали все душеспасительнейшие советы и предостережения духовников, настоятелей, даже святителей: они, попи­рая правила не только смирения, но и скромности, самого приличия, не останавливались выражать пре­небрежение к этим лицам самым наглым образом.

Некоторый египетский инок, в начале IV века, сде­лался жертвою ужаснейшей бесовской прелести. Пер­воначально он впал в высокоумие, потом, по причине высокоумия, поступил под особенное влияние лукавого духа. Диавол, основываясь на произвольном высоко­умии инока, озаботился развить в нем этот недуг, чтоб при посредстве созревшего и окрепшего высокоумия окончательно подчинить себе инока, вовлечь его в ду­шепогибель. Вспомоществуемый демоном инок достиг столь бедственного преуспеяния, что становился босы­ми ногами на раскаленные угли и, стоя на них, прочи­тывал всю молитву Господню Отче наш. Разумеется, люди, не имевшие духовного рассуждения, видели в этом действии чудо Божие, необыкновенную святость инока, силу молитвы Господней и прославляли инока похвалами, развивая в нем гордость и способствуя ему губить себя. Ни чуда Божия, ни святости инока тут не было: сила молитвы Господней тут не действовала: тут действовал сатана, основываясь на самообольщении человека, на ложно направленном произволении его; тут действовала бесовская прелесть. Спросишь: какое же значение имела в бесовском действии молитва Гос­подня? Ведь прельщенный читал ее и приписывал дей­ствию ее совершавшееся чудо. Очевидно: молитва Гос­подня не принимала тут никакого участия: прельщен­ный, по собственному произволению, по собственному самообольщению и по обольщению демонскому упот­ребил против себя духовный меч, данный человекам во спасение. Заблуждение и самообольщение еретиков всегда прикрывались злоупотреблением слова Божия, прикрывались с утонченным лукавством: и в повеству­емом событии заблуждение человеческое и бесовская прелесть, с тою же целью, прикрывались коварно мо­литвою Господнею. Несчастный инок полагал, что он стоит на раскаленных углях босыми ногами по дей­ствию молитвы Господней, за чистоту и высоту своей подвижнической жизни, а он стоял на них по действию бесовскому. Точно таким образом самообольщение и бесовская прелесть прикрываются иногда как бы дей­ствием молитвы Иисусовой, а неведение приписывает действию этой святейшей молитвы то, что должно приписывать совокупному действию сатаны и челове­ка, человека, предавшегося руководству сатаны. Упомя­нутый египетский инок перешел от мнимой святости к необузданному сладострастию, потом к совершенному умоисступлению и, кинувшись в разжженную печь об­щественной бани, сгорел. Вероятно: или объяло его отчаяние, или представилось ему в печи какое-либо об­манчивое привидение (Четьи-Минеи. Житие преп. Пахомия Великого, 15 мая).

Ученик. Что в человеке, какое условие в нем самом делает его способным к прелести?

Старец. Преподобный Григорий Синаит говорит: «Вообще одна причина прелести — гордость» (Глава 131. Добротолюбие, ч. 1). В гор­дости человеческой, которая есть самообольщение, диавол находит для себя удобное пристанище и присо­единяет свое обольщение к самообольщению челове­ческому. Всякий человек более или менее склонен к прелести: потому что самая чистая природа человеческая имеет в себе нечто горделивое (преп. Макарий Великий, Беседа 7, гл.4).

Основательны предостережения отцов! Должно быть очень осмотрительным, должно очень охранять себя от самообольщения и прелести. В наше время, при совершенном оскудении боговдохновенных наставников, нужна особенная осторожность, особенная бди­тельность над собою. Они нужны при всех иноческих подвигах: наиболее нужны при молитвенном подвиге, который из всех подвигов — возвышеннейший, душеспасительнейший, наиболее наветуемый врагами (преп. Макарий Великий, Слово 3, гл.2). Со страхом жительствуйте (Пет.1:17), завещавает апостол. В упраж­нении молитвою Иисусовою есть свое начало, своя постепенность, свой конец бесконечный. Необходимо начинать упражнение с начала, а не с середины и не с конца. Святейший Каллист, патриарх Константино­польский, живописуя духовные плоды этой молитвы, говорит: «Никто из не наученных тайнам или из тре­бующих млека, услыша высокое учение о благодатном действии молитвы, да не осмелится прикоснуться к нему. Возбранена такая несвоевременная попытка. По­кусившихся на нее и взыскавших преждевременно того, что приходит в свое время, усиливающихся взой­ти в пристанище бесстрастия в не соответствующем ему устроении отцы признают не иначе, как находящимися в умопомешательстве. Невозможно читать книг тому, кто не выучился грамоте» (Главы о молитве, гл. 8. Добротолюбие, ч. 2).

Ученик. Что значит начинать упражнение молитвою Иисусовою с средины и конца и что значит начинать это упражнение с начала?

Старец. Начинают с средины те новоначальные, которые, прочитав в отеческих писаниях наставление для упражнения в молитве Иисусовой, данное отцами безмолвникам, то есть монахам, уже весьма преуспев­шим в монашеском подвиге, необдуманно принимают это наставление в руководство своей деятельности. На­чинают с средины те, которые без всякого предвари­тельного приготовления усиливаются взойти умом в сер­дечный храм и оттуда воссылать молитву. С конца начи­нают те, которые ищут немедленно раскрыть в себе благодатную сладость молитвы и прочие благодатные действия ее. Должно начинать с начала, то есть совершать молитву со вниманием и благоговением, с целью покаяния, заботясь единственно о том, чтоб эти три качества постоянно соприсутствовали молитве. Так и святой Иоанн Лествичник, этот великий делатель сер­дечной благодатной молитвы, предписывает находя­щимся в послушании молитву внимательную, а созрев­шим для безмолвия молитву сердечную. Для первых он признает невозможною молитву, чуждую рассеянности, а от вторых требует такой молитвы [41]. В обществе чело­веческом должно молиться одним умом, а наедине — и умом, и устами, несколько вслух себе одному [42]. Особен­ное попечение, попечение самое тщательное должно быть принято о благоустроении нравственности сооб­разно учению Евангелия. Опыт не замедляет открыть уму молящегося теснейшую связь между заповедями Евангелия и молитвою Иисусовою. Эти заповеди служат для этой молитвы тем, чем служит елей для горящего светильника; без елея светильник не может быть возжен; при оскудении елея не может гореть: он гаснет, разливая вокруг себя дым зловонный. Образуется нрав­ственность по учению Евангелия очень удобно при прохождении монастырских послушаний, когда послушания проходятся в том разуме, в каком заповедано проходить их святыми отцами. Истинное послушание служит основанием, законной дверью для истинного безмол­вия [43]. Истинное безмолвие состоит в усвоившейся сер­дцу Иисусовой молитве, — и некоторые из святых отцов совершили великий подвиг сердечного безмолвия и зат­вора, окруженный молвою человеческою [44]. Единствен­но на нравственности, приведенной в благоустройство евангельскими заповедями, единственно на этом твер­дом камне евангельском, может быть воздвигнут вели­чественный, священный, невещественный храм бого­угодной молитвы. Тщетен труд зиждущего на песце: на нравственности легкой,  колеблющейся (см.: Мф.7:26).  Нравствен­ность, приведенную в стройный, благолеплый порядок, скрепленную навыком в исполнении евангельских запо­ведей, можно уподобить несокрушимому серебряному или золотому сосуду, который один только способен до­стойно принять и благонадежно сохранить в себе бес­ценное, духовное миро: молитву.

Святой Симеон Новый Богослов, рассуждая о слу­чающейся безуспешности молитвенного подвига и о плевелах прелести, возникающих из него, приписыва­ет причину и безуспешности, и прелести несохране­нию правильности и постепенности в подвиге. «Хотя­щие взойти, — говорит Богослов, — на высоты молит­венного преуспеяния, да не начинают идти сверху вниз, но да восходят снизу вверх, сперва на первую ступень лестницы, потом на вторую, далее на третью, наконец, на четвертую. Таким образом, всякий может восстать от земли и взойти на небо. Во-первых, он дол­жен подвизаться, чтоб укротить и умалить страсти. Во-вторых, он должен упражняться в псалмопении, то есть в молитве устной: когда умалятся страсти, тогда молит­ва, естественно доставляя веселие и радость языку, вменяется благоугодною Богу. В-третьих, он должен за­ниматься умною молитвою. Здесь разумеется молитва, совершаемая умом в сердце: молитву внимательную новоначальных, при сочувствии сердца, отцы редко удостаивают наименования умной молитвы, причисляя ее более к устной. В-четвертых, он должен восходить к видению. Первое составляет принадлежность новона­чальных; второе — возрастающих в преуспеяние; тре­тье — достигших крайнего преуспеяния; четвертое — совершенных». Далее Богослов говорит, что и подви­зающиеся о умалении страстей должны приобучаться к хранению сердца и к внимательной молитве Иисусо­вой, соответствующей их устроению [45]. В общежитиях Пахомия Великого, произведших возвышеннейших де­лателей умной молитвы, каждого вновь вступившего в монастырь, во-первых, занимали телесными трудами, под руководством старца, в течение трех лет. Телесны­ми трудами, частыми наставлениями старца, ежеднев­ной исповедью внешней и внутренней деятельности, отсечением воли обуздывались страсти могущественно и быстро, доставлялась уму и сердцу значительная чисто­та. При упражнении в трудах преподавалось новоначаль­ному соответствующее устроению его делание молитвы. По истечении трех лет требовалось от новоначальных изучение наизусть всего Евангелия и Псалтири, а от способных и всего Священного Писания, что необыкно­венно развивает устную внимательную молитву. Уже после этого начиналось тайноучение умной молитве: объяснялось оно обильно и Новым, и Ветхим Завета­ми [46]. Таким образом, монахи вводились в правильное понимание умной молитвы и в правильное упражнение ею. От прочности основания и от правильности в упражнении — дивным было преуспеяние [47].

Ученик. Имеется ли какое верное средство к предох­ранению себя от прелести вообще, при всех подвигах монашеских, и в частности при упражнении молитвою Ииусовою?

Старец. Как гордость есть вообще причина прелес­ти, так смирение — добродетель, прямо противополож­ная гордости — служит верным предостережением и предохранением от прелести. Святой Иоанн Лествич­ник назвал смирение погублением страстей (Лествица, заглавие 25-го Слова). Очевидно что в том, в ком не действуют страсти, в ком обузданы страсти, не может действовать и прелесть: потому что прелесть есть страстное или пристрастное уклонение души ко лжи на основании гордости.

При упражнении же молитвою Иисусовою и вооб­ще молитвою вполне и со всею верностью предохраняет вид смирения, называемый плачем. Плач есть сер­дечное чувство покаяния, спасительной печали о гре­ховности и разнообразной, многочисленной немощи человека. Плач есть дух сокрушен, сердце сокрушенно и сми­ренно, которое Бог не уничижит (Пс.50:19), то есть не предаст во власть и поругание демонам, как предается им сердце гордое, исполненное самомнения, самонадеянности, тщеславия. Плач есть та единственная жертва, которую Бог принимает от падшего человеческого духа, до обновления человеческого духа Святым Божиим Духом. Да будет наша молитва проникнута чувством покаяния, да совокупится она с плачем, — и прелесть никогда не воздействует в нас. Святой Григорий Синаит, в послед­ней статье своего сочинения (Добротолюбие, ч.1), в которой изложены им для подвижников молитвы предостережения от ду­шепагубной прелести, говорит: «Не малый труд — дос­тигнуть точно истины и соделаться чистым от всего, сопротивного благодати: потому что обычно диаволу показывать, особливо пред новоначальными, свою пре­лесть в образе истины, давая лукавому вид духовного. По этой причине подвизающийся в безмолвии достичь чистой молитвы должен шествовать мысленным путем молитвы со многим трепетом и плачем, с испрошени­ем наставления у искусных, всегда плакать о своих гре­хах, печалясь и боясь, как бы не подвергнуться муке или не отпасть от Бога, не отлучиться от Него в этом или будущем веке. Если диавол увидит, что подвижник живет плачевно, то не пребывает при нем, не терпя смирения, происходящего от плача... Великое оружие иметь при молитве и плач. Непрелестная молитва со­стоит в теплоте с молитвою Иисусовою, которая (молитва Иисусова) и влагает огнь в землю сердца наше­го, в теплоте, попаляющей страсти, как терние, произ­водящей в душе веселие и тихость. Теплота эта не приходит с правой или с левой стороны и не сверху, но прозябает в самом сердце, как источник воды от Животворящего Духа [48]. Возлюби ее единую найти и стяжать в сердце, соблюдая твой ум присно-немечтатель­ным, чуждым разумений и помышлений, и не бойся. Сказавший: Дерзайте Аз есмь, не бойтеся (Мф.14:27), Он — с нами. Он — Тот, Кого мы ищем. Он всегда защитит нас, — и мы не должны бояться или воздыхать, призывая Бога. Если некоторые и совратились, подвергшись умопов­реждению; то знай, что они подверглись этому от само­чиния и высокомудрия». Ныне, по причине совершен­ного оскудения духоносных наставников, подвижник молитвы вынужден исключительно руководствоваться Священным Писанием и писаниями отцов (преп. Нил Сорский, предисловие к преданию). Это гораз­до труднее. Новая причина для сугубого плача!

Отдел II
О прелести

Ученик. Дай точное и подробное понятие о прелес­ти. Что такое — прелесть?

Старец. Прелесть есть повреждение естества чело­веческого ложью. Прелесть есть состояние всех чело-веков, без исключения, произведенное падением пра­отцев наших. Все мы — в прелести [49]. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Исти­на есть Господь наш Иисус Христос (см.: Ин.8:32-14, 6). Усвоимся этой Истине верою в Нее; возопием молитвою к этой Исти­не, — и Она извлечет нас из пропасти самообольщения и обольщения демонами. Горестно — состояние наше! Оно — темница, из которой мы молим извести нашу душу, исповедатися имени Господню (Пс.141:8). Оно — та мрачная земля, в которую низвергнута жизнь наша позавидовавшим нам и погнавшим нас врагом (см.: Пс.142:3). Оно — плотское мудрование (см.: Рим.8:6) и лжеименный разум (см.: 1Тим.6:20), кото­рыми заражен весь мир, не признающий своей болез­ни, провозглашающий ее цветущим здравием. Оно — плоть и кровь, которые Царствия Божия наследити не могут (1Кор.15:50). Оно — вечная смерть, врачуемая и уничтожае­мая Господом Иисусом, Который есть воскрешение и жи­вот (Ин.11:25). Таково наше состояние. Зрение его — новый повод к плачу. С плачем возопием ко Господу Иисусу, чтоб Он вывел нас из темницы, извлек из пропастей земных, исторг из челюстей смерти. «Господь наш Иисус Христос, — говорит преподобный Симеон Но­вый Богослов, — потому и сошел к нам, что восхотел изъять нас из плена и из злейшей прелести» (начало 3-го Слова).

Ученик. Это объяснение не довольно доступно для моих понятий: нуждаюсь в объяснении более простом, более близком к моему уразумению.

Старец. В средство погубления человеческого рода употреблена была падшим ангелом ложь (Быт.3:13). По этой причине Господь назвал диавола ложью, отцем лжи и че­ловекоубийцею искони (Ин.8:44). Понятия о лжи Господь тесно соединил с понятием о человекоубийстве: потому что последнее есть непременное последствие первой. Сло­вом «искони» указывается на то, что ложь с самого на­чала послужила для диавола орудием к человекоубий­ству и постоянно служит ему орудием к человекоубий­ству, к погублению человеков. Начало зол — ложная мысль! Источник самообольщения и бесовской преле­сти — ложная мысль! Причина разнообразного вреда и погибели — ложная мысль! При посредстве лжи диа­вол поразил вечною смертью человечество в самом корне его, в праотцах. Наши праотцы прельстились, то есть признали истиною ложь и, приняв ложь под личиною истины, повредили себя неисцельно смерто­носным грехом, что засвидетельствовала и праматерь наша. Змий прельсти мя — сказала она — и ядох (Быт.3:13). С того времени естество наше, зараженное ядом зла, стремит­ся произвольно и невольно ко злу, представляющемуся доб­ром и наслаждением искаженной воле, извращенному разуму, извращенному сердечному чувству. Произволь­но: потому что в нас еще есть остаток свободы в из­брании добра и зла. Невольно: потому что этот оста­ток свободы не действует как полная свобода; он дей­ствует под неотъемлемым влиянием повреждения грехом. Мы родимся такими; мы не можем не быть такими: и потому все мы, без всякого исключения, на­ходимся в состоянии самообольщения и бесовской прелести. Из этого воззрения на состояние человеков в отношении к добру и злу, на состояние, которое по необходимости принадлежит каждому человеку, выте­кает следующее определение прелести, объясняющее ее со всею удовлетворительностью: прелесть есть усвое­ние человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть дей­ствует первоначально на образ мыслей; будучи приня­та и извратив образ мыслей, она немедленно сообща­ется сердцу, извращает сердечные ощущения; овладев сущностью человека, она разливается на всю деятель­ность его, отравляет самое тело, как неразрывно свя­занное Творцом с душою. Состояние прелести есть со­стояние погибели или вечной смерти.

Со времени падения человека диавол получил к нему постоянно свободный доступ [50]. Диавол имеет право на этот доступ: его власти, повиновением ему, человек подчинил себя произвольно, отвергнув пови­новение Богу. Бог искупил человека. Искупленному человеку предоставлена свобода повиноваться или Богу, или диаволу, а чтоб свобода эта вынаружилась непри­нужденно, оставлен диаволу доступ к человеку. Очень естественно, что диавол употребляет все усилия удер­жать человека в прежнем отношении к себе или даже привести в большее порабощение. Для этого он упот­ребляет прежнее и всегдашнее свое оружие — ложь. Он старается обольстить и обмануть нас, опираясь на наше состояние самообольщения; наши страсти — эти болезненные влечения — он приводит в движение; пагубные требования их облачает в благовидность, уси­ливается склонить нас к удовлетворению страстям. Верный Слову Божию не дозволяет себе этого удовлет­ворения, обуздывает страсти, отражает нападения вра­га (см.: Иак.4:7): действуя под руководством Евангелия против соб­ственного самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожая мало-помалу влияние на себя падших духов, он мало-помалу выходит из состояния прелести в об­ласть истины и свободы (см.: Ин.8:32), полнота которых доставля­ется осенением Божественной благодати. Не верный учению Христову, последующий своей воле и разуму подчиняется врагу и из состояния самообольщения пе­реходит к состоянию бесовской прелести, теряет оста­ток своей свободы, вступает в полное подчинение диа­волу. Состояние людей в бесовской прелести бывает очень разнообразно, соответствуя той страсти, кото­рою человек обольщен и порабощен, соответствуя той степени, в которой человек порабощен страсти. Но все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть чрез разви­тие собственного самообольщения вступившие в обще­ние с диаволом и в порабощение ему, — находятся в прелести, суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти; жизни в темницах ада.

Ученик. Исчисли виды бесовской прелести, проис­ходящей от неправильного упражнения молитвою.

Старец. Все виды бесовской прелести, которым подвергается подвижник молитвы, возникают из того, что в основание молитвы не положено покаяние, что покаяние не сделалось источником, душою, целью молитвы. «Если кто, — говорит преподобный Григорий Синаит в вышеприведенной статье, — с самонадеянно­стью, основанной на самомнении [51], мечтает достиг­нуть в высокие молитвенные состояния и стяжал ревность не истинную, а сатанинскую, того диавол удоб­но опутывает своими сетями, как своего служителя». Всякий, усиливающийся взойти на брак Сына Божия не в чистых и светлых одеждах, устраиваемых покая­нием, а прямо в своем рубище, в состоянии ветхости, греховности и самообольщения, извергается вон, во тму кромешную: в бесовскую прелесть. Совещаю тебе, говорит Спаситель призванному к таинственному жре­честву, купити от Мене злато разженно огнем, да обога­тишися, и одеяние бело, да облечешися, и да не явится срамо­та наготы твоея: и коллурием слез помажи чувственные очи твои и очи ума, да видиши. Аз, ихже аще люблю, обли­чаю и наказую. Ревнуй убо, и покайся (Апок.3:18,19). Покаяние и се, из чего оно составляется, как то: сокрушение или болез­нование духа, плач сердца, слезы, самоосуждение, па­мятование и предощущение смерти, суда Божия и веч­ных мук, ощущение присутствия Божия, страх Божий, суть дары Божии, дары великой цены, дары первона­чальные и основные, залоги даров высших и вечных. Без предварительного получения их подаяние последу­ющих даров — невозможно. «Как бы ни возвышенны были наши подвиги, — сказал святой Иоанн Лествич­ник, — но если мы не стяжали болезнующего сердца, то эти подвиги и ложны, и тщетны» (Лествица, Слово 7). Покаяние, со­крушение духа, плач суть признаки, суть свидетельство правильности молитвенного подвига; отсутствие их — признак уклонения в ложное направление, признак самообольщения, прелести или бесплодия. То или дру­гое, то есть прелесть или бесплодие, составляют не­избежное последствие неправильного упражнения молитвою, а неправильное упражнение молитвою не­разлучно с самообольщением.

Самый опасный неправильный образ молитвы за­ключается в том, когда молящийся сочиняет силою во­ображения своего мечты или картины, заимствуя их, по-видимому, из Священного Писания, в сущности же из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения, — этими картинами льстит своему самомнению, своему тщесла­вию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностью нашей падшей природы, извращенной падением приро­ды, не существует на самом деле, — есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель, с первого шагу на пути мо­литвенном, исходит из области истины, вступает в об­ласть лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны. Святой Симеон Новый Богослов опи­сывает молитву мечтателя и плоды ее так: «Он возводит к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем — по­добно Клопштоку и Мильтону — Божественные совещания, небесные блага, чины святых Ангелов, селения свя­тых, короче, собирает в воображении своем все, что слышал в Божественном Писании, рассматривает это во время молитвы, взирает на небо, всем этим возбуж­дает душу свою к Божественному желанию и любви, иногда проливает слезы и плачет. Таким образом, мало-помалу кичится сердце его, не понимая того умом; он мнит, что совершаемое им есть плод Божественной бла­годати к его утешению, и молит Бога, чтоб сподобил его всегда пребывать в этом делании. Это признак пре­лести. Такой человек, если и будет безмолвствовать совершенным безмолвием, не может не подвергнуться умоисступлению и сумасшествию. Если же не случится с ним этого; однако ему невозможно никогда достиг­нуть духовного разума и добродетели или бесстрастия. Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обо­нянием своим, слышавшие гласы ушами своими. Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденны­ми с места на место; другие приняли беса, преобразив­шегося в Ангела светлого, прельстились и пребыли не­исправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братии; иные из них, подучаемые диаволом, убили сами себя; иные низверглись в пропасти; иные удавились. И кто может исчислить различные прельще­ния диавола, которыми он прельщает и которые неис­поведимы? Впрочем, из сказанного нами всякий разум­ный человек может научиться, какой вред происходит от этого образа молитвы. Если же кто из употребляю­щих его и не подвергнется ни одному из вышесказан­ных бедствий по причине сожительства с братией, по­тому что таким бедствиям подвергаются наиболее от­шельники, живущие наедине: но таковый проводит всю жизнь свою безуспешно» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1).

Все святые отцы, описавшие подвиг умной молит­вы, воспрещают не только составлять произвольные мечты, но и преклоняться произволением и сочувстви­ем к мечтам и привидениям, которые могут предста­виться нам неожиданно, независимо от нашего произ­воления. И это случается при молитвенном подвиге, особливо в безмолвии. «Никак не прими, — говорит преподобный Григорий Синаит, — если увидишь что-либо чувственными очами или умом, вне или внутри тебя, будет ли то образ Христа или Ангела, или какого святого, или если представится тебе свет... Будь внима­телен и осторожен! Не позволь себе доверить чему-либо, не вырази сочувствия и согласия, не вверься по­спешно явлению, хотя бы оно было истинное и бла­гое; пребывай хладным к нему и чуждым, постоянно сохраняя ум твой безвидным, не составляющим из себя никакого изображения и не запечатленным никаким изображением. Увидевший что-либо в мысли или чув­ственно, хотя бы то было и от Бога, и принимающий поспешно, удобно впадает в прелесть, по крайней мере, обнаруживает свою наклонность и способность к пре­лести, как принимающий явления скоро и легкомыс­ленно. Новоначальный должен обращать все внимание на одно сердечное действие, одно это действие призна­вать непрелестным, — прочего же не принимать до вре­мени вступления в бесстрастие. Бог не прогневляется на того, кто, опасаясь прелести, с крайней осмотритель­ностью наблюдает за собою, если он и не примет чего, посланного от Бога, не рассмотрев посланное со всею тщательностью; напротив того, Бог похваляет такого за его благоразумие» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1). Святой Амфилохий, с юности вступивший в монашество, удостоился в зрелых летах и в старости проводить жизнь отшельническую в пустыне. Заключась в пещеру, он упражнялся в безмолвии и дос­тиг великого преуспеяния. Когда совершилось сорок лет его отшельнической жизни, — явился ему ночью Ангел и сказал: Амфилохий, иди в город и паси духов­ных овец. Амфилохий пребыл во внимании себе и не обратил внимания на повеление Ангела. На другую ночь снова явился Ангел и повторил повеление, при­совокупив, что оно от Бога. И опять Амфилохий не оказал повиновения Ангелу, опасаясь быть обольщен­ным и вспоминая слова апостола, что и сатана преоб­разуется в Ангела светлого (см.: 2Кор.11:14). На третью ночь снова явился Ангел и, удостоверив о себе Амфилохия славословием Бога, нетерпимым духами отверженны­ми, взял старца за руку, вывел из кельи, привел к церк­ви, находившейся вблизи. Двери церковные отвори­лись сами собою. Церковь освещалась небесным све­том; в ней присутствовало множество святых мужей в белых ризах с солнцеобразными лицами. Они руко­положили Амфилохия во епископа города Иконии (Четьи-Минеи, 23 ноября). При противоположном поведении, преподобные Исаа­кий и Никита Печерские, новые и неопытные в отшельнической жизни, подверглись ужаснейшему бед­ствию, опрометчиво вверившись представившемуся им привидению. Первому явилось множество демонов в сиянии: один из демонов принял вид Христа, прочие вид святых Ангелов. Второго обольстил демон сперва благоуханием и гласом, как бы Божиим, потом пред­став ему очевидно в виде Ангела (Патерик Печерский). Опытные в мона­шеской жизни иноки, истинно святые иноки гораздо более опасаются прелести, гораздо более не доверяют себе, нежели новоначальные, особливо те из новона­чальных, которые объяты разгорячением к подвигу. С сердечной любовью предостерегает от прелести пре­подобный Григорий Синаит безмолвника, для которо­го написана его книга: «Хочу, чтоб ты имел определен­ное понятие о прелести: хочу этого с той целью, чтоб ты мог предохранить себя от прелести, чтоб при стремлении, не озаренном должным ведением, ты не причинил себе великого вреда, не погубил души твоей. Свободное произволение человека удобно прекло­няется к общению с противниками нашими, в осо­бенности произволение неопытных, новых в подвиге, как еще обладаемых демонами» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1). Как это верно! Склоняется, влечется наше свободное произволение к прелести: потому что всякая прелесть льстит нашему самомнению, нашему тщеславию, нашей гордости. «Бесы находятся вблизи и окружают новоначальных и самочинных, распростирая сети помыслов и пагубных мечтаний, устраивая пропасти падений. Город новона­чальных, — все существо каждого из них, — находится еще в обладании варваров... По легкомыслию не вда­вайся скоро тому, что представляется тебе, но пребы­вай тяжким, удерживая благое со многим рассмотре­нием и отвергая лукавое... Знай, что действия благодати — ясны; демон преподать их не может: он не может преподать ни кротости, ни тихости, ни смирения, ни ненависти к миру; он не укрощает страстей и сластолюбия, как это делает благодать. Действия его: дмение (надменность, напыщенность), высокоумие, страхование — словом, все виды злобы. По действию возмо­жешь познать свет, воссиявший в душе твоей, Божий ли он, или от сатаны» (Добротолюбие, ч.1. О прелести и проч.). Надо знать, что такое рас­смотрение — принадлежность преуспевших иноков, никак не новоначальных. Преподобный Синаит бесе­дует, хотя с новоначальным, но с новоначальным по безмолвной жизни, который и по пребыванию в мона­шестве, и по телесному возрасту был старец, как вид­но из книги.

Ученик. Не случилось ли тебе видеть кого-либо, пришедшего в бесовскую прелесть от развития мечта­тельности при упражнении молитвою?

Старец. Случалось. Некоторый чиновник, живший в Петербурге, занимался усиленным молитвенным под­вигом и пришел от него в необычайное состояние. О подвиге своем и о последствиях его он открывал тог­дашнему протоиерею церкви Покрова Божией Матери, что в Коломне. Протоиерей, посетив некоторый мона­стырь Санкт-Петербургской епархии, просил одного из монашествующих того монастыря побеседовать с чи­новником. «Странное положение, в которое чиновник пришел от подвига, — говорил справедливо протоие­рей, — удобнее может быть объяснено жителями мона­стыря, как более знакомыми с подробностями и слу­чайностями аскетического подвига». Монах согласился, Чрез некоторое время чиновник прибыл в монастырь. При беседе его с монахом присутствовал и я. Чиновник начал тотчас рассказывать о своих видениях, что он постоянно видит при молитве свет от икон, слы­шит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее. Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: «Не приходила ли вам мысль убить себя?» — «Как же! — отвечал чиновник, — я уже был кинувшись (оборот речи, употребляемый жителями Петербурга) в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял образ молитвы, опи­санный святым Симеоном, разгорячил воображение и кровь, причем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самооболь­щения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию действие, — и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Чиновник видел свет телесными очами: бла­гоухание и сладость, которые он ощущал, были также чувственные. В противоположность этому, видения свя­тых и их сверхъестественные состояния вполне духов­ны (св. Исаак Сирский. Слово 55): подвижник соделывается способным к ним не прежде, как по отверзении очей души Божественной благодатью, причем оживают и прочие чувства души, дотоле пребывающие в бездействии [52]; принимают уча­стие в благодатном видении и телесные чувства свя­тых, но тогда, когда тело перейдет из состояния страс­тного в состояние бесстрастное. Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа, и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати!» — возражал он. Вслушиваясь в поведания чиновника о себе, я по­чувствовал к нему неизъяснимую жалость, и вместе представлялся он мне каким-то смешным. Например, он сделал монаху следующий вопрос: «Когда от обиль­ной сладости умножится у меня во рту слюна, то она начинает капать на пол: не грешно ли это?» Точно: находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление, как не принадлежащие себе и находящиеся, по уму и сердцу, в плену у лукавого, отверженного духа. Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевшим ими лукавым духом, который привел их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена свое­го, ни странности поведения прельщенные не понима­ют, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения. — Зиму 1828/1829 года прово­дил я в Площанской пустыни (Орловской епархии). В то время жил там старец, находившийся в прелести. Он отсек себе кисть руки, полагая исполнить этим евангельскую заповедь, и рассказывал всякому, кому угодно было выслушать его, что отсеченная кисть руки соделалась святыми мощами, что она хранится и чествуется благолепно в Московском Симонове монастыре, что он, старец, на­ходясь в Площанской пустыни в пятистах верстах от Симонова, чувствует, когда Симоновский архимандрит с братиею прикладываются к руке. Со старцем делалось содрогание, причем он начинал шипеть очень громко: он признавал это явление плодом молитвы, но зрите­лям оно представлялось извращением себя, достойным лишь сожаления и смеха. Дети, жившие в монастыре по сиротству, забавлялись этим явлением и копирова­ли его перед глазами старца. Старец приходил в гнев, кидался то на одного, то на другого мальчика, трепал их за волоса. Никто из почтенных иноков обители не мог уверить прельщенного, что он находится в ложном состоянии, в душевном расстройстве.

Когда чиновник ушел, я спросил монаха: «С чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покуше­нии на самоубийство?» Монах отвечал: «Как среди пла­ча по Богу приходят минуты необыкновенного успоко­ения совести, в чем заключается утешение плачущих; так и среди ложного наслаждения, доставляемого бе­совской прелестью, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты — ужасны! Горечь их и произво­димое этой горечью отчаяние невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы лег­че узнать ее прельщенному и принять меры к исце­лению себя. Увы! Начало прелести — гордость, и плод ее — преизобильная гордость. Прельщенный, призна­ющий себя сосудом Божественной благодати, презира­ет спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние об­ращается в умоисступление и увенчавается самоубий­ством. В начале нынешнего столетия подвизался в Со­фрониевой пустыни (Курской епархии) схимонах Феодосий, привлекший к себе уважение и братства, и мирян строгим, возвы­шенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения он пошел к настоятелю, поведал подробно о чуде и присо­вокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братии. Эта черта ускользнула из внимания настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимона­ха и увещавал к жизни, более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаружи­ваться в действиях схимонаха странности. Дело кончи­лось тем, что он найден удавившимся в своей келье». Со мною был следующий достойный замечания случай. Посетил меня однажды Афонский иеросхимо­нах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей при­емной келье, и он стал говорить мне: «Помолись о мне, отец: я много сплю, много ем». Когда он говорил мне это, я ощутил жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: «Ты не много ешь и не много спишь, но нет ли в тебе чего особенного?» — и просил его войти во внутреннюю мою келью. Идя пред ним и отворяя дверь во внутреннюю келью, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал гладной душе моей попользоваться от Афонского иеросхимонаха, если он — истинный раб Божий. Точно: я заметил в нем что-то особенное. Во внутренней келье мы опять уселись для беседы, — и я начал просить его: «Сделай милость, научи меня мо­литве. Ты живешь в первом монашеском месте на зем­ле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молит­венное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других Афонских светильников». Иеросхимо­нах немедленно согласился быть моим наставником, — и, о ужас! С величайшим разгорячением начал переда­вать мне вышеприведенный способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он — в страшном разго­рячении! У него разгорячены и кровь, и воображение! Он — в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине наставляемого, предлагать ему уче­ние святых отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии и прося объяснить мне это учение. Афонец при­шел в совершенное недоумение. Вижу: он вполне не­знаком с учением отцов о молитве! При продолжении беседы говорю ему: «Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге, — никак не квартируй в верхнем этаже; квартируй непременно в нижнем». «Отчего так?» — возразил афонец. «Оттого, — отвечал я, — что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенес­ти из Петербурга в Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешся до смерти: если же поне­сут из нижнего и уронят, то только ушибешься». Представь себе, — отвечал афонец, — сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила ко мне живая мысль, что Ангелы восхитят меня и поставят на Афо­не!» Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К кон­цу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, по­гружался весь во внимание словам молитвы, заключал­ся и вмещался, по выражению святого Иоанна Ле­ствичника, в словах молитвы (Лествица, Слово 28, гл.17). При этом сердце обык­новенно содействует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк По­движник: «Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сер­дце: сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс.50:19). «Когда ты испытаешь над собою, — сказал я афонцу, — то сообщи и мне о плоде опыта; для меня самого такой опыт неудобен по развлеченной жизни, проводимой мною». Афонец охотно согласился на мое предложе­ние. Через несколько дней приходит он ко мне и гово­рит: «Что ты сделал со мною?» — «А что?» — «Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним». Далее в беседе с афонцем я не видел той самонадеянности и той дерзости, кото­рые были очень заметны в нём при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находя­щихся в самообольщении, мнящих о себе, что они свя­ты или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил даже желание услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться по наруж­ному образу жизни от прочих иноков, потому что та­кое отличие себя ведет к высокоумию (Лествица, Слово 4, гл.82,83), то он снял с себя вериги и отдал их мне. Чрез месяц он опять был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается в теплой одежде и спит гораздо более. При этом он говорил, что на Афонской горе многие, и из пользующихся славою святости, употребляют тот способ молитвы, который был употребляем им, — на­учают ему и других. Не мудрено! Святой Симеон Новый Богослов, живший за восемь столетий до нашего времени, говорит, что внимательною молитвою зани­маются очень немногие (О третьем образе молитвы. Добротолюбие, ч.1). Преподобный Григорий Си­наит, живший в четырнадцатом столетии по Рождестве Христове, когда прибыл на Афонскую гору, то нашел, что многочисленное монашество ее не имеет никакого понятия о умной молитве, а занимается лишь телесными подвигами, совершая молитвы лишь устно и гласно (Житие преп. Григория Синаита. Добротолюбие, ч.1). Преподобный Нил Сорский, живший в кон­це XV и начале XVI века, посетивший также Афонскую гору, говорит, что в его время число внимательных мо­литвенников оскудело до крайности (Предисловие к Преданию, или Уставу скитскому). Старец, архиман­дрит Паисий Величковский, переместился на Афонскую гору из Молдавии в 1747 году. Он ознакомился коротко со всеми монастырями и скитами, беседовал со многи­ми старцами, которых признавало общее мнение свя­той горы опытнейшими и святыми иноками. Когда же он начал вопрошать этих иноков о книгах святых от­цов, написавших о умной молитве, — оказалось, что они не только не знали о существовании таких Писа­ний, но даже не знали имен святых писателей; тогда Добротолюбие еще не было напечатано на греческом языке [53]. Внимательная молитва требует самоотверже­ния, а на самоотвержение решаются редкие. Заклю­ченный в себя вниманием, находящийся в состоянии недоумения от зрения своей греховности, неспособный к многословию и вообще к эффекту и актерству, представляется для незнающих таинственного подвига его каким-то странным, загадочным, недостаточным во всех отношениях. Легко ли расстаться с мнением мира! И миру — как познать подвижника истинной молитвы, когда самый подвиг вовсе неизвестен миру? То ли дело — находящийся в самообольщении не ест, не пьет, не спит, зимою ходит в одной рясе, носит ве­риги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкой наглостью, без всякой правильности, без толку и смыс­лу, с кровяным, вещественным, страстным разгоряче­нием, и по причине этого горестного, гибельного раз­горячения. Святой, да и только! Издавна замечены вкус и влечение к таким в обществе человеческом: приемлете, пишет апостол Павел к коринфянам, аще кто вас порабо­щает, аще кто поядает, аще кто не в лепоту проторит, аще кто по лицу биет вы, аще кто величается (2Кор.11:20). Далее святой апостол говорит, что он, бывши в Коринфе, не мог вес­ти себя дерзко и нагло: поведение его было запечатлено скромностью, кротостью, и тихостью Христовою (2Кор.10:1). Боль­шая часть подвижников Западной Церкви, провозглаша­емых ею за величайших святых — по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святаго Духа от нее — молились и достигали видений, разумеется, лож­ных, упомянутым мною способом. Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести. Прелесть уже естественно воздвигается на основании богохульства, которым у еретиков извращена догматическая вера. По­ведение подвижников латинства, объятых прелестью, было всегда исступленное, по причине необыкновенно­го вещественного, страстного разгорячения. В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель Иезу­итского ордена. У него воображение было так разгоря­чено и изощрено, что, как сам он утверждал, ему сто­ило только захотеть и употребить некоторое напряже­ние, как являлись пред его взорами, по его желанию, ад или рай. Явление рая или ада совершалось не одним действием воображения человеческого; одно действие воображения человеческого недостаточно для этого: яв­ление совершалось действием демонов, присоединяв­ших свое обильное действие к недостаточному действию человеческому, совокуплявших действие с дей­ствием, пополнявших действие действием, на основании свободного произволения человеческого, избравшего и усвоившего себе ложное направление. Известно, что истинным святым Божиим видения даруются един­ственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному уси­лию, — даруются неожиданно, весьма редко, при случа­ях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось (св. Исаак Сирский. Слово 36). Усиленный подвиг находящихся в прелести обыкновенно стоит рядом с глубоким раз­вратом. Разврат служит оценкою того пламени, которым разожжены прельщенные. Подтверждается это и сказа­ниями истории и свидетельством отцов. «Видящий духа прелести (в явлениях, представляемых ими), — сказал преподобный Максим Капсокаливит, — очень часто под­вергается ярости и гневу; благовоние смирения или молитвы, или слезы истинной не имеет в нем места. Напротив того, он постоянно хвалится своими доброде­телями, тщеславствует и предается завсегда лукавым страстям бесстрашно» (Собеседование преп. Максима с преп. Григорием Синаитом).

Ученик. Неправильность этого способа молитвы и связь его с самообольщением и прелестью — ясны; пре­достереги меня и от прочих видов неправильной мо­литвы и сопряженного с ними ложного состояния.

Старец. Как неправильное действие умом вводит в самообольщение и прелесть: так точно вводит в них неправильное действие сердцем. Исполнены безрассуд­ной гордости желание и стремление видеть духовные видения умом, не очищенным от страстей, не обнов­ленным и не воссозданным десницею Святаго Духа: исполнены такой же гордости и безрассудства желание и стремление сердца насладиться ощущениями святы­ми, духовными, Божественными, когда оно еще вовсе неспособно для таких наслаждений. Как ум нечистый, желая видеть Божественные видения и не имея возможности видеть их, сочиняет для себя видения из себя, ими обманывает себя и обольщает: так и сердце, усиливаясь вкусить Божественную сладость и другие Божественные ощущения и не находя их в себе, сочи­няет их из себя, ими льстит себе, обольщает, обманы­вает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бе­сами, подчиняясь их влиянию, порабощаясь их власти. Одно ощущение из всех ощущений сердца, в его состоянии падения, может быть употреблено в невиди­мом богослужении: печаль о грехах, о греховности, о падении, о погибели своей, называемая плачем, покая­нием, сокрушением духа. Это засвидетельствовано Свя­щенным Писанием. Аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо всесожжения не благоволиши (Пс.50:18): и каждое сердечное ощущение порознь, и все они вместе не благоугодны Тебе, как оскверненные грехом, как извращенные падением. Жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и сми­ренно Бог не уничижит (Пс.50:18,19). Эта жертва — жертва отрица­тельная; с принесением этой жертвы естественно уст­раняется принесение прочих жертв: при ощущении покаяния умолкают все другие ощущения. Для того, чтоб жертвы прочих ощущений соделались благоугодными Богу, нужно предварительно излиться благоволе­нию Божию на наш Сион, нужно предварительно вос­становиться стенам нашего разрушенного Иерусалима. Господь — праведен, всесвят, только праведные, чистые жертвы, к которым способно естество человеческое по обновлении своем, благоприятны праведному, всесвя­тому Господу. К жертвам и всесожжениям осквернен­ным Он не благоволит. Позаботимся очиститься покаянием! Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожигаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы (Пс.50:21): но­ворожденные ощущения обновленного Святым Духом человека.

Первая заповедь, данная Спасителем мира всему без исключения человечеству, есть заповедь о покая­нии: начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.4:17). Эта заповедь объемлет, заключает, совмещает в себе все прочие заповеди. Тем человекам, которые не понимали значения и силы покаяния, Спаситель говорил не раз: Шедше, научитеся, что есть, милости хочу, а не жертвы (Мф.9:13). Это значит: Гос­подь, умилосердившись над падшими и погибшими человеками, всем даровал покаяние в единственное сред­ство к спасению, потому что все объяты падением и погибелью. Он не взыскивает, даже не желает от них жертв, к которым они не способны, а желает, чтоб они умилосердились над собою, сознали свое бед­ствие, освободились от него покаянием. К упомянутым словам Господь присовокупил страшные слова: не при­идох, сказал Он, призвати праведники, но грешники на покаяние. Кто названы праведниками? Те несчастные, слепотствующие грешники, которые, будучи обмануты самомнением, не находят покаяние существенно нуж­ным для себя и потому или отвергают его, или небре­гут о нем. О несчастие! За это отрекается от них Спа­ситель, утрачивается ими сокровище спасения. «Горе душе, — говорит преподобный Макарий Великий, — не чувствующей язв своих и мнящей о себе, по причине великого, безмерного повреждения злобою, что она вполне чужда повреждения злобою. Такой души уже не посещает и не врачует благий Врач, как оставившей произвольно язвы свои без попечения о них и мня­щей о себе, что она здрава и непорочна. Не требуют — говорит Он, здравии врача, но болящии» (Мф.9:12. Слово 6 о любви, гл16). Ужасная жестокость к себе — отвержение покаяния! Ужасная холодность, нелюбовь к себе — небрежение о покая­нии. Жестокий к себе не может не быть жестоким и к ближним. Умилосердившийся к себе приятием покая­ния вместе делается милостивым и к ближним. Из это­го видна вся важность ошибки: отнять у сердца запове­данное ему Самим Богом, существенно и логически не­обходимое для сердца чувство покаяния, и усиливаться раскрыть в сердце, в противность порядку, в против­ность установлению Божию, те чувствования, которые сами собою должны явиться в нем по очищении покая­нием, но совершено в ином характере (св. Исаак Сирский. Слово 55). Об этом харак­тере духовном плотский человек не может составить себе никакого представления: потому что представление ощущения всегда основывается на известных уже серд­цу ощущениях, а духовные ощущения вполне чужды сердцу, знакомому с одними плотскими и душевными ощущениями. Такое сердце не знает даже о существо­вании духовных ощущений.

Всем известно, какое душевное бедствие возникло для иудейских книжников и фарисеев из их неправиль­ного душевного настроения: они сделались не только чуждыми Бога, но и исступленными врагами Его, бо­гоубийцами. Подобному бедствию подвергаются под­вижники молитвы, извергшие из своего подвига покая­ние, усиливающиеся возбуждать в сердце любовь к Богу, усиливающиеся ощущать наслаждение, восторг: они развивают свое падение, соделывают себя чужды­ми Бога, вступают в общение с сатаною, заражаются ненавистью к Святому Духу. Этот род прелести — ужа­сен: он одинаково душепагубен как и первый, но менее явен; он редко оканчивается сумасшествием и само­убийством, но растлевает решительно и ум, и сердце.

По производимому им состоянию ума отцы назвали его мнением [54]. На этот род прелести указывает святой апостол Павел, когда говорит: Никто же вас да не прельщает изволенным ему смиренномудрием и службою анге­лов, яже не уведе уча, без ума дмяся от ума плоти своея (Кол.2:78). Одержимый этой прелестью мнит о себе, сочинил о себе «мнение», что он имеет многие добродетели и достоинства, — даже, что обилует дарами Святаго Духа. Мнение составляется из ложных понятий и лож­ных ощущений: по этому свойству своему оно вполне принадлежит к области отца и представителя лжи — диавола. Молящийся,  стремясь раскрыть в сердце ощущение нового человека и не имея на это никакой возможности, заменяет их ощущениями своего сочи­нения, поддельными, к которым не замедляет присое­диниться действие падших духов. Признав неправиль­ные ощущения, свои и бесовские, истинными и бла­годатными, он получает соответствующие ощущениям понятия. Ощущения эти, постоянно усваиваясь сердцу и усиливаясь в нем, питают и умножают ложные по­нятия: естественно, что от такого неправильного под­вига образуются самообольщение и бесовская пре­лесть «мнение». «Мнение не допускает быть мнимо­му» (Слово 4, в конце; также Слово 3),  — сказал  святой  Симеон  Новый  Богослов. Мнящий о себе, что он беспристрастен, никогда не очистится от страстей; мнящий о себе, что он испол­нен благодати, никогда не получит благодати; мнящий о себе, что он свят, никогда не достигнет святости. Просто сказать: приписывающий себе духовные дела­ния,  добродетели,  достоинства,  благодатные дары, льстящий себя и потешающий себя «мнением», за­граждает этим «мнением» вход в себя и духовным деланиям, и христианским добродетелям, и Божествен­ной благодати, — открывает широко вход греховной заразе и демонам. Уже нет никакой способности к ду­ховному преуспеянию в зараженных «мнением»: они уничтожили эту способность, принесши на алтарь лжи самые начала деятельности человека и его спасения — понятия о истине. Необыкновенная напыщенность является в недугующих этой прелестью: они как бы упоены собою,  своим состоянием самообольщения видя в нем состояние благодатное. Они пропитаны преисполнены высокоумием и гордостью, представля­ясь, впрочем, смиренными для многих, судящих по лицу, не могущих оценивать по плодам, как заповедал Спаситель (см.: Мф.7:16; 12:33), тем менее по духовному чувству, о кото­ром упоминает апостол (см.: Евр.5:14). Живописно изобразил про­рок Исаия действие прелести «мнения» в падшем ар­хангеле, действие, обольстившее и погубившее этого архангела. Ты, говорит пророк сатане, рекл еси во уме твоем: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, сяду на горе высоце, на горах, высоких, яже к северу: взы­ду выше облак, буду, подобен Вышнему. Ныне же во ад сниде­ши, и во основание земли (Ис.14:13,14,15).

Зараженного «мнением» обличает Господь так: Гла­голеши, яко богат есмь, и обогатихся, и ничто же требую: и не веси, яко ты еси окаянен, и беден, и нищ, и слеп, и наг (Апок.3:17). Господь увещавает прельщенного к покаянию; предлага­ет купить не у кого иного, у Самого Господа, необходи­мые потребности, из которых составляется покаяние (см.: Апок.3:18). Купля настоятельно нужна: без нее нет спасения. Нет спасения без покаяния, а покаяние принимается от Бога только теми, которые, для принятия его, продадут все имущество свое, то есть отрекутся от всего, что им лож­но усваивалось «мнением».

Ученик. Не случалось ли тебе встречаться с зара­женными этого вида прелестью?

Старец. Зараженные прелестью «мнения» встреча­ются очень часто. Всякий, не имеющий сокрушенного духа, признающий за собою какие бы то ни было дос­тоинства и заслуги, всякий, не держащийся неуклонно учения Православной Церкви, но рассуждающий о ка­ком-либо догмате или предании произвольно, по своему усмотрению или по учению инославному, находит­ся в этой прелести. Степенью уклонения и упорства в уклонении определяется степень прелести.

Немощен человек! Непременно вкрадывается в нас «мнение» в каком-либо виде своем, и, осуществляя наше я, удаляет от нас благодать Божию. Как нет, по замеча­нию святого Макария Великого, ни одного человека, совершенно свободного от гордости: так нет ни одного человека, который бы был совершенно свободен от дей­ствия на него утонченной прелести, называемой «мне­нием». Наветовало оно апостола Павла и врачевалось тяжкими попущениями Божиими. Не хощем вас, братие, пишет апостол к коринфянам, не ведети о скорби нашей, бывшей нам во Асии, яко по премногу и паче силы отяготи­хомся, яко не надеятися нам и жити. Но сами в себе осужде­ние смерти имехом, да не надеющеся будем на ся, но на Бога, возставляющаго мертвыя (2Кор.1:8,9). По этой причине должно бди­тельно наблюдать за собою, чтоб не приписать соб­ственно себе какого-либо доброго дела, какого-либо по­хвального качества или особенной природной способ­ности, даже благодатного состояния, если человек возведен в него, короче, чтоб не признать собственно за собою какого-либо достоинства. Что ты имеешь, гово­рит апостол, чего бы ты не приял (1Кор.4:7) от Бога? От Бога име­ем и бытие, и пакибытие, и все естественные свойства, все способности, и духовные, и телесные. Мы — долж­ники Богу! Долг наш неоплатим! Из такого воззрения на себя образуется само собою для нашего духа состоя­ние, противоположное «мнению», состояние, которое Господь назвал нищетою духа, которое заповедал нам иметь, которое ублажил (Мф.5:3). Великое бедствие — уклонить­ся от догматического и нравственного учения Церкви, от учения Святаго Духа, каким-либо умствованием! Это — возношение, взимающееся на разум Божий. Должно низлагать и пленять такой разум в послушание Христово (2Кор.10:4,5).

Ученик. Имеется ли какая-либо связь между прелестью первого рода и прелестью второго рода?

Старец. Связь между этими двумя видами прелести непременно существует. Первого рода прелесть всегда соединена с прелестью второго рода, с «мнением». Сочиняющий обольстительные образы при посредстве ес­тественной способности воображения, сочетавающий при посредстве мечтательности (Фантазии) эти образы в очаро­вательную картину, подчиняющий все существо свое обольстительному, могущественному влиянию этой жи­вописи, непременно, по несчастной необходимости, мнит, что живопись эта производится действием Боже­ственной благодати, что сердечные ощущения, возбуж­даемые живописью, суть ощущения благодатные.

Второго рода прелесть — собственно «мнение» — действует без сочинения обольстительных картин: она довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге. Находящийся в прелести «мнения» стяжавает ложное воззрение на все, окружающее его. Он обманут и внут­ри себя, и извне. Мечтательность сильно действует в обольщенных «мнением», но действует исключительно в области отвлеченного. Она или вовсе не занимается, или занимается редко живописью в воображении рая, горних обителей и чертогов, небесного света и благо­ухания, Христа, Ангелов и святых; она постоянно со­чиняет мнимодуховные состояния, тесное дружество с Иисусом (Подражание Фомы Кемпийского, книга 2, гл. 8), внутреннюю беседу с Ним (Подражание Фомы Кемпийского, книга 3, гл. 1), таинственные откровения (Подражание Фомы Кемпийского, книга 3, гл. 3), гласы, наслаждения, зиждет на них лож­ное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще ложный образ мыслей и ложное настроение сердца, приводит то в упоение собою, то в разгоряче­ние и восторженность. Эти разнообразные ощущения являются от действия утонченных тщеславия и сладострастия: от этого действия кровь получает греховное, обольстительное движение, представляющееся благо­датным наслаждением. Тщеславие же и сладострастие возбуждаются высокоумием, этим неразлучным спутни­ком «мнения». Ужасная гордость, подобная гордости демонов, составляет господствующее качество усвоив­ших себе ту или другую прелесть. Обольщенных пер­вым видом прелести гордость приводит в состояние явного умоисступления; в обольщенных вторым видом она, производя также умоповреждение, названное в Писании растлением ума (см.: 2Тим.3:8), менее приметна, облекает­ся в личину смирения, набожности, мудрости, позна­ется по горьким плодам своим. Зараженные «мнением» о достоинствах своих, особенно о святости своей, способны и готовы на все козни, на всякое лицемерство, лукавство и обман, на все злодеяния. Непримиримою враждою дышат они против служителей истины, с не­истовой ненавистью устремляются на них, когда они не признают в прельщенных состояния, приписываемого им и выставляемого на позор слепотствующему миру «мнением».

Ученик. Существуют же и состояния духовные, про­изводимые Божественной благодатью, как то состоя­ние, в котором вкушается духовная сладость и радость, состояние, в котором открываются тайны христиан­ства, состояние, в котором ощущается в сердце присут­ствие Святаго Духа, состояние, в котором подвижник Христов сподобляется духовных видений?

Старец. Несомненно существуют, но существуют только в христианах, достигших христианского совер­шенства, предварительно очищенных и приуготовлен­ных покаянием. Постепенное действие покаяния вооб­ще, выражаемого всеми видами смирения, в особенно­сти молитвою, приносимою из нищеты духа, из плача, постепенно ослабляет в человеке действие греха. Для этого нужно значительное время. И дается оно истин­ным, благонамеренным подвижникам промыслом Божиим, неусыпно бдящим над нами. Борьба со страстя­ми — необыкновенно полезна: она более всего приво­дит к нищете духа. С целью существенной пользы нашей, Судия и Бог наш долго терпит о нас и не скоро отмщевает сопернику (Лк.18:7) нашему — греху. Когда очень осла­бевают страсти, — это совершается наиболее к концу жизни [55] — тогда мало-помалу начнут появляться состоя­ния духовные, различающиеся бесконечным различием от состояний, сочиняемых «мнением». Во-первых, всту­пает в душевную храмину благодатный плач, омывает ее и убеляет для принятия даров, последующих за плачем по установлению духовного закона. Плотский человек никак, никаким способом, не может даже представить себе состояний духовных, не может иметь никакого по­нятия ниже о благодатном плаче: познание этих состоя­ний приобретается не иначе, как опытом (св. Исаак Сирский, Слово 55). Духовные дарования раздаются с Божественной премудростью, которая наблюдает, чтоб словесный сосуд, долженству­ющий принять в себя дар, мог вынести без вреда для себя силу дара. Вино новое разрывает мехи ветхие! (см.: Мф.9:17)

Замечается, что в настоящее время духовные дарова­ния раздаются с величайшей умеренностью, сообраз­но тому расслаблению, которым объято вообще хрис­тианство. Дары эти удовлетворяют почти единственно потребности спасения. Напротив того, «мнение» рас­точает свои дары в безмерном обилии и с величайшей поспешностью.

Общий признак состояний духовных — глубокое смирение и смиренномудрие, соединенное с предпоч­тением себе всех ближних, с расположением, еван­гельской любовью ко всем ближним, со стремлением к неизвестности, к удалению от мира. «Мнению» тут мало места: потому что смирение состоит в отречении от всех собственных достоинств, в существенном ис­поведании Искупителя, в совокуплении в Нем всей надежды и опоры, а «мнение» состоит в присвоении себе достоинств, данных Богом, и в сочинении для себя достоинств несуществующих. Оно соединено с надеж­дою на себя, с хладным, поверхностным исповеданием Искупителя. Бог прославляется для прославления себя, как был прославлен фарисеем (см.: Лк.18:11). Одержимые «мнени­ем» по большей части преданы сладострастию, не­смотря на то, что приписывают себе возвышеннейшие духовные состояния, беспримерные в правильном пра­вославном подвижничестве; немногие из них воздер­живаются от грубого порабощения сладострастию, — воздерживаются единственно по преобладанию в них греха из грехов — гордости.

Ученик. Могут ли от прелести, именуемой «мнени­ем», порождаться какие-либо осязательные, видимые несчастные последствия?

Старец. Из этого рода прелести возникли пагубные ереси, расколы, безбожие, богохульство. Несчастней­шее видимое последствие его есть неправильная, зло­вредная для себя и для ближних деятельность, — зло, несмотря на ясность его и обширность, мало примеча­емое и мало понимаемое. Случаются с зараженными «мнением» делателями молитвы и несчастия, очевид­ные для всех, но редко: потому что «мнение», приводя ум в ужаснейшее заблуждение, не приводит его к ис­ступлению, как приводит расстроенное воображение. — На Валаамском острове, в отдаленной пустынной хи­жине, жил схимонах Порфирий, которого и я видел. Он занимался подвигом молитвы. Какого рода был этот подвиг, — положительно не знаю. Можно догады­ваться о неправильности его по любимому чтению схи­монаха: он высоко ценил книгу западного писателя Фомы Кемпийского, о подражании Иисусу Христу, и руководствовался ею. Книга эта написана из «мнения». Порфирий однажды вечером, в осеннее время, посетил старцев скита, от которого невдалеке была его пустыня. Когда он прощался со старцами, они предостерегали его, говоря: «Не вздумай пройти по льду: лед только что встал и очень тонок». Пустынь Порфирия отделялась от скита глубоким заливом Ладожского озера, который надо было обходить. Схимонах отвечал тихим голосом с наружной скромностью: «Я уже легок стал». Он ушел. Чрез некоторое время услышался отчаянный крик. Скитские старцы встревожились, выбежали. Было тем­но; не скоро нашли место, на котором совершилось несчастье; не скоро нашли средства достать утопшего: вытащили тело, уже оставленное душою.

Ученик. Ты говоришь о книге «Подражание», что она написана из состояния самообольщения, но она имеет множество чтителей даже между чадами Право­славной Церкви!

Старец. Эти-то чтители, в восторге от ее достоин­ства, и высказываются об этом достоинстве, не пони­мая того. В предисловии русского переводчика к книге «Подражание» — издание 1834 года, напечатанное в Москве, — сказано: «Один высокопросвещенный муж, русский,  православный,  говаривал:  ежели б нужно было мое мнение, то я бы смело после Священного Пи­сания поставил Кемписа о подражании Иисусу Хрис­ту» (стр.37). В этом, столько решительном приговоре дается инославному писателю полное предпочтение пред все­ми святыми отцами Православной Церкви, а своему взгляду дается предпочтение пред определением всей Церкви, которая на святых Соборах признала писания святых отцов богодухновенными и завещала чтение их не только в душеназидание всем чадам своим, но и в руководство при решении Церковных вопросов. В пи­саниях отцов хранится великое духовное, христианское и церковное сокровище: догматическое и нрав­ственное предание святой Церкви. Очевидно, что кни­га «Подражание» привела упомянутого мужа в то на­строение, из которого он выразился так опрометчиво, так ошибочно, так грустно [56]. Это — самообольщение! Это — прелесть! Составилась она из ложных понятий; ложные понятия родились из неправильных ощущений, сообщенных книгою. В книге жительствует и из книги дышит помазание лукавого духа, льстящего чи­тателям, упоевающего их отравою лжи, услажденною утонченными приправами из высокоумия, тщеславия и сладострастия. Книга ведет читателей своих прямо к общению с Богом, без предочищения покаянием: поче­му и возбуждает особенное сочувствие к себе в людях страстных, не знакомых с путем покаяния, не предох­раненных от самообольщения и прелести, не настав­ленных правильному жительству учением святых отцов Православной Церкви. Книга производит сильное дей­ствие на кровь и нервы, возбуждает их, — и потому особенно нравится она людям, порабощенным чув­ственности: книгою можно наслаждаться, не отказыва­ясь от грубых наслаждений чувственностью. Высоко­умие, утонченное сладострастие и тщеславие выстав­ляются книгою за действие благодати Божией. Обоняв блуд свой в его утонченном действии, плотские люди приходят в восторг от наслаждения, от упоения, дос­тавляемых беструдно, без самоотвержения, без покая­ния, без распятия плоти со страстьми и похотьми (Гал.5:24), с ласкательством состоянию падения. Радостно перехо­дят они, водимые слепотою своею и гордостью, с ложа любви скотоподобной на ложе любви более преступ­ной, господствующей в блудилище духов отверженных. Некоторая особа, принадлежавшая по земному положе­нию к высшему и образованнейшему обществу, а по наружности к Православной Церкви, выразилась следующим образом о скончавшейся лютеранке, признан­ной этою особою за святую: «Она любила Бога страст­но; она думала только о Боге; она видела только Бога; она читала только Евангелие и «Подражание», кото­рое — второе Евангелие» [57]. Этими словами выражено именно то состояние, в которое приводятся читатели и чтители «Подражания». — Тождественно, в сущнос­ти своей,  с этою фразою изречение  знаменитой французской писательницы, г-жи де Севинье, о знаме­нитом французском поэте, Расине старшем. «Он лю­бит Бога, дозволила себе сказать г-жа Севинье, — как прежде любил своих наложниц» [58]. Известный критик Ла Гарп, бывший сперва безбожником, потом перешед­ший к неправильно понятому и извращенному им хри­стианству, одобряя выражение г-жи Севинье, сказал: «Сердце, которым любят Творца и тварь — одно, хотя последствия столько же различаются между собою, сколько различны и предметы» [59]. Расин перешел от разврата к прелести, называемой «мнением». Эта пре­лесть выражается со всей ясностью в двух последних трагедиях поэта: в Есфири и Гофолии. Высокие хрис­тианские мысли и ощущения Расина нашли себе про­странное место в храме муз и Аполлона [60], в театре возбудили восторг, рукоплескания. Гофолия, признава­емая высшим произведением Расина, дана была сорок раз сряду. Дух этой трагедии — один с духом «Подража­ния». — Мы веруем, что в сердце человеческом имеет­ся вожделение скотоподобное, внесенное в него паде­нием, находящееся в соотношении с вожделением пад­ших  духов;  мы  веруем,   что  имеется  в  сердце и вожделение духовное, с которым мы сотворены, кото­рым любится естественно и правильно Бог и ближ­ний, которое находится в гармонии (в созвучии, в согласии) с вожделением святых Ангелов. Чтоб возлюбить Бога и в Боге ближ­него, необходимо очиститься от вожделения скотоподобного. Очищение совершает Святый Дух в человеке, выражающем жизнью произволение к очищению.

Собственно и называется сердцем, в нравственном значении, вожделение и прочие душевные силы, а не член плоти — сердце. Силы сосредоточены в этом члене, и перенесено общим употреблением наименование от члена к собранию сил.

В противоположность ощущению плотских людей, духовные мужи, обоняв воню зла, притворившегося добром, немедленно ощущают отвращение от книги, издающей из себя эту воню. Старцу Ис., иноку, безмолв­ствовавшему в Никифоровской пустыни (Олонецкой или Петрозаводской епархии), преуспевше­му в умной молитве и сподобившемуся благодатного осенения, был прочитан отрывок из «Подражания». Старец тотчас проник в значение книги. Он засмеялся и воскликнул: «О! Это написано из мнения. Тут ничего нет истинного! Тут все — придуманное! Какими пред­ставлялись Фоме духовные состояния и как он мнил о них, не зная их по опыту, так и описал их». Прелесть, как несчастие, представляет собою зрелище горестное; как нелепость, она — зрелище смешное. Известный по строгой жизни архимандрит Кирилло-Новоезерского монастыря (Новгородской епархии) Феофан, занимавшийся в простоте серд­ца почти исключительно телесным подвигом и о под­виге душевном имевший самое умеренное понятие, сперва предлагал лицам, советовавшимся с ним и на­ходившимся под его руководством, чтение книги «Под­ражание»: за немного лет до кончины своей он начал воспрещать чтение ее, говоря с святою простотой: «Прежде признавал я эту книгу душеполезной, но Бог открыл мне, что она — душевредна». Такого же мнения о «Подражании» был известный деятельною монашес­кою опытностью иеросхимонах Леонид, положивший начало нравственному благоустройству в Оптиной пус­тыни (Калужской епархии). Все упомянутые подвижники были знакомы мне лично. Некоторый помещик, воспитанный в духе Православия, коротко знавший так называемый большой свет, то есть мир в высших слоях его, увидел однажды книгу «Подражание» в руках дочери своей. Он воспретил ей чтение книги, сказав: «Я не хочу чтоб ты последовала моде и кокетничала пред Богом». Самая верная оценка книге.

Ученик. Имеются ли еще какие виды прелести?

Старец. Все частные виды самообольщения и обольщения бесами относятся к двум вышесказанным главным видам и происходят или от неправильного действия ума, или от неправильного действия сердца. В особенности обширное действие «мнения». Не без ос­нования относят к состоянию самообольщения и преле­сти душевное настроение тех иноков, которые, отверг­нув упражнение молитвою Иисусовою и вообще умное делание, удовлетворяются одним внешним молением, то есть неупустительным участием в церковных службах и неупустительным исполнением келейного правила, со­стоящего исключительно из псалмопения и молитво­словий устных и гласных. Они не могут избежать «мне­ния», как это объясняет упомянутый старец Василий в предисловии к книге святого Григория Синаита, ссыла­ясь преимущественно на писания преподобных, этого Григория и Симеона Нового Богослова. Признак вкрав­шегося «мнения» вынаруживается в подвижниках тем, когда они думают о себе, что проводят внимательную жизнь, часто от гордости презирают других, говорят худо о них, поставляют себя достойными, по мнению своему, быть пастырями овец и руководителями их, упо­добляясь слепцу, берущемуся указывать путь другим слеп­цам [61]. Устное и гласное моление тогда плодоносно, ког­да оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко: потому что вниманию научаемся преимуществен­но при упражнении молитвою Иисусовою (Предисловие схимонаха Василия).

Отдел III
О упражнении молитвою Иисусовою

Ученик. Изложи правильный способ упражнения молитвою Иисусовою.

Старец. Правильное упражнение молитвою Иису­совою вытекает само собою из правильных понятий о Боге, о всесвятом имени Господа Иисуса и об отноше­нии человека к Богу.

Бог есть существо неограниченно великое, всесо­вершенное, Создатель и Воссоздатель человеков, пол­новластный Владыка над человеками, над Ангелами, над демонами, над всею тварью видимою и невиди­мою. Это понятие о Боге научает нас, что мы должны предстоять пред Богом молитвою в глубочайшем бла­гоговении, в величайшем страхе и трепете, устремя к Нему все внимание наше, сосредоточивая во внимании все силы ума, сердца, души, отвергая рассеянность и мечтательность, как нарушение внимания и благо­говения, как нарушение правильности в предстоянии Богу, правильности, настоятельно требуемой величием Бога (см. Ин.4:23,24; Мф.22:37; Мк.12:29,30; Лк.10:27). Прекрасно сказал Исаак Сирский: «Когда при­падаешь пред Богом в молитве, будь в помысле твоем как муравей, как земные гады, как червячок, как лепечущее дитя. Не скажи пред Ним чего-нибудь разумно­го; младенческим образом мыслей приблизься к Богу» (Слово 49). Стяжавшие истинную молитву ощущают неизреченную нищету духа, когда предстоят пред Богом, славословя Его, исповедуясь Ему, повергая пред ним прошения свои. Они чувствуют себя как бы уничтожив­шимися, как бы несуществующими. Это естественно! Когда молящийся ощутит обильно присутствие Божие, присутствие Само-Жизни, Жизни необъятной и непо­стижимой, тогда его собственная жизнь представляет­ся ему мельчайшей каплею, сравниваемой с беспредельным океаном. В такое состояние пришел правед­ный многострадальный Иов, достигши высшего духов­ного преуспеяния. Он почувствовал себя истаявшим (Иов.42:6), как тает и исчезает снег, когда упадут на него лучи па­лящего солнца.

Имя Господа нашего Иисуса Христа — Божественно; сила и действие этого имени — Божественны; они — всемогущи и спасительны; они — превыше нашего поня­тия, недоступны для него. С верою, упованием, усерди­ем, соединенными с великим благоговением и страхом, будем совершать великое дело Божие, преподанное Бо­гом: будем упражняться в молитве именем Господа на­шего Иисуса Христа. «Непрестанное призывание име­ни Божия, — говорит Великий Варсонофий, — есть вра­чевание, убивающее не только страсти, но и самое действие их. Как врач прилагает лекарственные сред­ства или пластыри на рану страждущего, и они действу­ют, причем больной и не знает, как это делается: так точно и имя Божие, будучи призываемо, убивает все страсти, хотя мы и не знаем, как это совершается» (Ответ 421). Наше обычное состояние, состояние всего челове­чества, есть состояние падения, прелести, погибели. Сознавая и, по мере сознания, ощущая это состояние, будем молитвенно вопить из него, вопить в сокруше­нии духа, вопить с плачем и стенаниями, вопить о по­миловании. Отречемся от всякого наслаждения духов­ного, от всех высоких молитвенных состояний, как недостойные их и не способные к ним. Нет возможно­сти воспеть песнь Господню на земли чуждей (Пс.136:4,3,1) - в сердце, обладаемом страстями, если ж услышим приглашение воспеть ее, то да знаем наверно, что приглашение это делается пленившими нас (Пс.136:4,3,1). На реках Вавилонских можно и должно только плакать (Пс.136:4,3,1).

Таково общее наставление для упражнения молит­вою Иисусовою, извлеченное из Священного Писания и писаний святых отцов, из весьма немногих бесед с истинными молитвенниками. Из частных наставле­ний, преимущественно для новоначальных, признаю полезным упомянуть нижеследующие:

Святой Иоанн Лествичник советует заключать ум в слова молитвы и, сколько бы раз он ни устранился из слов, опять вводить его (Слово 28, гл.17). Этот механизм особенно полезен и особенно удобен. Когда ум будет таким обра­зом во внимании, тогда и сердце вступит в сочувствие уму умилением, — молитва будет совершаться совокуп­но умом и сердцем. Слова молитвы должно произно­сить очень неспешно, даже протяжно, чтоб ум имел возможность заключаться в слова. Утешая и наставляя общежительных иноков, занимающихся монастырски­ми послушаниями, ободряя их к усердию и тщаливости в молитвенном подвиге, Лествичник говорит: «От монахов, занимающихся послушаниями, Бог не требу­ет молитвы, вполне чистой от развлечения. Не унывай, будучи окрадываем рассеянностью! Благодушествуй и постоянно понуждай ум твой возвращаться к себе. Со­вершенная свобода от рассеянности — принадлежность Ангелов» (Слово 4, гл.93). «Порабощенные страстям! Будем молить­ся Господу постоянно, неотступно: потому что все бес­страстные перешли» такою молитвою «к состоянию бесстрастия из состояния страстного. Если ты неослаб­но будешь приобучать ум твой, чтоб он никуда не уда­лялся» из слов молитвы: «то он и во время трапезо­вания твоего будет при тебе. Если же попущено ему тобою невозбранное скитание повсюду, то он не воз­может никогда пребывать у тебя. Великий делатель ве­ликой и совершенной молитвы сказал: хощу пять словес умом  моим глаголати, нежели тьмы словес языком (1Кор.14:19). Такая молитва» — благодатная молитва ума в сердце, чуждая парения «не свойственна младенцам: и потому мы, как младенцы, заботясь о качестве молитвы» — о внимании при посредстве заключения ума в слова — «бу­дем молиться очень много. Количество служит причи­ною качества. Господь дает чистую молитву тому, кто мо­лится безленостно, много и постоянно своею оскверняемою    развлечением    молитвою» (Лествица. Слово 28, гл. 21). Новоначальные иноки нуждаются в продолжительном времени для обу­чения молитве. Невозможно, вскоре по вступлении в монастырь или по вступлении в подвиг, достичь этой верховной добродетели. Нужны и время, и постепенность в подвиге, чтоб подвижник созрел для молитвы во всех отношениях. Как цвет и плод произрастают на стебле или древе, которые сами прежде должны быть посеяны и вырасти: так и молитва произрастает на дру­гих добродетелях, иначе не может явиться, как на них. Не скоро инок справится с умом своим: он не скоро приучит ум свой пребывать в словах молитвы, как бы в заключении и затворе. Отвлекаемый усвоившимися ему пристрастиями, впечатлениями, воспоминаниями, попе­чениями, ум новоначального непрестанно расторгает спасительные для него узы, оставляет тесный путь, уно­сится на широкий: любит он странствовать свободно в поднебесной, в стране обольщений, с духами, низвер­женными с неба, — странствовать без цели, безрассуд­но, зловредно для себя. Страсти — эти нравственные недуги человека — служат основною причиною развле­чения при молитве. Соответственно ослаблению страс­тей уменьшается развлечение. Страсти обуздываются и умерщвляются мало-помалу истинным послушанием и истекающими из истинного послушания самоотверже­нием и смирением. Послушание, самоотвержение и смирение суть те добродетели, на которых зиждется преуспеяние в молитве. Непарительность, доступная человеку, даруется Богом в свое время такому подвижнику молитвы, который постоянством и усердием в подвиге докажет искренность своего желания стяжать молитву.

Священноинок Дорофей [62], наш соотечественник, великий наставник духовному подвигу, подходящий этим достоинством своим к святому Исааку Сирскому, советует приобучающемуся к молитве Иисусовой спер­ва произносить ее гласно. Он говорит, что гласная молитва сама собою переходит в умную (Цветник священноинока Дорофея, поучение 30 и 32). «От молитвы гласной многой, — говорит священноинок, — истекает молитва умная, а от умной молитвы является молитва сердечная. Произносить молитву Иисусову должно не громким голосом, но тихо, вслух себе одному» (Цветник, поучение 32). При особенном действии рассеянности, печали, уныния, лености очень полезно совершать молитву Иисусову гласно: на гласную молитву Иисусову душа мало-помалу возбуждается от тяжкого нравственного сна, в который обычно ввергают ее печаль и уныние. Очень полезно совершать молитву Иисусову гласно при усиленном на­шествии помыслов и мечтаний плотского вожделения и гнева, когда от действия их разгорячится и закипит кровь, отымутся мир и тишина у сердца, когда ум поко­леблется, ослабеет, как бы ниспровергнется и свяжется множеством непотребных помыслов и мечтаний: воз­душные князи злобы, присутствие которых не облича­ется телесными очами, но познается душою по произво­димому ими действию на нее, услышав грозное для них имя Господа Иисуса, придут в недоумение и замешатель­ство, устрашатся, не замедлят отступить от души. Способ, предлагаемый священноиноком, очень прост и удо­бен. Его надо соединять с механизмом святого Иоанна Лествичника, то есть произносить молитву Иисусову гласно, вслух себе одному, не спеша и заключая ум в слова молитвы: заключение ума в слова молитвы заве­щавается самим священноиноком (Цветник, поучение 32).

Механизм святого Иоанна Лествичника необходи­мо соблюдать и при способе, который изложен препо­добным Нилом Сорским во втором Слове его Предания или Устава Скитского. Преподобный Нил заим­ствовал способ свой у греческих отцов, Симеона Ново­го Богослова и Григория Синаита, и несколько упрос­тил. Святой Нил говорит: «Сказанному этими святыми об удерживании дыхания, то есть, чтоб не часто дышать, и опыт вскоре научит, что это очень полезно к собра­нию ума». Некоторые, не поняв этого механизма, при­дают ему излишнее значение, непомерно удерживают дыхание, и тем повреждают легкие, вместе причиняя вред душе усвоением ей понятия неправильного. Все разгоряченные и излишне напряженные действия слу­жат препятствием к преуспеянию в молитве, развиваю­щейся единственно на лоне мирного, тихого, благо­говейного настроения по душе и телу. «Все неумерен­ное — от демонов», — говорил Пимен Великий (Патерик Скитский, Достопамятные сказания, гл. 129).

Начинающему обучаться молитве Иисусовой очень вспомоществует к обучению ей ежедневное келейное правило из известного числа земных и поясных покло­нов, соответственно силам. Полагаются поклоны не­спешно, с чувством покаяния, и при каждом поклоне произносится молитва Иисусова. Образец этого моле­ния можно видеть в «Слове о Вере» преподобного Си­меона Нового Богослова (Добротолюбие, ч.1). Описывая ежедневный ве­черний молитвенный подвиг блаженного юноши Геор­гия,  святой Симеон говорит:  «Он помышлял, что предстоит Самому Господу и припадает к пречистым ногам Его; он молил Господа со слезами, чтоб Господь умилосердился над ним. Молясь, он стоял неподвиж­но, подобно некоему столбу, не дозволяя себе никакого движения ни ногами, ни другою какою частью тела, не дозволяя очам любопытно обращаться на стороны: он стоял с великим страхом и трепетом, не допуская себе дремания, уныния и лености». Число поклонов на пер­вый раз может быть ограничено двенадцатью. Соображаясь с силами, с удобством, доставляемым обстоятельствами, это число может постоянно возрастать. При умножении числа поклонов должно строго наблюдать, чтоб качество молитвенного подвига сохранилось, чтоб нам не увлечься к бесплодному, вредному количе­ству, по причине плотского разгорячения. От поклонов тело согревается, несколько утомляется: такое состоя­ние тела содействует вниманию и умилению. Остережемся, остережемся, чтоб это состояние не перешло в плотское разгорячение, чуждое духовных ощущений, развивающее ощущение естества падшего. Количество, столько полезное при правильности настроения и цели, может быть очень вредным, когда оно приводит к плотскому разгорячению. Плотское разгорячение по­знается по плодам своим; ими оно отличается от духов­ной теплоты. Плоды плотского разгорячения — самомнение, самонадеянность, высокоумие, превозноше­ние, иначе гордость в различных видах ее, к которым удобно прививается прелесть. Плоды духовной тепло­ты — покаяние, смирение, плач, слезы. Правило с по­клонами всего удобнее совершать, отходя ко сну: в это время, по окончании дневных попечений, можно со­вершать правило продолжительнее и сосредоточеннее. Но и утром, и среди дня полезно, особенно юным, по­лагать умеренное количество поклонов, — поклонов 12 и до 20-ти. Этими поклонами поддерживается молит­венное настроение и распятие плоти, поддерживается и усиливается усердие к молитвенному подвигу.

Предложенных мною советов, полагаю, достаточ­но для новоначального, желающего обучиться молитве Иисусовой: «Молитва, — сказал преподобный Мелетий Исповедник, — учителя не требует, но тщания, но ра­чения и особенного усердия, — и бывает учителем ее Бог» (Избранные Класы. Изд. Оптиной пустыни, 1848г.). Святые отцы, написав много сочинений о мо-литве, чтоб доставить делателю правильное понятие о ней и верное руководство к упражнению ею, предлагают и поощряют вступить в самый подвиг для получе­ния существенного познания, без которого учение сло­вом, хотя и извлеченное из опытов, мертво, темно, непонятно, как нуждающееся в объяснении и оживле­нии опытами. Наоборот: тщательно занимающийся молитвою и уже преуспевший в ней должен часто обра­щаться к писаниям святых отцов о молитве, ими пове­рять и направлять себя, помня, что и Великий Павел, хотя имел благовестию своему превысшее всех свиде­тельств свидетельство Духа, но ходил в Иерусалим и предложил бывшим там апостолам благовестие, воз­вещенное им между язычниками, на рассмотрение, — да не како вотще теку, или текох (Галл.2:2), — говорит он.

Ученик. Какие книги святых отцов должен читать желающий заниматься молитвою Иисусовою под руко­водством боговдохновенного учения?

Старец. Это зависит от того рода жизни, который проводится подвижником молитвы. Рассмотри сочине­ния Каллиста и Игнатия Ксанфопулов о безмолвии и молитве, — и увидишь, что оно написано для иноков, пребывающих в затворе или проводящих жизнь от­шельническую, подобную жизни иноков Египетского Скита, в котором каждый старец жил в отдельной ке­лье, имея одного, двух и не более как трех учеников. Проводящих такой род жизни святые отцы называют безмолвниками (Лествица, Слово 1, гл.26). Безмолвник располагает собою и своим временем по собственному усмотрению или по обычаю, заимствованному от его наставников, а ино­ки, находящиеся в общежитии, обязаны участвовать в общественном богослужении и заниматься монастырс­кими послушаниями, не имея ни права, ни возможнос­ти располагать собою и своим временем своевольно; притом к безмолвию допускаются одни преуспевшие в монашеской жизни, обучившиеся ей предварительно в общежитии, сподобившиеся благодатного осенения; и потому книги святых отцов, написанные для безмол­вников, никак нейдут для новоначальных и вообще для иноков, подвизающихся в монастырях общежительных. Сказанное о книге Ксанфопулов должно сказать и о книгах Григория Синаита, Исаака Сирского,  Нила Сорского,  священноинока Дорофея.  Занимающийся молитвою, при занятии монастырскими послушания­ми, может ознакомиться и с этими книгами, но не для руководства ими, а единственно для знания, наблюдая притом осторожность, чтоб они не повлекли его без­временно в уединение и затвор или к несвойственно­му подвигу. Часто случается то и другое к величайшему вреду обманутого ревностью безрассудною. Дети и от­роки, когда, по неразумию своему и легкомыслию, по­кусятся поднять тяжесть, превышающую силу их, то надрываются, нередко губят себя окончательно: так и не созревшие в духовном возрасте подвергаются вели­ким бедствиям от духовного подвига, не соответствую­щего устроению их, нередко впадают в расстройство неисправимое. Сочинения святых Исихия, Филофея и Феолипта, помещенные во второй части Добротолю­бия, очень полезны для общежительных и для уединен­ных иноков. Особенно полезны предисловия схимона­ха Василия: в них изложено учение о молитве покая­ния, учение столько полезное, столько нужное для нашего времени. Находится много назидательных на­ставлений о молитве в книге Варсонофия Великого; надо заметить, что в первой половине ее заключаются ответы к безмолвникам, а во второй, с 220-го ответа, к инокам, подвизавшимся в общежитии.

Ученик. Что значит место сердечное, о котором го­ворят святые Симеон Новый Богослов, Никифор мо­нашествующий и другие отцы?

Старец. Это — словесная сила или дух человека, при­сутствующий в верхней части сердца, против левого сосца, подобно тому, как ум присутствует в головном мозге. При молитве нужно, чтоб дух соединился с умом и вместе с ним произносил молитву, причем ум действует словами, произносимыми одною мыслью или с участием голоса, а дух действует чувством умиле­ния или плача. Соединение даруется в свое время Бо­жественной благодатью, а для новоначального доста­точно, если дух будет сочувствовать и содействовать уму. При сохранении внимания умом дух непременно ощутит умиление. Дух обыкновенно называется сердцем, как и вместо слова ум употребляется слово голова. Мо­лись со вниманием, в сокрушении духа, помогая себе вышеисчисленными механизмами: при этом само со­бою откроется опытное познание места сердечного. О нем удовлетворительно объяснено в предисловиях схимонаха Василия.

Ученик. Мне показалось, что ты отвечал неохотно на вопрос мой о сердечном месте и, отослав меня к предисловиям схимонаха Василия, этим уклонился от изложения твоих собственных понятий и взглядов. Умоляю тебя: для пользы моей и других, выскажись откровенно на вопрос мой.

Старец. Вопрос твой навел скорбь на мое сердце. Этот вопрос делали мне многие, — и был он часто вы­ражением, которым выражалось состояние самооболь­щения, состояние душевного повреждения. С трудом исправляется душевное повреждение, произведенное неправильным упражнением в духовных подвигах, — по большей части остается неисправимым. Остается оно неисправимым или по причине гордости повредивших­ся, или по причине оконченности повреждения. Яд лжи — страшен: с упорством держится он в тех, кото­рые приняли его произвольно; оставляет он смертоносное действие в тех, которые, сознав его, не отверг­ли его и не извергли из себя с решительным самоотвержением. Зодчие воздушных замков, видя здание свое возвышающимся до небес, любуются и восхища­ются этим обольстительным зрелищем: они не любят напоминания евангельской заповеди,  возвещающей, что всякому человеку, зиждущему храмину, подобает иско­пать, и углубить, и положить основание на камени (Лк.6:48). Ка­мень — Христос. Христос предстоит взорам ума наше­го в Евангелии: предстоит Он взорам ума поведением Своим; предстоит взорам ума учением Своим; предсто­ит взорам ума заповедями Своими; предстоит взорам ума смирением Своим, по причине которого Он по­слушлив был до смерти, смерти же крестныя (Флп.2:8). Тот возла­гает на себя тяжкий труд копания земли и углубляется в нее, кто, в противность влечению сердца, нисходит в смирение, кто, отвергая свою волю и свой разум, ста­рается изучить с точностью заповеди Христовы и пре­дание Православной Церкви, с точностью последовать им; тот полагает в основание прочные камни, кто прежде и превыше всех других подвигов заботится о том, чтоб исправить и направить свою нравственность сообразно поведению, учению и завещанию Господа нашего Иисуса Христа. Нет места для истинной мо­литвы в сердце, не благоустроенном и не настроенном евангельскими заповедями. Напротив того, прелесть насаждена в каждого из нас падением: «по этому состо­янию самообольщения, составляющему неотъемлемую принадлежность каждого из нас обычно уму, — говорит преподобный Григорий Синаит, — особенно в людях легкомысленных, преждевременно стремиться к усво­ению себе высоких молитвенных состояний, чем и малое устроение, данное Богом, утрачивается, а дела­тель поражается мертвостью ко всему доброму. И по­тому должно тщательно рассматривать себя, чтоб не искать преждевременно того, что приходит в свое время, и чтоб не отвергнуть того, что подается в руки, направившись к исканию другого. Свойственно уму представлять себе мечтанием высокие состояния молитвы, которых он еще не достиг, и извращать их в своей мечте или в своем мнении. Очень опасно, чтоб та­кой делатель не лишился и того, что дано ему, чтоб не подвергся умоповреждению и сумасшествию от дей­ствия прелести» (Добротолюбие, гл. 118, ч. 1). Прелесть в большей или меньшей степени есть необходимое логическое последствие не­правильного молитвенного подвига.

Монашеское жительство — наука из наук, Боже­ственная наука. Это относится ко всем монашеским подвигам, — в особенности относится к молитве. В каждой науке имеется свое начало, имеется своя по­степенность в преподавании познаний, имеются свои окончательные упражнения: так и в обучении молитве существует свой порядок, своя система. Тщательное последование порядку или, что то же, системе служит в каждой науке ручательством основательного успеха в ней: так и правильное упражнение в молитве служит ручательством преуспеяния в ней, — того преуспеяния, которым благоугодно Богу ущедрить подвижника. От­вержение системы при изучении науки служит источ­ником превратных понятий, источником знания, кото­рое хуже незнания, будучи знанием неправильным, от­рицательным: таково и последствие беспорядочного упражнения в молитве. Неизбежное, естественное по­следствие такого упражнения — прелесть. Самочинное монашество не монашество. Это — прелесть! Это — ка­рикатура, искажение монашества! Это — насмешка над монашеством! Это — обман самого себя! Это — актер­ство, очень способное привлечь внимание и похвалы мира, но отвергаемое Богом, чуждое плодов Святаго Духа, обильное плодами, исходящими от сатаны.

Многие, ощутив расположение и усердие к духов­ному подвигу, приступают к этому подвигу опрометчиво и легкомысленно. Они предаются ему со всею рев­ностью и разгорячением, со всею безрассудностью, не поняв, что эти ревность и разгорячение — наиболее кровяные и плотские; что они преисполнены нечисто­ты и примеси, не поняв, что при изучении науки из наук — молитвы —  нужно самое верное руководство, нужны величайшее благоразумие и осторожность. Увы! Скрываются от нас пути Божии, правые; скрываются они от нас по причине слепоты, произведенной и под­держиваемой в нас падением. Избираются нами в руко­водителей преимущественно те наставники, которых мир провозгласил святыми и которые находятся или в глубине прелести, или в глубине неведения. Избирают­ся в руководителей книги, написанные инославными подвижниками, находившимися в ужаснейшей бесов­ской прелести, в общении с бесами. Избираются в руководителей писания святых отцов Православной Цер­кви, изложивших возвышенный молитвенный подвиг преуспевших иноков, подвиг, недоступный для понима­ния новоначальных, не только для последования ему, — и плодом духовного подвига чудовищно является душев­ное расстройство, погибель. Посеясте пшеницу, а терние пожасте (Иер.12:13), — говорит с болезнованием Святый Дух че­ловекам, извращающим добро во зло неправильным употреблением добра. Горестное, точно горестное зре­лище! На возвышеннейшем делании ума, на делании, возводящем к Богу того, кто идет по установленным ступеням, стяжавается неправильным действованием омрачение и растление ума, умоповреждение, умопоме­шательство, порабощение демонам, погибель. Такое зрелище, зрелище, которое нередко представлялось взорам моим, послужило причиною скорби для сердца моего при вопросе твоем. Не хотелось бы мне слы­шать его ни от тебя, ни от кого другого из новона­чальных. «Не полезно тебе, — сказали отцы, — узнать последующее прежде, нежели стяжешь опытное знание предшествовавшего» [63]. Такое любопытство — признак праздности и кичащегося разума [64]. Указал же я на предисловия схимонаха Василия, как на сочинение истин­ного делателя молитвы, особенно полезное для совре­менности. Сочинение это наставляет непогрешитель­ному пониманию отеческих писаний о молитвенном подвиге, писаний, составленных для преуспевших мо­нахов, преимущественно для безмолвников.

Чтоб исполнить твое желание, повторю, лишь иными словами, уже сказанное мною. Упражнение мо­литвою Иисусовою имеет два главнейших подразделе­ния или периода, оканчивающиеся чистою молитвою, которая увенчивается бесстрастием или христианским совершенством в тех подвижниках, которым Богу бла­гоугодно дать его. Святой Исаак Сирский говорит: «Не многие сподобились чистой молитвы, но малые: достигший же к таинству, совершающемуся после нее, и перешедший на другой берег (Иордана) едва встреча­ется один из поколения в поколение, по благодати и бла­говолению Божиим» [65]. В первом периоде предоставля­ется молящемуся молиться при одном собственном усилии; благодать Божия несомненно содействует мо­лящемуся благонамеренно, но она не обнаруживает своего присутствия. В это время страсти, сокровенные в сердце, приходят в движение и возводят делателя мо­литвы к мученическому подвигу, в котором побеждения и победы непрестанно сменяют друг друга (св. Исаак Сирский, Слово 55), в кото­ром свободное произволение человека и немощь его выражаются с ясностью (св. Исаак Сирский, Слово 61, очень замечательное). Во втором периоде благо­дать Божия являет ощутительно свое присутствие и действие, соединяя ум с сердцем, доставляя воз­можность молиться непарительно или, что то же, без развлечения, с сердечным плачем и теплотою; при этом греховные помыслы утрачивают насильственную власть над умом. На эти два состояния указывают свя­тые отцы. Из них преподобный Нил Сорский, ссыла­ясь на преподобного Григория Синаита, говорит: «Когда придет действие молитвы, тогда оно удерживает ум при себе, увеселяет его и освобождает от парения» (Слово 2). Для не стяжавших благодатного действия преподобный признает удержание ума от рассеянности и вни­мательную молитву подвигом самым трудным, тяжким, неудобным (Слово 2). Чтоб достичь второго состояния, необхо­димо пройти сквозь первое, необходимо выказать и до­казать основательность своего произволения и принес­ти плод в терпении (Лк.8:15). Первое состояние молящегося можно уподобить обнаженным древам во время зимы; второе — тем же древам, покрывшимся листьями и цве­тами от действия теплоты весенней. Силу для произве­дения листьев и цветов деревья накопляют во время зимы, когда состояние их имеет весь образ состояния страдательного, состояние под областью смерти. Не дозволим себе искушать Господа! Не дозволим себе приступать к Нему легкомысленно, с бесстрашием, с двоедушием, с настроением сумнящейся пытливости, за которую возбраняется вход в землю обетованную (Евр.3:8-11,18,19). Приступим как погибшие, как существенно нуждающи­еся во спасении, которое даруется Богом за истинное покаяние. Душою и целью молитвы в том и другом со­стоянии должно быть покаяние. За покаяние, прино­симое при одном собственном усилии, Бог дарует, в свое время, покаяние благодатное, — и Дух Святый, все­лившись в человека, ходатайствует о нем воздыхании неизглаголанными: Он ходатайствует о святых сообразно воле Божией, которую ведает один Он (Рим.8:27,26).

Из этого явствует со всею очевидностью, что для новоначального искание места сердечного, то есть ис­кание открыть в себе безвременно и преждевременно явственное действие благодати, есть начинание самое ошибочное, извращающее порядок, систему науки. Та­кое начинание начинание гордостное, безумное! Столько же не соответствует новоначальному употреб­ление механизмов, предложенных святыми отцами для преуспевших иноков, для безмолвников. Новоначаль­ные должны держаться при упражнении молитвою од­ного благоговейнейшего внимания, одного заключения ума в слова молитвы, произнося слова очень неспеш­но, чтоб ум успевал заключаться в них, и производя дыхание тихо, но свободно. Некоторые подумали, что в самом производстве дыхания заключается нечто осо­бенно важное и, не поняв, что неспешное и тихое ды­хание заповедано отцами для удержания ума от рассе­янности, начали чрезмерно удерживать дыхание, и этим расстроили телесное здравие, столько способ­ствующее в молитвенном подвиге. «Удерживай, — гово­рит преподобный Григорий Синаит, — и дыхание, то есть движение ума, смежив несколько уста при совер­шении молитвы, а не дыхание ноздрей, то есть чув­ственное, как это делают невежи, чтоб не повредить себя, надымаясь» (О прелести. Добротолюбие, ч. 1). Не только в процессе дыхания, но и во всех движениях тела должно наблюдать спокой­ствие, тихость и скромность. Все это очень способству­ет к удержанию ума от рассеянности. Ум, молящийся внимательно, непременно привлечет сердце в сочув­ствие себе, в чувство покаяния. Между сочувствием сердца уму и соединением ума с сердцем или схожде­нием ума в сердце — величайшее различие. Святой Иоанн Лествичник признает значительным преуспея­нием в молитве то, когда ум будет пребывать в словах ее (Лествица, Слово 28, гл. 19). Этот великий наставник иноков утверждает, что молитва молящегося постоянно и усердно, при заклю­чении ума в слова молитвы, из чувства покаяния и пла­ча, непременно осенится Божественной благодатью (Лествица, Слово 28, гл. 17,21,27,28). Когда молитва осенится Божественной благодатью, тогда не только откроется сердечное место, но и вся душа повлечется к Богу непостижимою духовною силою, увлекая с собою и тело. Молитва преуспевших в ней произносится из всего существа. Весь человек делается как бы одними устами. Не только сердце обновленного человека, не только душа, но и плоть исполняется духов­ного утешения и услаждения: радости о Бозе живе (Пс.88:3), о Боге, действующем ощутительно и могущественно бла­годатью Своею. Вся кости истинного молитвенника рекут: Господи, Господи, кто подобен Тебе? избавляяй нища из руки крепльших его, и нища и убога от расхищающих его молитву и надежду: от помыслов и ощущений, возника­ющих из падшего естества и возбуждаемых демонами (Пс.34:10). К преуспеянию в молитве покаяния должны стремиться все христиане; к упражнению в молитве покаяния и к преуспеянию в ней святые отцы приглашают всех хрис­тиан. Напротив того, они строго воспрещают преждев­ременное усилие взойти умом в святилище сердца для благодатной молитвы, когда эта молитва еще не дана Богом. Воспрещение сопрягается с страшною угрозою. «Умная молитва, — говорит преподобный Нил Сорский, повторяя слова преподобного Григория Синаита, — выше всех деланий, и добродетелей глава, как любовь Божия. Бесстыдно и дерзостно хотящий войти к Богу и чисто беседовать с Ним, нудящийся стяжать Его в себе удобно умерщвляется бесами» (Слово 11).

Умоляю, умоляю обратить все должное внимание на грозное воспрещение отцов. Мне известно, что не­которые благонамеренные люди, но впадающие в блуд на самом деле, не могущие, по несчастной привычке, воздерживаться от падений, покушаются на упражне­ние в сердечной молитве. Может ли быть что-либо без­рассуднее, невежественнее, дерзостнее этого начина­ния? Молитва покаяния дана всем без исключения, дана и обладаемым страстями, и подвергающимся насильственно падениям. Они имеют все право вопить ко Господу о спасении, но вход в сердце для молитвен­ного священнодействия возбранен для них: он предос­тавлен исключительно архиерею таинственному, хиро­тонисанному законно Божественною благодатью. Пой­мите, поймите, что единственно перстом Божиим отверзается этот вход: отверзается он тогда, когда человек не только престанет от деятельного греха, но и получит от десницы Божией силу противиться страст­ным помыслам, не увлекаться и не услаждаться ими. Мало-помалу зиждется сердечная чистота: чистоте по­степенно и духовно является Бог. Постепенно! Потому что и страсти умаляются, и добродетели возрастают не вдруг, то и другое требует значительного времени. Вот тебе завет мой: не ищи места сердечного. Не усиливай­ся тщетно объяснить себе, что значит место сердечное: удовлетворительно объясняется это одним опытом. Если Богу угодно дать тебе познание, то Он даст в свое вре­мя, — и даст таким способом, какого даже не может представить себе плотский человек. Занимайся исклю­чительно и со всею тщательностью молитвою покаяния; старайся молитвою принести покаяние: удостоверишь­ся в успехе подвига, когда ощутишь в себе нищету духа, умиление, плач. Такого преуспеяния в молитве желаю и себе, и тебе. Достижение вышеестественных благодат­ных состояний было всегда редкостью. Пимен Великий, инок Египетского Скита, знаменитого по высокому пре­успеянию его монахов, живших в V веке, в котором осо­бенно процветало монашество, говаривал: «О совершен­стве беседуют между нами многие, а действительно достигли совершенства один или два» (Патерик Скитский). Святой Иоанн Лествичник, аскетический писатель VI века, свидетель­ствует, что в его время очень умалились сосуды Боже­ственной благодати в сравнении с предшествовавшим временем, причину этого святой видит в изменении духа в обществе человеческом, утратившем простоту и заразившемся лукавством (Слово 26, гл.52). Святой Григорий Синаит, писатель XIV века, решился сказать, что в его время вовсе нет благодатных мужей, так сделались они редки; причину этого Синаит указывает в необыкновенном раз­витии пороков, происшедшем от умножившихся соблаз­нов (Добротолюбие, гл.118, ч.1). Тем более в наше время делателю молитвы необ­ходимо наблюдать величайшую осторожность, бого­вдохновенных наставников нет у нас! Целомудрие, простота, евангельская любовь удалились с лица земли. Соблазны и пороки умножились до бесконечности! Раз­вратом объят мир! Господствует над обществом челове­ческим, как полновластный тиран, любовь преступная в разнообразных формах! Довольно, предовольно, если сподобимся принести Богу единое, существенно нужное для спасения нашего делание: покаяние.

Ученик. Удобна ли для обучения молитве Иисусовой жизнь в монастыре, посреди более или менее много­численного братства и молвы, неизбежной в много­людстве? Не удобнее ли для этого жизнь в безмолвии?

Старец. Жизнь в монастыре, особенно в общежи­тельном, способствует новоначальному к успешному и прочному обучению молитве, если только он жительствует правильно. Жительствующему правильно в общежитии представляются непрестанно случаи к по­слушанию и смирению, а эти добродетели более всех других приготовляют и настраивают душу к истин­ной молитве. «От послушания — смирение», — сказали отцы [66]. Смирение рождается от послушания и поддер­живается послушанием, как поддерживается горение светильника подливаемым елеем. Смирением вводится в душу мир Божий (см. Флп.4:7). Мир Божий есть духовное место Божие (см. Пс.75:3), духовное небо; вошедшие в это небо челове­ки соделываются равноангельными и, подобно Анге­лам, непрестанно поют в сердцах своих духовную песнь Богу (см. Еф.5:19), то есть приносят чистую, святую молит­ву, которая в преуспевших есть точно песнь и песнь песней. По этой причине послушание, которым достав­ляет бесценное сокровище смирения, признано едино­душно отцами [67] за основную монашескую доброде­тель, за дверь, вводящую законно и правильно в ум­ную и сердечную молитву или, что то же, в истинное священное безмолвие. Святой Симеон Новый Бого­слов, говорит о внимательной молитве: «Как я думаю, это благо проистекает нам от послушания. Послуша­ние, являемое духовному отцу, соделывает всякого бес­попечительным. Таковой какою привременною вещью может быть побежден или порабощен? Какую печаль и какое попечение может иметь такой человек?» [68]

Попечения и пристрастия, отвлекая постоянно мысль к себе, служат причиною развлечения при молитве; гордость служит причиною сердечного ожесточения; гнев и памятозлобие, основывающиеся на гордости, служат причиною сердечного смущения. Послушание служит начальною причиною, уничтожающей рассе­янность, от которой молитва бывает бесплодной; оно служит причиною смирения, смирение уничтожает ожесточение, при котором молитва мертва; прогоня­ет смущение, при котором молитва не потребна, по­мазует сердце умилением, от которого молитва ожи­вает, окрыляется, возлетает к Богу. Следовательно: послушание не только действует против рассеяннос­ти, но и охраняет сердце от ожесточения и смущения, содержит его постоянно кротким, благим, постоянно способным к умилению, постоянно готовым излиться пред Богом в молитве и плаче, столько искренних, что они по всей справедливости могут назваться и исповеданием [68] души пред Богом, и духовным явлением Бога душе (Пс.103,104,105,106,110). Если инок будет вести себя в монастыре подобно страннику, не заводя знакомства вне и внутри монастыря, не ходя по братским кельям и не при­нимая братию в свою келью, не заводя в келье ника­ких излишеств, не исполняя своих пожеланий, трудясь в монастырских послушаниях со смирением и добро­совестностью, прибегая часто к исповеди согреше­ний, повинуясь настоятелю и прочим властям монастырским безропотно, в простоте сердца, то, без сомне­ния, преуспеет в молитве Иисусовой, то есть получит дар заниматься ею внимательно и проливать при ней слезы покаяния. «Видел я, — говорит святой Иоанн Ле­ствичник, — преуспевших в послушании и не нерадев­ших по возможности о памяти Божией [69], действуемой умом, как они, внезапно встав на молитву, вскоре пре­одолевали ум свой и изливали слезы потоками: совер­шалось это с ними потому, что они были предуготов­лены преподобным послушанием» (Слово 26, гл.31). Святой Симеон Новый Богослов, преподобный Никита Стифат и мно­гие другие отцы обучились молитве Иисусовой и зани­мались ею в обителях, находившихся в столице Восточ­ной Империи, в обширном и многолюдном Константинополе. Святейший патриарх Фотий обучился ей уже в сане патриарха при многочисленных других заняти­ях, соединенных с этим саном. Святейший патриарх Каллист обучился, проходя послушание повара в лав­ре преподобного Афанасия Афонского на Афонской горе (Предисловие схимонаха Василия). Преподобные Дорофей (Варсонофия Великого ответ 268) и Досифей (Житие преп. Досифея в начале поучения прп. аввы Дорофея) обуча­лись ей в общежитии святого Серида, первый — неся послушание начальника больницы, второй — прислуж­ника в ней. В общежитии Александрийском, которое описывает святой Иоанн Лествичник, вся братия уп­ражнялась в умной молитве (Лествица, Слово 4, гл. 17). Этот святой, равно как и Варсонофий Великий, заповедует боримым блудной страстью особенно усиленное моление именем Господа Иисуса (Лествица, Слово 15, гл. 55. Ответы 252 и 255). Блаженный старец, Серафим Саровский, сви­детельствовал,   наставленный  собственным  опытом, что молитва Иисусова есть бич против плоти и плотс­ких похотений (из рукописного наставления архимандриту Никону). Увядает пламень этих похотений от действия ее. Когда она воздействует в человеке, тогда от действия ее, плотские похотения утрачивают свобо­ду в действовании своем. Так хищный зверь, посажен­ный на цепь, сохраняя способность умерщвлять и по­жирать человеков и животных, теряет возможность действовать соответственно способности.

Святые Симеон и Андрей, юродивые ради Христа, находились в особеннейшем молитвенном преуспеянии, будучи возведены в него своим полным самоотвержени­ем и глубочайшим смирением. Ничто не доставляет та­кого свободного доступа к Богу, как решительное само­отвержение, попрание своей гордости, своего я. Обиль­ное действие сердечной молитвы святого Андрея описано сотаинником его, Никифором, иереем великой церкви царственного Константинополя. Действие это, по особенности своей, достойно быть замеченным. «Он, — говорит Никифор, — приял такой дар молитвы в тайном храме сердца своего, что шепот уст его звенел далеко. Как котел воды, приведенный в движение без­мерным кипением, издает из себя пар: так и у него вы­ходил пар из уст от действия Святаго Духа. Одни из ви­девших его говорили, что в нем живет демон, и потому выходит из него пар; другие говорили: нет! Сердце его, мучимое неприязненным духом, производит такое дыха­ние. Ни то, ни другое мнение не было справедливым: в этом явлении отражалась непрестанная, богоприятная молитва, — и незнакомые с духовным подвигом состави­ли о великом Андрее понятие, подобное тому, какое со­ставлено было некогда при внезапно открывшемся даре знания иностранных языков» (Деян.2:13. Великие Четьи-Минеи митрополита Макария). Очевидно, что угодник Божий производил молитву из всего существа своего, соединяя умную и сердечную молитву с гласною. Когда святой Андрей был восхищен в рай, то, как поведал он иерею, обильная благодать Божия, наполняющая рай, произвела в нем то духовное действие, которое обыкно­венно производится умною молитвою в преуспевших: она привела в соединение ум его и сердце, причем че­ловек приходит в состояние духовного упоения и неко­торого самозабвения (Великие Четьи-Минеи). Это упоение и самозабвение есть вместе ощущение новой жизни. Святой Симеон го­ворил сотаиннику своему, диакону Иоанну, что посреди самых сильных соблазнов ум его пребывает всецело ус­тремленным к Богу, — и соблазны остаются без обычно­го действия своего (Житие преподобного Симеона, Четьи-Минеи, 21 июля). В тех, которые сподобились бла­годатного осенения, постоянно восхищается душа из среды греховных и суетных помыслов и ощущений умною молитвою, как бы таинственною невидимою ру­кою, и возносится горе: действие греха и мира остается бессильным и бесплодным (святой Исаак Сирский. Слово 43).

Во дни новоначалия моего некоторый старец в ис­кренней беседе поведал мне: «В мирской жизни, по простоте прошедших времен и господствовавшему тог­да благочестивому направлению, узнал я о молитве Иисусовой, занимался ею и ощущал по временам не­обыкновенное изменение в себе и утешение. Вступив в монастырь, я продолжал заниматься ею, руководству­ясь чтением отеческих книг и наставлениями некото­рых иноков, которые, казалось, имели понятие о ней. У них я видел и низменный стулец, упоминаемый пре­подобным Григорием Синаитом, сделанный наподо­бие тех стульцев, которые употреблялись в Молдавии. В конце прошедшего столетия и начале нынешнего процветало умное делание в разных обителях Молда­вии, особливо в Нямецком монастыре. Сначала был я в послушании трапезного: занимаясь послушанием, зани­мался и молитвою, соединяя ее с содействующими ей смиренномудрыми помышлениями, по наставлению от­цов [70]. Однажды ставил я блюдо с пищею на последний стол, за которым сидели послушники, и мыслью гово­рил: примите от меня, рабы Божии, это убогое служе­ние. Внезапно в грудь мою впало такое утешение, что я даже пошатнулся; утешение продолжалось многие дни, около месяца. Другой раз случилось зайти в про­сфорню; не знаю, с чего, по какому-то влечению, я по­клонился братиям, трудившимся в просфорне, очень низко, — и, внезапно, так воздействовала во мне мо­литва, что я поспешил уйти в келью и лег на постель по причине слабости, произведенной во всем теле молитвенным действием» [71].

В описании кончины святителя Димитрия Ростов­ского повествуется, что он найден почившим на молит­ве. За несколько часов до кончины был у него люби­мый его певчий; прощаясь с певчим, святитель покло­нился ему едва не до земли. Из одного сердечного настроения истекли смирение и молитва. Иноческое общежитие, как уже сказано мною, служит величай­шим пособием для обучения молитве Иисусовой в пер­вых степенях ее, доставляя новоначальному непрестан­ные случаи к смирению. Удобно может испытать над собою, скоро может увидеть каждый инок действие по­слушания и смирения на молитву. Ежедневное испове­дание духовному отцу или старцу своих помыслов, от­речение от деятельности по своему разуму и по своей воле начнет в непродолжительном времени действо­вать против рассеянности, уничтожать ее, удерживать ум в словах молитвы. Смирение пред старцем и пред всеми братиями немедленно начнет приводить сердце в умиление и содержать в умилении. Напротив того, от деятельности по своей воле и по своему разуму не­медленно явится попечительность о себе, предстанут уму различные соображения, предположения, опасе­ния, мечты, уничтожат внимательную молитву. Остав­ление смирения для сохранения своего достоинства по отношению к ближнему отымет у сердца умиление, ожесточит сердце, убьет молитву, лишив ее существен­ных свойств ее, внимания и умиления. Каждый посту­пок против смирения есть наветник и губитель молит­вы. На послушании и смирении да зиждется молитва! Эти добродетели — единственно прочное основание молитвенного подвига.

Безмолвие полезно для преуспевших, понявших внутреннюю брань, окрепших в евангельской нрав­ственности основательным навыком к ней, отвергнув­ших пристрастия [72]: все это должно стяжать предвари­тельно в общежитии. Вступившим в безмолвие без предварительного, удовлетворительного обучения в мо­настыре безмолвие приносит величайший вред: лиша­ет преуспеяния, усиливает страсти [73], бывает причи­ною высокоумия [74], самообольщения и бесовской пре­лести [75]. «Неопытных — не обученных опытно тайнам монашеского жительства — безмолвие губит» (Лествица, Слово 27, гл. 55), — ска­зал святой Иоанн Лествичник. «К истинному безмол­вию, — замечает этот же святой, — способны редкие: те, которые стяжали Божественное утешение в поощ­рение к трудам и Божественное содействие в помощь при бранях» (Лествица, Слово 4, гл.120).

Ученик. Ты сказал прежде, что не очищенный от страстей не способен ко вкушению Божественной бла­годати, а теперь упомянул о молитвенном благодатном утешении в мирянине и новоначальном послушнике. Здесь представляется мне противоречие.

Старец. Научаемые Священным Писанием и пи­саниями святых отцов, мы веруем и исповедуем, что Бо­жественная благодать действует как прежде, так и ныне в Православной Церкви, несмотря на то, что обретает мало сосудов, достойных ее. Она осеняет тех подвижни­ков Божиих, которых ей благоугодно осенить. Утверж­дающие, что ныне невозможно христианину сделаться причастником Святаго Духа, противоречат Священно­му Писанию и причиняют душам своим величайший вред, как об этом прекрасно рассуждает преподобный Макарий Великий (Слово 3, гл.12,13 и 14). Они, не предполагая в христиан­стве никакой особенно высокой цели, не ведая о ней, не стараются, даже нисколько не помышляют о дости­жении ее: довольствуясь наружным исполнением неко­торых добродетелей, лишают сами себя христианско­го совершенства. Что хуже всего, — они, удовлетворя­ясь своим состоянием и признавая себя, по причине своего наружного поведения, восшедшими на верх ду­ховного жительства, не только не могут иметь смире­ния, нищеты духовной и сердечного сокрушения, но и впадают в самомнение, в превозношение, в самооболь­щение, в прелесть, уже нисколько не заботятся об ис­тинном преуспеянии. Напротив того, уверовавшие су­ществованию христианского совершенства устремля­ются к нему всеусердно, вступают в неослабный подвиг для достижения его. Понятие о христианском совер­шенстве охраняет их от гордости: в недоумении и пла­че предстоят они молитвою пред заключенным входом в этот духовный чертог. Введенные Евангелием в пра­вильное самовоззрение, смиренно, уничиженно думают они о себе: признают себя рабами непотребными, не исполнившими назначения, приобретенного и пред­начертанного Искупителем для искупленных Им человеков [76]. Отвержение жительства по заповедям Еванге­лия и по учению святых отцов — жительство самоволь­ное, основанное на собственном умствовании, хотя бы и очень подвижное или очень благовидное — имеет са­мое вредное влияние на правильное понимание христианства, даже на догматическую веру (1Тим.1:19). Это доказано со всею ясностью характером тех нелепых заблуждений и того разврата, в которые вринулись все отступники, все еретики и раскольники.

Вместе с этим, опять основываясь на Божественном Писании и на писаниях отеческих, мы утверждаем, что ум и сердце, не очищенные от страстей покаянием, неспособны соделаться причастниками Божественной благодати, — утверждаем, что сочиняющие для себя бла­годатные видения и благодатные ощущения, ими льстя­щие себе и обманывающие себя, впадают в самооболь­щение и бесовскую прелесть. Несомненно веруя су­ществованию благодатного действия, столько же несом­ненно мы должны веровать недостоинству и неспособ­ности человека, в его состоянии страстном, к принятию Божией благодати. По причине этого сугубого убежде­ния погрузимся всецело, бескорыстно, в делание покая­ния, предав и вручив себя всесовершенно воле и благо­сти Божией. «Нет неправды у Бога, — наставляет препо­добный Макарий Великий, — Бог не оставит не исполненным того, что Он предоставил исполнять Себе, когда исполним то, что мы обязаны исполнить» (Слово 4, гл. 8). «Монах не должен сомневаться о получении дара Бо­жественной благодати, — говорит святой Исаак Сир­ский, — как сын не сомневается в получении наследства от отца. Наследство принадлежит сыну по закону есте­ства». Вместе с этим святой Исаак называет прошение в молитве о ниспослании явного действия благодати начинанием, заслуживающим порицания, прошением, внушенным гордынею и превозношением; он призна­ет желание и искание благодати настроением души неправильным, отверженным Церковью Божией, душев­ным недугом. Усвоивших себе такое желание он призна­ет усвоившими гордыню и падение, то есть самооболь­щение и демонскую прелесть. Хотя самая цель мона­шества и есть обновление Святым Духом принявшего монашество, но святой Исаак предлагает идти к этой цели покаянием и смирением, стяжать плач о себе и молитву мытаря, столько раскрыть в себе греховность, чтоб совесть наша свидетельствовала нам, что мы рабы непотребные и нуждаемся в милости. «Божие говорит святой, — приходит само собою, в то время, как мы и не помышляем о нем. Ей, так! Но если место чисто, а не осквернено» (Слово 55 и Слово 2).

Что ж касается до упомянутого новоначального, то из самых приведенных случаев с ним видно, что он вовсе не ожидал такого молитвенного действия, какое в нем внезапно открылось, даже не понимал, что оно существует. Это — строение промысла Божия, пости­жение которого нам недоступно. Тот же святой Исаак говорит: «Чин (порядок) особенного смотрения (про­мысла, суда Божия) отличается от общего человече­ского чина. Ты следуй общему чину и путем, по кото­рому прошли все человеки, по последованию преемни­чества, взойди (Слово 1) на высоту духовного пирга (башни)».

Ученик. Мне привелось узнать, что некоторые стар­цы, весьма преуспевшие в молитве Иисусовой, препо­давали новоначальным прямо молитву умную, даже сердечную.

Старец. Знаю это. Такие частные случаи не долж­но принимать за общее правило или, основываясь на них, пренебрегать преданием Церкви, то есть тем уче­нием святых отцов, которое Церковь приняла в общее руководство. К отступлению от общего правила приве­дены были упомянутые тобою преуспевшие старцы или по замеченной ими особенной способности новона­чальных к упражнению в умной молитве, или по собственной неспособности быть удовлетворительными руководителями других, несмотря на свое молитвенное преуспеяние. И последнее случается! В Египетском Ските некоторый новоначальный монах просил на­ставления по одному из случаев иноческого подвижни­чества у аввы Ивистиона, старца очень возвышенной жизни. Получив наставление, новоначальный нашел нужным поверить наставление советом с преподобным Пименом  Великим.   Великий  устранил  наставление аввы Ивистиона, как слишком возвышенное, невыно­симое для новоначального и страстного, преподал мо­наху способ более удобный и доступный, произнесши при этом следующее, достойное внимания изречение: «Авва Ивистион и делание его на небе, с Ангелами: утаилось от него, что мы с тобою на земле и в страс­тях» [77]. Очень верно замечает преподобный Григорий Синаит, что находящиеся в молитвенном преуспеянии обучают молитве других сообразно тому, как сами дос­тигли в ней преуспеяния (из 15-ти глав глава 5, Добротолюбие, ч. 1). Из опытов я мог убедиться, что получившие благодатную молитву, по особенному смотрению Божию, скоро и не общим путем, поспеша­ют, соответственно совершившемуся с ними, сообщать новоначальным такие сведения о молитве, которые новоначальными никак не могут быть поняты правиль­но, понимаются ими превратно и повреждают их. На­против того, получившие дар молитвы после продол­жительной борьбы со страстями, при очищении себя покаянием и при образовании нравственности евангельскими заповедями, преподают молитву с большою осмотрительностью, постепенностью, правильностью. Монахи Молдавского Нямецкого монастыря передава­ли мне, что знаменитый старец их, архимандрит Паи­сий Величковский, получивший сердечную благодат­ную молитву по особенному смотрению Божию, а не общим порядком, по этой самой причине не доверял себе преподавание ее братиям: он поручал это препо­давание другим старцам, стяжавшим дар молитвы об­щим порядком. Святой Макарий Великий говорит, что по неизреченной благости Божией, снисходящей немощи человеческой, встречаются души, соделавши­еся причастницами Божественной благодати, преис­полненные небесного утешения и наслаждающиеся действием в них Святаго Духа, — вместе с тем, по недо­статку деятельной опытности, пребывающие как бы в детстве, в состоянии очень неудовлетворительном в отношении к тому состоянию, которое требуется и до­ставляется истинным подвижничеством (Слово 7, гл.14). Мне при­шлось видеть такое дитя-старца, осененного обильно Божественною благодатью. С ним познакомилась дама цветущих лет и здоровья, громкого имени, жизни впол­не светской, и, получив уважение к старцу, сделала ему некоторые услуги. Старец, движимый чувством благо­дарности, желая вознаградить великим душеназидани­ем услугу вещественную и не поняв, что этой даме прежде всего нужно было оставить чтение романов и жизнь по романам, преподал ей упражнение молитвою Иисусовою, умною и сердечною, с пособием тех меха­низмов, которые предлагаются святыми отцами для безмолвников и описаны в 1-й и 2-й частях Доброто­любия. Дама послушалась святого старца, пришла в затруднительнейшее положение и могла бы повредить себя окончательно, если б другие не догадались, что дитя-старец дал ей какое-нибудь несообразнейшее на­ставление, не извлекли у нее признания и не отклони­ли ее от последования наставлению.

Упомянутому здесь старцу говаривал некоторый, близко знакомый ему инок: «Отец! Твое душевное уст­роение подобно двухэтажному дому, которого верхний этаж отделан отлично, а нижний стоит вчерне, отчего доступ и в верхний этаж очень затруднителен». В мо­настырях употребляется о таких преуспевших старцах изречение свят, но не искусен, и наблюдается осторож­ность в совещаниях с ними, в совещаниях, которые иногда могут быть очень полезными. Осторожность заключается в том, чтоб не вверяться поспешно и лег­комысленно наставлениям таких старцев, чтоб пове­рять их наставления Священным Писанием и писаниями отцов (преподобного Симеона Нового Богослова, гл. 33, Добротолюбие, ч. 1), также беседою с другими преуспевшими и благонамеренными иноками, если окажется возмож­ность найти их. Блажен новоначальный, нашедший в наше время благонадежного советника! «Знай, — вос­клицает преподобный Симеон Новый Богослов, — что в наши времена появилось много лжеучителей и обман­щиков!» (преподобного Симеона Нового Богослова, гл. 33, Добротолюбие, ч. 1) Таково было положение христианства и мо­нашества за восемь столетий до нас. Что ж сказать о современном положении? Едва ли не то, что сказал преподобный Ефрем Сирин о положении тех, которые зай­мутся исканием живого слова Божия во времена послед­ние. Они будут, пророчествовал преподобный, прохо­дить землю от востока к западу и от севера к югу, ища такого слова, — и не найдут его (Слово 106 по славянскому тексту). Как истомленным взорам заблудившихся в степях представляются высокие домы и длинные улицы, чем заблудившиеся вовлекают­ся еще в большее, неисходное заблуждение: так и ищу­щим живого слова Божия в нынешней нравственной пустыне представляются во множестве великолепные призраки слова и учения Божия, воздвигнутые из душев­ного разума, из недостаточного и ложного знания бук­вы, из настроения духов отверженных, миродержите­лей. Призраки эти, льстиво являясь духовным эдемом, преизобилующим пищею, светом, жизнью, отвлекают обманчивым явлением своим душу от истинной пищи, от истинного света, от истинной жизни, вводят несчаст­ную душу в непроницаемый мрак, изнуряют голодом, отравляют ложью, убивают вечною смертью.

Преподобный Кассиан Римлянин повествует, что в современных ему египетских монастырях, в которых особенно процветало монашество и соблюдались с осо­бенной тщательностью и точностью предания духонос­ных отцов, никак не допускали того инока, который не обучился монашеству правильно, в послушании, к обя­занности наставника и настоятеля, хотя бы этот инок и был весьма возвышенной жизни, даже украшенный дарами благодати. Египетские отцы признавали дар руководить братий ко спасению величайшим да­ром Святаго Духа. Не обученный науке монашества правильно, утверждали они, не может и преподавать ее правильно (Книга 11, о уставе ночных молитв и псалмов, гл. 3). Некоторые были восхищены Боже­ственной благодатью из страны страстей и перенесе­ны в страну бесстрастия, — этим избавлены от тяжко­го труда и бедствий, испытываемых всеми, преплыва­ющими бурное, обширное, глубокое море, которым отделяется страна от страны. Они могут поведать под­робно и верно о стране бесстрастия, но не могут дать должного отчета о плавании чрез море, о том плава­нии, которое не изведано ими на опыте. Великий на­ставник монашествующих святой Исаак Сирский, объяснив, что иные, по особенному смотрению Бо­жию, скоро получают Божественную благодать и освя­щение, решился присовокупить, что, по мнению его, тот, кто не образовал себя исполнением заповедей и не шествовал по пути, по которому прошли апостолы, недостоин называться святым (избрано из разных мест 55-го Слова). «Кто же победил страс­ти при посредстве исполнения заповедей и многотруд­ного жительства в благом подвиге, тот да ведает, что он стяжал здравие души законно» (избрано из разных мест 55-го Слова). «Порядок преда­ния таков: терпение с понуждением себя борется про­тив страстей для приобретения чистоты. Если страсти будут побеждены, то душа стяжавает чистоту. Истинная чистота доставляет уму дерзновение во время молит­вы» (избрано из разных мест 55-го Слова). В послании к преподобному Симеону чудотвор­цу святой Исаак говорит: «Ты пишешь, что чистота сердца зачалась в тебе и что память Божия (умная мо-литва Иисусова) очень воспламенилась в сердце твоем, разогревает и разжигает его. Если это — истинно, то оно — велико, но я не хотел бы, чтоб ты написал мне это: потому что тут нет никакого порядка» (избрано из разных мест 55-го Слова). «Если хочешь, чтоб сердце твое было вместилищем таинств нового века, то прежде обогатись подвигом телесным, постом, бдением, служением братии, послушанием, терпением, низложением помыслов и прочим тому по­добным. Привяжи ум твой к чтению и изучению Писа­ний; изобрази заповеди пред очами твоими и отдай долг страстям, побеждаясь и побеждая; приучайся к непрестанной молитве и молению, и постоянным уп­ражнением в них исторгни из сердца всякий образ и всякое подобие, которыми грех запечатлел тебя в пре­жней жизни твоей» (избрано из разных мест 55-го Слова). «Ты знаешь, что зло взошло в нас при посредстве преступления заповедей: из этого явствует, что здравие возвращается исполнением запо­ведей. Без делания заповедей нам даже не должно же­лать очищения души или надеяться на получение его, когда не ходим по тому пути, который ведет к очище­нию души. Не скажи, что Бог может и без делания за­поведей, благодатью даровать очищение души: это — судьбы Божии, и Церковь воспрещает просить, чтоб совершилось с нами такое чудо. Иудеи, возвращаясь из Вавилона в Иерусалим, шли обыкновенным путем и в течение определенного на такой путь времени; со­вершив путешествие, они достигли святого града сво­его и увидели чудеса Господа. Но пророк Иезекииль сверхъестественно восхищен был действием духовным, поставлен во Иерусалим и по Божественному от­кровению соделался зрителем будущего обновления. По образу этого совершается и относительно чисто­ты души. Некоторые входят в чистоту души путем, проложенным для всех, путем законным: хранением за­поведей в жительстве многотрудном, проливая кровь свою. Иные же сподобляются чистоты по дару благода­ти. Дивно то, что не дозволено испрашивать молитвою даруемое нам благодатью, оставя деятельное житель­ство по заповедям» (избрано из разных мест 55-го Слова). «Немощному, нуждающемуся быть вскормленным млеком заповедей, полезно жи­тельство со многими, чтоб он и обучился, и был обуз­дан, чтоб был заушен многими искушениями, падал и восставал, и стяжал здравие души. Нет такого мла­денца, который не был бы вскормлен молоком, — и не может быть истинным монахом тот, кто не вос­питан млеком заповедей, исполняя их с усилием побеждая страсти и таким образом сподобляясь чис­тоты» (избрано из разных мест 55-го Слова).

Можно и новоначальному, и юному преподать ум­ную и сердечную молитву, если он к ней способен и подготовлен. Такие личности были очень редки и в прежние времена, предшествовавшие времени общего растления нравов. Я был свидетелем, что старец, стяжавший благодатную молитву и духовное рассуждение, преподал советы об умной и сердечной молитве неко­торому новоначальному, сохранившему девство, предуготовленному с детства к принятию таинственного уче­ния о молитве изучением христианства и монашества, ощутившему уже в себе действие молитвы. Старец объяснил возбуждение молитвенного делания в юноше его девственностью. Совсем другому правилу подлежат и молодые люди, и люди зрелых лет, проводившие до вступления в монастырь жизнь рассеянную, при скуд­ных, поверхностных понятиях о христианстве, стяжав­шие различные пристрастия, особливо растлившие целомудрие блудом. Грех блуда имеет то свойство, что соединяет два тела, хотя и незаконно, в одно тело (1Кор.6:16): по этой причине, хотя он прощается немедленно пос­ле раскаяния в нем и исповеди его, при непременном условии, чтоб покаявшийся оставил его, но очищение и истрезвление тела и души от блудного греха требует продолжительного времени, чтоб связь и единение, установившиеся между телами, насадившиеся в сердце, заразившие душу, изветшались и уничтожились. Для уничтожения несчастного усвоения Церковь полагает впавшим в блуд и в прелюбодеяние весьма значитель­ные сроки для покаяния, после чего допускает их к Причащению Всесвятым Телу и Крови Христовым. Точно так для всех, проводивших рассеянную жизнь, для запечатленных различными пристрастиями, особ­ливо для низвергшихся в пропасть блудных падений, для стяжавших навык к ним, нужно время и время, чтоб предочиститься покаянием, чтоб изгладить из себя впечатления мира и соблазнов, чтоб истрезвить­ся от греха, чтоб образовать нравственность заповедя­ми Евангелия и таким образом соделать себя способ­ными к благодатной, умной и сердечной молитве. «Каждый да обсуждает душу свою, — говорит преподоб­ный Макарий Великий, рассматривая и исследуя тщательно, к чему она чувствует привязанность, и если усмотрит, что сердце находится в разногласии с зако­нами Божиими, то да старается всеусильно охранить как тело, так и душу от растления, отвергая общение с нечистыми помыслами, если хочет ввести душу в со­жительство и лики чистых дев, по данному обету» при крещении и при вступлении в иночество: «потому что вселение и хождение Божие обетовано Богом только в душах вполне чистых и утвержденных в правильной любви» [78]. «Рачительный к пашне земледелец сперва обновляет ее и исторгает из нее плевелы, потом уже засевает ее семенами: так и тот, кто ожидает, чтоб душу его засеял Бог семенами благодати, во-первых, должен очистить душевную ниву, чтоб семя, которое впослед­ствии повергнет на эту ниву Святый Дух, принесло совершенный и многочисленный плод. Если этого не будет сделано прежде всего и если человек не очистит себя от всякой скверны плоти и духа, то он пребудет плотью и кровью, и далеко отстоящим от жизни» в Боге [78]. «Кто принуждает себя исключительно и всеусильно к молитве, но не трудится о приобретении смирения, любви, кротости и всего сонма прочих доб­родетелей, не внедряет их в себя насильно, тот может достигнуть только до того, что иногда, по прошению его, касается его Божественная благодать, потому что Бог по естественной благости Своей человеколюбиво дарует просящим то, чего они хотят. Если же получив­ший не приобучит себя к прочим добродетелям, упо­мянутым нами, и не стяжет навыка в них, то или ли­шается полученной благодати, или, вознесшись, ни­спадает в гордость, или, оставаясь на низшей степени на которую взошел, уже не преуспевает более и не ра­стет. Престолом и покоем, так сказать, для Святаго Духа служат смирение, любовь, кротость и, последова­тельно, все святые заповеди Христовы. Итак, кто захо­тел бы, совокупляя и собирая в себе все добродетели равно и без исключения, тщательным приумножением их достичь совершенства, тот, во-первых, да насилует себя, как мы уже сказали, и постоянно поборая упор­ное сердце, да тщится представить его покорным и благоугодным Богу. Употребивший, во-первых, такое насилие над собою и все, что ни есть в душе, противо­действующего Богу, возвративший, как бы укрощенно­го дикого зверя, в покорность повелениям Божиим, в повиновение направлению истинного, святого учения, благоустроивший таким образом свою душу, если будет молиться Богу и просить Бога, чтоб Бог даровал преус­пеяние начинаниям его, то получит вкупе все просимое, человеколюбивейший Бог предоставит ему все во все­обилии, чтоб дар молитвы в нем возрос и процвел, бу­дучи услажден Святым Духом» [79]. «Впрочем, знай, что во многом труде и в поте лица твоего воприимешь утрачен­ное сокровище твое: потому что беструдное получение блага несообразно с твоею пользою. Полученное без труда ты потерял, и предал врагу наследие твое» [80].

Ученик. Когда я молюсь, то уму моему представля­ется множество мечтаний и помыслов, не допускаю­щих чисто молиться: не может ли возникнуть из этого прелесть или какой другой вред для меня?

Старец. Множеству помыслов и мечтаний естествен­но возникать из падшего естества. Даже свойственно молитве открывать в падшем естестве сокровенные при­знаки падения его и впечатления, произведенные про­извольными согрешениями [81]. Также диавол, зная, какое великое благо — молитва, старается во время ее возму­тить подвижника греховными, суетными помыслами и мечтаниями, чтоб отвратить его от молитвы или мо­литву сделать бесплодною (преподобный Нил Сорский, Слово 31). Из среды помыслов, меч­таний и ощущений греховных, из среды этого порабо­щения и плинфоделания нашего, тем сильнее возопи-ем и будем вопить молитвою ко Господу, подобно израильтянам, возстенавшим от дел и возопившим. И взы­де, говорит Писание, вопль их к Богу от дел. И услыша Бог стенание их (Исх.2:23,24). — Общее правило борьбы с греховны­ми начинаниями заключается в том, чтоб отвергать грех при самом появлении его, убивать таинственных вавилонян, доколе они младенцы (Пс.136:9). «Разумно борю­щийся, — сказал преподобный Нил Сорский, — отра­жает матерь злого мысленного сонмища, то есть пер­вое прикосновение лукавых мыслей к уму его. Отразивший это первое прикосновение разом отразил и все последующее за ним сонмище лукавых мыслей» (Слово 2, в начале). Если же грех, по причине предварившего порабощения ему и навыка к нему, насилует нас, то и тогда не долж­но унывать и приходить в расслабление и отчаяние; должно врачевать невидимые побеждения покаянием и пребывать в подвиге с твердостью, мужеством, посто­янством. Греховные и суетные помыслы, мечтания и ощущения тогда могут, несомненно, повредить нам, ког­да мы не боремся с ними, когда услаждаемся ими и насаждаем их в себя. От произвольного содружества с грехом и от произвольного общения с духами отвер­женными зарождаются и укрепляются страсти, может вкрасться в душу неприметным образом прелесть. Ког­да же мы противимся греховным помыслам, мечтам и ощущениям, тогда самая борьба с ними доставит нам преуспеяние и обогатит нас деятельным разумом. Не­который старец, преуспевший в умной молитве, спро­сил другого инока, также занимавшегося ею: «Кто обу­чил тебя молитве?» Инок отвечал: «Демоны». Старец улыбнулся и сказал: «Какой соблазн произнес ты для не знающих дела! Однако скажи, каким образом демо­ны выучили тебя молитве?» Инок отвечал: «Мне попу­щена была тяжкая и продолжительная брань от лютых помыслов, мечтаний и ощущений, не дававших мне покоя ни днем, ни ночью. Я истомился и исхудал не­имоверно от тяжести этого неестественного состоя­ния. Угнетенный натиском духов, я прибегал к молит­ве Иисусовой. Брань достигла такой степени, что при­видения начали мелькать в воздухе пред глазами моими чувственно. Я ощущал постоянно, что горло мое пере­тянуто как бы веревкой. Потом, при действии самой брани, я начал чувствовать, что молитва усиливается и надежда обновляется в сердце моем. Когда же брань, делаясь легче и легче, наконец, совсем утихла, — вне­запно появилась молитва в сердце моем сама собою». Будем молиться постоянно, терпеливо, настойчиво. Бог, в свое время, даст благодатную, чистую молитву тому, кто молится без лености и постоянно своею не­чистою молитвою, кто не покидает малодушно молитвенного подвига, когда молитва долго не поддается ему. Образец успеха настойчивой молитвы Иисусовой ви­дим в Евангелии. Когда Господь выходил из Иерихона в сопровождении учеников и народного множества, тогда слепец Вартимей, сидевший при пути и просивший милостыни, узнав, что Господь проходит мимо, начал кричать: Сыне Давидов, Иисусе, помилуй мя. Ему воспрещали кричать, но он тем более кричал. Послед­ствием неумолкающего крика было исцеление слепца Господом (см. Мк.10:46-52). Так и мы будем вопить, несмотря на вос­стающие из падшего естества и приносимые диаволом помыслы, мечтания и ощущения греховные, для воспрепятствования нашему молитвенному воплю, — и, несомненно, получим милость.

Ученик. Какие истинные плоды молитвы Иисусо­вой, по которым новоначальный мог бы узнать, что он молится правильно?

Старец. Первоначальные плоды молитвы заключа­ются во внимании и умилении. Эти плоды являются прежде всех других от всякой правильно совершаемой молитвы, преимущественно же от молитвы Иисусовой, упражнение которою превыше псалмопения и прочего молитвословия (прп. Нил Сорский, Слово 11). От внимания рождается умиление, а от умиления усугубляется внимание. Они усиливаются, рождая друг друга; они доставляют молитве глубину, оживляя постепенно сердце; они доставляют ей чистоту, устраняя рассеянность и мечтательность. Как ис­тинная молитва, так и внимание и умиление суть дары Божии. Как желание стяжать молитву мы доказываем принуждением себя к ней: так и желание стяжать вни­мание и умиление доказываем понуждением себя к ним. Далее плодом молитвы бывает постепенно рас­ширяющееся зрение своих согрешений и своей гре­ховности, отчего усиливается умиление и обращается в плач. Плачем называется преизобильное умиление, соединенное с болезнованием сердца сокрушенного и смиренного, действующее из глубины сердца и объем­лющее душу. Потом являются ощущения присутствия Божия, живое воспоминание смерти, страх суда и осуждения. Все эти плоды молитвы сопровождаются плачем и, в свое время, осеняются тонким, святым духовным ощущением страха Божия. Страх Божий невоз­можно уподобить никакому ощущению плотского, даже душевного человека. Страх Божий — ощущение совер­шенно новое. Страх Божий — действие Святаго Духа.

От вкушения этого чудного действия начинают истая­вать страсти, — ум и сердце начинают привлекаться к непрерывному упражнению молитвою. По некотором преуспеянии приходит ощущение тишины, смирения, любви к Богу и ближним без различия добрых от злых, терпения скорбей, как попущений и врачеваний Божи­их, в которых необходимо нуждается наша грехов­ность. Любовь к Богу и ближним, являющаяся посте­пенно из страха Божия, вполне духовна, неизъяснимо свята, тонка, смиренна, отличается отличием беско­нечным от любви человеческой в обыкновенном состоянии ее, не может быть сравнена ни с какою любо­вью, движущеюся в падшем естестве, как бы ни была эта естественная любовь правильною и священною. Одоб­ряется закон естественный, действующий во времени, но закон вечный, закон духовный настолько выше его, насколько Святый Дух Божий выше духа человеческого. О дальнейших плодах и последствиях моления святей­шим именем Господа Иисуса останавливаюсь говорить: пусть блаженный опыт научит им и меня, и других. Последствия и плоды эти подробно описаны в Добротолю­бии, этом превосходном, боговдохновенном руководстве к обучению умной молитве для преуспевших иноков, способных вступить в пристанище священного безмол­вия и бесстрастия. Признавая и себя, и тебя новона­чальными в духовном подвиге, имею преимущественно в виду, при изложении правильных понятий о упражне­нии молитвою Иисусовою, потребность новоначаль­ных, потребность большинства. «Стяжи плач, — сказали отцы, — и он научит тебя всему» [82]. Восплачем и будем постоянно плакать пред Богом: Божие не может прий­ти иначе, как по благоволению Божию, — и приходит оно в характере духовном, в характере новом, в таком характере, о котором мы не можем составить себе ни­какого понятия в нашем состоянии плотском, душев­ном, ветхом, страстном (св. Исаак Сирский, Слово 55).

Достойно особенного замечания то мнение о себе, которое насаждается правильною молитвою Иисусо­вою в делателе ее. Иеромонах Серафим Саровский до­стиг в ней величайшего преуспеяния. Однажды настоя­тель прислал к нему монаха, которому благословил начать пустынножитие, с тем, чтоб отец Серафим на­ставил этого монаха пустынножитию столько, сколько сам знает этот многотрудный образ иноческого жительства. Отец Серафим, приняв инока очень привет­ливо, отвечал: «И сам я ничего не знаю». При этом он повторил иноку слова Спасителя о смирении (см. Мф.11:29) и объяснение их святым Иоанном Лествичником чрез действие сердечной молитвы Иисусовой (Наставления отца Серафима, издание 1844 г.). Рассказыва­ли мне следующее о некотором делателе молитвы. Он был приглашен благотворителями монастыря в губернский город. Посещая их, инок постоянно затруднялся, не находя, что говорить с ними. Однажды был он у весьма благочестивого христолюбца. Этот спросил мо­наха: «Отчего ныне нет беснующихся?» «Как нет? — от­вечал монах, — их много». — «Да где ж они?» — возра­зил христолюбец. Монах отвечал: «Во-первых, вот — я». «Полноте! Что вы говорите!» — воскликнул хозяин, посмотрев на монаха с дикой улыбкой, в которой выражались и недоумение, и ужас. «Будьте уверены...» — хотел было продолжать монах. — Полноте, полноте! — прервал хозяин и начал речь с другими о другом, а монах замолчал. Слово крестное и самоотвержение юрод­ство есть (1Кор.1:18) для не понимающих действия и силы их. Кто, не знающий молитвенного плача и тех таинств, которые он открывает, поймет слова, исшедшие из глу­бины плача? Достигший самовоззрения посредством духовного подвига видит себя окованным страстями, видит действующих в себе и собою духов отверженных. Брат вопросил Пимена Великого, как должен житель­ствовать безмолвник. Великий отвечал: «Я вижу себя подобным человеку, погрязшему в болоте по шею, с бременем на шее, и вопию к Богу: помилуй меня» (Патерик Скитский). Этот святой, наученный плачем глубочайшему, непо­стижимому смиренномудрию, говаривал сожительство­вавшим ему братиям: «поверьте мне: куда ввергнут диа­вола, туда ввергнут и меня» (Патерик Скитский). Воспоминанием о совершенном иноке, о Пимене Великом, заключим нашу беседу о молитве Иисусовой.

Ученик. Мое сердце жаждет слышания: скажи еще что-нибудь.

Старец. Очень полезно для упражняющегося молит­вою иметь в келье иконы Спасителя и Божией Матери, довольно значительного размера. По временам можно обращаться при молитве к иконам, как бы к Самим при­сутствующим тут Господу и Божией Матери. Ощущение присутствия Божия в келье может сделаться обычным. При таком постоянном ощущении мы будем пребывать в келье со страхом Божиим, как бы постоянно под взо­рами Бога. Точно: мы находимся всегда в присутствии Бога, потому что Он вездесущ, — находимся всегда под взорами Бога, потому что Он все и всюду видит. Слава всемилосердному Господу, видящему нашу греховность и согрешения, долготерпеливо ожидающему нашего пока­яния, даровавшему нам не только дозволение, но и за­поведь умолять Его о помиловании.

Воспользуемся неизреченной милостью Божией к нам! Примем ее с величайшим благоговением, с вели­чайшей благодарностью! Возделаем ее во спасение наше с величайшим усердием, с величайшей тщательностью! Милость даруется Богом во всем обилии, но принять ее или отвергнуть, принять ее от всей души или с двоедушием, предоставляется на произвол каж­дого человека. Чадо! от юности твоея избери наказание, и даже до седин обрящеши премудрость. Якоже оряй и сеяй при­ступи к ней, и жди благих плодов ея: в делании бо ея мало потрудишися, и скоро будеши ясти плоди ея (Сир.6:18-20). В заутрии сей семя твое, и в вечер да не оставит рука твоя (Еккл.11:6 по объяснению преподобного Григория Синаита). Испове­дайтеся Господеви и призывайте имя Его. Взыщите Господа и утвердитеся: взыщите лица Его выну (Пс.104:1,4). Этими словами Священное Писание научает нас, что подвиг служения Богу, подвиг молитвы должен быть совершаем от всея души, постоянно и непрерывно. Скорби внешние и внутренние, долженствующие непременно повстречать­ся на поприще этого подвига, подобает преодолевать верою, мужеством, смирением, терпением и долго­терпением, врачуя покаянием уклонения и увлечения. И оставление молитвенного подвига, и промежутки в нем крайне опасны. Лучше не начинать этого подвига, нежели, начавши, оставить. Душу подвижника, оставив­шего предпринятое им упражнение в молитве Иисусовой, можно уподобить земле обработанной и удоб­ренной, но впоследствии заброшенной: на такой земле с необыкновенною силою вырастают плевелы, пускают глубокие корни, получают особенную дебе­лость. В душу, отрекшуюся от блаженного союза с мо­литвою, оставившую молитву и оставленную молит­вою, вторгаются страсти бурным потоком, наводняют ее. Страсти стяжавают особенную власть над такою душою, особенную твердость и прочность, запечатле­ваются ожесточением и мертвостью сердца, невери­ем. Возвращаются в душу демоны, изгнанные молит­вою; разъяренные предшествовавшим изгнанием, воз­вращаются они с большим неистовством и в большем числе. Последняя человеку тому бывают горше первых (Мф.12:45), по определению Евангелия: состояние подвергшегося вла­дычеству страстей и демонов после избавления от них при посредстве истинной молитвы несравненно бед­ственнее, нежели состояние того, кто не покушался свергнуть с себя иго греховное, кто меча молитвы не вынимал из ножен его. Вред от промежутков или от периодического оставления молитвенного подвига по­добен вреду, происходящему от совершенного оставле­ния; вред этот тем значительнее, чем промежуток про­должительнее. Во время сна подвижников, то есть во время нерадения их о молитве, приходит враг, не види­мый чувственными очами, не примеченный подвижни­ками, попустившими себе увлечение и рассеянность, на­севает плевелы посреде пшеницы (Мф.13:25). Сеятель плевелов очень опытен, коварен, исполнен злобы: легко ему посеять плевел самый злокачественный, ничтожный по наруж­ности и в начале своем, но впоследствии обхватываю­щий и перепутывающий многочисленными отпрыска­ми всю душу. Иже несть со Мною, сказал Спаситель, на Мя есть, и иже не собирает со Мною, расточает (Лк.11:23). Молитва не доверяет себя делателям двоедушным, непостоянным; стропотна есть зело ненаказанным, и не пребудет в ней безум­ный; яко камень искушения будет крепок на нем, и не замед­лит отврещи ея. Слыши, чадо, и приими волю мою, и не от­вержи совета моего: и введи нозе твои в оковы ея, и в гривну ея выю твою. Подложи рамо твое и носи ю, и не гнушайся узами ея. Всею душою приступи к ней, и всею силою твоею соблюди пути ея. Изследи и взыщи, и познана ти будет и емся за ню, не остави ея. Напоследок бо обрящеши покой ея, и обра­тится тебе в веселие: и будут ти пути ея в покой крепости, и гривны ея на одеяние славы (Сир.6:21-30). Аминь.

ЧИН ВНИМАНИЯ СЕБЕ ДЛЯ ЖИВУЩЕГО ПОСРЕДИ МИРА

(написано вследствие желания проводить среди мира

внимательную жизнь для некоторого благочестивого

мирского лица)

Душа всех упражнений о Господе — внимание. Без внимания все эти упражнения бесплодны, мертвы. Же­лающий спастись должен так устроить себя, чтоб он мог сохранять внимание к себе не только в уединении, но и при самой рассеянности, в которую иногда про­тив воли он вовлекается обстоятельствами. Страх Бо­жий пусть превозможет на весах сердца все прочие ощущения, тогда удобно будет сохранять внимание к себе, и в безмолвии келейном, и среди окружающего со всех сторон шума.

Благоразумная умеренность в пище, уменьшая жар в крови, очень содействует вниманию к себе; а разгоря­чение крови — как-то от излишнего употребления пищи, от усиленного телодвижения, от воспаления гне­вом, от упоения тщеславием и от других причин — рождает множество помыслов и мечтаний, иначе, рас­сеянность. Святые отцы предписывают желающему вни­мать себе, во-первых, умеренное, равномерное, постоянное воздержание в пище (Добротолюбие, ч.2, главы преподобного Филофея Синайского).

Проснувшись — в образ ожидающего всех челове­ков пробуждения из мертвых — направь мысли к Богу, принеси в жертву Богу начатки помышлений ума, еще не принявшего на себя никаких суетных впечатлений. С тишиною, очень осторожно, исполнив все нужное по телу для вставшего от сна, прочитай обычное мо­литвенное правило, заботясь не столько о количестве молитвословия, сколько о качестве его, то есть о том, чтоб оно было совершено со вниманием, и, по причине внимания, чтоб освятилось и оживилось сердце молитвенным умилением и утешением. После молитвенного правила, опять всеми силами заботясь о внимании, чи­тай Новый Завет, преимущественно же Евангелие. При этом чтении тщательно замечай все завещания и запо­ведания Христа, чтоб по ним можно было направить свою деятельность, видимую и невидимую. Количество чтения определяется силами человека и обстоятель­ствами. Не должно обременять ум излишним чтением молитв и Писания, также не должно упускать обязанностей своих для неумеренного упражнения молитвою и чтением. Как излишнее употребление пищи расстра­ивает и ослабляет желудок: так и неумеренное употреб­ление духовной пищи ослабляет ум, производит в нем отвращение от благочестивых упражнений, наводит на него уныние (Исаак Сирский, Слово 71). Для новоначального святые отцы пред­лагают частые молитвы, но непродолжительные. Ког­да же ум возрастет духовным возрастом, окрепнет и возмужает, тогда он будет в состоянии непрестанно молиться. К христианам, достигшим совершенного о Господе возраста, относятся слова святого апостола Павла: Хощу убо, да молитвы творят мужие на всяком мес­те, воздеюще преподобным руки без гнева и размышления (1Тим.2:8), то есть бесстрастно и без всякого развлечения или па­рения. Свойственное мужу еще несвойственно младен­цу. Озарившись при посредстве молитвы и чтения Солн­цем Правды, Господом нашим Иисусом Христом, да ис­ходит человеком на дела дневного поприща, внимая, чтоб во всех делах и словах его, во всем существе его царствовала и действовала всесвятая воля Божия, от­крытая и объясненная человекам в евангельских запо­ведях.

Если выпадут свободные минуты в течение дня, употреби их на чтение со вниманием некоторых из­бранных молитв или некоторых избранных мест из Писания и ими снова подкрепи душевные силы, истощаемые деятельностью посреди суетного мира. Если ж этих золотых минут не выпадает, то должно пожа­леть о них, как о потере сокровища. Что утрачено се­годня, не надо потерять в следующий день: потому что сердце наше удобно предается нерадению и забыв­чивости, от которых рождается мрачное неведение, столько гибельное в деле Божием, в деле спасения че­ловеческого.

Если случится сказать или сделать что-нибудь про­тивное заповедям Божиим, то немедленно врачуй по­грешность покаянием и посредством искреннего пока­яния возвращайся на путь Божий, с которого уклонил­ся нарушением воли Божией. Не косни вне пути Божия! — Приходящим греховным помышлениям, меч­таниям и ощущениям противопоставляй с верою и смирением евангельские заповеди, говоря с святым патриархом Иосифом: Како сотворю глагол злый сей, и согрешу пред Богом (Быт.30:9). Внимающий себе должен отказать­ся от всякой мечтательности вообще, как бы она ни казалась приманчивою и благовидною: всякая мечтатель­ность есть скитание ума, вне истины, в стране призра­ков не существующих и не могущих осуществиться, льстящих уму и его обманывающих. Последствия мечта­тельности: утрата внимания к себе, рассеянность ума и жесткость сердца при молитве; отсюда — душевное рас­стройство.

Вечером, отходя ко сну, который по отношению к жизни того дня есть смерть, рассмотри действия свои в течение мимошедшего дня. Для того, кто проводит внимательную жизнь, такое рассматривание незатрудни­тельно: потому что по причине внимания к себе уничто­жается забывчивость, столько свойственная человеку развлеченному. Итак: припомнив все согрешения свои делом, словом, помышлением, ощущением, принеси в них покаяние Богу с расположением и сердечным залогом исправления. Потом, прочитав молитвенное правило, заключи богомыслием день, начатый бого­мыслием.

Куда уходят все помышления и чувствования спяще­го человека? Что это за таинственное состояние — сон, при котором душа и тело живы и вместе не живут, чуж­ды сознания своей жизни, как бы мертвые? Сон так же непонятен, как и смерть. Во время его покоится душа, забывающая самые лютые горести и бедствия земные, в образ своего вечного покоя; а тело!.. Если оно вос­стает от сна, то непременно воскреснет и из мертвых. Сказал великий Агафон: «Невозможно без усиленного внимания себе преуспеть в добродетели» (Патерик Скитский). Аминь.

МОЛЯЩИЙСЯ УМ
ВЗЫСКУЕТ СОЕДИНЕНИЯ С СЕРДЦЕМ

Затворились двери чувств: язык безмолвствует, гла­за закрылись, слух не внемлет ничему, что вне меня. Ум, одеянный в молитву, сложив бремя земных помыш­лений, нисходит к сердечной клети. Двери клети замк­нуты; повсюду темнота, мрак непроницаемый. И ум, в недоумении, начинает стучаться молитвою в двери сердца; стоит терпеливо при дверях, стучится, ждет, опять стучится, опять ждет, опять молится. Нет ника­кого ответа, не раздается никакого голоса! Мертвая тишина и мрак отвечают гробовым молчанием. Ум от­ходит от дверей сердца, печальный, и в горьком плаче ищет отрады. Он не был допущен предстать Царю ца­рей в святилище внутренней клети.

За что, за что ты отвергнут?

На мне печать греха. Навык помышлять о земном меня развлекает. Нет во мне силы: потому что Дух не приходит ко мне на помощь, Дух всесвятый и всебла­гий, восстанавливающий соединение ума, сердца и тела, которые разобщены страшным падением челове­ка. Без всемогущей, творческой помощи Духа одни мои собственные усилия тщетны! Он многомилостив, чело­веколюбив бесконечно: но нечистота моя не допускает Его ко мне. Умоюсь в слезах, очищусь исповеданием грехов моих, не дам телу моему пищи и сна, от изоби­лия которых сообщается дебелость душе; весь, облечен­ный в плач покаяния, сойду к дверям моего сердца. Там встану или сяду, как евангельский слепец, будут претер­певать тягость и скуку мрака, буду вопиять к Могущему помиловать: помилуй мя (Мк.10:48). И низшел, и встал, и начал взывать с плачем. Упо­доблял он себя слепому, не видящему истинного, незаходимого Света, — глухому и немому, не могущему ни говорить, ни слышать духовно; ощущал по самой вещи, что он точно слеп, глух, нем, стоит при вратах Иери­хона — сердца, обитаемого грехами — ожидает исцеления от Спасителя, Которого не видит, Которого не слышит, к Которому вопиет — разве одним своим бед­ственным состоянием. Он не знает Его имени, имену­ет Сына Божия сыном Давидовым: плоть и кровь не могут почтить Бога, как Бога.

Укажите мне путь, по которому пойдет Спаситель? Этот путь — молитва, как сказал человеку Пророк от лица Божия и Духом Божиим: Жертва хвалы прославит Мя, и тамо путь, имже явлю ему спасение Мое (Пс.49:23). Скажите мне, в который час пойдет Спаситель? Утром ли или в полдень, или к вечеру? Бдите и молитеся, яко не весте, в кий час Господь ваш приидет (Мф.24:42; Мк.13:33).

Путь известен, час не назначен! — Выйду за город, встану или сяду у врат Иерихона, как советует святой Павел: Темже да исходим к Нему вне стана, поношение Его носяще (Евр.13:13). Мир преходит; все в нем непостоянно: он не назван даже городом, но станом. Оставлю пристрас­тие к имуществу, которое невольно оставляется при смерти, а часто и прежде смерти; оставлю почести и славу гибнущую; оставлю наслаждения чувственные, отнимающие способность к подвигам и занятиям духов­ным. Не имам бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыс­кую (Евр.13:14), который должен открыться мне предваритель­но в сердце моем милостью и благодатью Бога — Спа­сителя моего. Кто не взойдет в таинственный Иерусалим духом во время земной жизни, тот и по ис­шествии душою из тела не может иметь удостоверения, что дозволен ему будет вход в Иерусалим небесный. Первое служит залогом второго [83]. Аминь.

ИСТИНА И СУД МИРЕН СУДИТЕ ВО ВРАТЕХ ВАШИХ,
И КЛЯТВЫ ЛЖИВЫЯ НЕ ЛЮБИТЕ, ГЛАГОЛЕТ
ГОСПОДЬ ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ (Зах.8:16)

Врата: это врата души, посредством которых вхо­дят в нее различные помышления и впечатления.

Ваши: одни эти врата, собственно, принадлежат человеку.

Судите: судия, сидящий во вратах и производящий суд, — ум наш [84]: он чинит разбор, или рассматрива­ние помышлений и впечатлений, когда они приходят ко вратам души, чтоб впустить в храм души тех, кото­рые должны в нем быть, и не впускать тех, которые не должны быть.

Истину и суд мирен судите во вратех ваших: ум, судья, сидящий и судящий во вратах души, должен при разбо­ре помышлений и впечатлений принимать одни истин­ные. Истинная мысль, истинное впечатление, то есть истекающие от Господа, Который Един — Истина, при­носят с собою в душу несказанный мир и тишину, по этому познаются, что они от Истины, от Христа, даю­щего ученикам Своим мир, или (что то же) смирение, чтоб не смущалось сердце их никаким земным бед­ствием. Напротив того, «помыслы, происходящие от демонов, — говорит Великий Варсонофий, — прежде всего бывают исполнены смущения и печали, влекут вслед себя скрытно и тонко: враги одеваются в одежды овчие, то есть внушают мысли по-видимому правые, внутренно же суть волцы хищницы (Мф.7:15), то есть восхищают и прельщают сердца незлобивых (Рим.16:18) тем, что кажется хоро­шо, а в самом деле зловредно. Писание говорит о змие, что он мудрейший: почему непрестанно наблюдай главу его (Быт.3:1,15), чтобы он не нашел у тебя норы и, поселившись в ней, не произвел опустошения» (Варсонофий Великий. Ответ 59). Глава змея — нача­ло его помысла или мечтания.

Клятвы лживые не любите. Диавольский помысл, приходя к вратам души, старается принять вид правед­ности, приносит уму, этому судии, сидящему и судяще­му во вратах, бесчисленные оправдания, чтоб получить вход в душу. Но лживых этих уверений, этой клятвы лживой пророк не велит любить. Не только не должно принимать таких помыслов и соглашаться с ними, но даже не должно беседовать с ними, а немедленно, при самом первоначальном появлении греховного помыс­ла, прибегать молитвою к Господу Богу, чтоб Он отгнал врага от врат душевных (св. Исаак Сирский. Слово 30). Аминь.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВОСКРЕСЕНИЯ ТЕЛ
ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ, ЗАИМСТВОВАННОЕ
ИЗ ДЕЙСТВИЯ УМНОЙ МОЛИТВЫ

В уединенной, малознаемой, малозначущей обите­ли, стоящей между лесами и болотами, жил некоторый инок. Со страхом, с недоверчивостью к себе, с рассмат­риванием писаний отеческих, вникал он в молитву, совершаемую умом в глубине и тайне душевной клети.

Однажды стоял инок в церкви, углубляя ум в серд­це, — и сердце внезапно двинулось молитвенно к уму, а с собою повлекло все тело в священное, духовное состояние, невыразимое словами, превысшее всех страс­тей, постижимое одним опытом. Когда инок увидел столь необыкновенное, новое состояние своего тела, тогда осветился ум его познанием таинственным. Объяснились ему доселе казавшиеся загадочными и странными слова святого Иоанна Лествичника, кото­рый говорит: «Воззвах всем сердцем моим (Пс.118:45), то есть те­лом, душою и умом» (Лествица. Слово 28, гл. 61).

Вот доказательство воскресения тел человеческих, которое имею в себе самом! Если тело способно к ощу­щениям духовным, если оно может вместе с душою уча­ствовать в утешении благодатном; если оно отселе мо­жет соделаться причастником благодати, то как же ему не воскреснуть для жизни вечной, по учению Писания?

Осолены были благодатью тела святых Божиих, — и тление не могло им прикоснуться! Победою над тле­нием они уже предначали свое воскресение; источая исцеления, они доказывают присутствующую в них благо­дать и живущую в них вечную жизнь, долженствующую в свое время развиться в преславном воскресении, предназначенном и дарованном человечеству Искупи­телем нашим, Господом Иисусом Христом. Аминь.

О СМИРЕНИИ

(разговор между старцем и учеником его)

Ученик. Что есть смирение?

Старец. Есть евангельская добродетель, совокупля­ющая силы человека воедино миром Христовым, пре­высшая человеческого постижения.

Ученик. Когда она превыше постижения, то как же мы знаем о ее существовании? Тем более, как можем приобресть такую добродетель, которой и постигнуть не можем?

Старец. О существовании ее узнаем при посредстве веры, из Евангелия, а самую добродетель узнаем опыт­но по мере приобретения ее. Но и по приобретении, она пребывает непостижимою.

Ученик. Отчего ж это?

Старец. От того, что она Божественна. Смирение есть учение Христово, есть свойство Христово, есть действие Христово. Слова Спасителя! Научитеся от Мене, яко кроток есмъ и смирен сердцем (Мф.11:29), святой Иоанн Лествичник объясняет так: «Научитеся не от Ангела, не от человека, не из книги, но от Меня, то есть от Моего вам усвоения, в вас осияния и действия, яко кро­ток есмь и смирен сердцем, и помыслом, и образом мыс­лей» (Слово 21, гл. 3). Как же постичь свойство и действия Христо­вы? Они и по ощущении их непостижимы, как и апос­тол сказал: Мир Божий, превосходяй всяк ум, да соблюдет сердца ваша и разумения ваша о Христе Иисусе (Флп.4:7). Мир Божий есть и начало, и непосредственное следствие сми­рения; он — действие смирения и причина этого действия. Он действует на ум и сердце всемогущею Божественною силою. И сила, и действие ее естественно непостижимы.

Ученик. Каким способом можно достичь смирения?

Старец. Исполнением евангельских заповедей, пре­имущественно же молитвою. Благодатное действие смирения весьма сходствует с благодатным действием молитвы, правильнее: это — одно и то же действие.

Ученик. Не откажись изложить подробно оба спо­соба к приобретению смирения.

Старец. Они оба изложены в учении святых отцов. Святой Иоанн Лествичник говорит, что одни, водимые Божиим Духом, могут удовлетворительно рассуждать о смирении (Слово 21, гл.3), а святой Исаак Сирский — что Святый Дух таинственно обучает смирению человека, приуго­товившегося к такому обучению (Слово 38). Мы, собирая крохи, падающие с духовной трапезы господ наших — святых отцов (выражение заимствовано у святого Иоанна Лествичника; Слово 21, гл.3), получили о смирении скуднейшее понятие; его и сами стараемся держаться и передавать вопрошаю­щим, как драгоценное предание отцов. Со всею спра­ведливостью можно назвать полученные нами понятия о смирении крохами: самое сокровище, в неисполни­мой полноте его, имеет тот, кто стяжал в себе Христа.

Преподобный авва Дорофей говорит, что «Смире­ние естественно образуется в душе от деятельности по евангельским заповедям... Тут делается то же, что при обучении наукам и врачебному искусству. Когда кто хорошо выучится им и будет упражняться в них, то мало-помалу от упражнения ученый или врач стяжава­ют навык, а сказать и объяснить не могут, как они пришли в навык: потому что мало-помалу душа прияла его от упражнения. То же совершается и при приобрете­нии смирения: от делания заповедей образуется неко­торый навык смиренный, что не может быть объясне­но словами» (Поучение 2 о смиренномудрии). Из этого учения преподобного аввы Дорофея явствует с очевидностью, что желающий приобрести смирение должен с тщательностью изучать Евангелие и с такою же тщательностью исполнять все заповедания Господа нашего Иисуса Христа. Делатель евангельских заповедей может прийти в познание сво­ей собственной греховности и греховности всего че­ловечества, наконец, в сознание и убеждение, что он грешнейший и худший всех человеков.

Ученик. Мне представляется несообразным, как тот, кто со всею тщательностью исполняет евангельские заповеди, приходит к сознанию, что он величайший грешник? Кажется: последствием должно быть против­ное. Кто совершает постоянно добродетели, и совер­шает с особенным усердием, тот не может не видеть себя добродетельным.

Старец. Последнее относится к делающим мнимое добро из себя [85], из своего падшего естества. Делающий такое добро по своему разумению, по влечению и ука­заниям своего сердца не может не видеть этого добра, не может не удовлетворяться, не восхищаться им; сам тщеславится им и услаждается похвалами человечески­ми; ищет, требует их; прогневляется и враждует на от­казывающих в похвале. Он исчисляет свои добрые дела: по множеству их составляет мнение о себе и, по мнению о себе, мнение о ближних, как составил упо­минаемый в Евангелии фарисей (см. Лк. гл.18). Такого рода дея­тельность приводит к мнению о своей праведности, образует праведников, отвергаемых Господом и отвер­гающих Господа или только поверхностно и хладно исповедающих Его мертвым исповеданием (Мф.9:13). Противо­положные последствия являются от исполнения еван­гельских заповедей. Подвижник, только что начнет исполнять их, как и увидит, что он исполняет их весьма недостаточно, нечисто, что он ежечасно увлекается страстями своими, то есть поврежденною волею, к деятельности, воспрещаемой заповедями. Затем он с ясностью усмотрит, что падшее естество враждебно Евангелию. Усиленная деятельность по Евангелию яс­нее и яснее открывает ему недостаточество его добрых дел, множество его уклонений и побеждений, несчаст­ное состояние падшего естества, отчуждившегося от Бога, стяжавшего в отношении к Богу враждебное на­строение. Озираясь на протекшую жизнь свою, он ви­дит, что она — непрерывная цепь согрешений, паде­ний, действий, прогневляющих Бога, и от искренности сердца признает себя величайшим грешником, достойным временных и вечных казней, вполне нуж­дающемся в Искупителе, имеющим в Нем единствен­ную надежду спасения. Образуется у него незаметным образом такое мнение о себе от делания заповедей. С достоверностью можно утверждать, что руковод­ствующийся в жительстве Евангелием не остановится принести полное удостоверение в том, что он не зна­ет за собою ни одного доброго дела [86]. Исполнение им заповедей он признает искажением и осквернением их, как говорит святой Петр Дамаскин (Добротолюбие, ч.3, книга 1, статья 1). Научи мя творити волю твою (Пс.142:10), вопиет он с плачем к Богу, ту волю, которую Ты заповедал мне творить, которую я усиливаюсь творить, но не могу: потому что падшее естество мое не понимает ее и не покоряется ей. Тщетными были и будут все мои усилия, если Ты не прострешь мне руку помощи. Дух Твой благий, только Он один, наставит мя на землю праву (Пс.142). «Благое не мо­жет быть ни веруемо, ни действуемо иначе, как толь­ко о Христе Иисусе и о Святом Духе» (О законе духовном, гл.2, Добротолюбие, ч.1), — сказал пре­подобный Марк Подвижник.

Ученик. Такое воззрение на себя не приведет ли к унынию или отчаянию?

Старец. Оно приведет к христианству. Для таких-то грешников и снизошел Господь на землю, как Он Сам объявил: Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13). Такие-то грешники могут от всей души при­нять и исповедать Искупителя.

Ученик. Положим, что деятельность по евангельс­ким заповедям приводит к познанию и сознанию сво­ей греховности, но как же достичь того, чтоб признать себя более грешным, нежели все человеки, между ко­торыми имеются ужасные преступники, злодеи?

Старец. Это — опять естественное последствие под­вига. Если пред взорами нашими находятся два пред­мета и один из них мы рассматриваем со всевозмож­ным вниманием и непрестанно, а на другой не обра­щаем никакого внимания, то о первом получаем ясное, подробное, определенное понятие, а по отношению ко второму остаемся при понятии самом поверхностном. У делателя евангельских заповедей взоры ума постоян­но устремлены на свою греховность; с исповеданием ее Богу и плачем он заботится об открытии в себе но­вых язв и пятен. Открывая их при помощи Божией, он стремится еще к новым открытиям, влекомый желани­ем Богоприятной чистоты. На согрешения ближних он не смотрит. Если по какому-либо случаю придется ему взглянуть на согрешение ближнего, то взгляд его быва­ет самым поверхностным и мимоходным, как обыкно­венно у людей, занятых чем-либо особенным. Из само­го жительства его вытекает естественно и логически признание себя грешником из грешников. Этого уст­роения требуют от нас святые отцы (преподобный Нил Сорский. Слово 5, Помысл гордостный). Без такого са­мовоззрения святые отцы признают самый молитвен­ный подвиг неправильным. Брат сказал преподобному Сисою Великому: «Вижу, что во мне пребывает непре­станная память Божия». Преподобный отвечал: «Это не велико, что мысль твоя при Боге: велико увидеть себя ниже всей твари» (Алфавитный Патерик). Основание молитвы — глубочайшее смирение. Молитва есть вопль и плач смирения. При недостатке смирения молитвенный подвиг делается удобопреклоненным к самообольщению и к бесовской прелести.

Ученик. Вопросом о том, каким образом при преус­пеянии в добродетелях можно преуспевать в смире­нии, я отклонил тебя от порядка в поведании.

Старец. Возвращаюсь к нему. В упомянутом поуче­нии преподобного аввы Дорофея приведено изречение некоторого святого старца, что «путь смирения — телесные труды в разуме». Это наставление очень важно для братии, занимающихся различными послушаниями монастырскими, из которых одни бывают тяжелы для тела, а другие сопряжены с подвигом душевным. Что значит трудиться в разуме? Значит — нести труд мона­стырский, как наказание за свою греховность, в надеж­де получения прощения от Бога. Что значит «трудить­ся безрассудно»? — Трудиться с плотским разгорячени­ем, с тщеславием, с хвастовством, с уничижением других братий, не могущих нести такого труда по не­мощи или неспособности, даже по лености. В послед­нем случае труд, как бы он ни был усилен, долговре­мен, полезен для обители в вещественном отношении, не только бесполезен для души, но и вреден, как на­полняющий ее самомнением, при котором нет места в душе ни для какой добродетели. Пример труда в разуме, возведшего делателя на высоту христианского совер­шенства низведением в глубину смирения, видим в под­виге блаженного Исидора Александрийского. Он был одним из сановников Александрии. Призванный мило­сердием Божиим к монашеской жизни, Исидор всту­пил в иноческое общежитие, бывшее невдалеке от Александрии, и предал себя в безусловное повиновение игумену обители, мужу, исполненному Святаго Духа. Игумен, усмотрев, что от высоты сана образовался в Исидоре нрав надменный и жесткий, вознамерился подействовать против душевного недуга возложением послушания трудного не столько для тела, сколько для больного сердца. Исидор, вступая в общежитие, объя­вил игумену, что он предает себя ему, как отдается же­лезо в руки ковача. Игумен велел ему встать и постоян­но стоять при вратах обители с тем, чтоб он каждому входящему и исходящему поклонялся в ноги и говорил: «Помолись о мне: я одержим бесом». Исидор оказал повиновение игумену как бы Ангел Богу. Пробыв семь лет в этом послушании и предузнав свою кончину из Божественного откровения, Исидор скончался радост­но. О состоянии души своей во время подвига он испо­ведал святому Иоанну Лествичнику так: «Вначале я по­мышлял, что продал себя для искупления грехов моих, и потому с величайшею горестью, принуждением себя, как бы с пролитием крови, я полагал поклоны. По про­шествии года сердце мое престало уже чувствовать пе­чаль, ожидая награды за терпение от Самого Бога. По прошествии еще одного года я, от сознания сердца, вме­нил себя недостойным и пребывания в обители, и ли­цезрения отцов, и беседы с ними, и встречи с ними, и причащения святых Таин: но, опустив глаза вниз, а об­раз мыслей еще ниже, уже искренно умолял о молитве входящих и исходящих» (Лествица, Слово 4, гл. 23,24). Вот телесный труд и послу­шание, проходимые в разуме! Вот плод их! Одна сми­ренная мысль передавала блаженного делателя другой, более глубокой, как бы воспитывая его, доколе он не вступил в обильнейшее, таинственное ощущение смире­ния. Этим святым ощущением отворено святому Исидо­ру небо, как одушевленному храму Божию. «Смирение делает человека селением Божиим», — сказал Великий Варсонофий (Ответ 210).

Преподобный авва Дорофей в начале своего поуче­ния о смирении полагает, как бы краеугольный камень в основание здания, следующее изречение одного из святых старцев: «Прежде всего нужно нам смиренномудрие, и мы должны быть готовы против каждого сло­ва, которое услышим, сказать прости: потому что сми­ренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопро­тивника» (Поучение 2). В отвержении оправдания, в обвинении себя и в прошении прощения при всех тех случаях, при которых в обыкновенной мирской жизни прибегают к оправданиям и умножают их, заключается великая та­инственная купля святого смирения. Ее держались и ее завещавают все святые отцы. Это делание странно при поверхностном взгляде на него, но самый опыт не замедлит доказать, что оно исполнено душевной пользы и истекает из Само-Истины, Христа. Господь наш отверг оправдания, не употребив их пред человеками, хотя и мог явить пред ними во всем величии Свою Божествен­ную правду, а фарисеям сказал: Вы есте оправдающе себе пред человеки, Бог же весть сердца ваша: яко еже есть в человецех высоко, мерзость есть пред Богом (Лк.16:15). Се отрок Мой, возве­щает о Господе пророк Ветхого Завета, Его же изволих: возлюбленный Мой, Нань же благоволи душа Моя: положу Дух Мой на Нем, и суд языком возвестит: не преречет, ни возопи­ет, ниже услышит кто на распутиих гласа Его (Мф.12:18,19; Ис.42:1,2). Христос пострада по нас, свидетельствует апостол Нового Завета о точном исполнении пророчества, нам оставль образ, да последуем стопам Его, Иже укоряемь противу не укоряше, стражда не прещаше: предаяше же Судящему праведно (1Пет.2:21,23). Итак, если мы, повинные в бесчисленных грехах, при­шли в монастырь, чтоб претерпеть распятие за грехи наши одесную Спасителя нашего, то признаем благовре­менно всякую скорбь, какая бы ни встретилась с нами, праведным воздаянием за грехи наши и справедли­вым наказанием за них. При таком настроении проше­ние прощения при всяком представившемся случае будет действием правильным, логичным. «Словооправда­ние не принадлежит к жительству христианскому», — сказал святой Исаак Сирский (Слово 89). Преподобный Пимен Великий говаривал: «Мы впадаем во многие искуше­ния, потому что не сохраняем чина, подобающего име­ни нашему. Не видим ли, что жена хананейская приня­ла данное ей название, и Спаситель утешил ее (Мф.15:27 и след.). Так­же Авигея сказала Давиду: во мне неправда моя (1Цар.25:24), и Давид, услышав это, возлюбил ее. Авигея есть образ души, а Давид — Бога: если душа обвинит себя пред Господом, Господь возлюбит ее». — Великого спросили: что значит высокое (Лк.16:15). Он отвечал: «Оправдания. Не оправдывай себя, и обретешь покой» (Алфавитный Патерик). Неоправдываю­щий себя руководствуется смиренномудрием, а оправ­дывающий — высокомудрием. Патриарх Александрий­ский Феофил посетил однажды Нитрийскую гору. Гора та была местопребыванием многочисленного иночес­кого общества, проводившего жительство безмолвни­ков. Авва горы был муж великой святости. Архиепис­коп спросил его: что, отец, по твоему мнению всего важнее на пути монашества? Авва отвечал: «Постоян­ное обвинение и осуждение самого себя». Архиепископ на это сказал: «Так! Нет иного пути, кроме этого» (Достопямятные сказания и Алфавитный Патерик).

Заключу мое убогое учение о смирении прекрасным учением преподобного Иоанна Пророка об этой добро­детели. «Смирение состоит в том, чтоб ни в каком слу­чае не почитать себя за нечто, во всем отсекать свою волю, повиноваться всем, без смущения переносить то, что постигнет нас отвне. Таково истинное смирение, в котором не находит места тщеславие. Смиренномудрый не должен выказывать свое смирение смиреннословием: но довольно для него говорить прости меня, или помо­лись о мне. Не должно также самому вызываться на ис­полнение низких дел. Это, как и первое (то есть сми­реннословие), ведет к тщеславию, препятствует преус­пеянию и более делает вреда, нежели пользы, но когда повелят что, не противоречить, а исполнить с послуша­нием, — это приводит в преуспеяние» (преподобные Варсонофия и Иоанна ответ 275).

Ученик. Неужели употребление смиренных слов, называемое смиреннословием, душевредно? Кажется, оно очень приличествует монаху и очень назидает мир­ских людей, которые приходят в умиление, слыша сми­реннословие монаха.

Старец. Господь сказал: Кая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит (Мф.16:26). Зло никак не может быть причиною добра. Лицемерство и челове­коугодие не могут быть причиною назидания: они мо­гут понравиться миру, потому что они всегда нрави­лись ему; они могут вызвать похвалу мира, потому что они всегда вызывали ее; могут привлечь любовь и до­веренность мира, потому что они всегда привлекали их. Мир любит свое; им восхваляются те, в которых он слышит свой дух (см. Ин.15:18-20). Одобрение миром смиренно­словия уже служит осуждением ему. Господь заповедал совершать все добродетели втайне (см. Мф.16), а смиренносло­вие есть вынаружение смирения напоказ человекам. Оно — притворство, обман, во-первых, себя, потом — других: потому что утаение своих добродетелей состав­ляет одно из свойств смирения, а смиреннословием и смиреннообразием это-то утаение и уничтожается. «Находясь между братиею твоею, — говорит святой Иоанн Лествичник, — наблюдай за собою, чтоб тебе никак не выказаться в чем-нибудь праведнее их. В про­тивном случае сделаешь двойное зло: братий уязвишь твоим лицемерством и притворством, в себе же непре­менно произведешь высокомудрие. Будь тщалив в душе, никак не выказывая этого телесно, ни видимо, ни сло­вом, ни намеком» (Слово 4, гл.82,83). Сколько полезно укорять себя и обвинять в греховности пред Богом, в тайне душевной клети, столько вредно делать это пред людьми. В про­тивном случае мы будем возбуждать в себе обольстительное мнение, что мы смиренны, и преподавать о себе такое понятие слепотствующим мирянам. Некоторый инок сказывал мне, что он, в новоначалии своем старался упражняться в смиреннословии, полагая в нем, по неведению своему, что-то особенно важное. Однажды он смиреннословил, и так удачно, что слы­шавшие, вместо того, чтоб признать слова его ложью, а его смиренным — в чем и заключается всегда цель

смиреннословия — согласились, что он говорит прав­ду, тогда он огорчился и пришел в негодование. Пред людьми должно вести себя осторожно и благоговейно, но просто, молчанием отвечая на похвалы, им же на порицания, кроме тех случаев, когда прошение проще­ния и при нужде умеренное объяснение могут успоко­ить и примирить к нам порицающего. Преуспевшие в монашеской жизни стяжавают особенную свободу и простоту сердца, которые не могут не вынаруживаться в их обращении с ближними. Они не нравятся миру! Он признает их гордыми, как весьма справедливо заме­чает святой Симеон Новый Богослов (Добротолюбие, ч.1, гл.70,71,72). Мир ищет лес­ти, а в них видит искренность, которая ему не нужна, встречает обличение, которое ему ненавистно. В бытностью мою в одном большом городе приезжал туда по монастырским нуждам старец, весьма преуспевший в духовной жизни, с новоначальным учеником своим. Не­которые благочестивые миряне пожелали видеть стар­ца. Он не понравился им. Им очень понравился ученик, который, входя в богатые и знатные домы, поражался земным величием и всем воздавал низкие поклоны. «Ка­кой он смиренный!» — говорили миряне с особенным удовольствием, порожденным в них поклонами. Старец провел жизнь свою в плаче о греховности своей; признавал величайшим счастьем человека — открытие в себе греховности, и с искренней любовью, с состраданием к бедному человечеству, равно бедному и в пала­тах, и в хижинах, с простотою сердца, с необыкновен­ною проницательностью, доставляемою такою же чистотою ума, желал поделиться духовными сокровищами с ближними, вопрошавшими его о спасении: этим воз­будил против себя неудовольствие.

Ученик. Какое различие между смиренномудрием и смирением?

Старец. Смиренномудрие есть образ мыслей, заим­ствованный всецело из Евангелия, от Христа. Смирение есть сердечное чувство, есть залог сердечный, соответствующий смиренномудрию. Сначала должно приобу­чаться к смиренномудрию; по мере упражнения в сми­ренномудрии душа приобретает смирение: потому что состояние сердца всегда зависит от мыслей, усвоив­шихся уму. Когда же делание человека осенится Боже­ственной благодатью, тогда смиренномудрие и смире­ние в изобилии начнут рождать и усугублять друг дру­га, при споспешестве споспешника молитвы — плача.

Ученик. Объясни опытами, каким образом от сми­ренномудрия рождается смирение, и обратно?

Старец. У меня был коротко знакомый инок, под­вергавшийся непрестанно различным скорбям, кото­рыми, как он говорил, Богу благоугодно было для него заменить духовного старца. Несмотря на постоянные скорби, я видел инока почти всегда спокойным, часто радостным. Он занимался Словом Божиим и умною молитвою. Я просил его открыть мне для пользы души моей, в чем он почерпал для себя утешение? Он отве­чал: утешением моим я обязан милости Божией и пи­саниям святых отцов, к которым дана мне любовь с детства моего. При нашествии скорбей иногда я повто­ряю слова разбойника, исповедовавшего с креста своего праведность суда Божия в суде человеческом и этим исповеданием вошедшего в познание Спасителя. Гово­рю: Достойная по делом моим приемлю: помяни мя, Госпо­ди, во Царствии Твоем (Лк.21:41,42). С этими словами изливаются мир и спокойствие в сердце. В другое время противопоставлял я помыслам печали и смущения слова Спа­сителя: Иже не приимет креста своего и в след Мене грядет, несть Мене достоин (Мф.10:38); тогда смущение и печаль заменя­лись миром и радостью. Прочие подобные изречения Священного Писания и святых отцов производят такое же действие. Повторяемые слова Слава Богу за все или да будет воля Божия со всею удовлетворительностью действует против очень сложной скорби. Странное дело! Иногда от сильного действия скорби потеряет­ся вся сила души; душа как бы оглохнет, утратит спо­собность чувствовать что-либо: в это время начну вслух, насильно и машинально, одним языком, произ­носить Слава Богу, и душа, услышав славословие Бога, на это славословие как бы начинает мало-помалу ожи­вать, потом ободрится, успокоится и утешится. Тем, которым попускаются скорби, невозможно б было ус­тоять в них, если б не поддерживала их тайно помощь и благодать Божия. Опять: без скорби человек не спо­собен к тому таинственному, вместе существенному утешению, которое дается ему соразмерно его скор­би, как и псалмопевец сказал: По множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс.93:19). Однажды устроен был против меня опасный ков. Уз­нав о нем и не имея никаких средств к отвращению его, я ощутил печаль до изнеможения. Прихожу в свою келью и, едва произнес вспомнившиеся мне сло­ва Спасителя: Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога, и в Мя веруйте (Ин.14:1), как печаль исчезла; вместо ее объяла меня неизъяснимая радость: я должен был лечь на постель и весь день был как упоенный, а в уме повторялись слова, изливая утешение в душу: в Бога веруйте и в Мя веруйте. Причина сердечного смущения — неверие; причина сердечного спокойствия, сердечного благодатного мира — вера. При обильном действии веры все существо человека погружается в духовное утешительнейшее наслаждение священным ми-ром Христовым, как бы пропитывается и переполняет­ся этим ощущением. Упоенное им, оно делается нечув­ствительным к стрелам смущения. Справедливо сказали отцы, что «вера есть смирение» (Варсонофия и Иоанна ответ 579), что «веровать — значит пребывать в смирении и благости» (изречение святого Пимена Великого; Скитский Патерик). Такое понятие о вере и смирении доставляется святыми опы­тами правильной монашеской жизни.

В иное время попускается скорби томить душу в течение продолжительного времени. Однажды от вне­запной скорби я почувствовал как бы нервный удар в сердце и три месяца пробыл безвыходно в келье, по­трясаемый нервною лихорадкою. «Бог творит присно с нами великая же и неисследованная, славная же и ужасная» (Шестая утренняя молитва). Нам надо понять, что мы — создания Его, находящиеся в полной Его власти, а потому в совер­шенной покорности, «сами себе, друг друга и весь жи­вот наш Христу Богу предадим» (последнее прошение на великой ектении). — Не остановлюсь поведать тебе и следующий замечательный случай, не­сколько объясняющий действие смирения прямо из сердца, без предварительной мысли смиренномудрия. Однажды я был подвергнут наказанию и бесчестию. Когда меня подвергли ему, внезапно ощутил я жар во всем теле моем и при нем какую-то необъяснимую сло­вами мертвость, после чего вдруг запылало из сердца желание получить всенародное посрамление и зауше­ние от палача на площади за грехи мои. При этом вы­ступил румянец на лице; несказанная радость и сла­дость объяли всего; от них я пребывал в течение двух недель в восторге, как бы вне себя. Тогда я понял с яс­ностью и точностью, что святое смирение в мучени­ках, в соединении с Божественною любовью, не могло насытиться никакими казнями. Мученики принимали лютые казни, как дары, как прохладное питие, утоляв­шее возгоревшуюся в них жажду смирения [87]. Смирение есть неизъяснимая благодать Божия, непостижимо постигаемая одним духовным ощущением души.

Ученик. Ты обещал мне объяснить, каким образом изработывается смирение молитвою?

Старец. Союз смирения с молитвою очень ясно изложен преподобным аввою Дорофеем. «Непрестан­ное упражнение в молитве, — говорит святой, — про­тиводействует гордыне. Очевидно: смиренный и бла­гоговейный, зная, что невозможно совершить никакой добродетели без помощи и покрова Божиих, не престает неотступно молиться Богу, чтоб сотворил с ним милость. Постоянно молящийся Богу, если спо­добится сделать что-либо должное, знает, при посред­стве Кого это сделано им, и не может превознестись или приписать своей силе, но приписывает Богу все исправления, Его благодарит непрестанно и Ему мо­лится непрестанно, трепеща, чтоб не лишиться помо­щи свыше, чтоб не обнаружилась таким образом его собственная немощь. Он молится от смирения» (Поучение 2). Если кто при молитве своей сподобляется умиления, которое рождается от внимательной молитвы, тот опытно знает, что именно в драгоценные минуты уми­ления являются в нем помыслы смиренномудрия, пре­подающие ощущение смирения. Особливо совершает­ся это тогда, когда умиление сопровождается слезами. Чем чаще приходят времена умиления, тем чаще дела­тель молитвы бывает слушателем таинственного уче­ния о смирении, тем глубже это учение проникает в его сердце. Постоянное умиление содержит душу в по­стоянном смирении, в настроении непрестанных мо­литвы и богомыслия. Святые отцы замечают, что в про­тивоположность тщеславию, которое разносит помыс­лы человека по вселенной, смирение сосредоточивает их в душе: от бесплодного и легкомысленного созерца­ния всего мира переводит к многоплодному и глубокому самовоззрению, к мысленному безмолвию, к такому состоянию, какое требуется для истинной молитвы, и которое производится внимательною молитвою (Святой Исаак Сирский. Слово 48). На­конец, благодатное действие смирения и благодатное действие молитвы есть одно и то же действие, как уже сказано в начале беседы нашей. Это действие является в двух лицах: в Христоподражательном смирении и в Божественной любви, которая есть высшее действие молитвы. Действие это принадлежит Господу нашему Иисусу Христу, жительствующему и действующему при посредстве Святаго Духа, несказанно и непостижимо, в избранных Своих сосудах. Аминь.

О ТЕРПЕНИИ

«Дом души — терпение: потому что она живет в нем; пища души — смирение: потому что она питается им» (Цветособрание святого Илии, гл.62, Добротолюбие, ч.4), — сказал святой Илия Евдик.

Точно: питаясь святою пищею смирения, можно пребывать в святом дому терпения. Когда же недоста­нет этой пищи, то душа выходит из дому терпения. Как вихрь похищает ее смущение, уносит, кружит. Как вол­ны подымаются в ней различные страстные помыслы и ощущения, потопляют ее в глубине безрассудных и греховных размышлений, мечтаний, слов и поступков. Душа приходит в состояние расслабления, мрачного уныния, часто приближается к пропастям убийственно­го отчаяния и совершенного расстройства.

Хочешь ли неисходно пребывать в святом дому терпения? — Запасись пищею, необходимою для такого пребывания: стяжи и умножай в себе помышления и чувствования смиренные. Вид смирения, приуготовля­ющий к терпению скорбей пред пришествием их и способствующий к благодушному терпению скорбей по пришествии их святыми отцами, назван самоукорением.

Самоукорение есть обвинение себя в греховности, общей всем человекам и в своей частной. При этом полезно воспоминать и исчислять свои нарушения Закона Божия, кроме блудных падений и преткнове­ний, подробное воспоминание которых воспрещено отцами, как возобновляющее в человеке ощущение гре­ха и услаждение им (Филофея Синайского, гл.13, Добротолюбие, ч.2).

Самоукорение есть иноческое делание, есть умное делание, противопоставленное и противодействующее болезненному свойству падшего естества, по которому все люди, и самые явные грешники, стараются выка­зать себя праведниками и доказывать свою правед­ность при помощи всевозможных ухищрений. Самоуко­рение есть насилие падшему естеству, как служит ему насилием молитва и прочие иноческие подвиги, кото­рыми царствие небесное нудится, и которыми нуждницы восхищают е (Мф.11:12). Самоукорение имеет, при начале упраж­нения в нем, характер бессознательного механизма, то есть произносится языком без особенного сочувствия сердечного, даже в противность сердечному чувству; потом, мало-помалу, сердце начнет привлекаться к сочувствию словам самоукорения; наконец, самоукорение будет произноситься от всей души, при обильном ощу­щении плача, умалит пред нами и закроет от нас недо­статки и согрешения ближних, примирит ко всем че­ловекам и к обстоятельствам, соберет рассеянные по всему миру помыслы в делание покаяния, доставит внимательную, исполненную умиления молитву, вооду­шевит и вооружит непреодолимою силою терпения. Смиренными мыслями самоосуждения исполнены все молитвословия Православной Церкви. Но иноки уделяют ежедневно часть времени на упражнение именно в самоукорении. Они стараются при посред­стве его уверить, убедить себя, что они — грешники: падшее естество не хочет верить этому, не хочет усво­ить себе этого познания. Вообще для всех иноков полезно самоукорение: и для новоначальных, и для преуспевших, и для пребывающих в общежитии, и для безмолвников. Для последних опаснейшая страсть, по­требляющая все делание их, есть высокоумие (преподобных Варсонофия и Иоанна ответ 311): так, напротив, основная для них добродетель, на которой зиждутся и держатся все прочие добродетели, есть самоукорение. Потому-то авва безмолвников Нитрий­ских и сказал, что главнейшее делание их, по его усмотрению, есть постоянное самоукорение (Алфавитный Патерик, о архиепископе Феофиле и аввы Дорофея. Поучение 7). Самоуко­рение, достигнув полноты своей, искореняет оконча­тельно злобу из сердца, искореняя из него совершенно лукавство и лицемерство, непрестающие жить в сердце, доколе самооправдание обретает в нем место. Препо­добный Пимен Великий сказал, что ненавидение лукав­ства заключается в том, когда человек оправдывает ближнего, а себя обвиняет во всяком случае (Алфавитный Патерик). Изрече­ние это основано на словах Спасителя: Спаситель наи­меновал всякого, осуждающего ближних, лицемером (см. Мф.7:5). При самоукорении безмолвник увидит всех человеков святыми и Ангелами, а себя грешником из грешников, и погрузится, как в бездну, в постоянное умиление.

Превосходные образы самоукорения мы имеем в Рыданиях преподобного Исаия Отшельника и в 20-м Слове святого Исаака Сирского. Святой Исаак, которо­го книга вообще содержит наставления для безмолвни­ков, сделал такое заглавие своему Слову: Слово, содержа­щее в себе нужнейшее и полезнейшее повседневное напоминание безмолвствующему в келье своей и призволяющему внимать единому себе. «Некоторый брат, — говорит святой Иса­ак, — написал следующее и полагал это непрестанно пред собою в напоминание себе: В безумии прожил ты жизнь твою, о посрамленный и достойный всякого зла человек! По крайней мере, охранись в этот день, ос­тавшийся от дней твоих, принесенных в жертву суете, вне благой деятельности, обогатившихся деятельнос­тью злою. Не вопроси об этом мире, ни о состоянии его, ни о монахах, ни о деятельности их, какова она, ниже о количестве подвига их, — не вдайся в попече­ние о чем-либо таком. Исшел ты из мира таинственно, вменился мертвым ради Христа: уже не живи более для мира, ниже для того, что принадлежит миру, да предварит тебя покой, и да будешь жив о Христе. Будь готов и приуготовлен понести всякое поношение, всякую досаду и поругание и укоризну от всех. Прими все это с радостью, как точно достойный этого. Претерпи благодарением Богу всякую болезнь, всякую скорбь и беду от бесов, которых волю ты исполнял. Мужествен­но терпи всякую нужду и горесть, приключающиеся от естества. С упованием на Бога перенеси лишение по­требностей тела, вскоре имеющих обратиться в гной. Это все восприими с благим произволением в надежде на Бога, не ожидая ни избавления, ни утешения ино­го. Возверзи на Господа все попечение твое (Пс.54:23), и во всех искушениях твоих осуди себя самого, как причину их. Не соблазнись ничем и не укори никого из оскорбля­ющих тебя: потому что ты вкусил от запрещенного дре­ва и стяжал различные страсти. С радостью прими эти горести; пусть они потрясут тебя сколько-нибудь, чтоб ты усладился впоследствии. Горе тебе и злосмрадной славе твоей! Душу твою, исполненную всякого греха, ты оставил без внимания, как бы неосужденную, а дру­гих осудил и словом, и помышлением. Оставь эту пищу свиней, которою ты доселе питаешься. Что тебе за дело до человеков, о скверный! Как не стыдишься ты общения с ними, проведши жизнь безумно! Если ты обратишь внимание на это и все это будешь помнить, то, может быть, спасешься при содействии Божием. Если же нет, то пойдешь в темную страну, в селения бесов, которых волю ты исполнял бесстыдно. Вот! Я засвидетельствовал тебе все это. Если Бог праведно воздвигнет на тебя человеков воздать тебе за досады и укоризны, которые ты помыслил и произносил против них, то весь мир навсегда должен восстать против тебя. И так отныне престань (действовать, как действовал доселе) и претерпевай попускаемые тебе воздаяния. — Все это напоминал себе брат ежедневно, чтоб нахо­диться в состоянии претерпевать, с благодарением Богу и с своею душевною пользою, искушения или скорби, когда они придут. Будем и мы претерпевать с благодарением попускаемое нам и получать пользу благодатью человеколюбивого Бога». Самоукорение име­ет то особенное, полезнейшее, таинственное свойство что возбуждает в памяти и такие согрешения, которые были совершенно забыты или на которые не обраще­но было никакого внимания.

Упражнение в самоукорении вводит в навык уко­рять себя. Когда стяжавшего этот навык постигнет ка­кая-либо скорбь, — тотчас в нем является действие на­выка, и скорбь принимается, как заслуженная. «Главная причина всякого смущения, — говорит преподобный авва Дорофей, — если мы тщательно исследуем, есть то, что мы не укоряем себя. Отсюда проистекает вся­кое расстройство; по этой причине мы никогда не на­ходим спокойствия. Итак, не удивительно, что слышим от всех святых: нет инаго пути, кроме этого. Не видим, чтоб кто-либо из святых, шествуя каким другим путем, нашел спокойствие! А мы хотим иметь его и держать­ся правого пути, никогда не желая укорять себя. Поис­тине если человек совершит тьмы добродетелей, но не будет держаться этого пути, то никогда не престанет оскорбляться и оскорблять, губя этим все труды свои. Напротив того: укоряющий себя всегда в радости, всегда в спокойствии. Укоряющий себя, куда бы ни пошел, как сказал и авва Пимен, что бы ни случилось с ним, вред ли или бесчестие, или какая скорбь, уже предва­рительно считает себя достойным всего неприятного и никогда не смущается. Может ли быть что спокойнее этого состояния? Но скажет кто-либо: Если брат оскор­бляет меня и я, рассмотрев себя, найду, что я не подал ему никакого повода к этому, то как могу укорять себя. Поистине, если кто исследует себя со страхом Божи­им, тот найдет, что он всячески подал повод или де­лом, или словом, или каким-либо образом. Если же и видит как говорит, что в настоящее время не подал никакого повода, то когда-нибудь прежде оскорбил его или другого брата в этом деле или в каком ином, и должен был пострадать за это или за какой другой грех, что часто бывает. Так! Если кто рассмотрит себя, как я ска­зал, со страхом Божиим, и исследует свою совесть, тот всячески найдет себя виноватым» (Поучение 7 о самоукорении). — Чудное дело! На­чиная укорять себя машинально, насильно, мы достига­ем, наконец, столько убеждающего нас и действующего на нас самоукорения, что при помощи его переносим не только обыкновенные скорби, но и величайшие бед­ствия. Искушения уже не имеют такой силы над тем, кто преуспевает, но по мере преуспеяния они становят­ся легче, хотя бы сами по себе были тяжелее. По мере преуспеяния крепнет душа, и получает силу терпеливо переносить случающееся (Поучение 7 о самоукорении). Крепость подается как бы особенно питательною снедью углубившимся в сердце смирением. Эта-то крепость и есть терпение.

Несомненная вера в промысл Божий утверждает в терпении и способствует самоукорению. Не две ли пти­цы ценятся единым ассарием, сказал Господь ученикам Своим, и не едина от них падет на земли, без Отца вашего. Вам же и власи главнии еси изочтены суть. Не убойтеся убо (Мф.10:29,30). Этими словами Спаситель мира изобразил то неусыпное попечение, которое имеет Бог и которое может иметь только один всемогущий и вездесущий Бог о рабах и служителях Своих. Таким попечением Бога о нас мы избавлены от всякого малодушного по­печения и страха о себе, внушаемых нам неверием. Смиримся убо под крепкую руку Божию, да ны вознесет во время, всю печаль нашу возвергше Нань, яко Той печется о нас (Пет.6:6,7). Когда мы подвергаемся скорби, Бог видит это. Это совершается не только по Его попущению, но и по Его всесвятому промышлению о нас. Он попускает нам потомиться за грехи наши во времени, чтоб избавить нас от томления в вечности. Часто случается, что тай­ный и тяжкий грех наш остается неизвестным для че­ловеков, остается без наказания, будучи прикрыт ми­лосердием Божиим; в это же время или по истечении некоторого времени принуждены бываем пострадать сколько-нибудь вследствие клеветы или придирчиво­сти, как бы напрасно и невинно. Совесть наша гово­рит нам, что мы страдаем за тайный грех наш! Мило­сердие Божие, покрывшее этот грех, дает нам средство увенчаться венцом невинных страдальцев за претерпе­ние клеветы и вместе очиститься наказанием от тай­ного греха. Рассматривая это, прославим всесвятый промысл Божий и смиримся пред ним.

Поучительный пример самоосуждения и самоуко­рения, соединенных с славословием праведных и мно­гомилостивых судеб Божиих, подали три святые иудей­ские отроки в плену и в пещи вавилонских. «Благосло­вен еси Господи Боже отец наших, — говорили они, — хвально и прославлено имя Твое во веки. Яко праведен еси о всех, яже сотворил еси нам, и вся дела Твоя истинна, и пра­ви путие Твои, и еси суди Твои истинны, и судьбы истинны сотворил еси по всем, яже навел еси на ны и на град святый отец наших Иерусалим: яко истиною и судом навел еси сия вся на ны грех ради наших. Яко согрешихом и беззаконнова­хом, отступивши от Тебе, и прегрешихом во всех» (Дан.3:26-29). Святые отроки, за верность свою истинному Богу ввергнутые в разжженную печь, и не сгорая, но пребывая в ней как бы в прохладном чертоге, признавали и исповедовали себя согрешившими вместе с соотечественниками, ко­торые действительно отступили от Бога. По любви к ближним они распространяли на себя согрешения ближних. По смирению, будучи святыми и праведни­ками, не захотели отделяться от братии, порабощен­ных греху. Из этого состояния, из состояния самоосуж­дения, смирения и любви к человечеству, из оправдания попущений Божиих, они уже принесли молитву Богу о спасении своем. Так и мы будем славословить промысл Божий и исповедовать греховность нашу при всех встречающихся напастях, и наших частных, и об­щественных, — на основании этих славословия и испо­ведания умолять Бога о помиловании. Священное Пи­сание свидетельствует, что рабам Божиим, шествую­щим путем заповедей Божиих, посылаются особенные скорби в помощь их деятельности, как и Спаситель мира сказал, что Отец небесный всякую розгу творящую плод о Христе, очищает, да множайший плод принесет (Ин.15:2). Эти очистительные скорби именуются попущениями или судьбами Божиими; о них воспел святой Давид: Судьбы Господни истинны, оправданны вкупе (Пс.18:10). Судьбам Тво­им научи мя! Пусть узнаю и уверюсь, что все, случаю­щееся со мною горькое, случается по промыслу Бо­жию, по воле Бога моего! Тогда познаю и то, что судьбы Твоя помогут мне в немощном и недостаточном моем бо­гоугождении (Пс.118:108,175).

В пример того, каким образом судьбы Божии вспо­моществуют рабам Божиим, желающим благоугодить Богу, как они возводят их к той святой деятельности, к которой они никак не достигли бы без помощи судеб Божиих, приведем события с константинопольским вельможею Ксенофонтом, с его супругою и двумя сы­новьями. Богатый и знаменитый Ксенофонт проводил жизнь самую благочестивую, какую общее благочестие христиан того времени соделывало возможно посреди мира и какую ныне можно проводить разве только в удалении от мира. Он желал, чтоб два сына были наследниками и имущества его, и положения при дворе императорском, и благочестия. Тогда славилось учили­ще в сирийском Вирите (нынешнем Бейруте). Туда Ксенофонт отправил детей своих для изучения премуд­рости века сего. Путь из Константинополя в Вирит — морем. Однажды сыновья, посетив отца по случаю его опасной болезни, возвращались к училищу. Внезапно поднялась сильнейшая буря на Средиземном море, корабль разбило, оба юноши были выкинуты волнами в разных местах на берега Палестины. В таком бедствен­ном положении, напитанные с детства помышлениями и влечениями благочестивыми, сыновья Ксенофонта признали в постигшей скорби призвание Божие к мо­нашеской жизни и, как бы по взаимному соглашению, поступили в палестинские монастыри. По прошествии значительного времени Ксенофонт узнал, что корабль, на котором ехали его дети, разбит бурею и что все находившиеся на корабле пропали без вести. Глубоко огорченный отец прибегнул к молитве; после всенощ­ного келейного бдения он получил Божественное от­кровение, что сыновей его осеняет особенная милость и благодать Божия. Поняв из этого, что они приняли монашество, зная, что в Палестине, против берегов которой корабль претерпел крушение, находится монастырей великое множество, Ксенофонт с супругою от­правился в Иерусалим: там он увидел сыновей и уже не возвратился в Константинополь. Из Иерусалима он распорядился имуществом, которое было продано: деньги, вырученные за него, розданы монастырям, церквам и нищим. Ксенофонт и Мария (так называлась его супруга) последовали примеру сыновей своих, Иоанна и Аркадия, вступили в монашество, в котором и родители, и дети достигли великого духовного преус­пеяния (Четьи-Минеи, 26 января). Они никак не сподобились бы его, если б пребыли в мирской жизни, хотя и весьма благочести­вой. Бог, презирая их преуспеяние, привел к нему не­исповедимыми судьбами Своими. Путь судеб Божиих горек, как засвидетельствовал святой апостол: Его же любит Господь наказует: биет же всякаго сына, его же при­емлет (Евр.12:6). Последствия судеб Божиих вожделенны, неоценимы. Из жизнеописаний многих других избранни­ков Божиих убеждаемся, что Бог посылает в помощь благому деланию рабов Своих скорби, ими очищает и совершает это делание. Одно собственное делание че­ловека недостаточно, как замечает преподобный Симе­он Новый Богослов. «Золото, — говорит он, — покры­вается ржавчиною, не может иначе очиститься и воз­вратить естественную светлость, как будучи ввергнуто в огонь и тщательно выковано молотами: так и душа, осквернившаяся ржавчиною греха и соделавшаяся вполне непотребную, не может иначе очиститься и восприять древнюю красоту, если не пребудет во мно­гих искушениях и не вступит в горнило скорбей. Это изъявляется и словами Господа нашего: Продаждь имение твое, и возми крест твой, и гряди во след Мене (Мф.19:21; Мк.10:21). Здесь крестом знаменуются искушения и скорби. Раздать все свое имение и вместе не подвизаться мужественно про­тив случающихся искушений и скорбей, служит, по мнению моему, признаком души нерадивой, неведущей своей пользы: потому что от одного отвержения име­ний и вещей ничего не приобретут отвергающие их, если не претерпят до конца в искушениях и скорбях ради Бога. Не сказал Христос: в отложении вещей ва­ших, но в терпении вашем стяжите души ваши. Явно, что раздаяние имений и бегство от мира похвально и по­лезно, но оно одно, само по себе, без терпения иску­шений, не может соделать человека совершенным по Богу... Расточивший нуждающимся имение и удалившийся от мира и вещества кичится с великим услажде­нием в совести своей о уповании мзды, и иногда тще­славием выкрадывается самая мзда. Кто ж по раздаянии всего убогим претерпевает печали с благодарением души и жительствует посреди скорбей, тот вкушает вся­кую горесть и болезненный труд, а мзда его пребывает неокраденною; его ожидает великое воздаяние в этом и будущем веке, как подражателя Христовым страдани­ям, как пострадавшего с Ним во дни наведения иску­шений и скорбей. И потому умоляю вас, братия о Хри­сте, постараемся по слову Господа, Бога и Спасителя нашего, Иисуса Христа, как отверглись мы мира и все­го, принадлежащего миру, так и пройти сквозь тесные врата (Лк.13:24), заключающиеся в отсечении нашего плотско­го мудрования и воли, в бегстве от них: потому что без умерщвления для плоти, для похотей ее и воли, невоз­можно получить отраду, избавление от страстей и сво­боду, являющуюся в нас из утешения, производимого Святым Духом» (Слово 4, издание 1874 г.). Отчего мы не желаем подвергнуться скорбям, которые попускаются нам промыслом Божи­им во спасение душ наших, к которым призывает нас Сам Бог? — Оттого, что над нами господствуют сласто­любие и тщеславие: по внушению первого мы не хо­тим утеснять наше тело; по внушению второго мы до­рожим человеческим мнением. Обе эти страсти попи­раются живою верою, так как, напротив, действуют по причине неверия. На вопрос преподобного аввы Доро­фея: «Что мне делать? Я боюсь стыда бесчестий», свя­той Иоанн Пророк отвечал: «Не переносить бесчестия есть дело неверия. Брат! Иисус сделался человеком и перенес бесчестия: неужели ты больше Иисуса? Это — неверие и бесовская прелесть. Кто желает смирения, как говорит, и не перенесет бесчестия, тот не может приобрести смирения. Вот, ты услышал истинное уче­ние: не пренебреги им. Иначе пренебрежет и тебя дело. О стыде: Приводя себе на память всенародный стыд пред Господом, который постигнет грешников, ты вменишь временный стыд ни во что» (Ответ 304). Вообще памя­тование вездесущия и всемогущества Божия удержива­ет сердце от того колебания, в которое усиливаются привести его помыслы неверия, опираясь на тщесла­вие и неправильную любовь к телу. Сказал святой пророк Давид: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся. Сего ради возвеселися сердце мое, и возрадовася язык мой: еще же и плоть моя вселится на уповании! (Пс.15:8,9) Возвеселися сердце мое от действия веры и смирения! Слова славословия Бога и самоукорения доставляют радость устам и языку! Самая плоть моя ощу­щает силу нетления, входящую и изливающуюся в нее из ощущений сердца, сокрушенного и смиренного, уте­шенного и утешаемого Богом!

Если никакое искушение не может коснуться чело­века без воли Божией, то жалобы, ропот, огорчение, оправдание себя, обвинение ближних и обстоятельств суть движения души против воли Божией, суть покуше­ния воспротивиться и противодействовать Богу (Святого Петра Дамаскина, книга 1). Уст­рашимся этого бедствия! Размышляя о какой бы то ни было скорби нашей, не будем умедлять в размышле­нии, чтоб оно неприметным образом не отвлекло нас от смиренномудрия в явное или прикрытое самооправ­дание, в состояние, противное смотрению о нас Бо­жию. Не доверяя немощи нашей, прибегнем скорее к верному оружию самоукорения! На двух крестах, близ Спасителя, были распяты два разбойника. Один из них злоречил и хулил Господа; другой признал себя достой­ным казни за злодеяния свои, а Господа страдальцем невинным. Внезапно самоукорение отверзло ему сер­дечные очи, и он в невинном страдальце — человеке увидел страждущего за человечество всесвятого Бога. Этого не видели ни ученые, ни священники, ни ар­хиереи иудейские, несмотря на то, что почивали на Законе Божием и тщательно изучили его по букве. Разбойник делается богословом и пред лицом всех, признававших себя мудрыми и могущественными, на­смехавшихся над Господом, исповедует Его, попирая своим святым мнением ошибочное мнение мудрых о себе и сильных собою. Разбойника-хулителя грех богохульства, тягчайший всех прочих грехов, низвел во ад, усугубил там для него вечную муку. Разбойника, при­шедшего при посредстве искреннего самоосуждения к истинному Богопознанию, исповедание Искупителя, свойственное и возможное одним смиренным, ввело в рай. Тот же крест — у обоих разбойников! — противо­положные помышления, чувствования, слова были причиною противоположных последствий. Со всей справедливостью эти два разбойника служат образом всего человечества (Преподобный Исаия Отшельник. Слово 8, гл.2): каждый человек, истратив свою жизнь неправильно, в противность назначению Бо­жию, во вред своему спасению и блаженству в вечнос­ти, есть по отношению к самому себе и тать, и разбой­ник, и убийца. Этому злодею посылается крест, как последнее средство к спасению, чтоб злодей, испове­дав свои преступления и признав себя достойным каз­ни, удержал за собою спасение, дарованное Богом. Для облегчения страданий и доставления утешений духовных при распятии и пребывании на кресте рас­пят и повешен на древе крестном вочеловечившийся Бог близ распятого человека. Ропщущий, жалующий­ся, негодующий на свои скорби окончательно отвер­гает свое спасение: не познав и не исповедав Спаси­теля, он низвергается во ад, в вечные и бесплодные муки, как вполне отчуждившийся, отвергшийся Бога. Напротив того, открывающий посредством самоукоре­ния свою греховность, признающий себя достойным временных и вечных казней, входит мало-помалу само­укорением в деятельное и живое познание Искупите­ля, которое есть живот вечный (Ин.17:3). Распятому на кресте по воле Божией, славословящему Бога с креста своего открывается таинство креста, и вместе с этим таин­ством таинство искупления человеков Богочеловеком. Таков плод самоукорения. По отношению к всемогущей и всесвятой воле Божией не может быть иных соответствующих чувств в человеке, кроме неограниченно­го благоговения и столько же неограниченной покор­ности. Из этих чувств, когда они сделаются достояни­ем человека, составляется терпение.

Господь наш Иисус Христос, Царь неба и земли, пришедши для спасения рода человеческого с неоспо­римыми доказательствами Своего Божества, с беспре­дельною властью над всею видимой и невидимой тва­рью, не только не был принят человеками с подобаю­щей Ему славою и честью, но и встречен ненавистью, подозрением, замыслами убийственными; во все вре­мя земного странствования был преследуем клеветою, злословием, придирчивостью, лукавством; наконец, схвачен, как преступник, во время ночной молитвы Своей, связан, влачим с насилием, представлен на суд, решившийся прежде суда на убийство, подвергнут на­смеянию, заушениям, заплеваниям, разнообразным терзаниям и пыткам, смерти на кресте, смерти бесче­стной уголовных преступников. Стоит безмолвно и неподвижно кроткий агнец пред стригущим его: так стоял Господь пред безбожными судьями Своими и бес­человечными убийцами, Божественным молчанием отвечая на дерзкие вопросы, клеветы и поругания. Самоосуждение и самоукорение были не свойственны Ему, непричастному грехов: молчанием Он прикрыл Свою Божественную правду, чтоб мы, самоосуждением и самоукорением отрицаясь от нашей поддельной, мнимой правды, могли соделываться причастниками Его правды всесвятой и всесовершенной. Ни правда падшего естества, ни правда закона Моисеева не мог­ли ввести нас в утраченное вечное блаженство: вводит в него правда Евангелия и Креста. Нет совершенного между человеками по добродетелям человеческим: к со­вершенству христианскому приводит Крест Христов и печатлеет это совершенство, даруемое Духом Святым. Смирение возвело Господа на крест и учеников Хрис­товых смирение возводит на крест, который есть свя­тое терпение, непостижимое для плотских умов, как было непонятным молчание Иисуса для Ирода, пон­тийского Пилата и иудейских архиереев. — Будем мо­лить Господа, чтоб Он открыл нам таинство и даровал любовь Креста Своего, чтоб сподобил нас претерпеть должным образом все скорби, которые попустятся нам всеблагим Божиим промыслом во времени для спасе­ния нашего и блаженства в вечности. Господь обетовал нам: Претерпевый до конца, той спасется (Мф.24:13). Аминь.

О ЧИСТОТЕ

Грехом было любодеяние, когда владычествовал Вет­хий Завет; грехом было оно, как бесчестие естества, как злоупотребление важным свойством естества, как нару­шение законов естества. Преступление признавалось столь значительным, что виновный в нем казнился смертной казнью. В Новом Завете этот грех получил новую тяжесть, потому что тела человеческие получили новое достоинство. Они соделались членами Тела Хри­стова, и нарушитель чистоты наносит уже бесчестие Христу, расторгает единение с Ним, уды Христовы пре­творяет в уды блудничи (1Кор.6:15). Любодей казнится смертью душевною. От впавшего в грех блуда отступает Святый Дух; согрешивший признается впавшим в смертный грех, в грех, отъемлющий спасение, в грех — залог не­минуемой погибели и вечного томления во аде, если этот грех не уврачуется благовременно покаянием.

Что такое — чистота? Это — добродетель, противо­положная блудной страсти; это — отчуждение тела от действительного впадения в грех и от всех действий, приводящих ко греху, отчуждение ума от помышлений и мечтаний блудных, а сердца — от ощущений и влече­ний блудных, затем последует и отчуждение тела от плотского вожделения.

Некоторые утверждают, что впадение в блудный грех телом и впадение в него умом и сердцем есть пре­ступление одинаковых тяжести и значения. Такое мнение свое они основывают на словах Спасителя: Всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодейство­ва с нею в сердце своем (Мф.5:28). Несправедливое мнение! Это сказано в дополнение ветхозаветной заповеди; это ска­зано тем, которые признавали грехом один телесный блуд, не понимая, что помышления злая, к которым при­числяются помышления блудные, исходят от сердца, оскверняют человека (Мф.15:19,20), отлучают от Бога (Прем.1:3), отъемлют чи­стоту — средство богозрения. Услаждение блудными по­мыслами и ощущениями есть блуд сердца и оскверне­ние человека, соделывающие его не способным к об­щению с Богом, а блуд тела есть изменение всего человеческого существа от смешения с другим телом (1Кор.6:16), есть совершенное отчуждение от Бога, есть смерть, есть погибель. Чтоб выйти из первого состояния, дол­жно истрезвиться; чтоб выйти из второго, должно вос­креснуть, должно снова родиться покаянием.

Некоторые утверждают, что человеку невозможно быть свободным от порабощения плоти, тем более от помышлений и ощущений блудных, что такое состоя­ние неестественно. Законополагает Бог, ведущий воз­можное и невозможное для нас, более нежели мы: и потому достижение чистоты и телесной, и сердечной невозможно для человека. Законополагает Бог, Творец естества: и потому сердечная чистота не противна ес­теству человеческому. Она неестественна естеству пад­шему; она была естественна естеству по сотворении его и может соделаться естественной по обновлении. Она может быть возделана и приобретена: хлеб, ово­щи, плодовитые деревья не растут на земле сами со­бою, но когда земля приготовится должным образом и полезные произрастения посадятся и насеются, тогда они произрастают в особенном изобилии для пропи­тания и наслаждения человеков. Необработанная зем­ля дает одни плевелы или дает одну траву, пищу ско­тов, а не человеков. Нужен подвиг: предмет подвига достоин того, чтоб для него предпринят был усилен­ный и трудный подвиг избранными для подвига. Чистота названа в Писании святостью: Сия есть воля Божия, святость ваша, говорит апостол, хранити самих себе от блуда: и ведети комуждо от вас свой сосуд стяжавати во свя­тыни и чести, а не в страсти похотней (1Сол.4:3-5).

Чистота жительствующих в супружестве состоит в верности супругов друг к другу. Чистота дев и вдовиц, уневестившихся Христу, состоит в верности к Христу. И к ним-то мое убогое, утешительное, ободрительное, нелживое слово, — слово, заимствованное из учения истины: из всесвятого Слова Божия, объясненного свя­тыми отцами, их святым словом и опытом.

Когда Господь воспретил произвольный развод, до­пущенный Моисеевым законом, и объявил, что сочета­ваемое Богом не может быть расторгаемо человеком иначе, как по причине уже совершившегося расторже­ния впадением в блуд одной половины, тогда ученики Господа возбудили вопрос о безбрачной жизни. На это Господь сказал: Не еси вмещают словесе сего, но имже дано есть... Могий вместити да вместит (Мф.19:11,12). Кто этот могий вме­стити? По какому признаку должен каждый из нас су­дить и заключать о своей способности и неспособно­сти к безбрачной жизни? Ответ заимствуем из писаний святых отцов: по произволению нашему. «Способность да­ется просящим ее у Бога от искренности сердца, — го­ворит блаженный Феофилакт Болгарский, — просите, сказал Господь, и дастся вам; всяк просяй, приемлет» [88]. Искренность прошения доказывается жительством, со­ответствующим прошению, и постоянством в проше­нии, хотя бы исполнение прошения отсрочивалось на более или менее продолжительное время, хотя бы же­лание наше наветовалось различными искушениями. Собственные подвиги, которыми инок усиливается по­бедить и изменить свойство падшего естества, суть только свидетели истинного произволения. Победа и вменение естества принадлежат единому Богу. «Где побеждено естество, — говорит святой Иоанн Лествич­ник, — там признается пришествие Того, кто превыше естества» (Слово 15, гл.8). Изменяет естественное влечение Бог в том, кто всеми зависящими от него средствами дока­жет свое искреннее желание, чтоб влечение это изме­нилось, тогда Дух Божий прикасается духу человеческому, который, ощутив прикосновение к себе Духа Бо­жия, весь, со всеми помышлениями и ощущениями, устремляется к Богу, утратив сочувствие к предметам плотского вожделения (Святой Исаак Сирский. Слова 43 и 38). Тогда сбываются слова апо­стола: прилепляяйся Господеви, един дух есть с Господем (1Кор.6:17). Тогда самое тело влечется туда, куда стремится дух.

По причине произволения своего, опытно доказан­ного и засвидетельствованного, многие, не познавшие жен, пребыли до конца жизни в этом блаженном со­стоянии, или сохранили свое девство; другие после супружеской жизни сохранили непорочное вдовство: иные перешли от развратной жизни к жизни целомуд­ренной и святой; наконец, некоторые, поколебавшись в произволении, снова возвратились к нему и возвра­тили покаянием потерянное целомудрие. Все они не только воздерживались от впадения в блуд телом, но и вступили в борьбу с помышлениями и ощущениями страстными, воспротивились им, победили их, прияли от Бога свободу чистоты, которая вполне чужда обще­ния с грехом, хотя бы он и не преставал от нападений. Так прекращается действие непогоды на путника, ког­да он войдет в благоустроенный дом, хотя бы непогода продолжалась или свирепствовала еще более. — Воз­любленные братия, иноки! Не будем малодушествовать и унывать. Не обратим внимания на бесов, влагающих нам недоверие к избранному нами пути; не обратим внимания на суждения и советы человеческие, произносимые из неведения или разврата и злонамеренно­сти: поверим Господу Богу нашему, обетовавшему услышать нас и помочь нам, если мы пребудем верны­ми Ему. Верность эту засвидетельствуем постоянным стремлением к Нему и постоянным раскаянием в на­ших уклонениях от этого стремления. Невозможно не подвергаться большим или меньшим уклонениям и по немощи нашей, и по ограниченности, и по поврежде­нию естества грехом, и по злохитрости наших невиди­мых врагов, и по умножившимся до бесконечности со­блазнам. Недолго нам потрудиться! Недолго пострадать в борьбе с собою! Скоро настанет час смертный, кото­рый исторгнет нас из томления борьбы и из опасно­сти впадать в согрешения. О! Когда бы в этот час, во вратах вечности, мы узрели распростертыми к себе объятия Отца Небесного и услышали Его утешитель­ный глас: Добре, рабе благий и верный, о мале Ми был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость Господа твоего (Мф.25:23). До этого часа будем подвизаться мужествен­но, никак не доверяя плоти нашей, не доверяя нашему бесстрастию, ни мнимому, ни истинному. Понадеявши­еся на себя, на умерщвление плоти своей, на свое бес­страстие и благодатное состояние подвергались страш­ным искушениям.

Сказал святой Исаак Сирский: «Не удаляющий себя от причин греха произвольно бывает против воли сво­ей увлекаем грехом» (Слово 57; то же учение читается и в Слове 56). Правило это, относясь вообще к монашескому жительству, особенно важно для тех, которые вступили в борьбу с свойством естества, явив­шимся в нем по падении. Нам полезно вовсе не видеть того плода, от вкушения которого мы отреклись. По этой причине правилами святых отцов воспрещен вход женскому полу в монастыри мужские, что и поныне соблюдается в святой Афонской горе. В житии святого Иоанна Лествичника сказано, что он пустынножитель­ством и устранением себя от воззрения на лица окончательно угасил в себе пламень вожделения. Все святые отцы старались удаляться по возможности своей от знакомства и общения с женами и такое поведение передали нам в своих душеспасительных, боговдохно­венных писаниях. Отцы, зная удобопоползновенность человека, не доверяли ни святости своей, ни престаре­лому возрасту и его неспособности ко греху. Они до конца жизни не преставали удаляться от причин греха: такое удаление есть сильнейшее средство для победы над грехом. Когда преподобный Сисой Великий очень устарел, тогда ученик его, авва Авраам, предложил ему поместиться на жительство поближе к населению. На это отвечал девяностолетний старец: «Поместимся там, где нет жен». Ученик возразил: «Где ж место, в ко­тором бы не было жен, кроме пустыни?» Старец ска­зал: «Помести же меня в пустыне, чадо» (Алфавитный Патерик). Благое про­изволение человека укрепляется вдали от соблазнов, получает необыкновенную твердость и силу; напротив того, оно, будучи приближено к соблазнам, начинает мало-помалу ослабевать и, наконец, совершенно извра­щается. Так лед на морозе крепнет более и более, но, будучи подвергнут влиянию тепла, тает и исчезает. Бра­тия! Подобает нам удаляться от знакомства с женами, особливо близкого, от частых свиданий и бесед с ними. Вознамерившиеся победить естество! Поймите, что эта победа невозможна, если мы будем подвергать себя непрестанно влиянию естества и возбуждать в себе действие его.

Преподобный Пимен Великий сказал боримому блудной страстью: «Если монах обуздает чрево и язык и сохранит странничество, то он не умрет» (Алфавитный Патерик) смертью душевной, постигающей каждого, низринувшегося в блуд. Под именем странничества разумеется здесь уда­ление от рассеянной жизни, свободного обращения, многого и короткого знакомства, от которых разжига­ется плотское вожделение. — Преподобный Исаия Отшельник говорил, что блудная брань усиливается от следующих пяти поводов: от празднословия, тщесла­вия, многого сна, от украшения себя одеждами и от пресыщения (изречения преподобного, помещены после его духовнонравственных слов. Москва, изд. 1860 г.). Из причин возбуждения блудной стра­сти с особенной силой и вредом действуют две: нару­шение странничества и пресыщение. Трудно решить, которая из них пагубнее! Гибельна и та, и другая. Под­чинившийся и поработившийся одной из них не воз­может устоять в борьбе против естества своего. Для достижения чистоты необходимо отвержение обеих причин. — Обратив особенное внимание на охране­ние себя от главных причин, возбуждающих вожделе­ние, не оставим без должного внимания и второсте­пенных: будем хранить себя и от них. И меньшей силы повод приобретает особенную силу от навыка к нему, от небрежения о нем. Например: иные постят­ся, живут уединенно и нестяжательно, умоляют Бога о обуздании похотений естества своего, но при этом позволяют себе злоречить, укорять, осуждать ближ­них, насмехаться над ними, — и помощь Божия отсту­пает от них; они предоставляются сами себе, и не находят сил противостать греховным побуждениям падшей природы. В некотором общежитии жил затворник по имени Тимофей. Один из братий общежи­тия подвергся искушению. Настоятель, узнав об этом, спросил Тимофея, как поступить ему с падшим бра­том? Затворник посоветовал выгнать соблазнившего­ся. Когда его выгнали, — искушение падшего брата перешло к Тимофею и привело его в опасность. Ти­мофей начал вопиять со слезами к Богу о помощи и помиловании. И был к нему глас: «Тимофей! Знай, что я послал тебе искушение именно за то, что ты презрел брата своего во время искушения  его» (Достопамятные сказания об авве Пимене, гл. 70). С членами Христовыми — христианами — должно об­ходиться очень осторожно и благоразумно: должно сострадать им в недугах их и отсекать только те, кото­рые, не подавая никакой надежды к выздоровлению, лишь заражают недугом своим других.

Весьма важно сохранение тела от впадения в блуд: но одного этого недостаточно для боголюбезной чис­тоты, которою зрится Бог. На нас лежит непременная обязанность очистить самую душу от помышлений, мечтаний и ощущений сладострастных, как то запове­дал нам Спаситель наш. «Как тело, — говорит препо­добный Макарий Великий, — совокупляясь с другим те­лом, заражается нечистотою: так и душа, сочетаваясь с злыми и скверными помыслами и соглашаясь с ними заодно, растлевается. Если кто растлит душу и ум, со­глашаясь со злом, тот повинен казни. Должно хранить как тело от видимого греха, так и душу от непотреб­ных помыслов: ибо она — невеста Христова» (Слово 7, гл.4). Удалив от себя причины греха, как то: частое общение и близ­кое знакомство с женским полом, свободное обраще­ние и рассеянную жизнь, пресыщение и наслаждение яствами и напитками, роскошь и излишество в одежде и в прочих принадлежностях келейных, осуждение ближних, злоречие, смехословие, пустословие и мно­гословие, решимся отречься от услаждения сладостра­стными помыслами, мечтаниями и ощущениями. Не будем сами возбуждать их в себе и будем мужественно отвергать их, когда они возникнут из падшего естества нашего или предложатся врагами спасения нашего — демонами. Говорит святой Исихий Иерусалимский: «Не всяк, глаголяй Ми, Господи, Господи, сказал Господь, внидет в Царствие Небесное, но творяй волю Отца Моего (Мф.7:21). Воля же Отца Его есть сия: Любящие Господа, ненавидите злая (Пс.96:10). Итак, будем упражняться в молитве Иисус-Хри­стовой и возненавидим лукавые помыслы. Таким образом сотворим волю Божию» (Глава 11, Добротолюбие, ч. 2). Очистим себе от всякия скверны плоти и духа (2Кор.7:1), завещавает нам апостол.

Святые отцы повелевают блюсти главу змия (Быт.3:15), то есть усматривать самое начало греховного помысла и отвергать его. Это относится ко всем греховным по­мыслам, но наиболее к блудному, которому содейству­ет падшее естество, который, по этой причине, имеет на нас особенное влияние.  Преподобный Кассиан Римлянин заповедует новоначальному иноку пришед­ший ему греховный помысл немедленно исповедовать старцу [89]. Этот способ — превосходен: он для новона­чального — наилучший, но и для преуспевшего бывает в иных случаях крайне нужен и всегда полезен, как ре­шительно разрывающий дружество с грехом, к которо­му влечется болезнующее естество. Блажен, кто может употреблять в дело этот способ! Блажен новоначаль­ный, обретший старца, которому он может открывать свои помыслы! Тем инокам, которые не имеют возможности непрестанно относиться к старцу, отцы повеле­вают явившийся греховный помысл немедленно отвер­гать, никак не вступая с ним в беседу или прение, от которых непременно последует увлечение грехом, и устремляться к молитве. Этот способ употребляла с величайшим успехом и плодом преподобная Мария Египетская, что видно из жития ее (Четьи-Минеи, 1 апреля). «Если кто, — ска-зал преподобный Нил Сорский, — при всякой встреча­ющейся напасти, при всяком помышлении, приноси­мом от врага, с плачем вопиет о помощи к благости Божией, тот вскоре ощутит спокойствие, если будет молиться разумно (Слово 8). Как свойственно огню истреблять хворост, так чистым слезам свойственно истреблять все скверны, плоти и духа», — сказал святой Иоанн Лествичник (Слово 7, гл.31). Когда находимся наедине, то при нападе­нии блудных помыслов и мечтаний, при необычном разжжении тела, должно падать на колени и на лицо пред святыми иконами, подражая деланию великой Марии Египетской, и со слезами или плачем умолять Бога о помиловании. Не замедлят опыты доказать бли­зость к нам Бога и Его власть над нашим естеством: это доставит нам живую веру, а живая вера воодушевит нас необыкновенной силою и будет доставлять нам постоянные победы. Не удивимся, если и после продол­жительной борьбы, за которою последовало столько же продолжительное спокойствие, приводящее к мыс­ли о умерщвлении яда и смерти блудных наклонно­стей в естестве, снова восстанет лютая брань и ожи­вут в теле непристойные влечения и движения (Преподобный Макарий Великий. Слово 5, гл. 14). Враг наш бесстыден; он не останавливается направлять свои стрелы против величайших святых Божиих: опы­ты доказали ему, что попытка бывает иногда удачной, низлагает и сокрушает даже сосуды Духа, как этому подвергся духоносец, прогуливавшийся вечером на крыше своего царского дома (см. Цар.11:2). Плоть наша — друг не­верный: вожделевает другой плоти не только по соб­ственному побуждению, но и по побуждению чуждому, по побуждению падшего духа, находящегося в осквер­нениях плоти, ему не принадлежащей, наслаждение для себя. Неожиданно является ее непристойное, на­глое, усиленное требование! По этой причине препо­добный Пимен Великий говорил: «Как оруженосец царя предстоит ему всегда готовым: так душе должно быть всегда готовою против беса блудного» (Алфавитный Патерик).

Жительству и деланию древних иноков во многих отношениях мы можем только удивляться, но никак не подражать; можем лишь созерцать их, как Божие чудо, и прославлять по поводу их Бога, даровавшего немощ­ному человеку непостижимую силу и святость. К таким деланиям принадлежит способ борьбы, который упот­ребляли преуспевшие иноки первых веков иночества против блудных помыслов и мечтаний. Они первона­чально не противились помыслу, но допускали несколь­ко воздействовать, по выражению их, войти, и потом боролись с ним. — Преподобный Пимен Великий, прежде нежели достиг совершенства, старался нази­даться советами и наставлениями современных ему святых старцев. Он обращался за советом и к авве Иосифу, безмолвствовавшему в Панефосе. Однажды Пимен спросил авву: «Как поступать мне, когда присту­пят ко мне похотения? Противостать ли им, или до­зволить войти?» — Старец отвечал: «Дозволь войти и борись с ними». Получив такой ответ, Пимен возвра­тился в Скит, где он безмолвствовал. После этого слу­чилось прийти в Скит некоторому иноку из Фиваиды; он рассказывал братьям: «Спрашивал я авву Иосифа: если приступят ко мне похотения, то противостать ли мне им, или попустить войти?». И он сказал: «Никак не попускай похотениям входить, но тотчас отсекай их». Авва Пимен, услышав, что так сказал Фиваидско­му иноку отец Иосиф, пошел опять к нему в Панефос и сказал: «Авва! Я не утаил от тебя помышлений моих, но ты сказал мне одно, а Фиваидскому иноку другое». Старец отвечал ему: «Неужели ты не знаешь, что я люблю тебя?» — «Знаю», — отвечал Пимен. — «Не ты ли, — продолжал старец, — говорил мне, чтоб я сказал тебе то, что сказал бы самому себе? Когда приступят к тебе похоти и ты попустишь им войти, потом будешь бороться с ними, то посредством этого делаешься ис­куснее. Я говорил это тебе, как себе. Но когда присту­пят похотения к новоначальным, то им неполезно впус­кать их; они должны немедленно отвергать их от себя» (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания об авве Иосифе Панефосском, гл.3). Из ответов самого Пимена Великого, когда уже он сделался наставником монашествующих, по подоб­ному же обстоятельству, видно, что допуск в себя блуд­ных помыслов воспрещался инокам, сочувствовавшим страсти, дозволен был проводившим жительство небес­ное (там же об авве Пимене, гл. 62). Существование этого делания объясняется воз­вышенным духовным преуспеянием вообще монашества тех времен: очевидно, что для такого подвига не­обходимо состояние бесстрастия. Позднейшими отцами это делание, как очень опасное, и, вероятно, вследствие несчастных опытов, воспрещено для всех вооб­ще иноков. «Не попусти, — сказал святой Исаак Сирский, — уму твоему искуситься блудными помысла­ми или мечтанием лиц, имеющих на тебя влияние, по­лагая, что ты не победишься ими, потому что таким об­разом премудрые омрачились и были осмеяны» (Слово 2). Нам необходимо держаться этого наставления.

Из жизнеописаний святых угодников Божиих ви­дим, что некоторые из них выдержали сильнейшую и продолжительную борьбу с блудными помыслами и ощущениями, переходя из состояния страстного в бес­страстное. Этому подверглись не только такие подвиж­ники, которые проводили предварительно разврат­ную жизнь, каковы преподобные Моисей Мурин и Мария Египетская, но и девственники, — Симеон Хри­ста ради юродивый, Иоанн Многострадальный Пе­черский и другие. Лютость борьбы возвела их к уси­ленным, сверхъестественным подвигам. А как дар Бо­жественной благодати всегда бывает сообразен и соразмерен предшествовавшим скорби и труду, то упо­мянутые святые сподобились, соответственно необык­новенному подвигу и лютости попущенной им брани, необыкновенных благодатных даров. И борьба, и под­виг их были особенными событиями в подвижниче­стве: они не могут служить вполне руководством для всех подвижников. Можно и должно подражать по воз­можности силе произволения, решимости, вере, само­отвержению этих угодников Божиих, но самый подвиг их остается неподражаем. Вообще признано рассуди­тельнейшими отцами, что, при борьбе с вожделениями естества, воздержание от пищи и прочие телесные подвиги должны быть благоразумны и умеренны, что плотское вожделение только обуздывается этими подвигами, что побеждается оно смирением и молитвен­ным плачем,  привлекающими к подвижнику Боже­ственную благодать, что усиленные телесные подвиги более вредны, нежели полезны, когда они, излишне ослабляя телесные силы, препятствуют заниматься мо­литвою, плачем и делами смирения. В Отечнике чита­ется следующая повесть: «Некоторый благочестивый муж в Египте оставил жену и детей, отрекся от мира и удалился в пустыню. На него восстала сильная брань от блудного беса, приносившего ему воспоминание жены его. Он исповедал это отцам. Они, видя, что он подвижник и исполняет все, заповедуемое ему, возло­жили на него сугубый подвиг, заимствовав его из раз­личных жизнеописаний святых отцов. От этого подви­га он так ослабел, что слег в постель. По смотрению Божию пришел туда старец из Скита. В Египетском Ските — так называлась бесплодная и дикая пустыня, находившаяся в недальнем расстоянии от Александ­рии — жительствовали преподобные иноки, особенно обиловавшие благодатными дарами и даром духовного рассуждения. Скитянин посетил болящего и спросил его: «Авва! Отчего ты болен?» Он отвечал: «Я из жена­тых, недавно пришел в эту пустыню, и враг навел на меня брань по поводу жены моей. Я исповедал это от­цам. Они возложили на меня различные подвиги, за­имствовав их из жизнеописаний святых отцов. Когда я начал исполнять их, то пришел в изнеможение, а брань сугубо возросла в теле моем». Скитский старец, услышав это, опечалился, сказал ему: «Отцы, как силь­ные, правильно заповедали тебе поступить так. Но, если хочешь, послушай моего смирения и, оставив ис­полнение этих подвигов, принимай умеренное количе­ство пищи в свое время, совершай умеренное правило и возложи на Господа всю печаль твою: Он победит врага, борющего тебя. Собственным же подвигом не возможешь получить победы на этой брани». — Бори­мый брат начал вести себя по совету скитского старца: о прошествии немногих дней он почувствовал облегче­ние от болезни, и брань отступила от него» (Рукописный Отечник). Извест­ный по особенному дару духовного рассуждения инок Скита, преподобный Агафон, был спрошен о блудной страсти. Он отвечал спросившему: «Поди, повергни силу твою в прах пред Богом и обретешь покой» (Алфавитный Патерик). Подобный ответ по этому предмету давали и другие великие отцы. Вполне правильно и верно! Если изме­нить естество может только Бог, то сознание повреж­дения, произведенного в естестве первородным гре­хом, и смиренное моление о исцелении и обновлении естества Творцом его есть сильнейшее, действитель­нейшее оружие в борьбе с естеством. Оружие это ос­лабляется упованием на себя, к чему ведет излишний и не соразмерный с силами телесный подвиг. Преподоб­ный Кассиан Римлянин замечает, что «страсть вожде­ления по необходимости борет душу до того времени, доколе душа не познает, что борьба эта превыше сил ее, доколе не познает, что невозможно ей получить победы собственным трудом и усилием, если не будет помощи и покрова от Господа» (Книга 6 о духе любодеяния, гл.5). Этот святой отец провел значительное время посреди скитских отцов и был напоен их учением.

Беседуя о чистоте, мы находим существенно нуж­ным обратиться с убогим словом к неведению наше­го времени, столько гордящегося ведением, и подать руку помощи тем, которые утопают и томятся в смуще­нии, унынии и печали по причине неведения своего. Весьма многие, желающие проводить благочестивую жизнь, приходят в совершенное недоумение, когда в них восстанут помыслы и ощущения плотского вожде­ления. Они смотрят на это, как на что-то странное такое, чему не должно быть, приходят от этого в ду­шевное расслабление и расстройство, часто решаются оставить богоугодную жизнь, признавая себя неспособ­ными к ней. Самое ошибочное воззрение на себя! Наше естество — в состоянии падения. В состоянии падения плотские вожделения ему естественны и не могут не возникать из него. И так не должно удивлять­ся и приходить в недоумение при появлении помыс­лов, мечтаний, ощущений вожделения: это есте­ственная необходимость. Ей подчинен каждый человек; подчинены были ей все святые человеки.

Этого мало. Для самого преуспеяния в духовной жизни непременно нужно, чтоб возникли и таким об­разом обнаружились наши страсти (Преподобный авва Дорофей. Поучение 13). Когда страсти обнаружатся в подвижнике, тогда он вступает в борьбу с ними. Вступивший в борьбу и мужественно борю­щийся может одержать победу и быть увенчанным вен­цом победы, Святым Духом. Предлагаем возлюблен­ным братьям рассмотреть внимательно жизнеописа­ния и сочинения святых отцов: мы увидим, что все угодники Божии подвергались пытке и труду этой борь­бы, прошли сквозь огнь страстей и воду слез и взошли в покой бесстрастия. Преподобный авва Дорофей, по вступлении своем в монастырь, очень искушался плот­скими вожделениями и прибегал в борьбе этой к сове­там и наставлениям преподобного Варсонофия Вели­кого (Вопрос 252 и далее). Ответы великого отца содержат в себе превос­ходное руководство к мужественному сопротивлению требованиям безумным и растленным падшего естества. В одном из этих ответов преподобный Варсонофий го­ворит о себе, что он был борим блудной страстью в течение пяти лет. «Брань, воздвизаемую плотью, — сказал он, упраздняет молитва с плачем» (Ответ 255). Препо­добный Антоний Великий, как повествуется в житии его, был усиленно борим блудными помыслами и мечтаниями. Многие из святых, уже по обновлении их Святым Духом и по достижении в пристани бла­женного бесстрастия, внезапно подвергались неприс­тойным побуждениям и влечениям естества, наше­ствию нечистых помыслов и мечтаний, как то случи­лось с преподобными Макарием Александрийским, Иоанникием Великим и другими. Потому-то святые отцы сказали, что плоти своей можно доверить только тогда, когда она уляжется в гроб (Преподобный Исаия Отшельник. Слово 27, гл.2).

Мы для того и вступаем в монастырь, чтоб от­крыть в себе скрытно живущие страсти и отношение нашего естества к духам злобы, которым оно порабо­тилось произвольно. Для того мы разрываем узы с миром, оставляем общество человеков, родственников, имущество, чтоб увидеть наши внутренние узы и рас­торгнуть их десницею Господа (Преподобный Макарий Великий. Беседа 21). Второе не имеет мес­та, если предварительно не совершено будет первое. Тогда только мы можем прийти в смирение духа, когда увидим в самих себе падение человечества, его плен, жестокое господство над нами демонов и вечной смер­ти; только тогда можем возопить к Богу молитвою и плачем из глубины сердца, от всей души, и таким воп­лем, таким сознанием своей погибели и беспомощной немощи привлечь к себе в помощь Божественную благодать. По этой причине воздымающиеся брани в нас самих содействуют нашему духовному преуспеянию, если мы боремся мужественно, а не поддаемся мало­душно побеждению. Преподобный авва Дорофей пове­ствует, что ученик некоторого великого старца подверг­ся плотской брани. Старец, видя труд его, сказал ему: «Хочешь ли, я помолюсь Богу, чтоб Он облегчил тебе брань?» — Ученик отвечал: «Отец мой! Хотя я и тру­жусь, но вижу в себе плод от труда: лучше помолись Богу, чтоб Он дал мне терпение в брани». «Таков — истинно хотящий спастись!» — восклицает преподобный Дорофей по окончании повести (Поучение 13 о терпении искушений). Сказывал пре­подобный Пимен Великий о великом Угоднике Божи­ем, Иоанне Колове, в назидание и утешение братьям, что он умолил Бога и был избавлен от действия похо­тений, отчего пребывал в ненарушимом спокойствии. Тогда он пошел к некоторому весьма опытному в духов­ной жизни старцу и поведал ему совершившееся с ним. Старец отвечал: «Поди, помолись Богу, чтоб возврати­лись к тебе брани и то сокрушение и смирение, кото­рые ты прежде имел по причине браней: потому что при посредстве их душа приходит в преуспеяние» (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания о Иоанне Колове, гл.12). Не будем же предаваться смущению, унынию, малодушию, расслаблению, когда восстанут в нас свирепые волны вожделения и помыслы, как сильные ветры, нападут на нас! Воспротивимся греху: борьбою этою выработаем живую веру в Бога и живое познание Бога.

Много и часто мы вредим себе, требуя от себя не­свойственного нам. Так: едва вступившие в подвиг, про­питанные, так сказать, и преисполненные вожделени­ем, хотят, чтоб в них не было сочувствия к помыслам, мечтаниям и ощущениям плотским. Оно существует; оно естественно; оно не может не быть. Безрассудно — искать невозможного. Вожделение по необходимости должно возникать из зараженного им естества, но едва оно возникнет в каком бы то ни было виде, мы долж­ны немедленно, с насилием себя, противодействовать ему вышеприведенными способами. Мы должны в про­тивность сильной воле всего естества, действием сла­бой воли одного ума (Рим.7:23), руководимого Словом Божиим, вырваться из нашего плена, из нашей ветхости, из на­шего падшего естества. Царствие Небесное нудится, ска­зал Господь, и только те, которые понуждают себя, по­борая греховную волю свою, восхищают е (Мф.11:12). Когда уже благодать Божия начнет явно помогать нам, то первый признак ее вспоможения есть неслагающийся помысл, как говорит святой Иоанн Лествичник (Слово 15, гл.9 по переводу Паисия Нямецкого), то есть является мало-помалу в уме несочувствие к блудным помыслам и мечтаниям, вместо прежнего сочувствия, от которо­го происходили увлечение и побеждение при всяком случае, когда для сопротивления не употреблено было особенного усилия.

Девственники, то есть те, которые не вкусили смерти душевной действительным впадением тела в блуд! Храните ваше девство, как драгоценное сокро­вище: при правильном монашеском жительстве вы не замедлите ощутить так называемое святыми отцами духовное действие [90], или действие Святаго Духа на душу, действие, которое сообщается душою телу и опытно удостоверяет нас, что тела наши сотворены для наслаждения духовного, что они низошли к сочув­ствию наслаждениям скотоподобным по причине па­дения, что они могут возвратиться к сочувствию на­слаждениям духовным посредством истинного покая­ния. Увы! Даже знание о существовании способности тела человеческого к ощущению духовному утрачено человеками, трубящими о своем многознании. Возве­щение о этой способности выслушивается с недовер­чивостью, как учение новое и странное. Не ново оно и не странно! Рассмотрите писания святых отцов: вы найдете в них это учение. Ознакомившись с ним ко­роче, вы найдете его в Священном Писании. Искупле­ние, дарованное человечеству Богом, преисполнено неизреченными, существенными благами, свидетель­ствуется ими, но мы, довольствуясь поверхностными познаниями по букве, не хотим стяжать познаний опытных, требующих распятия (см.: Гал.5:24), и потому лишаем себя познаний живых. Изменяется чувство сердца, причастившегося наслаждению духовному. Такое сер­дце начинает питать отвращение к сладострастию, с ревностью противиться влечениям и внушениям его, с плачем вопиять к Богу о избавлении из этой смрад ной тины.

Приведенные промыслом Божиим к состоянию вдовства, желающие или долженствующие нести иго этого состояния! Не остановитесь прибегнуть с теплой и смиренной молитвой к Богу, и Он даст вам победу и над естеством, и над навыком вашим, укрепившим и поддерживающим силу и право естества. Не отреки­тесь потерпеть кратковременную скорбь борьбы с со­бою: ничего не значит эта скорбь пред утешением, яв­ляющимся от победы; ничего не значит эта скорбь пред ощущением свободы, которая является в душе вслед за победою.

Находящиеся в пропасти прелюбодеяния и развра­та! Услышьте голос, призывающий вас к покаянию, и примите от всемогущего врача, Бога, предлагаемое Им всемогущее врачевство покаяния. Врачевство это уже испытано. Оно соделало прелюбодеев образцами цело­мудрия, и развратных — святыми и праведными. Оно претворило сосуды диавола в сосуды Святаго Духа, — и многие покаявшиеся грешники оставили далеко за со­бою на поприще духовного преуспеяния непознавших смертного греха подвижников. Достоинство каждого христианина составляет Искупитель, и тот из челове­ков выше других по достоинству своему, кто существен­нее усвоил себе Искупителя.

Многие святые отцы, проводившие жизнь дев­ственную, называли себя скверными и прелюбодеями; мало этого! Некоторые из них, будучи оклеветаны в грехе блудном, не принесли никакого оправдания, хотя оно было очень удобно для них, и подчинили себя на­казанию и скорбям, как бы действительно виновные. Такое поведение, при поверхностном взгляде на него, может показаться странным: оно объясняется свойством подвига, которым израбатывается святая чистота. Этим подвигом так ясно обнаруживается падение естества, так осязательно доказывается подвижнику неизбежное подчинение его требованию падшего естества, если б из области естества не исхитила его десница Божия, что он не может ни признавать собственно себя пре­любодеем. Чистота его есть дело Божие в нем, а от­нюдь не свойство естества и не плод его усилий. Продолжительность времени подвига имеет значи­тельное влияние на составление и усвоение таково­го понятия о себе. С достоверностью можно утверж­дать, что святые Божии признают себя оскверненны­ми любодеянием несравненно более, нежели те, которые, живя жительством плотским, непрестанно утопают в любодеянии. Из такого самовоззрения свя­той Василий Великий, архиепископ Кесарии Каппадо­кийской, муж, исполненный Святаго Духа, произнес о себе следующее изречение: «Не познал я жены, и я — не девственник» [91]. Какое глубокое чувство плача слы­шится из этого изречения!

Беспредельная милость Божия да дарует нам при­близиться к святой чистоте святых Божиих и к их свя­тому смирению. Аминь.

СЛОВО УТЕШЕНИЯ К СКОРБЯЩИМ ИНОКАМ

(Эта статья заимствована преимущественно

из 7-го слова преподобного Макария Великого.

См. главы 13-18)

Чадо, говорит Писание, аще приступаеши работати Господеви Богу, уготови душу твою во искушение: управи серд­це твое и потерпи. Все, елико нанесено ти будет, приими, и по изменении сердца твоего долготерпи (Сир.1:2,4).

Скорби были от начала века знамением избрания Божия. Они были знамением богоугождения для пат­риархов, пророков, апостолов, мучеников, преподоб­ных. Все святые прошли тесным путем искушений и скорбей, терпением их принесли себя в благоприят­ную жертву Богу.

И ныне святым душам попускаются, по воле Божи­ей, различные напасти, чтоб любовь их к Богу откры­лась во всей ясности.

Ничего не случается с человеком без соизволения и попущения Божия.

Христианин, желающий быть последователем Гос­пода нашего Иисуса Христа и соделаться по благодати сыном Божиим, рожденным от Духа, прежде всего дол­жен положить себе за правило, вменить себе в непре­менную обязанность благодушное терпение всех скор­бей: и телесных страданий, и обид от человеков, и на­ветов от демонов, и самого восстания собственных страстей своих.

Христианин, желающий благоугодить Богу, более всего нуждается в терпении и твердом уповании на Бога. Он должен непрестанно держать это оружие в мысленной деснице: потому что лукавый враг наш, ди­авол, со своей стороны, употребляет все средства, чтоб во время скорби ввергнуть нас в уныние и похи­тить у нас упование на Господа.

Бог никогда не попускает на истинных рабов Сво­их искушения, превышающего их силы. Верен Бог, гово­рит святой апостол Павел, Иже не оставит вас искуси­тися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избы­тие (избавление) яко возмощи вам понести (1Кор.10:13).

Диавол, будучи создание и раб Божий, озлобляет душу не столько, сколько хочет, но сколько дозволено будет Богом.

Если человекам не неизвестно, какую тяжесть мо­жет носить различный вьючный скот, то тем более бесконечная Божия Премудрость ведает, какой меры искушение прилично каждой душе.

Скудельник знает, сколько времени должно дер­жать в огне глиняные сосуды, которые, будучи передер­жаны, расседаются, а будучи недодержаны, не годны к употреблению: тем более знает Бог, какой силы и сте­пени нужен огнь искушений для словесных сосудов Божиих — христиан, чтоб они соделались способными к наследованию Царства Небесного.

Отрок не способен к отправлению служений в мире: он не способен к управлению домом, к возделы­ванию земли и к прочим житейским занятиям. Так, часто и души, будучи уже причастницами Божествен­ной благодати, но не искушенные скорбями, наноси­мыми от злых духов, не свидетельствованные этими скорбями, пребывают еще в младенчестве и, так ска­зать, неспособны к Царству Небесному.

Аще без наказания есте, говорит апостол, ему же при­частницы быша вси: убо прелюбодейчищи есте, а не сынове (Евр.12:8)

Искушения и скорби ниспосылаются человеку для его пользы: образованная ими душа делается сильною, честною пред Господом своим. Если она претерпит все до конца в уповании на Бога, то невозможно ей лишиться благ, обещанных Святым Духом, и совершен­ного освобождения от страстей.

Души, будучи преданы различным скорбям, явным, наносимым человеками, или тайным, от восстания в уме непотребных помыслов, или телесным болезням, если все это претерпят до конца, то сподобляются оди­наковых венцов с мучениками и одинакового с ними дерзновения.

Мученики терпели напасти от человеков. Они охотно предавали себя на мучения, оказывали до са­мой смерти мужественное терпение. Чем разнообраз­нее и тяжелее был подвиг их: тем большую стяжавали они славу, тем большее получали дерзновение к Богу. Иноки терпят напасти от злых духов. Чем большие на­пасти наносит им диавол: тем большую славу они по­лучат в будущем веке от Бога, тем большего утешения они сподобятся от Святаго Духа здесь, во время земно­го странствования, среди самых страданий своих.

Тесен и прискорбен путь, ведущий в живот веч­ный; мало ходящих по нему, но он — неотъемлемое и неизбежное достояние всех спасающихся. Не должно уклоняться с него! Всякое искушение, наносимое нам диаволом, будем претерпевать с твердостью и посто­янством, взирая оком веры на мздовоздаяние, угото­ванное на небе.

Каким бы ни подвергались мы скорбям во время земной жизни, они никак не могут быть сравнены с благами, обещанными нам в вечности, или с утешени­ем, которое дарует Дух Святый еще здесь, или с избав­лением от владычества страстей, или с отпущением множества долгов наших, с этими неминуемыми следствиями благодушного терпения скорбей.

Недостойны страсти ныиешняго времени, то есть ны­нешние временные страдания ничего не значат, гово­рит апостол, к хотящей славе явитися в нас, то есть в сравнении со славою, которая откроется в нас при обновлении нас Святым Духом.

Мужественно претерпим все ради Господа, как сле­дует претерпеть храбрым воинам, не страшащимся и смерти за Царя своего.

Почему мы не подвергались таким и толиким огор­чениям, когда служили миру и житейским попечениям? Почему теперь, когда приступили служить Богу, под­вергаемся многообразным бедствиям? Знай: за Христа сыплются на нас скорби, как стрелы. Пускает их на нас враг наш, диавол, чтоб ими отмстить нам за веч­ные блага, которые уповаем и стараемся получить, — вместе, чтоб расслабить наши души печалью, уныни­ем, леностью, и тем лишить нас ожидаемого нами бла­женства.

Христос невидимо сражается за нас. Этот крепкий и непобедимый Заступник наш разрушает все козни и ухищрения врага нашего.

Сам Он, Сам Он, Господь и Спаситель наш, шел во время всей земной жизни Своей по тесному и прискор­бному пути, — не по другому какому. Он был постоянно гоним, претерпел многие поношения, насмешки и на­пасти, — наконец, бесчестную смерть на кресте между двумя разбойниками.

Последуем Христу! Смиримся подобно Ему! Подоб­но Ему не откажемся прослыть льстецами и умоисступ­ленными: не пощадим чести нашей, не отвратим лица от заплеваний и ланит от заушений; не будем искать ни славы, ни красоты, ни наслаждений, принадлежа­щих миру сему; совершим земное странствование, как странники, не имеющие где главу подклонить; примем, примем поношения, уничижения и презрение от лю­дей, как неотъемлемые принадлежности избранного нами пути; будем явно и тайно бороться с помыслами гордыни, всеусильно низлагать эти помыслы нашего ветхого человека, ищущего оживить свое я под различными правдоподобными предлогами. Тогда Сын Божий, сказавший вселюся в них, и похожду (2Кор.6:16), явится в сердце нашем и дарует нам власть и силу связать креп­кого, расхитить сосуды его, наступить на аспида и ва­силиска; попрать их (Преподобный Макарий. Слово 4, гл.15).

Отвергнем ропот, отвергнем жалобы на судьбу нашу, отвергнем сердечную печаль и тоску, от которых слабые души страдают более, нежели от самих скор­бей. Отвергнем всякую мысль о мщении и воздаянии злом за зло. Мне отмщение, Аз воздам, сказал Господь (Рим.12:19).

Хочешь ли переносить скорби с легкостью и удоб­ством? — Смерть за Христа да будет вожделенна тебе. Эта смерть да предстоит непрестанно пред очами тво­ими. Умерщвляй себя ежедневно воздержанием от всех греховных пожеланий плоти и духа; умерщвляй себя отвержением своей воли и отвержением самооправда­ний, приносимых лжеименным разумом и лукавой со­вестью ветхого человека; умерщвляй себя, живо представляя себе и живописуя неминуемую смерть твою. Нам дана заповедь последовать Христу, взяв крест свой. Это значит: мы должны быть всегда готовы с ра­достью и веселием умереть за Христа. Если так устро­им себя, то легко будем переносить всякую скорбь, ви­димую и невидимую.

Желающий умереть за Христа какой напасти, ка­кого оскорбления не претерпит великодушно?

Нам представляются тяжелыми наши скорби имен­но оттого, что не хотим умереть за Христа, не хотим в Нем одном заключить все наши желания, все наши надежды, весь наш разум, все наше достояние, все су­ществование наше.

Стремящийся последовать Христу и быть сонаслед­ником Его, должен быть ревностным подражателем страданий Его. Любящие Христа и последователи Его обнаруживают и доказывают свой сокровенный залог тем, что претерпевают всякую ниспосылаемую им скорбь не только с благодушием, но и с усердием, и с ревностью, и с радостью, и с благодарением, возлагая на Христа все упование.

Такое терпение — дар Христов.

Этот дар примет тот, кто испросит его смиренною и постоянною молитвою у Христа, доказывая искрен­ность желания получить бесценный духовный дар тер­пения принуждением и болезненным насилием не хо­тящего сердца к терпению всех встречающихся и слу­чающихся скорбей и искушений (Святой Исаак Сирский. Слово 37). Аминь.

КРЕСТ СВОЙ И КРЕСТ ХРИСТОВ

Господь сказал ученикам Своим: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мф.16:24).

Что значит крест свой? Почему этот крест свой, то есть отдельный каждого человека, вместе называется и Крестом Христовым?

Крест свой: скорби и страдания земной жизни, ко­торые у каждого человека — свои.

Крест свой: пост, бдение и другие благочестивые подвиги, которыми смиряется плоть и покоряется духу. Эти подвиги должны быть сообразны силам каждого, и у каждого они — свои.

Крест свой: греховные недуги, или страсти, кото­рые у каждого человека — свои! С одними из них мы родимся, другими заражаемся на пути земной жизни.

Крест Христов — учение Христово (Пс.118:38,120).

Суетен и бесплоден крест свой, как бы он ни был тяжек, если чрез последование Христу он не преобра­зится в Крест Христов.

Крест свой делается для ученика Христова Крестом Христовым: потому что ученик Христов твердо убеж­ден, что над ним неусыпно бдит Христос, что Христос попускает ему скорби, как необходимое и неминуемое условие христианства, что никакая скорбь не прибли­зилась бы к нему, если б не была попущена Христом, что скорбями христианин усваивается Христу, соделы­вается причастником Его участи на земле, а потому и на небе.

Крест свой делается для ученика Христова Крестом Христовым: потому что истинный ученик Христов почитает исполнение заповедей Христовых единствен­ной целью своей жизни. Эти всесвятые заповеди соде­лываются для него крестом, на котором он постоянно распинает своего ветхого человека со страстьми и по­хотьми его (Гал.5:24).

Отсюда ясно — почему для принятия креста пред­варительно нужно отвергнуться себя даже до погубле­ния души своей.

Так сильно и обильно усвоился грех падшему есте­ству нашему, что Слово Божие не останавливается на­зывать его душою падшего человека.

Чтоб восприять на рамена крест, должно прежде отказать телу в его прихотливых пожеланиях, доставляя ему одно необходимое для существования; должно при­знать свою правду лютейшею неправдою пред Богом, свой разум — совершенным неразумием и, наконец, пре­давшись Богу со всею силою веры, предавшись непрес­танному изучению Евангелия, отречься от воли своей.

Совершивший такое отречение от себя способен к принятию креста своего. С покорностью Богу, призы­вая Божию помощь для укрепления своей немощи, он смотрит без боязни и смущения на приближающуюся скорбь, уготовляется великодушно и мужественно пере­нести ее, уповает, что посредством ее он соделается причастником страданий Христовых, достигнет таин­ственного исповедания Христа не только умом и серд­цем, но и самым делом, самой жизнью.

Крест дотоле тягостен, доколе он пребывает крес­том своим. Когда же он преобразится в Крест Хрис­тов, то получает необыкновенную легкость: иго Мое бла­го, и бремя Мое легко есть, сказал Господь (Мф.11:30).

Крест возлагается на рамена учеником Христовым, когда ученик Христов признает себя достойным скор­бей, ниспосланных ему Божественным промыслом.

Ученик Христов тогда несет правильно крест свой, когда признает, что именно ниспосланные ему скорби, а не другие, необходимы для его образования о Хрис­те и спасения.

Терпеливое несение креста своего есть истин­ное зрение и сознание греха своего. В этом сознании нет никакого самообольщения. Но признающий себя грешником и вместе с тем ропщущий и вопиющий с креста своего доказывает тем, что он поверхност­ным сознанием греха лишь льстит себе, обманывает себя.

Терпеливое несение креста своего есть истинное покаяние.

Распятый на кресте! Исповедайся Господу в правед­ности судеб Его. Обвинением себя оправдай суд Божий и получишь отпущение грехов твоих.

Распятый на кресте! Познай Христа — и отверзут­ся тебе врата рая.

С креста твоего славословь Господа, отвергая от себя всякий помысл жалобы и ропота, отвергая его, как преступление и богохульство.

С креста твоего благодари Господа за бесценный дар, за крест твой, — за драгоценную участь, за участь подражать Христу страданиями твоими.

С креста богословствуй: потому что крест есть ис­тинное и единственное училище, хранилище и пре­стол истинного богословия. Вне креста нет живого познания Христа.

Не ищи христианского совершенства в добродете­лях человеческих. Там нет его: оно сокровенно в Крес­те Христовом (Преподобный Марк Подвижник. Слово о духовном законе, гл.31).

Крест твой изменяется в Крест Христов, когда уче­ник Христов несет его с деятельным сознанием своей греховности, нуждающейся в казни, — когда несет его с благодарением Христу, с славословием Христа. От славословия и благодарения является в страдальце ду­ховное утешение; благодарение и славословие делают­ся обильнейшим источником непостижимой, нетлен- ной радости, которая благодатно кипит в сердце, изливается на душу, изливается на самое тело.

Крест Христов, только по наружности своей, для плотских очей, есть поприще жестокое. Для ученика и последователя Христова он — поприще высшего духов­ного наслаждения. Так велико это наслаждение, что скорбь вполне заглушается наслаждением и последова­тель Христов среди лютейших томлений ощущает одно наслаждение (Последование дванадесяти псалмов, молитва святого Евстратия).

Говорила юная Мавра юному супругу своему Тимо­фею, который терпел страшные муки и приглашал ее принять участие в мученичестве: «Боюсь, брат мой, чтоб мне не устрашиться, когда я увижу страшные муки и разгневанного игемона, чтобы не изнемочь мне в тер­пении по молодости лет моих». Ей отвечал мученик: «Уповай на Господа нашего Иисуса Христа, и будут для тебя муки елеем, изливаемым на тело твое, и духом росы в костях твоих, облегчающим все болезни твои» (Четьи-Минеи, 3 мая).

Крест — сила и слава всех от века святых.

Крест — целитель страстей, губитель демонов.

Смертоносен крест для тех, которые креста своего не преобразили в Крест Христов, которые с креста своего ропщут на Божественный промысл, хулят его, предаются безнадежию и отчаянию. Не сознающиеся и не кающиеся грешники на кресте своем умирают веч­ной смертью, лишаясь нетерпением истинной жизни, жизни в Боге. Они снимаются с креста своего только для того, чтоб снизойти душами в вечный гроб: в тем­ницы ада.

Крест Христос возносит от земли распятого на нем ученика Христова. Ученик Христов, распятый на кресте своем, мудрствует горняя, умом и сердцем жи­тельствует на небе и созерцает таинства Духа во Хрис­те Иисусе, Господе нашем.

Аще кто хощет по Мне ити, сказал Господь, да отвер­жется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет. Аминь.

РОСА

По синему, безоблачному небу, в прекрасный лет­ний день, великолепное светило совершало обычный путь свой. Горели златые кресты соборного, пятиглаво­го храма, воздвигнутого во славу Всесвятой Богона­чальной Троицы; сребристые купола его отражали ос­лепительное сияние лучей солнечных. Тень показыва­ла наступление десятого часа, в который обыкновенно начинается Божественная литургия. Многочисленные толпы народа спешили от большой дороги в мирную обитель иноков: день был воскресный, или празднич­ный — не помню.

За оградою того монастыря, к восточной стороне, лежит обширный луг. Тогда он был покрыт густою, не­жной травою, разнородными, дикими цветами, которые цвели и благоухали беспечно на свободе и приволье. В тот день упала на него обильная роса. Бесчисленные ее капли виднелись на каждом цветке, на каждом сте­бельке и мелком листочке, а в каждой капле изобража­лось с отчетливостью солнце; каждая капля испускала лучи, подобные лучам солнца. Луг имел вид широко по­стланного бархатного ковра, на котором по яркой, гус­той зелени роскошная рука рассыпала бесчисленное множество разноцветных драгоценных камней с превос­ходным отливом, игрою, с лучами и сиянием.

В то время священноинок, готовившийся к совер­шению Божественной литургии, вышел с глубокою ду­мою из боковых, уединенных ворот монастыря (на этом месте  впоследствии выстроена церковь во имя святого Григория Богослова) и, сделав несколько шагов, остановился пред лугом об­ширным. Тихо было у него на сердце; тишине сердца отвечала природа вдохновенной тишиною, той тишиною, которою бывает полно прекрасное утро июня, которая так благоприятствует созерцанию. Пред глаза­ми его — солнце на лазуревом, чистом небе и бесчис­ленные отпечатки солнца в бесчисленных каплях росы на лугу обширном. Мысль его терялась в какой-то бес­конечности, — ум был без мысли, как бы нарочно при­готовленный, настроенный к принятию духовного впечатления. Священноинок взглянул на небо, на солнце, на луг, на блистающие капли росы — и внезапно от­крылось пред очами души объяснение величайшего из таинств христианских, то объяснение, каковым может объясниться непостижимое и необъяснимое, объясне­ние живым подобием, картиною живописною, которая была пред его глазами.

Как будто сказал ему кто: Вот! Солнце всецело изображается в каждой смиренной, но чистой капле росы: так и Христос, в каждой христианской право­славной церкви, всецело присутствует и предлагается на священной трапезе. Он сообщает свет и жизнь при­частникам Своим, которые, приобщившись Божествен­ному Свету и Животу, сами делаются светом и жизнью: так капли росы, приняв в себя лучи солнца, начинают сами испускать лучи, подобные лучам солнечным. Если вещественное и тленное солнце, создание Создателя, стоившее Ему, чтоб прийти в бытие, одного беструдно­го мановения Его воли, может в одно и то же время изобразиться в бесчисленных каплях воды: почему же Самому Создателю, всемогущему и вездесущему, не присутствовать всецело в одно и то же время Своей Пресвятою Плотью и Кровью, соединенным с ними Божеством, в бесчисленных храмах, где по Его веле­нию и установлению призывается на хлеб и вино все­детельный, всесвятой Дух для совершения величайше­го, спасительнейшего, непостижимейшего таинства?..

Неся в недрах глубокое и сильное впечатление, воз­вратился служитель Тайны в келью. Впечатление оста­лось жить в душе его. Прошли месяцы, прошли годы, оно так же живо, как и в день первоначального ощуще­ния. Разделяя с ближним пользу и назидание, теперь, после многих лет, изображаю его словом и пером. Скудное изображение! Перо и слово слабы для пол­ного и точного изображения духовных тайнозрений.

Священное тайнозрение! Священное видение ума! С какой неожиданной внезапностью ты являешься в живописной, разительной картине пред умом, приготовленным к видению тайн покаянием и вниматель­ною, уединенною молитвою! Как сообщаемое тобою знание сильно, ясно, живо! Какого исполнено неоспо­римого, непостижимого убеждения! Ты независимо от человеков: приходишь к тому, кого избираешь, или кому посылаешься. Напрасно человек захотел бы про­никнуть в духовные тайны сам собою, одним собствен­ным усилием! Он будет только слабым мечтателем, блуждающим ощупью во мраке самообольщения, не чувствуя и не сообщая ни света, ни жизни. Как цепи звучат на руках и ногах невольника: так в мыслях и словах мечтателя услышится отголосок насилия, под­делки, принужденности, рабства и мерзости грехов­ной. Путь к духовному тайнозрению — постоянное пре­бывание в покаянии, в плаче и слезах о греховности своей. Плач и слезы — тот коллурий, которым врачу­ются душевные очи (Апок.3:18).

Сергиева пустынь, 1846 год.

ЖИТЕЙСКОЕ МОРЕ

Пред взорами моими — величественное море. Оно на севере, по большей части пасмурно и бурно; быва­ет же по временам и прекрасно. Обширное море! Глу­бокое море! Привлекаешь ты к себе и взоры, и думы. Безотчетливо гляжу подолгу на море. Нет разнообра­зия в этом зрелище, но взор и мысли не могут ото­рваться от него: как бы плавают по пространному морю, как бы погружаются в него, как бы тонут в нем. Какое в недрах моря хранится вдохновение! Какая чув­ствуется полнота в душе, когда глаза насладятся и на­сытятся созерцанием моря! Посмотрим, друзья, по­смотрим на море из нашего монастырского приюта, поставленного рукою промысла Божия у моря.

За морем — другое море: столица могучего Севера. Великолепен вид ее чрез море, с морского берега, на котором расположена обитель преподобного Сергия (Сергиева пустынь). Это море — участок знаменитого Бельта. Широко рас­стилается оно, хрустальное, серебряное, между отлоги­ми берегами. Замкнуто оно Кронштадтом, за которым беспредельность моря сливается с беспредельностью неба.

Воспевал некогда святой Давид море великое и про­странное. Тамо гади, ихже несть числа, говорит он, жи­вотная малая с великими, рыбы морския, преходящия стези морския; тамо корабли преплавают, змий сей, егоже создал еси ругатися ему (Пс.103:25,26; Пс.8:9). Таинственное значение имеют слова Давида. Объясняют это значение святые отцы. Морем назван мир; бесчисленными животными и рыбами, которыми наполнено море, названы люди всех возрастов, народностей, званий, служащие греху; кораблями вообще названа святая Церковь, в частности названы истинные христиане, побеждающие мир. Змеем, живу­щим в море, назван падший ангел, низвергнутый с неба на землю [92].

Несется святая Церковь по водам житейского моря в продолжение всего земного странствования своего, чрез столетия, чрез тысячелетия. Принадлежа к миру по вещественному положению, она не принадлежит к нему по духу, как и Господь сказал Церкви в лице апос­толов: «От мира несте, но Аз избрах вы от мира (Ин.15:19): по телу, по потребностям тела вы принадлежите миру; по духу вы чужды мира, потому что принадлежите Богу, Которого мир возненавидел» (Ин.15:18,28). Несется святая Церковь по волнам житейского моря и пребывает превыше волн его Божественным учением, содержа в недре сво­ем истинное Богопознание, истинное познание о че­ловеке, о добре и зле, о мире вещественном и времен­ном, о мире духовном и вечном. Все истинные христиане по всей вселенной принадлежат единой истинной Церкви и, содержа ее учение в полноте и чистоте, со­ставляют то собрание кораблей, которое преплывает житейское море, не погружаясь в темных глубинах его.

Странствует по водам житейского моря, стремится к вечности каждый истинный христианин. На море вещественном не может быть постоянного жилища; на нем живет одно странствование: и на море житейском нет ничего постоянного, нет ничего, что оставалось бы собственностью человека навсегда, сопутствовало ему за гроб. Одни добрые дела его и грехи его идут с ним в вечность. Нагим вступает он в земную жизнь, а выходит из нее, покинув и тело. Не видят этого рабы мира, рабы греха: видит это истинный христианин. Он может быть уподоблен великому кораблю, преиспол­ненному духовными, разнообразными сокровищами, непрестанно приумножающему их на пути своем. Бо­гатств этих мир вместить не может: так они велики. Так драгоценны эти богатства, что все богатства мира в сравнении с ними — ничто. Завидует мир этим богатствам, дышит ненавистью к стяжавшему их. Ко­рабль, несмотря на прочность построения и на вели­чину свою, наветуется противными ветрами, бурями, подводными камнями, мелями: каждый христианин, несмотря на то, что он облечен во Христа, должен совершить земное странствование среди многочислен­ных опасностей. Все, без всякого исключения, хотящие спастись, гонимы будут (2Тим.2:13). Стремится корабль к пристани; по пути останавливается только на кратчайшее вре­мя, при крайней нужде. И мы должны всеусильно стре­миться к небу, в вечность. Ни к чему временному не будем пристращаться сердцем! Да не прильпнет душа наша к чему-нибудь земному, да не прильпнет она по действию живущего в нас самообольщения, по дей­ствию окружающего нас самообольщения! Падением нашим смирися в персть душа наша, получила влечение ко всему тленному, прильпе земли утроба наша (Пс.42:26), наша духовная сущность, вместо того, чтоб ей стремиться к небу и в вечность. Земные служения наши, наши земные обязанности будем нести, как возложенные на нас Богом, исполняя их как бы пред взорами Бога, добро­совестно, с усердием, приготовляясь отдать отчет в исполнении их Богу. Да не скрадывают, да не осквер­няют этих служений греховные побуждения и цели! Дела земные будем совершать с целью богоугождения, и дела земные со делаются делами небесными. Глав­ным и существенным занятием нашим да будет служе­ние Богу, стремление усвоиться Ему. Служение Богу заключается в непрестанном памятовании Бога и Его велений, в исполнении этих велений всем поведением своим, видимым и невидимым.

Управляет кораблем кормчий: он постоянно дума­ет о пристани, в которую должен быть доставлен груз корабля; он постоянно заботится, чтоб не сбиться с пути на море, на котором и повсюду путь, и нет пу­тей. То глядит он на небо, на светила его, то на ландкарту и компас, — соображаясь с тем и другим, на­правляет корабль. Человеком управляет ум его. И на житейском море нет путей; повсюду путь на нем для истинного христианина. Никому не известно, какие встретят его обстоятельства в будущем, какие встре­тят чрез день, чрез час. По большей части встречает­ся с нами непредвиденное и неожиданное. На посто­янство попутного ветра невозможно полагаться: дует он иногда долго, но чаще того внезапно превращает­ся в противный, заменяется ужасной бурей. Для хрис­тианина повсюду путь: он верует, что все, совер­шающееся с ним, совершается по воле Бога. Для хри­стианина и противный ветер бывает попутным: покорность воле Божией примиряет его с положени­ями самыми тягостными, самыми горькими. Ум наш должен непрестанно устремлять взоры на духовное небо — Евангелие, из которого, подобно солнцу, сия­ет учение Христово; он должен постоянно наблюдать за сердцем, за совестью, за деятельностью внутренней и внешней. Пусть этот кормчий стремится неуклонно к блаженной вечности, памятуя, что забвение о веч­ном блаженстве приводит к вечному бедствию. Пусть ум воздерживает сердце от увлечения пристрастием к суетному и тленному, от охлаждения ради тления к не­тленному, ради суетного к истинному и существенно­му. Пусть присматривается он часто, как бы к компасной стрелке, к совести, чтоб не принять направле­ния, несогласного с направлением, указываемым совестью. Пусть руководит он всю деятельность бла­гоугодно Богу, чтоб заоблачная пристань вечности отверзла врата свои и впустила в недро свое корабль, обремененный духовными сокровищами.

Не устрашимся бурь житейского моря. Восходят волны его до небес, нисходят до бездн, но живая вера не попускает христианину потонуть в волнах свирепых. Вера возбуждает спящего на корме Спасителя, Кото­рый, в таинственном значении, представляется спя­щим для преплывающих житейское море учеников Его, когда сами они погрузятся в нерадение: вера вопиет ко Спасителю пламенной молитвой из сердца смиренно­го, из сердца, болезнующего о греховности и немощи человеческой, просит помощи, избавления, — и полу­чает их. Господь и владыка всего воспрещает ветрам и морю, водворяет на море и в воздухе тишину велию (Мф.8:27). Вера, искушенная бурею ветра, ощущает себя окреп­шею: с новыми силами, с новым мужеством приготов­ляется она к новым подвигам.

Не будем доверять тишине житейского моря: тиши­на эта — обманчива; море изменчиво. Не позволим себе предаться беспечности: корабль неожиданно мо­жет попасть на мель или удариться о неприметный подводный камень, покрытый нежной струйкой, — уда­риться и получить жестокое повреждение. Иногда на­бежит ничтожное, по-видимому, облачко: внезапно начинает извергать из себя вихри, громы, молнию, и закипело притворно-тихое море опасной бурею. Пре­исполнена жизнь наша скорбей, превратностей, иску­шений. Наветует нас ум наш: этот путеводитель неред­ко сам сбивается с пути и всю жизнь нашу увлекает за собою в заблуждение. Наветует нас сердце наше, скло­няясь к исполнению своих собственных внушений, ус­траняясь от исполнения воли Божией. Наветует нас грех: и тот грех, который насажден в нас падением, и тот, который действует на нас из окружающих нас от­всюду соблазнов. Наветует нас мир, служащий суете и тлению, усиливающийся склонить всех к этому служе­нию и при посредстве ласкательства, и при посредстве гонения. Наветуют нас враги — падшие духи; наветуют нас обладаемые ими, поработившиеся им человеки. Часто самые друзья произвольно и невольно соделыва­ются нашими наветниками. Господь заповедал нам не­престанно бодрствовать над собою, упражняясь в доб­родетелях, ограждаясь от греха Словом Божиим, мо­литвою, верою, смирением.

Кто — животныя великия, пасущиеся в необъятном пространстве житейского моря? Ни для себя, ни для кого другого не хотел бы я сходства с этими исполина­ми моря, у которых одна отрада: темные глубины, гус­то покрытые водою, куда не досягают лучи солнца; там они живут, там пребывают, выходят по временам отту­да для добычи, для поддержания своей жизни убий­ством многочисленных жертв. Их влажные, дикие взо­ры не терпят, не выносят никакого света. Под именем их Писание разумеет людей, великих по способностям, познаниям, богатству, могуществу, но — увы! — привя­занных всею душою к суете и тлению. Сердце и мысли их направлены исключительно к снисканию земного славного, земного сладостного. Они утонули, погрязли в море житейском, гоняются за одним временным, минутным, за одними призраками: преходят они, гово­рит Писание, стези морския (Пс.8:9). Странны эти стези! Сле­ды их исчезают вслед за проходящими по ним, и для проходящих нет впереди никакого знака стези. Таково земное преуспеяние — не знает оно, чего ищет; сыскав желанное, уже как бы не имеет его; снова желает, ищет снова. Тяжел, несносен для сынов мира свет учения Христова. Бегут они от него в темные, глухие пропас­ти: в рассеянность, в многообразное развлечение, в плотские увеселения. Там, в нравственном мраке, про­водят они земную жизнь, без духовной, вечной цели. Таких человеков Писание не удостаивает имени чело-веков: человек, в чести сый, не разуме, приложит скотом несмысленным и уподобися им (Пс.48:13). Человек — тот, кто по­знал себя, сказал преподобный Пимен Великий (Алфавитный Патерик и достопамятные сказания); че­ловек — тот, кто познал свое значение, свое состояние, свое назначение. — Малыми животными моря названы люди, не одаренные особенными способностями, не наделенные богатством, могуществом, но и в таком по­ложении служащие  суете и греху.  Они  не имеют средств к совершению обширных и громких злодея­ний, но руководимые, увлекаемые, ослепляемые по­врежденным злобою произволением своим, принима­ют участие в беззакониях, совершаемых животными великими, — сами совершают беззакония,  соответ­ственно силам и средствам своим. Они скитаются в житейском море бессознательно, без цели. Змей — царь всем, сущим в водах (Иов.41:25), змий сей, егоже создал еси ругатися ему (Пс.103:26). Змеем назван падший ангел, по обилию злобы и лукавства, живущих в нем. Он действует по возможно­сти тайно, чтоб действие, будучи малоприметным, было тем вернее, убийственнее. Рабы его не чувствуют цепей, которыми окованы отовсюду, — и рабство ги­бельное величают именем свободы и высшего счастья. Посмеваются этому змею истинные христиане, усмат­ривая козни его чистотою ума, попирая их силою Бо­жественной благодати, осенившей души их. — Будем подобны кораблям, стройно плывущим по морю! И их значительная часть в воде, но они не погружены все­цело в воду, как погружены в ней рыбы и прочие мор­ские животные. Невозможно, невозможно преплываю­щему житейское море не омочиться водами его: не дол­жно погрязать в водах его.

В море — бесчисленное множество гадов. Что сказать о них? Уже одним наименованием сказывается все. Не­счастна доля тех, которых Слово Божие лишило наименования человеков, низвело к наименованию бессловесных животных: сколько несчастнее те, которых оно, всесвятое Слово, Судия вселенной, запечатлело наименованием гадов? Не глубокие воды — постоянное жилище их и наслаждение, но зловонная и грязная тина, в которую приносятся разъяренной волной и в которой увязают все нечистоты, в которую приносятся и в которой истлевают трупы людей, погибших от мор­ских злоключений, от кинжала пиратов житейского моря.

Братия мои! Друзья мои! Стою с вами на берегу моря, смотрю на море, исчерченное разноцветными полосами. За морем — другое море, с горящими золо­тыми куполами и шпилями... Между тем в храме Божи­ем возглашается величественная многознаменательная песнь: Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве (6-я песнь 6-го гласа)...

СОВЕСТЬ

Совесть — чувство духа человеческого, тонкое, свет­лое, различающее добро от зла.

Это чувство яснее различает добро от зла, не­жели ум.

Труднее обольстить совесть, нежели ум.

И с обольщенным умом, подкрепляемым грехолю­бивою волею, долго борется совесть.

Совесть — естественный закон (Преподобный авва Дорофей. Поучение 3, о совести).

Совесть руководствовала человека до Закона пись­менного. Падшее человечество постоянно усваивало себе неправильный образ мыслей о Боге, о добре и зле: лжеименный разум сообщил свою неправильность совести. Письменный Закон соделался необходимостью для руководства к истинному Богопознанию и к богоугодной деятельности.

Учение Христово, запечатленное святым Крещени­ем, исцеляет совесть от лукавства, которым заразил ее грех (Евр.10:22). Возвращенное нам, правильное действие сове­сти, поддерживается, возвышается последованием уче­нию Христову.

Здравое состояние и правильное действие совести возможно только в недре Православной Церкви, пото­му что всякая принятая неправильная мысль имеет влияние на совесть: уклоняет ее от правильного дей­ствия.

Потемняют, притупляют, заглушают, усыпляют со­весть — произвольные согрешения.

Всякий грех, не очищенный покаянием, оставляет вредное впечатление на совести.

Постоянная и произвольная греховная жизнь как бы умерщвляет ее.

Умертвить совесть — невозможно. Она будет сопро­вождать человека до страшного суда Христова: там об­личит ослушника своего.

По изъяснению святых отцов, соперник человека, упоминаемый в Евангелии, — совесть (Мф.5:25. Преподобный авва Дорофей. Поучение 3, о совести).

Точно: она соперник! Потому что сопротивляется всякому противозаконному начинанию нашему.

Сохраняй мир с этим соперником на пути твоем к небу, во время земной жизни, чтоб он не сделался тво­им наветником в то время, как будет решаться вечная твоя участь.

Говорит Писание: Избавит от злых душу свиде­тель верен (Притч.14:25). Свидетель верный — непорочная совесть: она избавит душу, внимающую советам ее, от согре­шений до наступления смерти и от вечных мук по смерти.

Как лезвие ножа натачивается камнем, так совесть натачивается Христом: она просвещается изучением и изощряется исполнением евангельских заповедей.

Просвещенная и изощренная Евангелием совесть подробно и ясно показывает человеку его согреше­ния — и самые малейшие.

Не делай насилия сопернику — совести! Иначе ли­шишься духовной свободы: грех пленит тебя и свяжет. Сетует пророк от лица Божия о попирающих совесть, наветующих самим себе: Соодоле Ефрем соперника своего, попра суд, яко нача ходити вслед суетных (Ос.5:11).

Острие совести очень нежно; его надо хранить и хранить. Хранится оно, когда человек исполняет все требования совести, а нарушение какого-либо требова­ния, по немощи или увлечению, омывает слезами по­каяния.

Не думай ни о каком грехе, что он маловажен: всякий грех есть нарушение Закона Божия, противодей­ствие воле Божией, попрание совести.

От безделицы, от ничтожных, по-видимому, со­грешений переходим постепенно к великим грехопа­дениям.

Что значит это? — Велик ли этот грех? — Что это за грех? — Это не грех! — так рассуждает небрегущий о спасении своем, когда он решается вкусить запрещен­ной Законом Божиим греховной снеди. Основываясь на таком неосновательнейшем суждении, он непрес­танно попирает совесть.

Острие ее притупляется, свет ее тускнеет; в душе разливаются мрак и хлад небрежения и нечувствия.

Нечувствие соделывается наконец обыкновенным состоянием души. Часто бывает она удовлетворенною им; часто признает его состоянием угодным Богу, спо­койствием совести, а оно — утрата ощущения своей греховности, утрата ощущения благодатной, духовной жизни, усыпление и слепота совести (Лествица, Слово 18).

При таком состоянии, при страшном омрачении и нечувствии, различные грехи свободно входят в душу, устраивают в ней логовище для себя. Грехи, закосне­вая в душе, обращаются в навыки, столько же сильные, как природа, а иногда более сильные, нежели приро­да. Греховные навыки называются страстями. Человек не замечает того, — а он неприметным образом окован отвсюду грехом, в плену у него, в рабстве.

Кто, пренебрегая постоянно напоминаниями сове­сти, допустил себе впасть в рабство греха, тот только с величайшим трудом, при содействии особенной по­мощи Божией, возможет расторгнуть цепи этого раб­ства, победить страсти, обратившиеся как бы в при­родные свойства.

Возлюбленнейший брат! Со всевозможным внима­нием и тщанием храни совесть.

Храни совесть по отношению к Богу: исполняй все повеления Божии, как видимые всем, так и никому не видимые, видимые и ведомые только одному Богу и твоей совести.

Храни совесть по отношению к ближнему: не до­вольствуйся одной благовидностью твоего поведения к ближним! Ищи от себя, чтоб самая совесть твоя удовлетворялась этим поведением. Она будет тогда удовлет­воряться, когда не только дела, но и сердце твое будут поставлены в отношение к ближнему, заповеданное Евангелием.

Храни совесть к вещам, удаляясь излишества, рос­коши, небрежения, помня, что все вещи, которыми ты пользуешься — творения Божии, дары Божии человеку.

Храни совесть к самому себе. Не забывай, что ты — образ и подобие Бога, что ты обязан представить этот образ, в чистоте и святости, Самому Богу.

Горе, горе! Если Господь не узнает Своего образа, не найдет в нем никакого сходства с Собою. Он произ­несет грозный приговор: Не вем вас (Мф.25:12). Непотребный образ будет ввергнут в неугасающий пламень геенны.

Бесконечная радость обымет ту душу, на которую воззрев Господь, признает в ней сходство с Собою, уви­дит в ней ту красоту, которую Он, по бесконечной бла­гости Своей, усвоил ей при сотворении, восстановил и умножил при искуплении, которую повелел соблю­дать в непорочной целости удалением от всякого гре­ха, хранением всех евангельских заповедей.

Неумолкающий, нелицеприятный блюститель и напоминатель такого удаления и хранения — совесть. Аминь.

О РАССЕЯННОЙ И ВНИМАТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Сыны мира признают рассеянность невинной, а святые отцы признают ее началом всех зол (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания о Пимене Великом, гл. 43).

Человек, преданный рассеянности, имеет о всех предметах, и самых важных, очень легкое, самое по­верхностное понятие.

Рассеянный обыкновенно непостоянен: его сердеч­ные ощущения лишены глубины и силы, а потому они непрочны и маловременны.

Как мотылек порхает с цветка на цветок: так и рассе­янный человек переходит от одного земного удоволь­ствия к другому, от одного суетного попечения к другому.

Рассеянный чужд любви к ближнему: равнодушно смотрит он на бедствие человеков и легко возлагает на них бремена неудобоносимые.

Скорби сильно действуют на рассеянного, именно потому, что он не ожидает их. Он ожидает одних радо­стей.

Если скорбь сильна, но скоропреходяща, то рассе­янный скоро забывает ее в шуме развлечений. Долго­временная скорбь сокрушает его.

Рассеянность сама карает преданного ей: временем все прискучивает ему, — и он, как не стяжавший ника­ких основательных познаний и впечатлений, предает­ся томительному, бесконечному унынию.

Рассеянность, столько вредная вообще, в особенно­сти вредна в деле Божием, в деле спасения, требующем бдительности и внимания постоянных, напряженных.

Бдите и молитеся, да не внидете в напасть (Мф.26:41), говорит Спаситель ученикам Своим.

Всем глаголю: бдите (Мк.13:37), возвестил Он всему христи­анству: следовательно, и современному нам.

Ведущий жизнь рассеянную прямо противоречит заповеданию Господа Иисуса Христа жизнью своей.

Все святые тщательно избегали рассеянности. Непрестанно или, по крайней мере, по возможности, часто они сосредотачивались на себе, внимая движе­ниям ума и сердца и направляя их по завещанию Еван­гелия.

Навык внимать себе предохраняет от рассеянно­сти и среди окружающего со всех сторон, шумящего развлечения. Внимательный пребывает в уединении, сам с собою, посреди многолюдства.

Изведав опытом пользу внимания и вред рассеян­ности, некоторый великий отец сказал: «Без усилен­ной бдительности над собою невозможно успеть ни в одной добродетели» (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания о авве Агафоне, гл. 39).

Безрассудно — провесть краткую земную жизнь, данную нам для приготовления к вечности, в одних земных занятиях, в удовлетворении мелочным, бесчис­ленным, неудовлетворимым прихотям и пожеланиям, ветрено перебегая от одного чувственного удоволь­ствия к другому, забывая или воспоминая редко и по­верхностно о неминуемой, величественной и вместе грозной вечности.

Дела Божии — это очевидно — должны быть изуча­емы и рассматриваемы с величайшим благоговением и вниманием; иначе ни рассмотреть, ни познать их че­ловек не может.

Великое дело Божие — сотворение человека, и по­том, по падении его, обновление искуплением должно быть подробно известным каждому христианину; без этого познания он не может знать и исполнять обязан­ностей христианина. Познание великого дела Божия не может быть приобретено при рассеянности! Заповеди Христовы даны не только внешнему человеку, но, наиболее, внутреннему: они объемлют все помышления и чувствования человека, все тончайшие движения его. Соблюдать эти заповеди невозможно без постоянной бдительности и глубокого внимания. Бди­тельность и внимание невозможны при жизни рассе­янной.

Грех и орудующий грехом диавол тонко вкрадыва­ются в ум и сердце. Человек должен быть непрестанно на страже против невидимых врагов своих. Как он бу­дет на этой страже, когда он предан рассеянности?

Рассеянный подобен дому без дверей и затворов: никакое сокровище не может быть сохранено в таком доме; он отверст для татей, разбойников и блудниц.

Рассеянная жизнь, наполненная житейскими попе­чениями, доставляет человеку дебелость, наравне с многоядением и многопитием (см.: Лк.21:34). Такой человек прилеплен к земле, занят одним временным и суетным; служение Богу делается для рассеянного предметом посторонним; самая мысль об этом служении для него дика, полна мрака, невыносимо тягостна.

Внимательная жизнь ослабляет действие на чело­века телесных чувств, — изощряет, укрепляет, образует действие чувств душевных. Рассеянность, напротив того, усыпляет действие душевных чувств: она питает­ся непрерывным действием чувств телесных.

Тщетно рассеянные приписывают невинность жиз­ни рассеянной! Этим они обличают злокачественность недуга, их объемлющего. Их недуг так велик, так при­тупляет чувства души, что душа, болезнующая им, даже не ощущает своего бедственного состояния.

Желающие научиться вниманию должны воспре­тить себе все пустые занятия.

Исполнение обязанностей частных и обществен­ных не входит в состав рассеянности: рассеянность всегда соединена с праздностью или с такими пустыми занятиями, которые безошибочно могут быть причис­лены к праздности.

Занятие полезное, в особенности занятие служеб­ное, сопряженное с ответственностью, не препятству­ет к сохранению внимания к себе, — оно руководству­ет к такому вниманию. Тем более руководствуют ко вниманию монастырские послушания, когда они ис­полняются должным образом. Деятельность — необхо­димый путь к бдительности над собою, и этот путь предписывается святыми отцами для всех, которые хо­тят научиться вниманию себе.

Внимание себе в глубоком уединении приносит драгоценные духовные плоды, но к нему способны только мужи зрелого духовного возраста, преуспевшие в подвиге благочестия, сперва научившиеся вниманию к деятельной жизни.

При деятельной жизни люди помогают человеку стяжать внимание, напоминая ему нарушения внима­ния. Подчиненность есть лучшее средство приучить­ся ко вниманию: никто столько не научит человека внимать себе, как его строгий и благоразумный начальник.

При служебных твоих занятиях посреди людей не позволяй себе убивать время в пустословии и глупых шутках; при кабинетных занятиях воспрети себе меч­тательность: скоро изострится твоя совесть, начнет указывать тебе на всякое уклонение в рассеянность, как на нарушение евангельского Закона, даже как на нарушение благоразумия. Аминь.

О НАВЫКАХ

Навыки имеют силу, подобную естественным ка­чествам: надо последователю Господа Иисуса Христа стяжать хорошие навыки и уклониться от навыков дурных.

Юноша! Будь благоразумен и предусмотрителен: в годы юности твоей обрати особенное внимание на приобретение хороших привычек: в летах зрелых и старости твоей возрадуешься о богатстве, приобретен­ном беструдно в лета юности.

Не сочти маловажным исполнение твоего пожела­ния, по-видимому, самого ничтожного: каждое исполне­ние пожелания непременно полагает свое впечатление на душу. Впечатление может быть иногда очень силь­ным и служить началом пагубного навыка.

Знал ли карточный игрок, прикасаясь в первый раз к картам, что игра будет его страстью? Знал ли под­верженный недугу пьянства, выпивая первую рюмку, что он начинает самоубийство? Так называют этот не­счастный навык, погубляющий и душу, и тело.

Один неосторожный взгляд нередко наносит язву сердцу; несколько повторенных взглядов так углубляли эту язву, что она едва излечивалась многолетними мо­литвами, многолетним подвигом и плачем.

Воспитатели и наставники! Доставляйте юноше­ству хорошие навыки, отвлекайте его, как от великого бедствия, от привычек порочных.

Порочные навыки — как оковы на человеке: они лишают его нравственной свободы, насильно держат в смрадном болоте страстей.

Для погибели человека достаточно одного пороч­ного навыка: он будет постоянно открывать вход в душу всем грехам и всем страстям.

Приучись быть скромным: не дозволяй себе ника­кой дерзости, даже не позволяй себе прикасаться к ближнему без крайней нужды, — и навык скромности сделает для тебя удобную великую добродетель целомуд­рия. Ближние твои, ощутив живущий в тебе залог скромности, будут пред тобою бездерзновенны, как бы благоговея пред благоуханием святыни.

Ничто так не потрясает целомудрия, как навык к дерзости, к свободному обращению, отвергшему уста­вы скромности.

Приучись быть воздержанным в пище: воздержани­ем доставишь здравие и крепость телу, а уму особен­ную бодрость, столько нужную в деле спасения, очень полезную и при земных упражнениях.

Обжорливость — не что иное, как дурной навык, безрассудное, неудовлетворимое удовлетворение по­врежденного злоупотреблением естественного же­лания.

Приучись к самой простой пище. Она, для привык­шего к ней, вкуснее самых изысканных снедей, не го­ворю уже о том, сколько она их здоровее.

Какую свободу и нравственную силу доставляет че­ловеку навык к простой пище, навык, по-видимому, столько ничтожный, материальный! При нем человек нуждается в самых малых издержках для стола, в самом малом времени и малых заботах для приготовления его. Если привыкший к простой пище беден, то он не тяготится бедностью своей.

Тяжек переход от пышного и утонченного стола к простым яствам! Многих принудили обстоятельства к этому переходу, и многие, совершая его, утратили здо­ровье, даже поколебались нравственно. От этого бедствия охранил бы их благоразумный и благовремен­ный навык к простой пище.

В особенности для желающего посвятить себя на служение Христу, навык к простой пище, можно ска­зать, бесценен по своим последствиям: он дозволяет избрать для жительства самое уединенное место, дела­ет ненужными частые сношения с людьми, — таким образом устраняя от всех причин к развлечению, дос­тавляет возможность всецело предаться богомыслию и молитве.

Все святые очень заботились не только о навыке к умеренному употреблению пищи, но и о навыке к про­стой пище. Ежедневная пища апостола Петра стоила несколько медных монет.

Ужасный порок — пьянство! Это — страсть, недуг, входящий в телосложение послаблением пожеланию, принимающий от навыка силу естественного качества.

Служителю Христову надо охраняться не только от пьянства, но и от привычки к многому употреблению вина, разгорячающего плоть и возбуждающего в ней скотские пожелания. Не упивайтеся вином, в немже есть блуд (Еф.5:18), сказал апостол. Дозволительно употребление вина в весьма малом количестве; кто ж не может огра­ничить себя умеренным потреблением, тот лучше сде­лает, если совершенно откажется от него.

Сказал Пимен Великий: «Подвижнику всего нуж­нее трезвенный ум» (Достопамятные сказания о авве Пимене, гл. 135). Вино лишает человека способ­ности сохранить ум в трезвении. Когда подвижник под­вергнется действию вина, тогда приступают к ослабев­шему и омрачившемуся уму его супостаты, и ум уже не в силах бороться с ними. Связанный действием вина, он увлекается в пропасть греховную! В одно мгновение погибают плоды долговременного подвига: потому что Дух Святый отступает от оскверненного грехом. Вот почему сказал преподобный Исаия, египетский отшельник, что любящие вино никогда не сподобятся духов­ных дарований (Слово 17, гл. 2 и 8): эти дарования, чтоб пребыть в чело­веке, требуют постоянной чистоты, возможной только при постоянной трезвенности.

Сребролюбие, вспыльчивость, надменность, на­глость — злокачественные недуги души, образующиеся от пособления порочным влечениям падшего естества. Они усиливаются, созревают, порабощают себе чело­века при посредстве навыка.

Этому закону последует и плотское вожделение, несмотря на то, что оно естественно падшему челове­ку. Блажен тот юноша, который поймет при первом появлении в нем действий вожделения, что вожделе­нию не должно предаваться, что должно обуздывать его Законом Божиим и благоразумием. Вожделение, будучи обуздано при первых требованиях его, удобно покоряется уму и предъявляет требования уже слабее, действует как невольник, скованный цепями. Вожделе­ние удовлетворяемое усиливает требования. Вожделе­ние, которому разум передаст власть над человеком удовлетворением долговременным и постоянным, уже господствует, как тиран, и над телом, и над душою, гу­бит и тело, и душу.

Вообще все страсти развиваются в человеке от по­слабления им; учащающееся послабление обращает наклонность в навык, а навык делает страсть насиль­ственным властелином над человеком. «Убойся злых навыков, — сказал преподобный Исаак Сирский, — бо­лее, нежели бесов» (Слово 89).

Когда подействует в нас греховное пожелание или влечение, надо отказать ему. В другой раз оно подей­ствует уже слабее, а наконец, и совсем утихнет. Но при удовлетворении его оно действует каждый раз с новою силою, как приобретающее более и более власти над произволением, наконец, рождает навык. Согрешения, которые мы привыкли совершать, нам кажутся легкими, как бы они ни были тяжки. Со­грешение для души новое ужасает ее, и не скоро она решится совершить его.

Страсти — злые навыки; добродетели — навыки благие. Здесь говорится о страстях и добродетелях, приобретенных и усвоенных себе человеком при по­средстве его деятельности, при посредстве его житель­ства. Иногда в писаниях отеческих называются страс­тями различные свойства недуга, произведенного в нас падением, различные виды греховности, общей всем человекам; с этими страстями мы родимся; добродете­лями называются естественные, природные, благие свойства человека. Такие страсти и такие добродетели не налагают никакой решительной печати на челове­ка; налагает ее наклонность, усваиваемая произвольно, усваиваемая постоянным и частым удовлетворением ее, постоянным исполнением требований ее.

Слуга Христов должен быть как можно свободнее от худых навыков, чтоб они не возбранили ему шествие ко Христу. Он должен удаляться он навыков, не только прямо греховных, но и от всех, приводящих ко греху, как то от навыков к роскоши, к изнеженности, к рассе­янности.

Иногда ничтожнейший навык связывает наши ноги и оставляет нас на земле, между тем как мы должны бы быть на небе.

Юноша! повторяю тебе совет спасительный: доко­ле ты находишься в нравственной свободе, избегай злых навыков, как оков и темницы; приобретай навы­ки добрые, которыми хранится, утверждается, запечат­левается нравственная свобода.

Если ж кто в зрелом возрасте расположился слу­жить Христу и, по несчастью, стяжал уже много пороч­ных навыков, или навыков к роскоши и изнеженности, которые обыкновенно содержат душу в состоянии рас­слабления, тот не должен предаваться унынию и двое­душию; он должен мужественно вступить в борьбу с злыми навыками. Победа над ними не невозможна, при Божией помощи.

Решительное произволение, осеняемое и укрепляе­мое благодатью Христовой, может победить самые за­коснелые навыки.

Навык сначала жестоко противится тому, кто захо­чет свергнуть иго его, сначала представляется неодо­лимым, но, по времени, при постоянной борьбе с ним, при каждом неповиновении ему, становится слабее и слабее.

Если в продолжении борьбы случится тебе, по ка­кому-нибудь неожиданному обстоятельству, быть по­бежденным, не смутись, не впади в безнадежие: снова начинай борьбу.

Насильственная борьба против порочных навыков вменяется Богом человеку в мученичество, и одержав­ший в этой борьбе победу венчается венцом исповед­ников, как подвизающийся ради Закона Христова.

Милосердый и всемогущий Господь принимает вся­кого приходящего к Нему, простирает десницу для под­держания немощи нашей. И потому, хотя бы ты был весь в злых навыках, как в тяжких цепях, не отчаивай­ся в получении свободы. Вступи в невидимую брань, сражайся мужественно и постоянно, с великодушием переноси свои побеждения. По временам предоставля­ет Бог нас самим себе, чтоб мы познали опытом, как мы слабы в нашем одиночестве, и по причине этого познания неотступно держались Бога, Который Един может быть победителем греха в истинно-произволяю­щих узреть в себе грех побежденным. Аминь.

РАЗМЫШЛЕНИЕ О СМЕРТИ

Удел всех человеков на земле, удел неизбежный ни для кого — смерть. Мы страшимся ее, как лютейшего врага, мы горько оплакиваем похищаемых ею, а прово­дим жизнь так, как бы смерти вовсе не было, как бы мы были вечны на земле.

Гроб мой! Отчего я забываю тебя? Ты ждешь меня, ждешь, — и я наверно буду твоим жителем: отчего ж я тебя забываю и веду себя так, как бы гроб был жреби­ем только других человеков, отнюдь не моим?

Грех отнял и отнимает у меня познание и ощуще­ния всякой истины: он похищает у меня, изглаждает из моей мысли воспоминание о смерти, об этом событии, столько для меня важном, осязательно-верном.

Чтоб помнить смерть, надо вести жизнь сообраз­но заповедям Христовым. Заповеди Христовы очища­ют ум и сердце, умерщвляют их для мира, оживляют для Христа: ум, отрешенный от земных пристрастий, начинает часто обращать взоры к таинственному переходу своему в вечность — к смерти; очищенное серд­це начинает предчувствовать ее.

Отрешенные от мира ум и сердце стремятся в веч­ность. Возлюбив Христа, они неутолимо жаждут пред­стать Ему, хотя и трепещут смертного часа, созерцая величие Божие и свои ничтожество, и греховность. Смерть представляется для них вместе и подвигом страшным, и вожделенным избавлением из земного плена.

Если мы не способны желать смерти по хладности нашей к Христу и по любви к тлению, то, по крайней мере, будем употреблять воспоминание о смерти, как горькое врачевство против нашей греховности: потому что смертная память — так святые отцы называют это воспоминание — усвоившись душе, рассекает дружбу ее с грехом, со всеми наслаждениями греховными.

«Только тот, кто сроднился с мыслью о конце сво­ем, — сказал некоторый преподобный Отец, — может положить конец грехам своим» (Св. Исаак Сирский. Слово 21). Поминай последняя твоя, говорит Писание, и во веки не согрешиши (Сир.7:39).

Вставай с одра твоего, как воскресающий из мерт­вых; ложись на одр твой, как бы в гроб: сон есть изоб­ражение смерти, а темнота ночи — предвестница тем­ноты могильной, после которой воссияет радостный для рабов Христовых и страшный для врагов Его свет воскресения.

Густым облаком, хотя оно состоит из одних тонких паров, закрывается свет солнца, — и телесными на­слаждениями, рассеянностью, ничтожными попечени­ями земными закрывается от взоров души величествен­ная вечность.

Тщетно сияет солнце с чистого неба для очей, по­раженных слепотою, — и вечность как бы не существу­ет для сердца, обладаемого пристрастием к земле, к ее великому, к ее славному, к ее сладостному.

Смерть грешников люта (Пс.33:22): приходит к ним в то вре­мя, как они совсем не ожидают ее; приходит к ним, а они еще не сделали никакого приготовления ни к ней, ни к вечности, даже не стяжали никакого ясного поня­тия ни о том, ни о другом предмете. И восхищает смерть неготовых грешников с лица земли, на которой они лишь прогневляли Бога, передает их навечно в темницы ада.

Хочешь ли помнить смерть? Сохраняй строгую умеренность в пище, одежде, во всех домашних принад­лежностях; наблюдай, чтоб предметы нужды не переходили в предметы роскоши, поучайся в Законе Божи­ем день и ночь или по возможности часто — и воспом­нится тебе смерть. Воспоминание о ней соединится с потоками слез, с раскаянием в грехах, с намерением исправления, с усердными и многими молитвами.

Кто из человеков остался навсегда жить на земле? Никто. И я пойду в след отцов, праотцов, братии и всех ближних моих. Тело мое уединится в мрачную могилу, а участь души моей покроется для оставшихся жителей земли непроницаемой таинственностью.

Поплачут о мне сродники и друзья; может быть поплачут горько; и потом — забудут. Так оплаканы и забыты бесчисленные тысячи человеков. Сочтены они и помнятся одним всесовершенным Богом.

Едва я родился, едва я зачался, как смерть наложи­ла на меня печать свою. «Он мой», — сказала она и немедленно приготовила на меня косу. С самого нача­ла бытия моего она замахивается этой косою. Ежеми­нутно я могу сделаться жертвою смерти! Были многие промахи, но верных взмах и удар — неминуемы.

С холодной улыбкой презрения смотрит смерть на земные дела человеческие. Зодчий строит колоссаль­ное здание, живописец не кончил изящной картины своей, гений составил гигантские планы, хочет приве­сти их в исполнение; приходит нежданная и неумоли­мая смерть, славного земли и все замыслы его повер­гает в ничтожество.

Пред одним рабом Христовым благоговеет суровая смерть: побежденная Христом, она уважает только одну жизнь во Христе. Часто небесный вестник возвещает служителям Истины о скором переселении их в веч­ность и о блаженстве в ней. Приготовленные к смер­ти жизнью, утешаемые и свидетельством совести, и обетованием свыше, тихо, с улыбкой на устах, засыпа­ют они продолжительным сном смертным.

Видел ли кто тело праведника, оставленное ду­шою? Нет от него зловония, не страшно приближение к нему; при погребении его печаль растворена какой-то непостижимой радостью. Черты лица, застывшие такими, какими они изобразились в минуты исшествия души, иногда почивают в глубочайшем спокойствии, а иногда светит в них радость усладительных встречи и целования — конечно с Ангелами и с ликами святых, которые посылаются с неба за душами праведников.

Воспомнись мне, смерть моя! Приди ко мне, горь­кое, но вполне справедливое и полезное воспомина­ние! Отторгни меня от греха! наставь на путь Хрис­тов! Пусть от воспоминания о смерти расслабеют руки мои ко всякому пустому, суетному, греховному на­чинанию.

Воспомнись мне, смерть моя! И убегут от меня пленяющие меня тщеславие и сластолюбие. Я устра­ню с трапезы моей дымящиеся роскошные брашна, сниму с себя одежды пышные, оденусь в одежды пла­ча, заживо оплачу себя — нареченного мертвеца от рождения моего.

«Так! Помяни и оплачь сам себя заживо, — говорит память смертная, — я пришла огорчить тебя благоде­тельно и привела с собою сонм мыслей, самых душе­полезных. Продай излишества твои, и цену их раздай нищим, предпошли на небо сокровища твои, по заве­щанию Спасителя: они встретят там своего владель­ца, усугубясь сторично. Пролей о себе горячие слезы и горячие молитвы. Кто с такой заботливостью и усердием помянет тебя после смерти, как ты сам мо­жешь помянуть себя до смерти? Не вверяй спасения души твоей другим, когда сам можешь совершить это существенно необходимое для тебя дело! Зачем гонять­ся тебе за тлением, когда смерть непременно отнимет у тебя все тленное? Она — исполнительница велений всесвятого Бога: лишь услышит повеление, — устрем­ляется с быстротою молнии к исполнению. Не усты­дится она ни богача, ни вельможи, ни героя, ни гения, не пощадит ни юности, ни красоты, ни земного счас­тья: преселяет человека в вечность. И вступает смер­тью раб Божий в блаженство вечности, а враг Божий в вечную муку».

«Воспоминание о смерти — дар Божий» (Лествица, Слово 6), — сказа­ли отцы, — он дается исполнителю заповедей Христо­вых, чтоб усовершить его в святом подвиге покаяния и спасения.

Благодатная память смерти предшествуется соб­ственным старанием воспоминать о смерти. Принуж­дай себя воспоминать часто смерть, уверяй себя в не­сомненной истине, что ты непременно, неизвестно когда, умрешь — и начнет приходить само собою, являться уму твоему воспоминание о смерти, воспомина­ние глубокое и сильное: оно будет поражать смерто­носными ударами все твои греховные начинания.

Чужд этого духовного дара грехолюбец: он и на самых гробницах не престает предаваться греховным угождениям плоти, нисколько не помня о смерти, пред­стоящей ему лицом к лицу. Напротив того, служитель Христов и в великолепных чертогах вспомнит ждущий его гроб, прольет о душе своей спасительнейшие сле­зы. Аминь.

СЛАВА БОГУ!

Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу! За все, что вижу в себе, во всех, во всем — слава Богу!

Что же вижу я в себе? — Вижу грех, грех непрес­танный: вижу непрестанное нарушение святейших за­поведей Бога, Создателя и Искупителя моего. И Бог мой видит грехи мои, видит их все, видит бесчислен­ность их. Когда я, человек, существо ограниченное, немощью подобное траве и цвету полевому, чище взгля­ну на грехи мои, то они наводят на меня ужас и коли­чеством, и качеством своим. Каковы же они пред оча­ми Бога, всесвятого, всесовершенного?

И доселе долготерпеливо взирает Бог на мои пре­ткновения! Доселе не предает меня пагубе, давно за­служенной и призываемой! Не расступается под мною земля, не поглощает преступника, ее тяготящего! Небо не низвергает своего пламени, не попаляет им наруши­теля велений небесных! Не выступают воды из своих хранилищ, не устремляются на грешника, грешащего явно пред всею тварью, не похищают, не погребают его в глубинах темных пропастей! Ад удерживается: не отдается ему жертва, которой он требует справедливо, на которую имеет неоспоримое право!

Благоговейно и со страхом смотрю на Бога, смот­рящего на грехи мои, видящего их яснее, нежели как видит их совесть моя. Его чудное долготерпение приводит меня в удивление, в недоумение: благодарю, сла­вословлю эту непостижимую Благость. Теряются во мне мысли; весь объемлюсь благодарением и славослови­ем: благодарение и славословие вполне обладают мною, налагают благоговейное молчание на ум и серд­це. Чувствовать, мыслить, произносить языком могу только одно: слава Богу!

Куда еще несешься, мысль моя? Смотри неуклонно на грехи мои, возбуждай во мне рыдание о них: мне нужно очищение горьким плачем, омовение слезами непрерывающимися. Не внемлет, летит — неудержи­мая — становится на необъятной высоте! Ее полет по­добен бегу молнии, когда молния касается в одно мгно­вение двух оконечностей небосклона. И встала мысль на высоте духовного созерцания, оттуда смотрит на необычайное, обширнейшее зрелище, на картину жи­вописнейшую, поразительнейшую. Пред нею — весь мир, все времена от сотворения до окончания мира, все события мира, и бывшие, и настоящие, и будущие; пред ней судьбы каждого человека в многодробной их частности; над временами, общественными событиями и частными судьбами зрится Бог, Творец всех тварей и беспредельный их Владыка, все видящий, всем управ­ляющий, всему предопределяющий свои цели, дающий свое назначение.

Бог допускает человека быть зрителем Своего уп­равления. Но причины судеб, начала велений Божиих, ведомы единому Богу: кто уразуме ум Господень, или кто советник Ему бысть? (Рим.11:34) И то, что допускается человек быть зрителем Бога в Его промысле, в Его управлении тварью, в судьбах Его, есть величайшее благо для человека, источающее для человека обильную душевную пользу.

Зрение Творца и Господа всех видимых и невиди­мых созданий облекает зрителя силою вышеестествен­ною: с этим зрением соединено признание неограни­ченной власти всемогущего Царя твари над тварью. Власы главы нашей, власы столько ничтожные по не­мощному мнению человеков, изочтены у этой неограниченной, всеобъемлющей Премудрости и хранятся Ею (см.: Мф.10:30; Лк.21:18). Тем более без мановения Ее не может совер­шиться никакого приключения, никакого переворота в жизни человеческой. Христианин, смотрящий неук­лонно на промысл Божий, сохраняет среди лютейших злоключений постоянное мужество и непоколебимую твердость. Он говорит со святым псалмопевцем и про­роком: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс.15:8). Господь мне помощник: не убою­ся никаких бед, не предамся унынию, не погружусь в глубокое море печали. За все — слава Богу!

Зрением промысла Божия внушается беспредель­ная покорность Богу. Окружат ли раба Божия отовсю­ду различные и многосплетенные скорби? Так утешает он свое уязвленное сердце: «Все это видит Бог. Если б по причинам, Ему, премудрому, известным, скорби были мне не полезны и не нужны, то Он, всемогущий, отвратил бы их. Но Он не отвращает их: есть же Его всесвятая воля на то, чтоб они угнетали меня. Драгоценна для меня эта воля, драгоценнее жизни! Лучше умереть созданию, нежели отвергнуть волю Создателя! В этой воле — истинная жизнь! Кто умирает для ис­полнения воли Божией, тот вступает в большее разви­тие жизни. За все — слава Богу!

От зрения промысла Божия образуются в душе глубокая кротость и неизменная любовь к ближнему, которых никакие ветры взволновать, возмутить не мо­гут. Для такой души нет оскорблений, нет обид, нет злодеяний: вся тварь действует по повелению или по­пущению Творца; тварь — только слепое орудие. В та­кой душе раздается голос смирения, обвиняющий ее в бесчисленных согрешениях, оправдывающий ближних, как орудия правосудного промысла. Отрадно раздается этот голос среди страданий. Приносит спокойствие, утешение; он тихо вещает: «Я приемлю достойное по делам моим. Лучше мне пострадать в кратковременной жизни, нежели вечно страдать в вечных муках ада. Гре­хи мои не могут быть ненаказанными, того требует правосудие Божие. В том, что они наказываются в крат­кой земной жизни, вижу неизреченное Божие мило­сердие». Слава Богу!

Зрение промысла Божия хранит, растит веру в Бога. Видящий невидимую всемогущую Руку — прави­тельницу мира, пребывает несмущенным при страш­ных бурях, мятущих житейское море: он верует, что быт гражданский, кормило Церкви, судьбы каждого че­ловека держатся всемогущей и премудрой десницей Бога. Смотря на свирепые волны, на грозные бури, на мрачные тучи, он удовлетворяет и умиряет себя мыс­лью, что совершающееся видит Бог. Человеку — слабо­му созданию прилична тихая, смиренная покор­ность, одно благоговейное познание, созерцание судеб Божиих. Да направляется все по предначертанным ему путям, к определенных Свыше целям! За все — слава Богу!

Пред видением Божественного промысла не уста­ивают не только временные скорби, но и те, которые ожидают человека при вступлении его в вечность, за рубежом гроба. Их притупляет, уничтожает благодат­ное утешение, всегда нисходящее в душу, отрекшуюся от себя для покорности Богу. При самоотвержении, при преданности воле Божией, самая смерть не страш­на: верный раб Христов предает свою душу и вечную участь в руки Христа, предает с твердой верою во Христа, с надеждой непоколебимою на Его благость и силу. Когда душа разлучится с телом, и дерзостно, на­гло приступят к ней ангелы отверженные, она своим самоотвержением поразит, обратит в бегство ангелов мрачных и злобных. «Возьмите, возьмите меня, — му­жественно скажет она им, — ввергните в бездну ада, если есть на то воля Бога моего, если последовало от Него такое на меня определение: легче лишиться сла­достей рая, легче сносить пламень ада, нежели нару­шить волю, определение великого Бога. Ему я отда­лась, и отдаюсь! Он, а не вы, Судья моих немощей и согрешений! — Вы, и при безумном непокорстве ва­шем, только исполнители Его определений». Содрог­нутся, придут в недоумение слуги миродержца, увидев самоотвержение мужественное, кроткую, полную пре­данность воле Божией! Отвергнув это блаженное по­виновение, они сделались из Ангелов святых и благих темными и всезлобными демонами. Они отступят со стыдом, а душа невозбранно направит свое шествие туда, где ее сокровище — Бог (Пр. Иоанн Карпафийский, гл.25, Добротолюбие, ч. 4). Там будет она зреть лицом к лицу зримого здесь верою в промысле Его и вечно возглашать слава Богу.

Слава Богу! Могущественная слава! Во время скорб­ных обстоятельств, когда обступят, окружат сердце по­мыслы сомнения, малодушия, неудовольствия, ропота, должно принудить себя к частому, неспешному, внима­тельному повторению слов: слава Богу! Кто с простотою сердца поверит предлагаемому здесь совету и, при встретившейся нужде, испытает его самым делом, тот узрит чудную силу славословия Бога; тот возрадуется о приобретении столь полезного, нового знания, возраду­ется о приобретении оружия против мысленных врагов, так сильного и удобного. От одного шума этих слов, произносимых при скоплении мрачных помыслов печа­ли и уныния, от одного шума этих слов, произносимых с понуждением, как бы одними устами, как бы только на воздух, содрогаются, обращаются в бегство князи воздушные; развеваются, как прах от сильного ветра, все помышления мрачные; отступают тягость и скука от души; к ней приходят и в ней водворяется легкость, спо­койствие, мир, утешение, радость. Слава Богу! Слава Богу! Торжественные слова! Слова — провозг­лашение победы! Слова — веселье для всех верных ра­бов Бога, страх и поражение для всех врагов Его, со­крушение оружия их. Это оружие — грех; это оружие — плотский разум, падшая человеческая премудрость. Она возникла из падения, имеет начальной причиной своей грех, отвержена Богом, постоянно враждует на Бога, постоянно отвергается Богом. К уязвленному скорбью напрасно соберутся все премудрые земли; на­прасно будут целить его врачевствами красноречия, философии; тщетен труд самого недугующего, если он захочет распутать много плетенную сеть скорби усилиями собственного разума. Очень часто, почти всегда разум совершенно теряется в этой сети много­плетенной! Часто видит он себя опутанным, заключенным со всех сторон! Часто избавление, самое уте­шение кажутся уже невозможными! И гибнут многие под невыносимым гнетом лютой печали, гибнут от смертной язвы, язвы скорбной, не нашедши на земле никакого средства, довольно сильного, чтоб увраче­вать эту язву. Земная премудрость представала со все­ми средствами своими: все оказались бессильными, ничтожными. Пренебреги, возлюбленнейший брат, отверженною Богом! Отложи к стороне все оружия твоего разума! Прими оружие, которое подается тебе буйством проповеди Христовой. Премудрость челове­ческая насмешливо улыбнется, увидя оружие, предла­гаемое верою; падший разум, по своему свойству вражды на Бога, не замедлит представить умнейшие возражения, полные образованного скептицизма и иронии. Не обрати на них, на отверженных Богом, на врагов Божиих, никакого внимания. В скорби твоей начни произносить от души, повторять вне всякого размышления — слова: слава Богу! Увидишь знамение, увидишь чудо: эти слова прогонят скорбь, призовут в сердце утешение, совершат то, чего не могли совер­шить разум разумных и премудрость премудрых зем­ли. Посрамятся, посрамятся этот разум, эта премуд­рость, а ты, избавленный, исцеленный, верующий живою верою, доказанной тебе в тебе самом, будешь воссылать слава Богу!

Слава Богу! Многие из угодников Божиих любили часто повторять эти слова: они вкусили сокровенную в них силу. Святой Иоанн Златоустый, когда беседовал с духовными друзьями и братьями о каких-нибудь обсто­ятельствах, в особенности о скорбных, в основной ка­мень, в основной догмат беседы, всегда полагал слова: за все слава Богу! По привычке своей, сохраненной Цер­ковной историей для позднего потомства, он, ударяя вторым перстом правой руки по распростертой ладо­ни левой (Histoire du Christianisme par Fleury. Liv. 21, chap. 19.), всегда начинал речь свою со слов: за все слава Богу!

Братия! Приучимся и мы к частому славословию Бога; будем прибегать к этому оружию при скорбях на­ших; непрестанным славословием Бога отразим, сотрем наших невидимых супостатов, особливо тех из них, ко­торые стараются низложить нас печалью, малодушием, ропотом, отчаянием. Будем очищать себя слезами, мо­литвой, чтением Священного Писания и писаний оте­ческих, чтоб соделаться зрителями промысла Божия, все видящего, всем владеющего, всем управляющего, все направляющего по неисследимым судьбам Своим к це­лям, известным единому Богу. Соделавшись зрителями Божественного управления, будем в благоговении, неру­шимом сердечном мире, в полной покорности и твер­дой вере, удивляться величию непостижимого Бога, вос­сылать Ему славу ныне и в век века.

Достойно и праведно — созданию непрестанно славословить Тебя, Бога Создателя, извлекшего нас в бытие из ничтожества, по единой, бесконечной, непостижимой Твоей благости, украсившего нас кра­сотою, славою Твоего образа и подобия, введшего нас в блаженство и наслаждение рая, для которых оконча­ния не было назначено.

Чем воздали мы Благодетелю? Что принесла в бла­годарность Создателю персть, оживленная Им?

Мы согласились с врагом Твоим, с ангелом, возму­тившимся против Бога, с начальником зла. Мы вняли словам хулы на Благодетеля: Создателя нашего, всесо­вершенную Благость, мы решились подозревать в за­висти.

Увы, какое омрачение! Увы, какое падение ума! С высоты богозрения и богословия, мгновенно род наш, в праотце нашем, ниспадает в пропасть вечной смерти...

Первоначально пал сатана; светлый Ангел соделал­ся темным демоном; не имев тела, он согрешил умом и словом. Вместо того, чтоб в непорочном веселье, с прочими святыми Ангелами, славословить Бога — Бла­годетеля, он возлюбил богохульство. Едва зачал мысль мрачную, смертоносную, едва осуществил ее пагубным словом, подобным злейшему яду, как потемнел, изме­нился, низвергся с несказанной быстротой из высоко­го Едема на землю. О быстроте его падения свидетель­ствует предвечное Слово: Видех, говорит Оно, сатану яко молнию с небесе спадша (Лк.10:18).

Столько же быстрым было и падение человека, последовавшего ангелу падшему, начавшего свое паде­ние с принятия мысли темной, богохульной, за кото­рой последовало нарушение заповеди Божией. Это на­рушение уже было предварено прикрытым презрением, отвержением Бога.

Увы, какое ослепление! Какое страшное согреше­ние! Какое страшное падение! Пред этим согрешени­ем, пред этим падением ничтожны наказания: изгнание из рая, снискание насущного хлеба в поте лица, болезнь чадорождения, возвращение в землю, из кото­рой Творцом взято наше тело.

Но Ты, что творишь, Благость безмерная? Чем Ты воздаешь за воздаяние наше, которым мы воздали Тебе за первые Твои благодеяния? Чем воздаешь за преслу­шание Тебя, за неверие к Тебе, за принятие ужасной хулы на Тебя — на Тебя, Который — Само-Благость, Само-Совершенство?

Ты воздаешь новыми благодеяниями, большими первых. Одним из Божественных Лиц Твоих прием­лешь человечество; приемлешь, кроме греха, все немо­щи наши, которые прилепились к естеству человечес­кому после падения его. Ты являешься очам нашим, прикрыв невыносимую славу Божества человеческой плотью; будучи Словом Божиим, вещаешь нам слово Божие в звуках слова человеческого. Сила Твоя — сила Бога. Кротость Твоя — кротость агнца. Имя Твое — имя человека. Это всесвятое Имя вращает небом и землею. Как утешительно и величественно звучит имя Твое! Оно, когда входит в слух, когда выходит из уст, входит и выходит, как бесценное сокровище, бесценное перло! Иисус Христос! Ты — и Господь человеков, и человек. Как чудно, изящно соединил Ты Божество с человече­ством! Как чудно Ты действуешь! Ты — и Бог, и человек! Ты — и Владыка, и раб! (Лк.14:17; объяснение блаженного Феофилакта) Ты — и Жрец, и Жерт­ва! Ты — и Спаситель, и грядущий нелицеприятный Судия вселенной! И целишь Ты все недуги! И посеща­ешь, приемлешь грешников! И воскрешаешь мертвых! И повелеваешь водам моря, ветрам неба! И чудно вы­растают хлебы в руках Твоих, дают тысячекратный уро­жай, — посеваются, жнутся, пекутся, преломляются в одно и то же время, в одно мгновение! И алчешь Ты, чтоб нас избавить от глада! И жаждешь Ты, чтоб удали­лась наша жажда! И путешествуешь по стране нашего изгнания с утруждением Себя, чтоб возвратить нам ут­раченное нами, спокойное, исполненное сладостей, небесное естество! И проливаешь пот Твой в саду Геф­симанском, чтоб мы перестали проливать пот наш в снискании хлеба для чрева, научились проливать его в молитвах для достойного причащения хлеба небесного. Произращенное нам проклятою землею терние Ты при­ял на главу Твою; Ты увенчал, изъязвил тернием пресвя­тую главу Твою! Лишились мы райского древа жизни и плода его, сообщавшего бессмертие вкушавшим; Ты, распростершись на древе крестном, соделался для нас плодом, дарующим жизнь вечную причастникам Своим. И плод жизни, и древо жизни явились на земле, в стра­не нашего изгнания. Этот плод и это древо превосход­нее райских; те сообщали бессмертие, а эти сообщают бессмертие и Божество. Твоими страданиями Ты излил сладость в наши страдания. Мы отвергаем земные на­слаждения, избираем в жребий свой страдания, лишь бы только соделаться причастниками Твоей сладости! Она, как предвкушение жизни вечной, сладостнее и дра­гоценнее временной жизни! Ты уснул сном смертным, который не мог удержать Тебя в вечном усыплении, Тебя — Бога! Ты восстал и даровал нам возбуждение от этого сна, от лютого сна смертного, даровал блаженное и славное воскресение! Ты вознес обновленное естество наше на небо, посадил его одесную предвечного, Тебе совечного, Отца Твоего! Ты соделал Отца Твоего и на­шим Отцом! Ты открыл нам путь к небу! Ты уготовал нам на небе обители! Ты руководишь к ним, приемлешь, упокоеваешь, утешаешь в них всех утружденных странников земных, веровавших в Тебя, призывавших святое имя Твое, творивших святые заповеди Твои, православно и благочестно служивших Тебе, несших крест Твой и пивших чашу Твою мужественно, с благодаре­нием Тебе, со славословием Тебя!

Слава Тебе, Создатель несуществовавших! Слава Тебе, Искупитель и Спаситель падших и погибших! Слава Тебе, Бог и Господь наш! Даруй нам и на земле, и на небе славословить, благословлять, восхвалять бла­гость Твою! Даруй нам откровенным лицом зреть страшную, неприступную, великолепную Славу Твою, вечно зреть Ее, поклоняться Ей и блаженствовать в Ней. Аминь.

1846 года. Сергиева пустынь.

СЕТИ МИРОДЕРЖЦА

Под знамением святого креста веду вас, братия, на духовное зрелище. Руководителем нашим да будет ве­ликий в угодниках Божиих Антоний, пустынножитель египетский.

Он, по действию Божественного откровения, уви­дел некогда сети диавола, распростертые по всему миру для уловления человеков в погибель. Увидев, что этих сетей бесчисленное множество, с плачем вопро­сил он Господа: «Господи! Кто же может миновать эти сети и получить спасение?» (Патерик Скитский. — Преп. авва Дорофей, Поучение 2)

Погружаюсь задумчиво в рассматривание сетей диавола. Они расставлены вне и внутри человека. Одна сеть близко присоединена к другой; в иных мес­тах сети стоят в несколько рядов; в других сделаны широкие отверстия, но которые ведут к самым многочисленным изгибам сетей, избавление из которых ка­жется уже невозможным. Глядя на многокозненные сети, рыдаю горько! Невольно повторяется во мне воп­рос блаженного пустынножителя: «Господи! Кто же может избавиться этих сетей?»

Расставлены сети для ума моего в различных кни­гах, именующих себя светом, а содержащих в себе уче­ние тьмы, написанных под явным или прикрытым вли­янием мрачного и всезлобного миродержца, из источ­ника — разума, поврежденного грехопадением, во лжи человечества, в коварстве козней льщения (Еф.4:14), по выражению апостола, писателями, которые без ума дмятся от ума плоти своея (Кол.2:18). Ближний мой, в любви к которому я должен искать спасения, соделывается для меня сетью, уловляющей меня в погибель, когда ум его уловлен се­тями учения, мудрования лживых и льстивых. Мой соб­ственный ум носит на себе печати падения, покрыт покрывалом мрака, заражен ядом лжи: сам он, обольщаемый миродержителем, расставляет для себя сети. Еще в раю стремился он неразборчиво и неосто­рожно к приобретению знания, для него гибельного, убийственного! По падении он сделался неразборчи­вее, опрометчивее: с дерзостью упивается чашею зна­ния ядовитого, и тем решительно уничтожает в себе вкус и вожделение к Божественной чаше знания спасительного.

Для сердца моего сколько сетей! Вижу сети грубые и сети тонкие. Которые из них назвать более опасны­ми, более страшными? Недоумеваю. Ловец искусен, — и кто ускользнет от сетей грубых, того он уловляет в сети тонкие. Конец ловитвы — один: погибель. Сети прикры­ты всячески, с отличным искусством. Падение облече­но во все виды торжества; человекоугодие, лицемерство, тщеславие — во все виды добродетели. Обман, темная прелесть носят личину духовного, небесного. Любовь душевная, часто порочная, прикрыта наружностью люб­ви святой; сладость ложная, мечтательная выдается за сладость духовную. Миродержец всеми средствами ста­рается удержать человека в его падшем естестве: и это­го довольно, без грубых грехопадений, чтоб соделать человека чуждым Бога. Грехопадения грубые вполне за­менятся, по верным расчетам ловца, гордостным мне­нием о себе христианина, довольствующегося доброде­телями падшего естества и вдавшегося в самообольще­ние, — этим отчуждившегося от Христа.

Для тела столько сетей! Оно само — какая сеть! Как пользуется им миродержец! Посредством тела, снисхо­дя его унизительным наклонностям и пожеланиям, мы приближаемся к подобию скотов бессловесных. Какая пропасть! Какое удаление, какое ниспадение от Боже­ственного подобия! В эту глубокую, страшно далекую от Бога пропасть мы низвергаемся, когда предаемся грубым плотским наслаждениям, называемым, по их греховной тяжести, падениями. Но и менее грубые плотские наслаждения не менее пагубны. Ради их остав­ляется попечение о душе, забывается Бог, небо, веч­ность, назначение человека. Миродержитель старается содержать нас в непрестанном развлечении, омраче­нии, посредством наслаждений телесных! Чрез чувства, эти двери в душу, которыми она сообщается с видимым миром, он непрестанно вводит в нее чувственное на­слаждение, неразлучные с ним грех и плен. Гремит в знаменитых земных концертах музыка, выражающая и возбуждающая различные страсти; эти страсти пред­ставлены на земных театрах, взволнованы в земных уве­селениях: человек всеми возможными средствами при­водится к наслаждению убившим его злом. В упоении им он забывает спасающее его добро Божественное и кровь Богочеловека, которой мы искуплены.

Вот слабое начертание сетей, расставленных ми­родержцем для уловления христиан. Начертание сла­бое, но едва ли оно не навело на вас, братия, справед­ливого ужаса, едва ли в душе вашей не родился воп­рос: «Кто же может избежать этих сетей?»

Картина страшная еще не кончена! Еще, еще воз­буждается кисть моя, водимая Словом Божиим, к жи­вописи.

Что гласит Слово Божие? Оно возвещает предска­зание, сбывающееся в глазах наших, предсказание, что во времена последние, по причине умножения беззакония изсякнет любы многих (Мф.24:12). Неложное Слово Божие, более твердое, нежели небо и земля, возвещает нам умноже­ние в последние времена сетей диавольских и умноже­ния числа погибающих в этих сетях.

Точно! Гляжу на мир — вижу: сети диавола умно­жились, в сравнении с временами первенствующей Церкви Христовой, умножились до бесконечности. Умножились книги, содержащие лжеучение; умножи­лись умы, содержащие и сообщающие другим лже­учение; умалились, умалились до крайности последо­ватели святой Истины; усилилось уважение к добро­детелям естественным, доступным для иудеев и языч­ников; явилось уважение к добродетелям прямо язы­ческим, противным самому естеству, взирающему на них, как на зло; умалилось понятие о добродетелях христианских, не говорю уже как умалилось, почти уничтожилось, исполнение их на самом деле; разви­лась жизнь вещественная; исчезает жизнь духовная; наслаждения и попечения телесные пожирают все время; некогда даже вспомнить о Боге. И это все об­ращается в обязанность, в закон. От умножения безза­кония изсякнет любы многих, и тех, которые удержались бы в любви к Богу, если б зло не было так всеобще, если б сети диавола не умножились до такой бесчис­ленности.

Справедлива была печаль блаженного Антония. Тем справедливее печаль христианина нынешних вре­мен, при зрении сетей диавольских; основателен пла­чевный вопрос: «Господи! Кто же из человеков может миновать эти сети и получить спасение?»

На вопрос преподобного пустынножителя последо­вал от Господа ответ: «Смиренномудрие минует эти сети, и они не могут даже прикоснуться к нему».

Божественный ответ! Как он отъемлет от сердца всякое сомнение, изображает в кратких словах верный способ победы над супостатом нашим, способ растор­жения, уничтожения много плетенных его козней, уст­роенных при помощи многолетней и многозлобной его опытности. Оградим смирением ум, не позволяя ему стремить­ся безразборчиво, опрометчиво к приобретению зна­ний, как бы новость их и важность их заглавий ни при­манивали нашей любознательности. Охраним его от испытания лжеучений, прикрытых именем и личиной христианского учения. Смирим его в послушание Церк­ви, низлагая всякое помышление, взимающееся на разум Христов (2Кор.8:5), на разум Церкви. Прискорбен снача­ла для ума тесный путь послушания Церкви, но он выводит на широту и свободу разума духовного, пред которым исчезают все мнимые несообразности, нахо­димые плотским и душевным разумом в точном повиновении Церкви. Не дозволим ему чтения о духовных предметах другого, кроме как в книгах, написанных пи­сателями истинной Церкви, о которых сама Церковь засвидетельствовала, что они — органы Святаго Духа. Читающий святых писателей неприметно приобщает­ся обитающему в них и глаголющему ими Святому Духу; читающий сочинителей еретических, хотя бы они своим еретическим сонмищем и украшены были прозванием святых, приобщается лукавому духу преле­сти (Св. Петр Дамаскин, Добротолюбие, ч. 1. О рассуждении): за непослушание Церкви, в котором гордость, он впадает в сети миродержителя.

Как поступить с сердцем? — Привьем к этой дикой маслине сучец от маслины плодовитой, привьем к нему свойства Христовы, приучим его к смирению евангель­скому, будем принуждать насильно к принятию воли Евангелия. Увидев его разногласие с Евангелием, непре­станное противоречие, непокорность Евангелию, уви­дим в этом противодействии, как в зеркале, наше паде­ние. Увидев падение наше, восплачем о нем пред Госпо­дом, Создателем нашим и Искупителем, возболим печалью спасительной; дотоле будем пребывать в этой печали, доколе не узрим исцеления нашего. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс.50:19), преданием его в ловитву врагу. Бог — Создатель наш и полный Владыка: Он может воссоздать сердце наше, — и претворит Он сердце, неотступно вопиющее Ему плачем и молитвою, из сердца грехолюбивого в сердце боголюбивое, святое.

Будем хранить телесные чувства наши, не впуская чрез них грех в клеть душевную. Обуздаем любопытное око и любопытное ухо; возложим жестокую мзду на малый член тела, но производящий сильные потрясе­ния, на язык наш; смирим бессловесные стремления тела воздержанием, бдением, трудами, частым воспо­минанием о смерти, внимательной, постоянной мо­литвою. Как непродолжительны телесные наслажде­ния! Каким смрадом они оканчиваются! Напротив того, тело, огражденное воздержанием и хранением чувств, омовенное слезами покаяния, освященное час­тыми молитвами, зиждется таинственно в храм Свята­го Духа, соделывающего все покушения врага на человека безуспешными.

«Смиренномудрие минует все сети диавольские, и они даже не могут прикоснуться к нему». Аминь.

1846 года. Сергиева пустынь.

ПЕСНЬ ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА

(Заимствовано из 15-й главы Исхода)

Сажусь под священную сень древа крестного, начи­наю песнь хвалы, песнь благодарения Создателю мое­му и Спасителю.

Не от палящих лучей солнца чувственного убегаю под сень креста: убегаю от зноя грехов, от зноя соблаз­нов. Увы! Мир преисполнен соблазнами лютыми.

Прохладно, отрадно под сенью креста святого! Из-под корней его бьет ключ воды живой: учение Хри­стово.

Не слышен голос песни моей суетному миру. Мой ум и сердце поют таинственно. Да услышит их Спаси­тель мой.

Ходил некогда в воздухе пред сонмом людей израи­левых столп облачный и огненный, руководил их по пустыне дикой, страшной. Невидимый и вместе види­мый мною промысл Бога моего руководил меня по сте­зи трудной и прискорбной жития земного.

Жил я прежде в Египте. Фараон, царь его, занимал меня непрестанно деланием плинф и другими тяжки­ми работами, занимал непрерывающимся попечением о вещественном. Когда приходила мне мысль о служе­нии Богу моему, — Фараон укорял меня в праздности, умножал мои заботы о временном, земном, суетном, чтоб было мне невозможным даже помыслить о Боге.

Моисей — этим именем и лицом изображается за­кон Духа — чудными способами извлек меня из Египта: из жизни для плоти, для мира, — в пустыню.

Труден путь по пустыне! Там зыблется раскаленный песок под ногами; там острым камнем и колючим тернием уязвляются ноги; там палящее солнце жжет путни­ка; там жажда нестерпимая; там нет котлов и мяс еги­петских; там шатры, нет приюта удобного и спокойно­го; там мертвая природа томит, мучит мысль и взоры.

Едва достиг я моря Чермного, как увидел за собою враждебных всадников и гремящие колесницы. Предо мною было море; предо мною и за мною была смерть ужасная, неминуемая.

Но был тут и Бог мой. Он — источник жизни, и смерть Ему подвластна. Среди моря отверзся мне путь: в жизни посреди мира внезапно явилась предо мною стезя спасения.

В погоню за мною кинулись всадники, устреми­лись колесницы: все они погибли в море. Поим Господе­ви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх.15:1).

Конь неистовый — это бессловесные стремления, пожелания моей плоти; всадник, сидящий на нем, по­мысл греховный.

Колесницы гремящие — это суетная слава мира, это его великое. Пройдет оно, и замолкнет, потонет в море забвения. Что так ничтожно, как стук и скрип колес и железа в колесницах!

Единое благо, единое сокровище у человека Бог, его Создатель и Спаситель, его жизнь и наслаждение, его имущество вечное. Ему хвала, Ему слава! Господь, со­крушаяй брани, Господь — имя Ему. Невозможное для че­ловеков — возможно Ему. Колесницы Фараоновы, и силу его вверже в море: избранные всадники тристаты потопи в Чермнем мори (Исх.15:3,4), в плаче человека о греховности его.

Огустеша яко стена воды, огустеша волны посреде моря (Исх.15:8). Соблазны мира лишились своей силы, окова­но их действие, не покорили они себе моего сердца; оно к ним сделалось бесчувственным, прошло среди влажных вод, как бы между каменными скалами. Десни­ца Твоя, Господи, прославися в крепости: десная Твоя рука, Господи, сокруши враги (Исх.15:6), она даровала мне крепость, отняла крепость у греха, висевшего надо мною подоб­но стене из волн. Ты окаменил волны, жаждавшие по­глотить меня, увлечь бездушный труп мой в недоведо­мые пропасти ада.

Помощник мой и покровитель (Исх.15:2). На пути моем к Тебе, земле моей обетованной, еще ждут меня враги, сыны иноплеменников. И они познали, что надо мною Про­мысл Твой святой, что рука Твоя ведет меня и охраня­ет, поборает за меня; они знают, что рука Твоя сильна. Руки Твоей они боятся, а мне завидуют, скрежещут на меня зубами.

Слышаша языцы милости Твои ко мне, и прогневаша­ся: огорчились жители Филистима; обеспокоились вла­дыки Едомские; объял трепет князей Моавитских, расслабели сердца всех, живущих в Ханаане (см.: Исх.15:14,15). Спаси меня, Боже мой, от всех сынов иноплеменных, от всех и от всего, кто чужд Святаго Духа Твоего, и потому для христианина — сын иноплеменный. Да не увязнет нога моя в каких-либо сетях, да не низвергнусь в какую-либо невидимую мною, неведомую мне, непостижимую для меня гибельную бездну.

Отыми у всех врагов души моей силу, как отъял Ты ее у колесниц и всадников фараоновых; окамени их, чтоб они были без всякого движения, без всякого дей­стия, как окаменил Ты воды. Спаси меня, Господи, Боже мой! Враги мои крепки и велики! Если предоста­вишь меня мне самому, — они убьют меня, как лев уби­вает слабого агнца; сотрут меня, как стирает жернов зерно пшеничное.

Величием мышцы Твоея да окаменятся (Исх.15:16) все ненави­дящие мое спасение, все сопротивляющиеся шествию моему к Тебе, дондеже пройдут людие Твои, Господи, донде­же пройдут людие Твои сии, яже стяжал еси. Введ насади я в гору достояния Твоего, в готовое жилище Твое, еже соделал еси, Господи,  святыню,  Господи,  юже уготовасте руце Твои (Ис.15:16,17).

Когда воды моря Чермного покрыли и потопили воинство фараона, его тристатов, его всадников, его колесницы, — взяла Мариам пророчица, сестра Аарона, первосвященника израильтян, и Моисея, законодателя их, тимпан в руки свои, — в сопровождении лика жен израилевых, воспела песнь: Поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх.15:21).

Душа, пребывающая в служении Богу, поучающая­ся в Законе Божием день и ночь, соединяется во един дух с Господом (см.: 1Кор.6:17), роднится с Его Законом святым, соделывается сестрою его, пророчицею, как заимствую­щая из него благодатное вдохновение. Когда она уви­дит избавление свое от смерти греховной, от потопле­ния в суетных попечениях и занятиях мира, от власти и насилия фараона, тогда настраивает чувства сердеч­ные в чудный мир Христов и, прикасаясь к ним, как к струнам, Божественными помышлениями, издает див­ные, вещие звуки, воспевает хвалу Богу, таинственно, духовно, насладительно.

О вы, жены израилевы, души верных рабов Госпо­да Иисуса! Возьмите ваши тимпаны, пристаньте к пе­нию пророчицы вдохновенной! Сядем в стройный лик под священною сенью креста, распяв плоть со страсть-ми и похотьми (Гал.5:24), умом и сердцем чистым, устами чис­тыми, воспоим Господеви, великому Богу, Спасителю нашему, славно бо прославися несказанными благодеяниями Своими нам и всему христианскому и человеческому роду. Аминь.

РАЗМЫШЛЕНИЕ ПРИ ЗАХОЖДЕНИИ СОЛНЦА

Великолепное светило дня, совершив дневной путь, приблизилось к закату. Склонившись к самому морю и как бы колеблясь над ним, оно пускает про­щальные лучи на землю, готово погрузиться в море бесконечном. Смотрю на это величественное зрелище из окон моей кельи, из недра тихой обители! Пре­до мною и Кронштадт, и противоположный берег Финляндии, и море, испещренное полосами. Над мо­рем кружится румяное солнце, уже прикасаясь окраи­нами поверхности моря. Заходящее солнце допускает смотреть на себя глазу человеческому, для которого оно недоступно во все время дневного пути своего, закрываясь от него невыдержимым, ослепительным сиянием.

Какое созерцание родится от этого зрелища для инока уединенного? Какое вдохновение прольется в грудь мою при чтении этого листа священной книги, написанной Самим Богом — природы?

Книга эта постоянно открывается для тех, которые не престают очищать себя покаянием и удалением от всякого греховного начинания, и грубого, и тонкого. Она открывается для тех, которые отреклись от на­слаждений земных, от суетной рассеянности. Она от­крывается для последователей и учеников Евангелия, для любителей славы небесной и наслаждений вечных, для любителей скромного и тихого уединения, возлю­бивших уединение с тем, чтобы в нем снискать обиль­ное познание Бога устранением из себя всего, что за­крывает и удаляет от нас Бога.

Великая книга природы запечатлена для читателей нечистых, омраченных грехом, порабощенных греху, погруженных в наслаждения плотские, закруженных, отуманенных суетным развлечением. Напрасно, по гордости своей, мнят они о себе, что и они — читате­ли ее! Читают они в ней мертвую, вещественную бук­ву; не прочитывают — Бога.

Содержание книги природы: Бог неописанно опи­сан, воспет громкими песнопениями Духа, неслыши­мыми ухом плотским, изящными, священными, поражающими и пленяющими слух души возрожденной.

Пред этою книгою встанут на суд — по учению свя­того апостола языков — в день Страшного Суда Божия, племена и языки всех веков жизни мира, пребывшие в жалостном, смешном идолопоклонстве, в бедственном неведении Бога, и она осудит их. Невидимое по отно­шению к Богу плотскими очами, когда рассматривает­ся в создании Его — природе, зрится, и присносущная сила Его и Божество, во еже быти им безответным (Рим.1:20).

Есть книга еще выше и Божественнее, блаженнее и страшнее, нежели книга природы: Евангелие.

Евангелие приводит понятливого и благоразумно­го читателя, читающего эту книгу жизни жизнью, к Самому Богу, соединяет человека с Богом; книга при­роды становит своего читателя в лике Ангелов и соде­лывает его зрителем и проповедником величия Божия. Ангелы, когда увидели книгу видимой природы, ново­изданное созданием, — воспели песнь хвалы Создате­лю; подобно им воспевает, славословит Бога человек, очищенным оком смотрящий на природу. Евангелие строже осуждает непонятливость читателя, нежели природа. Колико мните, говорит апостол, горшия сподо­бится муки, иже Сына Божия поправый, и кровь заветную скверну возмнив, еюже освятися, и Духа благодати укоривый? Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь (Евр.10:29,30). Христианин будет судим по Евангелию: это возвестил Господь: Сло­во, еже глаголах, то судит ему в последний день (Ин.12:48). В книге природы, хотя читается Бог, всемогущий, премудрый, всеблагий, бесконечно высший всякой твари, достой­ный поклонения от твари разумной, как Творец и Бла­годетель, но читается Бог, по существу Своему недоступ­ный для постижения, для составления о Нем какого бы то ни было определенного понятия, как превысший вся­кого постижения и понятия. Евангелие открывает нам Бога, по существу Единого и Триипостасного; открыва­ет начало — Отца, открывает рожденного Отцом, совеч­ного Отцу, Сына, открывает исходящего от Отца, со Отцом и Сыном поклоняемого и славимого Духа, как равного, единосущного Им; открывает и благовествует Искупителя, приводит человека не только к поклонению истинному Богу, но и к усыновлению Богу, к соедине­нию с Богом. Книга природы освещена видимым, вели­чественным исполином, огромным и лучезарным — Солнцем; в Евангелии и из Евангелия светит Солнце Правды — Бог, смирившийся до вочеловечения, до яс­лей и вертепа, до казни преступников, Перворожден­ный из мертвых, Отец будущего века, Спаситель наш, Господь Иисус Христос. Слепец не может быть зрите­лем чудес природы: омраченный грехом, раб мира и миродержца не может познать Христа и Его святого Евангелия. Свет во тме светится, и тма Его не объят. Всяк бо делали злая, ненавидит Света, и не приходит к Свету. Иже не верует в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребыва­ет на нем. Всяк отметаяйся Сына, ни Отца имать (Ин.1:5; 3:20,36; 1Ин.2:23).

Закатывающееся солнце живо представляет собою состояние христианства наших времен. Светит то же Солнце Правды Христос, Он испускает те же лучи, но они уже не проливают ни того сияния, ни той тепло­ты, как во времена, нам предшествовавшие. Это отто­го, что лучи не падают прямо на нас, но текут к нам лишь в косвенном, скользящем направлении. Лучи Солнца Правды, Христа — Дух Святый: «Свет и пода­тель Света человекам, Имже Отец познавается, и Сын прославляется и от всех познавается» (Стихира на вечерне святой Пятидесятницы).

Святый Дух обретал между первыми христианами много живых сосудов, одушевленных храмов, достой­ных своего вселения, обитания. Таковы были апосто­лы; таков был первомученик Стефан; таковы были по­чти все члены Церкви, учрежденной апостолами; тако­вы были святые всех времен. Дух Святый, находя христианина верным Христу, нисходил на него, воссо­зидал его по подобию Нового Адама, вводя в душу и тело его нетленную святость от Бога, исполняя храм Свой духовными дарованиями. Духоносные мужи обильно распространяли Христово учение силою ду­ховного слова, утверждаемого силою дарований Духа, доставляли братиям своим быстрое и возвышающее преуспеяние, наказующе, говорит апостол, всякаго челове­ка, и учаще всякой премудрости, да представим всякаго чело­века совершенна о Христе Иисусе (Кол.1:28).

Ныне, когда умножились богатые науками, искус­ствами, всем вещественным, ныне оскуде преподоб­ный (Пс.11:1). Святый Дух, призирая на сынов человеческих, ища достойного сосуда в этом сонме именующих себя образованными, просвещенными, православными, произносит о них горестный приговор: Несть разуме­ваяй, и несть взыскаяй Бога. Вси уклонишася, вкупе непо­требни быша: несть творяй благостыню, несть даже до единого. Гроб отверст гортань их, языки своими льщаху: яд аспидов под устнами их: Ихже уста клятвы и горести пол­на суть: скоры ноги их пролияти кровь. Сокрушение и оз­лобление на путех их: и пути мирнаго не познаша. Несть страха Божия пред очима их (Рим.3:11-18).

Вот причины, по которым Дух Божий чуждается нас, между тем как Он — истинное достояние истинных христиан, приобретенное для всех новых израиль­тян их всесвятым Родоначальником. Дух Божий — Свят и почивает в одних святых, распявших себя для мира, распявших плоть со страстьми и похотьми (Гал.5:24). Еще в Вет­хом Завете возвещено о Нем: Не имать Дух мой пребыва­ти в человецех сих в век, зане суть плоть (Быт.6:3). И Тот всебла­гий Дух, Который в первенствующей Церкви нисшел на оглашенного лишь словом крестным Корнилия, ис­полнил его различными дарованиями духовными, — чуждается нас, уже омовенных крещением, мнящих быть верующими и православными; чуждается, хотя у Него, как у Бога, нет лицеприятия; чуждается, чтоб не соделать нас более грешными присовокуплением к прочим грехам нашим тяжкого греха: оскорбления, которым оскорбляется и принуждается к удалению Свя­тый Дух (Еф.4:30; 1Сол.5:19).

Не прямо на человеков ниспадают ныне лучи Солнца Правды! По причине усиления вещественной, плотской жизни, редко, редко обретается на земле жи­вой сосуд Святаго Духа. Сердца человеков соделались неспособными по нечистоте своей к непосредственно­му приятию и ношению письмен Его; к этому содела­лось способнее сердец, нерукотворенных скрижалей, вещество безжизненное, по крайней мере не оскверненное грехом. Где ныне почивают слова Духа? — В книгах Священного Писания и святых угодников Бо­жиих, в книгах, написанных по внушению и под влия­нием Святаго Духа. Дух Святый сообщал избранным Своим различные дарования духовные, назначал им различные служения. Иных помазал на пророчество, других на апостольство, иных на пастырство и учитель­ство, других на мученичество за Христа, иных на очи­щение себя Христу подвигами иноческими. Различны дарования, различны служения, но начало, источ­ник — один: Дух Святый, наделяющий каждого дарованием, назначающий каждому служение по Своей воле и власти, как Бог. И книги святых Божиих написаны при различных дарованиях Духа сосудами Духа, имевшими различное служение, — написаны все или по внушению, или под влиянием Святаго Духа. Святый Дух уже отсю­да являет степень славы своих живых храмов, из иного блистая светлее, из другого сияя умереннее. Как звез­ды видимой, небесной тверди разнствуют (1Кор.15:42) одна от другой в славе, так разнообразно и духовное преуспея­ние святых Божиих, сияющих на небе Церковном. Их духовному преуспеянию сообразен и свет, который из­дают из себя написанные ими книги: но все они — на небе, все они издают свет, благоухание Святаго Духа. И эти-то книги — свет лучей закатывающегося Солнца Правды, назначенный всеблагим Богом для освещения последних часов дня христианского.

Братия! Искусим знамения времен, по завещанию Спасителя, за непознание которых фарисеи обличают­ся Господом (Мф.16:3). Обратим должное внимание на наставление Спасителя, Который говорил современным Ему иудеям: Еще мало время свет в вас есть: ходите, дондеже свет имате, да тма вас не имет: и ходяй во тме, не весть, камо идет. Дондеже Свет имате, веруйте во Свет, да сынове Све­та будете (Ин.12:35,36). С верою будем упражняться в чтении книг, написанных святыми угодниками Божиими, почерпая в них просвещение и жизнь души. Будем удаляться, как от яда смертоносного, от книг, написанных из источ­ника мутного и смердящего, из лжеименного разума, этого достояния падшего естества человеческого, паде­нием своим породнившегося с ангелами отверженны­ми. Да не бываем к тому младенцы, увещевает нас апос­тол, влающеся и скитающеся всяким ветром учения, во лжи человечестей, в коварстве козней льщения (Еф.4:14).

Идут, идут страшнее волн Всемирного потопа, ис­требившего весь род человеческий, идут волны лжи и тьмы, окружают со всех сторон, готовы поглотить вселенную, истребляют веру во Христа, разрушают на земле Его царство, подавляют Его учение, повреждают нравы, притупляют, уничтожают совесть, устанавлива­ют владычество всезлобного миродержца. В средство спасения нашего употребим заповеданное Господом бегство (Мф.24:16).

Где тот блаженный ковчег, подобный ковчегу Ноя праведного, куда бы можно было убежать от волн, от­всюду объемлющих, где бы можно было найти надеж­ное спасение? Ковчег — святая Церковь, несущаяся пре­выше волн потопа нравственного и, в темную, бурную, грозную ночь, с благодушием, твердостью руководству­ющаяся в пути своем светилами небесными: писания­ми святых угодников Божиих. Сияния этих светил не сильны скрыть никакая мгла, никакие тучи.

Ковчег достигнет в пристанище блаженной вечно­сти, принесет туда благополучно всех, доверивших ему свое спасение.

Кто пренебрежет этим ковчегом, возмнит, по сле­пым гордости и самомнению, преплыть страшные вол­ны на утлой ладье собственного разума, кто пренебре­жет смиренным повиновением истинной Церкви, кто воссядет в другие корабли, поврежденные лжеучением, проточенные прелестью лукавого змея, кто отвергнет руководство Святаго Духа или только с хладностью и двоедушием будет руководствоваться Священным и свя­тым Писанием, в котором одном учение Духа, — погиб­нет.

Дондеже Свет имате, веруйте во Свет, да сынове Света будете. Аминь.

Сергиева пустынь, 1846 год.

ФАРИСЕЙ
(в двух частях)

Братия! Присмотримся в Евангелии к нраву Госпо­да Бога Спасителя нашего Иисуса Христа. Мы увидим, что Он никогда не соблазняется на грешников, как бы их грехи ни были тяжки. Также нет примера во всем Евангелии, чтоб святые апостолы соблазнились на кого-либо. Напротив того, фарисеи соблазняются непрестан­но, соблазняются на Самого Всесовершенного, на во­человечившегося Бога; соблазняются до того, что осуж­дают Его, как преступника, предают смерти поносной; Спасителя распинают на кресте посреди двух разбойни­ков! Из этого естественно вытекает то заключение, что наклонность соблазняться есть тяжкий недуг души, есть признак фарисея. Должно тщательно смотреть за серд­цем и умерщвлять в нем чувство соблазна на ближне­го духовным рассуждением, почерпаемым в Евангелии. Евангелие — священная и всесвятая книга! Как в чистых водах отпечатывается солнце, так в Евангелии изображен Христос. Желающий узреть Христа да очи­стит ум и сердце покаянием! Он узрит в Евангелии Христа, истинного Бога, Спасителя падших человеков; узрит в Евангелии, какие свойства должен иметь уче­ник Иисуса, призванный научиться кротости и смире­нию у Самого Господа. В этих богоподражательных доб­родетелях он найдет блаженный покой душе своей.

Часть первая

Взошел некогда Господь в дом мытаря Матфея, пре­творяя мытаря в апостола, возлег воплощенный Бог за трапезу с грешниками. Фарисеи, увидев это, соблазнились. Почто, говорили они ученикам Иисуса, почто с мытари и грешники Учитель ваш яст и пиет? (Мф.9:11)

Скажите прежде, фарисеи, почему вы называете этих людей грешниками? Не ближе ли их назвать счастливцами и блаженными, Ангелами, Херувимами, потому что благоволил возлечь в их обществе Бог? Не лучше ли вам сказать: «И мы грешники! И нас прими, милосердый Иисус, к стопам Твоим. Этих грешников Ты, Сердцеведец и истинный Судья, предпочел нам, миновав нас, Ты возлег с ними. Видно — грехи наши пред Тобою тяжелее их грехов. С ними Ты возлежишь: нам дозволь хотя бы припасть к стопам Твоим».

Нет святой вони смирения в темных праведниках, богатых правдою падшего человеческого естества, правдою поддельной мира, правдою бесовскою. Они дерзко осуждают Господа, осуждают принимаемых Им грешников, соделывающихся таким образом истинны­ми праведниками, — отвергают Господа, говорят: Учи­тель ваш. Дают понять этим, что они не признают Его Учителем своим.

Ответ Господа — ответ на все начала сокровенного недуга фарисеев, на все состояние их души. Ответ этот заключает в себе страшное осуждение и отвержение от лица Божия всякой мнимой праведности человеческой, соединенной с осуждением ближнего. Не требуют, ска­зал Господь, здравии врача, но болящии. Шедше научитеся, что есть, милости хощу, а не жертвы. Не приидох бо при­звати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:12,13).

Однажды, в день субботний, шел Господь со святы­ми Своими учениками и апостолами между полей, за­сеянных хлебом. Ученики почувствовали голод, начали срывать колосья; стирая их руками, очищали зерна, которые употребляли в пищу. Фарисеи, увидев это, ска­зали Господу: Се ученицы, Твои творят, егоже недостоит творити в субботу (Мф.12:2). Господь, упомянув о Давиде и священниках, из которых первый нарушил обрядовый за­кон по случаю, а вторые по предписанию закона нару­шают закон, опять повторяет фарисеям грозное заме­чание: Аще бысте ведали, что есть: милости хощу, а не жертвы, николиже убо бысте осуждали неповинных (Мф.12:7).

Чувство соблазна — какое придирчивое, какое зло­намеренное! Притворяется с мелочной отчетливостью держаться форм закона, а сущность закона попирает. Фарисей мрачный и слепой! Услышь, что говорит тебе Господь: Милости хощу. Увидя недостаток ближнего, умилосердись над ближним твоим: это уд твой! Не­мощь, которую ты видишь сегодня в нем, завтра мо­жет сделаться твоей немощью. Ты соблазняешься един­ственно оттого, что ты горд и слеп! Ты исполняешь некоторые наружные правила закона и за это любуешь­ся собою; презираешь, осуждаешь ближних, в которых замечаешь нарушение некоторых мелочей, и не заме­чаешь исполнения великих, сокровенных добродете­лей, возлюбленных Богу, незнакомых твоему надменно­му, жестокому сердцу. Ты не глядел в себя довольно; ты не увидел себя, только от этого не признаешь себя грешником. От этого не сокрушилось твое сердце, не исполнилось покаяния и смирения; от этого ты не по­нял, что, наравне со всеми прочими человеками, нуж­даешься в милости Божией, в спасении. Страшно — не признать себя грешником! От не признающего себя грешником отрекается Иисус: не приидох, говорит Он, призвати праведныя, но грешныя на покаяние. Какое блаженство признать себя грешником! Признавший себя грешником получает доступ к Иисусу. Какое блажен­ство — узреть грехи свои! Какое блаженство — смот­реть в сердце свое! Кто засмотрится в сердце свое, тот забудет, что на земле находятся грешники, кроме его одного. Если он и взглянет когда на ближних, то все ему кажутся непорочными, прекрасными, как Ангелы. Глядя в себя, рассматривая свои греховные пятна, он убеждается, что для спасения его единое средство — милость Божия, что он раб неключимый, не только по нарушению, но и по недостаточному исполнению за­поведей Божиих, по исполнению, более похожему на искажение, нежели на исполнение. Нуждаясь сам в милости, Он обильно изливает ее на ближних, имеет для них — одну милость. Аще бысте ведали, что есть: ми­лости хощу, а не жертвы, николиже убо бысте осуждали неповинных. Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.12:7; 9:13).

Милосердый Спаситель наш Господь Иисус Хрис­тос, не отвергавший кающихся мытарей и блудниц, не пренебрегал и фарисеями: Он пришел исцелить чело­века от всех его недугов, а между ими и от фарисей­ства, особенно неудобоисцелимого только потому, что эта болезнь признает и провозглашает себя цветущим здравием, отвергает врача и врачевание, сама хочет врачевать болезни других, употребляя для изъятия едва заметной порошинки из нежного глаза удары тяжело­весными бревнами.

Некоторый фарисей пригласил Господа разделить с ним трапезу. И вшед в дом фарисеев, возлеже (Лк.7:36), повеству­ет Евангелие о милосердом Господе. Похоже, что фа­рисей, хотя и имел усердие и некоторую веру к Госпо­ду, но при принятии Его дал место и расчету, какую степень приветствия оказать Гостю. Если б не было расчета, основанного на сознании своих праведности и достоинства, что бы воспрепятствовало фарисею выбежать навстречу Божественному Посетителю, с трепетом пасть к святым стопам Его, постлать под ноги Его душу, сердце. Этого не было сделано; фарисей упу­стил блаженный случай почтить Спасителя, как Спаси­теля. Упущенное похищает себе некоторая жена того города, известная грешница. Спешит она с сосудом благовонного мира в дом фарисея, входит в храмину, где была трапеза, начинает омывать слезами ноги Спаси­теля и обтирать их власами главы своей, — лобызать ноги Спасителя и мазать их миром.

Не видит слепой фарисей добродетели, совершаю­щейся пред его глазами, обличающей хладность, мерт­вость его сердца. Соблазн и осуждение движутся в душе его. Он помышляет: Сей аще бы был пророк, видел бы, кто и какова жена прикасается Ему: яко грешница есть (Лк.7:39). По­чему ты умаляешь Бога, называя Его лишь пророком? Почему ты называешь грешницей ту, которая лучше, нежели ты, почитает Бога? Убойся, умолкни: присут­ствует Создатель! Ему принадлежит суд над тварями Его; Ему — одинаково простить пятьсот и пятьдесят динариев греховного долгу: Он всемогущ и богат бес­конечно. Фарисей обыкновенно выпускает это из свое­го расчета! Видя у ближнего пятьсот динариев долгу, он не обращает внимания на свои пятьдесят, даже не считает их долгом, между тем как определение Боже­ственного Суда возвещает, что обоим им отдать нечем, что оба они равно нуждаются в прощении долга. Не имущема же има воздати, обема отда (Лк.7:42). Недостаток сми­рения, от которого недуг фарисейства, крайне препят­ствует духовному преуспеянию. В то время, как падшие в тяжкие грехи с горящей ревностью и в сокрушении духа приносят покаяние, забывают весь мир, видят непрестанно грех свой и оплакивают его пред Богом, — взоры фарисея двоятся. Грех его, показывающийся пред ним незначительным, не привлекает к себе всего внимания его. Он помнит, знает некоторые добрые дела свои, и на них возлагает надежду. Он видит недостатки ближних; сравнивая их со своими, признает свои легкими, извинительными. Чем более возрастает в глазах его собственная правда, тем более умаляется оправдание благодатное, туне даруемое кающимся. От этого   ослабевает,   истребляется   чувство   покаяния. С умалением чувства покаяния затрудняется шествие к духовному преуспеянию; с уничтожением чувства по­каяния совращается человек со спасительного пути на путь самомнения и самообольщения. Он делается чуж­дым святой любви к Богу и ближним. Отпущаются греси ея мнози, сказал Господь о блаженной грешнице, яко возлюби много. А емуже мало оставляется, меньше любит (Лк.7:47).

Зараженный недугом фарисейства лишается преус­пеяния духовного. Жестка почва его сердечной нивы, не приносит жатвы: для духовного плодоносия необхо­димо сердце, возделанное покаянием, смягченное, ув­лажненное умилением и слезами. Лишение преуспея­ния — уже существенный ущерб! Но вред, происходя­щий от фарисейства, не ограничивается бесплодием души: смертоносная зараза фарисейством по большей части сопряжена с последствиями самыми гибельны­ми. Фарисейство не только соделывает бесплодными для человека добрые дела его, но направляет их во зло душе его, к его осуждению пред Богом.

Изобразил это Господь в притче о фарисее и мытаре, молившихся вместе в храме Божием (Лк. гл.18). Фарисей, смот­ря на себя, не находил причин к покаянию, к ощущению сердечного сокрушения; напротив того, он находил причины быть довольным собою, полюбоваться собою. Он видел в себе пост, подаяние милостыни, но не ви­дел тех пороков, которые видел, или думал видеть в дру­гих, и которыми соблазнялся. Говорю — думал видеть: потому что у соблазна глаза велики; он видит и такие грехи в ближнем, которых вовсе в нем нет, которые для ближнего изобрело его воображение, водимое лукав­ством. Фарисей, в самообольщении своем, приносит за свое душевное состояние хвалу Богу. Он скрывает свое превозношение, и оно скрывается от него под личиной благодарения Богу. При поверхностном взгляде на За­кон ему казалось, что он — исполнитель Закона, благо-угодный Богу. Он забыл, что заповедь Господня, по выражению псалмопевца, широка есть зело, что пред Богом самое небо нечисто (Иов.15:15), что Бог не благоволит о жертвах, ни даже о всесожжении, когда им не сопутствуют и не содействуют сокрушение и смирение духа, что Закон Божий надо насадить в самое сердце для достижения истинной, блаженной, духовной праведности. Явление этой праведности начинается в человеке с ощущения нищеты духа (Пс.39:9; Мф.5:3). Тщеславный фарисей мнит благода­рить, прославлять Бога: Боже, хвалу Тебе воздаю, говорит он, яко несмь, якоже прочии человецы, хищницы, неправедни­цы, прелюбодее (Лк.18:11). Он исчисляет явные согрешения, кото­рые могут быть видимы всеми, но о душевных страстях, о гордости, лукавстве, ненависти, зависти, лицемерии не говорит ни слова. А они-то и составляют фарисея! Они-то и омрачают, мертвят душу, соделывают ее не способной к покаянию! Они-то уничтожают любовь к ближнему и рождают исполненный хлада, гордыни и ненависти — соблазн! Тщеславный фарисей мнит бла­годарить Бога за свои добрые дела, но Бог отвращается от него; Бог произносит против него страшный приго­вор: Всяк возносяйся смирится (Лк.18:14).

Когда фарисейство усилится и созреет, овладеет душою, то плоды его — ужасны. Нет беззакония, пред которым бы оно содрогнулось, на которое бы не ре­шилось. Фарисеи осмелились похулить Святаго Духа. Фарисеи осмелились назвать Сына Божия беснующим­ся. Фарисеи позволили себе утверждать, что вочелове­чившийся Бог, пришедший на землю Спаситель, опа­сен для общественного благосостояния, для гражданского быта иудеев. И для чего все эти переплетенные вымыслы? Для того чтоб под прикрытием наружной справедливости, под личиною охранения народности, законов, религии, насытить ненасытимую злобу свою кровью, принесть кровь в жертву зависти и тщесла­вию, чтоб совершить Богоубийство. Фарисейство — страшный яд; фарисейство — ужасный душевный недуг.

Постараемся начертать изображение фарисея, за­имствуя живопись из Евангелия, чтоб каждый, вгляды­ваясь в это страшное, чудовищное изображение мог тщательно храниться по завещанию Господа от кваса фарисейска (Мф.16:6): от образа мыслей, от правил, от настрое­ния фарисейских.

Фарисей,  довольствуясь исполнением  наружных обрядов религии и совершением некоторых видимых добрых дел, не чуждых и язычникам, раболепно слу­жит страстям, которые старается постоянно прикры­вать, которых в значительной степени не видит в себе и не понимает, которые производят в нем совершен­ную слепоту по отношению к Богу и всему Божествен­ному учению. Познание, а потому и зрение в себе дей­ствия душевных страстей доставляется покаянием, но фарисей для чувства покаяния недоступен. Как может сокрушиться, умилиться, смириться сердце, удовлетво­ренное собою? Неспособный к покаянию, он неспосо­бен зреть света заповедей Божиих, просвещающих очи ума. Хотя он и занимается чтением Писания, хотя ви­дит в нем эти заповеди, но в омрачении своем не оста­навливается на них: они ускользают от взоров его, и он заменяет их своими умствованиями,  нелепыми, уродливыми. Что может быть страннее, несообразнее фарисейских умствований, упоминаемых в Евангелии! Иже аще кленется церковию, утверждали фарисеи, ничесо­же есть: а иже кленется златом церковным, должен есть (Мф.23:16).

Фарисей, оставляя исполнение заповедей Божиих, со­ставляющих сущность Закона, стремится к утонченно­му исполнению наружных мелочей, хотя бы это было с очевидным нарушением заповедей. Святые Божии заповеди, в которых жизнь вечная, оставлены фарисеями без всякого внимания, совершенно забыты! Одесятствуе­те, говорил им Господь, мятву и копр и кимин, и оставис­те вящшая закона, суд и милость и веру... Вожди слепии, оцеждающии комары, велблуды же пожирающе (Мф.23:23,24).

Самая скрытная из всех душевных страстей есть тщеславие. Эта страсть более всех других маскируется пред сердцем человеческим, доставляя ему удоволь­ствие, часто принимаемое за утешение совести, за уте­шение Божественное. И на тщеславии-то заквашен фа­рисей. Он все делает для похвалы человеческой; он любит, чтоб и милостыня его, и пост его, и молитва его имели свидетелей. Он не может быть учеником Гос­пода Иисуса, повелевающего последователям Своим пренебрегать славою человеческою, идти путем уничи­жения, лишений, страданий. Крест Иисуса служит для фарисея соблазном. Ему нужен Мессия, похожий на Александра Македонского или Наполеона I, с громкой славой завоевателя, с трофеями, с добычею! Мысль о славе небесной, духовной, о славе Божией, вечной, о самой вечности недоступна для души его, пресмыкаю­щейся по земле, в земном прахе и тлении. Фарисей сребролюбив. Сердце его там, где его сокровище. Там вера его, там чувства его, там надежда, там любовь! Устами, краем языка он исповедует Бога, а сердцем он отвергается Его. Никогда он не ощущает присутствия Божия, не зрит промысла Божия, не знает опытом, что значит страх Божий. Для сердца его нет Бога, нет и ближних. Он — весь земной, весь плотский, весь во власти страстей душевных, движется ими, управляется ими, влечется ко всякому беззаконию, живет и действу­ет единственно для самолюбия. В этой душе воздвигнут идол я. Идолу курится непрестанный фимиам, закала­ются непрестанные жертвы. Как может в этой душе соединиться служение всесвятому Богу со служением мерзостному   кумиру?   Эта   душа   в   страшном   запустении, в страшном мраке, в страшной мертвости. Это — вертеп темный, обитаемый одними лишь лю­тыми зверями или еще более лютыми разбойниками. Это — гроб, украшенный снаружи для чувственных глаз человеческих, так легко обманывающих, внутри испол­ненный мертвых костей, зловония, червей, всего не­чистого, богоненавистного.

Фарисей, будучи чужд Бога, имеет нужду казаться пред людьми служителем Бога; будучи исполнен всех беззаконий, имеет нужду казаться пред людьми добро­детельным; стремясь удовлетворить своим страстям, он имеет нужду доставить поступкам своим благовид­ность. Для фарисея необходима личина. Отнюдь не желая быть истинно благочестивым и добродетель­ным, только желая считаться между людьми за такого, фарисей облекается в лицемерие. Все в нем — сочине­ние, все — вымысел! Дела, слова, вся жизнь его — ложь непрестанная. Сердце его, как темный ад, преисполне­но всех страстей, всех пороков, непрерывного муче­ния. И это-то адское сердце дышит на ближнего бесче­ловечным, убийственным чувством соблазна и осужде­ния. Фарисей, заботящийся казаться праведным пред человеками, по душе будучи чадо сатаны, уловляет из Закона Божия некоторые черты, украшает себя ими, чтоб неопытный глаз не узнал в нем врага Божия и, вверившись ему, как другу Божию, соделался его жерт­вой. Фарисей осуждает в ближних не зло, не порок, не нарушение Закона. Нет! Как может он осуждать зло, которого он друг и наперсник? Стрелы его направле­ны на добродетель. Но, чтоб вернее были удары, он оклеветывает добродетель, приписывает ей зло, со­блазняется на это зло, и, по-видимому поражая его, убивает ненавистного ему раба Христова. Фарисей! Ты ведешь на казнь неповинного за преступление, которое ты сам для него вымыслил? Тебе принадлежит казнь, равно как и преступление! Неужели ободряет тебя то, что ученик Христов, подражая Христу, в молчании пьет чашу страданий, которую ты ему приготовил? Не­счастный! Устрашись этого самого молчания велико­душного и таинственного. Как ныне ради Иисуса мол­чит последователь Иисуса: так на страшном, всеобщем суде возглаголет за него Иисус, обличит беззаконника, не узнанного людьми, и пошлет его в муку вечную. Фарисеи вымыслили преступления для Самого Богоче­ловека; они устроили для Него казнь; они купили Его кровь; они притворились не понявшими Его.

Величайшее злодеяние на земле совершено фари­сеями. Всегда были они верны, и доселе они верны своему адскому призванию. Они — главные враги и го­нители истинной, христианской добродетели и благо­честия, не останавливающиеся ни пред каким средством, ни пред каким преступлением. Против них гре­мит определение Господа: Змия, порождения ехиднова, како убежите от суда огня геенскаго? Сего ради, се, Аз послю к вам пророки и премудры и книжники: и от них убиете и распнете, и от них биете на сонмищих ваших, и изженете от града во град: яко да приидет на вы всяка кровь праведна, проливаемая на земли, от крове Авеля праведнаго до кро­ве Захарии, сына Варахиина, егоже убиете между церковию и алтарем. Аминь глаголю вам, яко вся сия приидут народ сей (Мф.23:33-36). Совершились слова Господа, и доселе соверша­ются: зараженные квасом фарисейским доселе в непри­миримой вражде с истинными учениками Иисуса, го­нят их, то явно, то прикрываясь клеветой и соблазном; жадно, неутомимо ищут крови их. «Господи Иисусе Христе! Помогай рабам Твоим. Даруй им уразумевать Тебя и последовать Тебе, Тебе, Который яко овча на за­коление ведеся, и яко Агнец пред стригущим его безгласен (Ис.53:7). Даруй им чистым оком ума зреть Тебя и, страдая в блаженном молчании, как бы пред Твоими очами, обогащаться благодатными дарами, ощущать в себе ми­ротворное веяние Святаго Духа, который возвещает рабу Твоему, что иначе невозможно быть Твоим, как причащаясь чаше страданий, которую Ты избрал в удел пребывания на земле Твоего и присных Твоих».

Часть вторая

Господь изрек в святом Евангелии много заповедей, вводящих в человека мысли и чувствования, совершен­но противоположные душепагубному, человеконенави­стному фарисейству. Этими заповедями уничтожаются самые начала, на которых основывается и зиждется фарисейство. Блюдитеся, сказал Господь, вообще от ква­са фарисейска (Мф.16:6). Один из евангелистов объясняет, что словом квас фарисейский Господь наименовал учение фа­рисеев (Мф.16:12), а другой евангелист разумеет под этим сло­вом лицемерие их (Лк.12:1). Это одно и то же: из лицемерного повеления возникают образ мыслей и учение фарисей­ские; наоборот, учение и образ мыслей фарисейские воспитывают лицемера, для которого никакой грех не страшен, никакая добродетель не уважительна; он на­деется и прикрыть всякий грех, извинить, оправдать его и заменить всякую добродетель притворством.

Господь преподал ученикам Своим поведение пря­мое, искреннее, утвержденное на святой мудрости, а не оправдываемое лукавством, — поведение, из которо­го должна светить чистая добродетель и небесною кра­сотою своей привлекать к себе взоры и сердца челове­ков. Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да ви­дят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже есть на небесех (Мф.5:16). Фарисеи, напротив того, желали лишь ка­заться праведными, заботились только о том, чтоб вы­ставить и выставлять себя слугами Бога пред обществом людей, пред массою, обыкновенно малоразбор­чивою. И ныне можно видеть, что фарисеи прибегают ко всевозможным изворотам, чтоб дела их, имеющие наружность добрых, блистали как можно ярче пред гла­зами людей, а злодеяния были извинены политической необходимостью, личиной правосудия и мудрой предусмотрительности, желанием предупредить допущением меньшего зла зло большее и прочими оправданиями, так обильно источающимися из сердца, наполненного лукавством. Господь воспрещает такое поведение в весь­ма сильных выражениях. Вы есте, говорит Он, оправдаю­ще себе пред человеки, Бог же весть сердца ваша: яко, еже есть в человецех высоко, мерзость есть пред Богом (Лк.16:15). Фарисеи ста­рались прикрывать оправданиями свои душевные стра­сти, действия, плоды их. Душевные страсти, под сенью и прохладой оправданий, обыкновенно пускают глубо­кие корни в душу, соделываются дебелым древом, обни­мая ветвями всю деятельность человека, то есть, прони­кая во все его мысли, во все чувствования, во все дей­ствия. Святой Пимен Великий сказал: «Если греховной воли человека помогут оправдания, то он развращается и погибает» (Алфавитный Патерик).

При поведении, в котором не ищется бескорыстно добродетель пред очами Бога, но ищется слава добро­детели пред очами людей, в их ничтожном мнении, непостоянном, переменчивом, — человек не способен познать веры христианской, принять учение Христо­во, для чего нужно сердце, признающее себя грешным, исповедующее грех свой. Како вы можете веровати, го­ворит Спаситель фарисеям, славу друг от друга приемлю­ще, и славы, яже от единаго Бога, не ищете? (Ин.5:44) Господь отъемлет в учениках Своих всякую пищу для тщеславия. Он хочет, чтоб жертвенник сердечный был очищен от скверного кумира, от всего, что принадлежит к куми­рослужению. Господь заповедует совершать все добрые дела в тайне. И милостыня, по завещанию Его, да бу­дет в тайне! И пост да будет в тайне! И молитва — в затворенной клети! Добрые дела наши должны быть сокрыты не только от человеков, но и от нас самих, чтоб не только человеки не растлевали душ наших по­хвалами, но и самое сердце наше не льстило нам и не прелюбодействовало, нарушая святой союз с святым смирением. Да неувесть шуйца твоя, что творит десница твоя (Мф.6:3). Этого мало! Господь повелел отвергнуться себя в кратковременной земной жизни, попрать все оправ­дания, всякую правду для правды евангельской. В чем состоит правда евангельская? В страданиях, в кресте! Сюда призывает ученика Своего Спаситель! Здесь Он чинит разбор между званными! Здесь отделяет плеве­лы от пшеницы! здесь знаменует Своей печатью из­бранных! Иже не приимет креста своего, и в след Мене грядет, несть Мене достоин. Обретый душу свою, погубит ю: а иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф.10:38,39).

Братия! У подножия креста Христова сложим и погребем все понятия мира о чести, о обидах, о оскорб­лениях, о убытках, о несправедливости, о человече­ских законах и о человеческом правосудии. Соделаем­ся юродивыми ради Христа! Подставим ланиты наши заплеваниям, заушениям! Наша честь земная, ветхая, да посыплется прахом уничижений! Не взглянем с по­щадением и участием на тленное имущество наше: да расхищают и разносят его вихри, когда они будут по­пущены! Не пощадим плоти нашей в подвигах воль­ных и в страданиях невольных! Научимся у Господа Иисуса Христа Его таинственному молчанию, кото­рое есть возвышеннейшее богословие и красноречие, удивляющее Ангелов! Ему, Богу воплощенному, мир не воздал справедливости: нам ли искать ее от мира? От­речемся от нее у подножия креста Христова! Не будем зверями, которые ловцов и других зверей, на них нападающих, угрызают и язвят! Уподобимся Агнцу Бо­жию здесь, на земле, во время кратковременного на­шего странствования земного, — и Он соделает нас подобными Себе в вечности, где нашему блаженству не будет конца и меры. И здесь, в земном изгнании, к вер­ному ученику Иисуса приходит Дух Святый, Утешитель, навевает на его душу несказанное блаженство будущей жизни, которое отъемлет от него чувство страданий, которое вводит его в невидимое, святое наслаждение, не зависящее от человеков и обстоятельств. Пред этим наслаждением все земные наслаждения, даже закон­ные, — ничтожны.

Главный отличительный признак лицемера, первая стрела, пускаемая им на ближнего, есть соблазн и ис­текающее из соблазна осуждение ближнего. Соблазн в намеренных злодеях часто бывает притворным, сочи­ненным, как бы правильный предлог к злодеянию, за­благовременно приготовляющий и злодеяние, и оправ­дание злодеяния; соблазн в зараженных еще ветхостью Адама, хотя бы они были благонамеренны и стремились к спасению, есть признак ветхости и недуг весь­ма важный и упорный. Недуг этот противодействует покаянию, от которого — очищение. Соблазн есть бо­лезненный взгляд на немощи ближнего, при котором эти немощи возрастают до необъятной, уродливой ве­личины. Соблазн есть исчадие самолюбия, вселяющее­ся в душу, чуждую любви к ближнему и правильной любви к себе. Господь уподобил этот недуг бревну, в сравнении с которым всякое явное согрешение ближ­него есть только сучец. Не судите, сказал Господь, да не судими будете. Имже бо судом судите, судят вам: и в нюже меру мерите, возмерится вам... Лицемере, изми первее бревно из очесе твоего: и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего (Мф.7:1-5). Должно с насилием отвлекать себя от осужде­ния ближних, ограждаясь от него страхом Божиим и смирением. Чтоб ослабить и, с Божией помощью, со­вершенно искоренить из сердца своего соблазн на ближнего, должно при свете Евангелия углубляться в себя, наблюдать за своими немощами, исследовать свои греховные стремления, движения и состояния. Когда грех наш привлечет к себе наши взоры, — некогда нам будет наблюдать за недостатками ближнего, замечать их. Тогда все ближние покажутся нам прекрасными, свя­тыми; тогда каждый из нас признает себя величайшим грешником в мире, единственным грешником в мире, тогда широко отверзутся для нас врата, объятия истин­ного, действительного покаяния.

Великий Пимен говорил: «Мы и братия наши как бы две картины. Если человек, смотря на себя, нахо­дит в себе недостатки, то в брате своем он видит со­вершенства. Если ж сам себе кажется совершенным, то, сравнивая с собою брата, находит его худым» (Алфавитный Патерик). Величайшие угодники Божии особенно заботились уз­реть себя грешными, и столько грешными, чтоб согре­шения ближних, явные и великие, казались им нич­тожными, извинительными. Преподобный Сисой ска­зал авве Ору: «Дай мне наставление». «Имеешь ли ты ко мне доверенность?» — спросил его авва Ор. «Имею», — отвечал Сисой. — «Поди же, — сказал ему авва Ор, — и делай то, что делаю я». «В чем состоит твое делание, отец?» — спросил его авва Сисой. Старец сказал: «Я вижу себя хуже всех людей» (Алфавитный Патерик).

«Если человек достигнет того состояния, — гово­рил Пимен Великий, — о котором сказал апостол вся чиста чистым (Тит.1:15), то увидит, что он хуже всякой твари». Брат спросил старца: «Как могу думать о себе, что я хуже убийцы?» Пимен отвечал: «Если человек дойдет до состояния, указанного апостолом, и увидит челове­ка, сделавшего убийство, то скажет: он однажды сде­лал этот грех, а я убиваю себя ежедневно». Брат пересказал слова Пимена другому старцу. Старец отвечал: «Если человек дойдет до состояния такой чистоты и увидит грехи брата, то праведность его поглотит этот грех». Брат спросил: «Какая праведность его?» Старец отвечал: «Всегдашнее обвинение себя» (Алфавитный Патерик).

Вот истинные слышатели и творцы Закона еван­гельского! Изгнав из сердец своих осуждение и со­блазн, они исполнились святой любви к ближнему, из­ливая на всех милость и милостью врачуя грешников. Сказано святыми отцами о великом Макарии Египет­ском, что он был, как бог земной, — с таким могуще­ственным милосердием сносил он недостатки ближ­них. Авва Аммон, вникая непрестанно в себя и обли­чая душу свою в ее недостатках, пришел в глубокое смирение и святую простоту. От множества любви к ближнему он не видел в нем зла, забыл о существова­нии зла. Однажды привели к нему — так как он был епископом — девицу, зачавшую во чреве, и сказали: «Та­кой-то сделал это, наложи на них епитимью». Аммон, знаменав крестом чрево ее, велел ей дать шесть пар полотен, сказав: «Когда придет ей время родить, не умерла бы она сама, или дитя ее, и было бы в чем по­хоронить их». Обвинявшие девицу сказали ему: «Что ты делаешь? Наложи на них епитимью!» Он отвечал: «Братья! Она близка к смерти! Что ж еще делать с нею?» — и отпустил ее. Пришел однажды авва Аммон в некоторое местопребывание иноков, чтоб разделить с братией трапезу. Один из братии того места очень рас­строился в поведении: его посещала женщина. Это сде­лалось известным прочим братиям; они смутились и, собравшись на совещание, положили изгнать брата из его хижины. Узнав, что епископ Аммон находится тут, они пришли к нему и просили его, чтоб и он пошел с ними для осмотра кельи брата. Узнал об этом и брат и скрыл женщину под большим деревянным сосудом, обратив сосуд дном кверху. Авва Аммон понял это и ради Бога, покрыл согрешение брата. Пришедши со множе­ством братии в келью, он сел на деревянном сосуде и приказал обыскать келью. Келья была обыскана, жен­щина не была найдена. «Что это? — сказал авва Аммон братиям, — Бог да простит вам согрешение ваше». Пос­ле этого он помолился и велел всем выйти. За бра­тией пошел и сам. Выходя, он взял милостиво за руку обвиненного брата и сказал ему с любовью: «Брат! вни­май себе!» Так святой Аммон удалялся от осуждения кого-либо и врачевал грешников, смягчая милостью сердца их, приводя милостью к покаянию.

Сколько Господь отводит нас от пропасти соблазна и осуждения; сколько истинные рабы Господни удаля­ются от этой страшной, гибельной пропасти: столько, напротив того, диавол влечет нас в нее, прикрывая ее различными оправданиями. Одно из сатанинских оп­равданий есть безрассудная ревность, принимаемая многими за ревность по благочестию, за святую рев­ность. «Человек, водимый безрассудной ревностью, — говорит святой Исаак Сирский, — никогда не возможет достигнуть мира мыслей. Чуждый же этого мира, чужд радости. Если мир мысли есть совершенное здравие, а ревность противна миру, то имеющий ревность лука­вою недугует великим недугом. О человек! Полагая, что разжигаешься справедливой ревностью против чужих недостатков, ты отгоняешь здравие души твоей. Потру­дись, потрудись о здравии души твоей! Если же жела­ешь врачевать немощных, то пойми, что больные нуж­даются более в внимательной заботливости, нежели жестокости. Притом, в то время, как не помогаешь дру­гим, себя ввергаешь в тяжкую болезнь. Такая ревность в человеке принадлежит не к признакам премудрости, но к недугам души, к недостатку духовного разума, к большему невежеству. Начало премудрости Божией — тихость и кротость, качества великой и крепкой души, являющиеся в ней от основательного образа мыслей и носящие немощи человеческие» (Слово 89).

Грех соблазна и осуждения так удобен к погубле­нию человеков и потому так возлюблен диаволу, что он не довольствуется возбуждением в сердце нашем рев­ности лукавой и чуждой евангельского разума, возбуж­дением гордостным помыслов, соединенных всегда с уничижением и презрением ближнего, но устраивает и явные козни для уловления невнимательных в со­блазн и осуждение. Авва Пимен говорил: «В Писании сказано: Яже видеста очи твои, глаголи (Притч.25:8). Но я советую вам не говорить даже и о том, что осязали вы своими руками. Один брат был обманут таким образом: представилось ему, что брат его грешит с женщиной. Дол­го он боролся сам с собою; наконец, подошедши, толк­нул их ногой, думая, что это точно они, и сказал: пол­но вам, долго ли еще? Но оказалось, что то были снопы пшеницы. Потому-то я и сказал вам: не обличайте, если даже и осязаете своими руками» (Алфавитный Патерик).

Грех осуждения так противен Богу, что он прогнев­ляется, отвращается от самих угодников своих, когда они позволят себе осуждение ближнего: Он отъемлет от них благодать Свою, как это видно из многочислен­ных примеров, сохраненных церковными писателями Для пользы и назидания христианских поколений. Ни­какая праведность не дает права осуждать грешащего брата, которому Господь весьма удобно может даровать праведность существенную, несравненно большую той, которую мы думаем находить в себе. Мы можем быть праведными собственно правдою Божией; когда же осуждаем ближнего, то этим самым отвергаем правду Божию, заменяем ее правдой своей или, правильнее, недугом фарисейства. Осуждающий ближнего восхища­ет сан Бога, Которому Единому принадлежит суд над тварями Его, — восхищает сан Христа, имеющего су­дить живых и мертвых в последний день [93].

Дивный Иоанн Савваит поведал о себе: «В то вре­мя, как я жил в пустыне невдалеке от монастыря, при­шел брат из монастыря навестить меня. Я спросил его: «Как живут отцы и братья?» «Хорошо за твои молит­вы», — отвечал он. Потом я спросил об одном из братии, о котором ходила худая молва. Он отвечал мне: «Поверь, отец, этот брат продолжает жить по-прежне­му». Услышав это, я сказал: «Ох!» — и немедленно при­шел в исступление. Я увидел себя стоящим пред Гол­гофою во Иерусалиме. Господь наш Иисус Христос стоял на Голгофе между двумя разбойниками. Я устре­мился на поклонение ему. В это время — вижу — Гос­подь обратился к предстоявшим Ему Ангелам и ска­зал им: «Выгоните его вон, потому что он в отноше­нии ко Мне антихрист: предваряя суд Мой, он осудил брата своего. В то время, как изгоняли меня и я выхо­дил из дверей, запуталась в них моя мантия и была удержана ими. Там я оставил ее. Немедленно пришед­ши в себя, я сказал посетившему меня брату: «Лют для меня этот день». Он спросил: «Почему так, отец?» Я поведал ему виденное мною, присовокупив, что снятая мантия означает отнятие от меня покрова Божия и помощи Божией. С этого дня я углубился в пустыню и скитался в ней в течение семи лет, не употребляя хле­ба, не входя под крышу и не беседуя ни с кем из чело-веков. По прошествии этого времени я снова увидел Господа: Он возвратил мне мантию мою» (Патерик Скитский).

Братия! Будем внимательны к себе! Потщимся очи­стить себя не только от страстей телесных, но и от страстей душевных, от тщеславия, неверия, лукавства, зависти, ненависти, сребролюбия и прочих подобных недугов, которые движутся и действуют, по-видимому, в одной душе, без участия тела, и потому называются душевными. Сказал я «по-видимому»: они имеют влия­ние и на тело, но тонкое, не для многих приметное и постижимое. При внимании себе и при очищении себя от этих страстей, насеется постепенно в нас любовь к ближнему, а от нее ослабеет и уничтожится чувство соблазна на ближнего и осуждение его. Будем непрес­танно помнить, что нет правды, угодной Богу, вне ни­щеты духа. Будем оправдывать ближних, а осуждать себя, чтоб Бог даровал нам благодать и милость Свою, которые Он дарует единым смиренным и милостивым. Аминь.

ПОСЕЩЕНИЕ ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ

Великолепна буря на Ладожском озере, когда при ясном небе, при сиянии солнца, порывистый ветер передвигает влажные холмы по поверхности глубоко­го, широкого озера. Эта необъятная поверхность вся усеяна холмами лазоревого цвета с белоснежными, се­ребристыми гребнями. Смятенное бурею озеро пред­ставляется одушевленным.

При такой буре в 1846 году, в первых числах сен­тября, ехал я из Коневского монастыря в Валаамский на пароходе, носящем имя острова, на котором стоит последний монастырь [94]. Ветер был очень свежий; бы­стро неслись под небом белые облака отдельными группами, как стада птиц, совершающих свое пересе­ление осенью и весною. Величественна буря на откры­том озере; и у берегов она имеет свою красу. Там сви­репые волны — в вечном споре с ветрами, гневаются, грозно беседуют между собой, а здесь они — в ярости на землю, с замыслом дерзновенным. «Смотрите, как лезет волна на берег», — говорил сопровождавший меня Коневский старец. Точно, волна «лезет» на берег. Это прямое выражение ее действия. И лезет она с упорством не только на берег отлогий, на огромную скалу гранитную, стоящую отвесно над бездною, от начала времен мира смотрящую спокойно на свире­пые бури, как на детские игры. На сажень, на две са­жени подымается волна по скале, и в изнеможении упадает к ее подножию в мелких брызгах, как разби­тый хрусталь; потом снова начинает свою постоянно упорную, постоянно безуспешную попытку.

Несколько лет тому назад я видел бурю на Ладож­ском озере при пасмурной погоде. Тогда картина теряет много живописности. Воды окрашены серым цветом; пена не серебриста, мутна и желтовата; мгла суживает раму зрелища; нет ни того движения, ни того разнооб­разия, словом, нет той жизни. Нужны лучи солнца для оконченности этой серьезной, полной вдохновения картины. И самое солнце как прекрасно, когда глядит с чистого недосягаемого неба на бурю земную!

Остров Валаам, бесспорно, живописнейшее место старой Финляндии. Он находится на северной оконеч­ности Ладожского озера [95]. Подъезжаете к нему — вас встречает совершенно новая природа, какой не случа­лось видеть путешествовавшему лишь по России: при­рода дикая, угрюмая, привлекающая взоры самой ди­костью своею, из которой проглядывают вдохновен­ные, строгие красоты. Вы видите отвесные, высокие, нагие скалы, гордо выходящие из бездны: они стоят как исполины, на передовой страже. Вы видите крутиз­ны, покрытые лесом, дружелюбно склоняющиеся к озе­ру. Тут какой-нибудь пустынник вышел с водоносом в руке почерпнуть воды и, поставив на землю водонос, загляделся на обширное озеро, прислушивается к гово­ру волн, питает душу духовным созерцанием. Вы види­те огражденные отовсюду гранитными, самородными стенами заливы, в которых спокойно дремлют чистые, как зеркало, воды, в то время, как в озере бушует страшная буря; здесь спрятался галиот или сойма от крушения, ждет в затишье попутного ветра, а хозяин судна уже с равнодушным любопытством смотрит на яростные, ревущие волны озера, недавно хотевшие разрушить его судно, в которое он вложил все достоя­ние, всю судьбу свою и своего семейства. Вы плывете по излучистым проливам, где часто две противополож­ные стены сходятся так близко, что оставляют лишь тесный проход для одного галиота. Вы опускаете лот, измеряете глубину в этой узине: глубина тут — многие сажени. Вы входите с северной стороны в губу, далеко вдавшуюся во внутренность острова; плывете по этой губе: с правой стороны — дремучий лес на каменных громадных уступах, выходящих отвесно и навесно из темных вод. Этот лес и эти камни отражаются густой тенью в водах губы, отчего тут воды особенно мрачны, и ландшафт принимает самый грозный вид. Губа посте­пенно расширяется и, наконец, образует овал значи­тельного размера. Вы отторгаете взоры от этой карти­ны, необыкновенной, наводящей на душу невольный ужас, но ужас приятный, с которым не хочется расста­ваться; обращаетесь к противоположной гранитной скале, как легкое бремя на плечах гиганта. Скала преж­де покрывалась беловатым мхом. Монахи счистили мох; теперь гранит свободен от седин, висевших на смуглом челе его; он величествен и грозен в обновлен­ной юности и наготе своей. Из трещин скалы вырос­ли липы, клены, вязы; по скале вьется плющ, а под ска­лой разведен фруктовый сад, над которым колеблются и шумят зеленеющие вершины дерев, как бы готовых низринуться на сад, но удерживаемых далеко ушедши­ми в скалу корнями. Разительная, великолепная карти­на! Как приятно видеть селение человека, его руку, кло­чок земли, политый его потом, украшенный его труда­ми, среди огромных масс дикой, могучей природы. Пристаете к гавани, выходите на берег: по крутому ска­ту горы устроена гранитная лестница; по ней подыма­етесь к монастырю, стоящему на вершине горы, на обширной площади. На эту площадь с южной стороны ведет крутая отлогость; к западу, к губе, площадь обре­зывается отвесной скалой.

План монастырских зданий состоит из двух четы­рехугольников, из которых один помещается в другом.

Поднявшись по гранитной лестнице, на площадь, вы идете по аллее к святым вратам, находящимся в наруж­ном четырехугольнике; против этих ворот — другие, во внутреннем четырехугольнике. Входите в них: перед вами на правой стороне — соборная церковь Преобра­жения Господня, в верхнем этаже; в нижнем — Валаам­ских чудотворцев Сергия и Германа, где и мощи их по­чивают под спудом. Собор соединяется посредством галереи с теплой церковью Успения Божией Матери; в галерее помещается ризница. На другой оконечности, составляющей собой юго-восточный угол, — церковь святителя Николая. На левой стороне, противополож­ной той линии, на которой стоят храмы, — кельи на­стоятеля и некоторые братские. Против вас — братс­кая трапеза и кухня; а в той линии, в которой врата и где, предполагаю, вы стоите, — кельи чредных иеромо­нахов. Над святыми вратами наружного четырехуголь­ника — церковь Петра и Павла. В линии этой, с левой стороны — гостиница; с правой — келья духовника и обширная рухольня (так в монастырях называется кла­довая) монастыря. В противоположной линии — больница монастыря со значительным числом келий, в ко­торых помещаются все престарелые и увечные. При больнице — церкви, в верхнем этаже — Пресвятой Тро­ицы, в нижнем — Живоносного Источника. В линии, обращенной к губе, с одной стороны — продолжение гостиницы; с другой — канцелярия монастыря. В Вос­точной линии, с одной стороны — продолжение ру­хольни, с другой — монастырская библиотека, сравни­тельно с другими монастырями богатая, имеющая до­вольно рукописей, почти исключительно состоящих из творений святых отцов, писавших о монашеской жиз­ни. Для истории Валаамского монастыря не найдется в этой библиотеке обильных материалов. Она собрана в конце прошедшего и начале нынешнего столетий; древние рукописи уничтожены, как и все древнее в Валаамском монастыре, пожарами и шведами. Нет здания на всем острове, ни даже часовни, которым испол­нилось хотя бы сто лет.

Основание и существование монастыря Валаамско­го с достоверностью относится к глубокой русской древности: к такому заключению приводят некоторые исторические факты. Преподобный Авраамий, основа­тель и архимандрит Ростовского Богоявленского мона­стыря, пришел еще язычником в Валаамскую обитель в 960 году после Рождества Христова, там крещен и пострижен в монашество [96]. В Софийской летописи сказано: «Лета 6671 (1163 после Рождества Христова) обретены были мощи, и перенесены преподобных от­цов наших, Сергия и Германа Валаамских» (Словарь Российских святых). Другой летописец упоминает, что в 1192 году игумен Марти­рий построил каменную церковь на Валаамском остро­ве [97]. Местное предание, подкрепляемое этими и подобными им, скудными, до нас дошедшими сведениями, признает преподобных Сергия и Германа греческими иноками, современниками равноапостольной великой княгини Ольги. Если принять в соображение ту реши­мость, с какой древние иноки стремились к глубочай­шему уединению, то удобство, которое Валаамский ос­тров доставляет ныне, и тем более доставлял тогда, для такого уединения, — надо согласиться, что переселение сюда греческих иноков не заключает в себе ничего странного и несбыточного. Во все исторические про­светы, в которые от времени до времени проявляется существование Валаамского монастыря, видно, что иноки его проводили жизнь самую строгую, что там были и общежитие, и отшельники, и всеми иноками заведовал игумен. Здесь в XIV веке жил некоторое вре­мя преподобный Арсений Коневский, совершивший дальнее странствование на святую Афонскую гору и положивший начало монастырю Коневскому. Сюда, во второй половине XV столетия, вступил юношей пре­подобный Александр Свирский: он занимался первона­чально трудами в общежитии, потом безмолвствовал на Святом острове, в тесной пещере, неизвестно — природной ли или иссеченной в скале. Святой ост­ров — каменная гора; подымается она из озера, окан­чивается к северу высоким утесом и принадлежит к группе малых островов, которыми в разных местах об­ставлен главный остров, как планета своими спутника­ми. В первой половине XV столетия жил здесь некото­рое время преподобный Савватий Соловецкий, пере­шедший впоследствии для глубокого уединения на Белое море, на дальний север, в пустыни Соловецкого острова, дотоле необитаемые. Он искал там того же и с таким же мужественным самоотвержением, чего ис­кали греки Сергий и Герман на Валаамском острове, находя свой Афон и свой Олимп слишком многолюд­ными, хотя это многолюдство и составляли лики ино­чествующих [98].

Не раз Валаамский монастырь подвергался опусто­шению от шведов; не раз иноки его падали под остри­ем меча и землю, орошенную потом молитвенным, орошали кровью мученической; не раз пылали святые храмы и хижины иноческие, зажженные рукою врага или неосторожностью. Но местность Валаамского мо­настыря, его многообразные удобства для всех родов иноческой жизни, скоро возобновляли в нем черно­ризное народонаселение. Валаам назначен, освящен в место богослужения, как бы самой природой. Преда­ние древнее, но, кажется, имеющее основание, гово­рит, что в то отдаленное время, когда страна эта была во мраке язычества, здесь совершалось поклонение кумирам [99]. Когда взглянешь на эти темные, глубокие воды, на эти темные, глухие леса, на эти гордые, могучие скалы, на всю эту величественную картину, беспрестанно изменяющуюся и беспрестанно живопис­ную; когда прочитаешь в ней глубокое поэтическое вдох­новение, сравнишь с роскошной местностью Валаама скудную местность окружающей его Финляндии, — скажешь: «Да, здесь должен был жестокосердый и во­инственный Скандинав изменять свои бранные, суро­вые думы и ощущения на благоговение; здесь должна была душа наполняться всем, что возносит душу чело­веческую к высшим ощущениям, доставляемым религи­ей». То же предание приводит сюда святого апостола Андрея, пришедшего, по сказанию Нестора, из Киева в Новгород, и путями морскими возвратившегося в Южную Европу, где в Ахайе ожидал его венец мучени­ческий. Он говорит, что апостол по реке Волхов дос­тиг Ладожского озера, через озеро достиг Валаама, об­ратил в христианство жрецов, обитавших на нем, и ос­новал Церковь христианскую. Это предание называет Сергия спутником апостола, — по отшествии его, на­ставником этих стран в христианстве.

Что мудреного? Во всю землю изыде вещание их и в кон­цы вселенным глаголы их (Пс.18:5), свидетельствует Писание о пу­тешествиях апостолов. Их труды принадлежали не како­му-нибудь одному народу, — всему человечеству; заботли­вое внимание их, любовь их сердца, привлекались не образованностью, не гражданским устройством и силой, — привлекались бедствием падшего человека, был ли он скиф или варвар, иудей или эллин (см.: Кол.3:11). Почему же не прийти святому апостолу Андрею к праотцам нашим, славянам, и соседям славян, скандинавам? Почему не посетить ему место, освященное для богослужения на­родного, — там не насадить Богопознания и богослужения истинных? Почему не допустить мысли, что Сам Бог внушил апостолу это высокое, святое намерение, дал силу к исполнению его? Дикость, малоизвестность страны, дальность, трудность путешествия, не могут быть достаточной, даже сколько-нибудь сильной причи­ной, чтобы отвергнуть это предание. Немного позже времен апостольских ходили путями этими целые воин­ства: почему же не пройти ими апостолу, водимому десницей Божией и ревностью апостольской?

Вот уже предание не темное, не сомнительное, а верное, чисто историческое. Монашеская жизнь на Валааме и восточное исповедание веры христианской в стране той процветали гораздо раньше и сильнее, нежели сколько мог бы заключить путешественник при поверхностном посещении края, при кратковре­менном взгляде на него. Надо посмотреть попристаль­нее, надо пожертвовать довольно времени, прислу­шаться внимательно к рассказам и валаамских иноков, и прибрежных жителей, из них извлечь сведение, дос­тойное быть внесенным в скрижаль истории, достой­ное внимания современной образованности, памяти образованного потомства. Столь развилась иноческая жизнь на Валаамском острове, что перекинула побеги свои через озеро, на противоположный берег, на кото­ром стоит теперь Сердоболь. На том берегу было двенадцать скитов, основанных валаамскими иноками, находившихся под управлением и духовным руковод­ством игумена валаамского. Жители берегов исповедо­вали православную восточную веру, заимствовав позна­ние ее из монастыря Валаамского; по берегу до самого Кексгольма стояли храмы православные. Корелы это­го берега Ладожского озера были православны, как православны теперь Корелы противоположного бере­га, жители Олонецкой губернии. У тех и других — один язык, с самым малым изменением, не препятствующим понимать друг друга, беседовать друг с другом; была у них и одна вера. Но пришло злополучное время, — финны склонились к учению Лютера. На местах, где красовались православные храмы, где совершалось бо­гослужение православное, где Божественная литургия роднила небо с землею, — ныне стоят лютеранские кирки, оглашаемые лишь тощей проповедью холодно­го пастора. Он, говоря народу в проповеди своей одно поверхностное, ученое сведение об Искупителе и Его нравоучении, говорит каждый раз как бы надгробное слово над утраченной истинной живой верой и Цер­ковью этими людьми и местами. Кроме устных преда­ний, единогласно свидетельствующих о факте, есть еще ему живое свидетельство. Это — целые селения финляндцев, тысячи финляндцев, исповедующих поны­не православную веру. Для них богослужение отправ­ляется на славянском языке, по нашим церковным кни­гам, нашими священниками, которые произносят толь­ко поучение народу на его родном языке, финском. Трудно ли было шведам, при этой простодушной вере, ввести здесь лютеранизм? Им стоило только изгнать, или убить священников русских, и заставить лютеран­ского пастора маскировать своей проповедью страш­ную потерю, которая от времени и от того, что не была вполне понята, забыта.

Надеюсь, что это сведение будет приятно многим! Едва ли многие знают, что в недрах Финляндии еще живо Православие, что оно не вновь насажденное, живет там исстари, остаток общей древней христианс­кой религии, заменившей язычество. Многие из ны­нешних прибрежных финнов сохраняют любовь к Церкви предков, отторгнутых от нее обманом и наси­лием. Они желали бы возвратиться в ее спасительные недра, но никакой голос не призывает их, и они ма­шинально влекутся в кирку Лютера, как бы по продолжающемуся еще действию насилия.

Когда же совершилось злосчастное превраще­ние? — Религиозная участь финляндского берега — в союзе с участью Валаамского монастыря, из которого, видно, всегда текла, как из сердца, религиозная жизнь для всей страны этой, процветала и умалялась, сооб­разно тому, много ли, или мало сообщал ей сил Вала­амский монастырь. В начале XVII столетия шведский полководец Понтус де ла Гарди, причинивший столько зла России, разорил обитель Валаамскую; церкви и кельи предал пламени, иноков — острию меча; некото­рые убежали, унеся с собою мощи святых основателей монастыря. Подобной участи подвергся и левый берег Финляндии: православные храмы сожжены; священ­нослужители убиты, или изгнаны; распространен меж­ду жителями лютеранизм, последователи которого ды­шали еще фанатическим пристрастием к своей лишь родившейся вере, готовившейся умыться в крови Трид­цатилетней войны. Достойно замечания, что селения, сохранившие Православную веру, находятся не на са­мом берегу Ладожского озера, не на пути завоевателей, но глубже в Финляндии, за горами, за болотами, есте­ственными оградами страны: там затаились, спаслись они от взора и религии протестантов. В это время многие финны перебежали в Россию для сохранения веры: встречаете их потомков православных в Новго­родской и Тверской губерниях.

Когда промысл оружием Петра Великого карал шведов за то, что они, вступив в Россию как союзни­ки, вероломно попрали Закон Божий и права народ­ные, из союзников превратились во врагов и завоева­телей, тогда Валаамский монастырь перешел обратно, вместе с Карелией, под родной ему кров Русской дер­жавы, сиротствовав под державой чуждой около столе­тия. С 1717 года, по призванию победоносного импе­ратора, иноки Кирилло-Белозерского монастыря при­шли на пепелище бывшей Валаамской обители; опять сооружен там храм Божий, поставлены кельи. В цар- ствование императрицы Елизаветы Петровны все строение, которое было деревянное, истреблено пожа­ром. Императрица возобновила монастырь на казен­ное иждивение. Строение, как и прежде, было воздвиг­нуто деревянное. Я видел рисунок этого монастыря; мне он понравился. По моему мнению, деревянное строение идет к обители пустынной, какова Валаам­ская. Утешают взор хижины иноческие смирением сво­им, когда они срублены из дерева! Удобны они для за­нятий иноческих: сохраняют здоровье, наветуемое здесь сырым климатом, резкими ветрами, самой пи­щею, подвигами, расположением духа, утончающим, измождающим плоть. Быть бы в Валаамском монасты­ре большому каменному соборному храму, который бы совмещал в двух этажах теплую и холодную церкви, ограде каменной, которая бы защищала внутренность монастыря от ветров: но именно кельи могли бы быть деревянными, стоя в довольном расстоянии одна от другой, для безопасности в случае пожара, они окру­жали бы церковь со всех сторон. Прекрасно это рас­положение: при удобствах, им доставляемых, оно изоб­ражает, что жители таких хижин, обращенных к храму Божию, имеют единственною целью служение Богу, признали себя странниками на земле, признали одной своей потребностью — Бога, а потому вокруг Скинии Его поставили свои кущи. Так расположено строение в Глинской пустыни, в Белобережской, в Оптином ски­ту, и некоторых других.

Восстановление Валаамского монастыря произво­дилось медленно, с успехом скудным. Он оставался долгое время малонаселенным. Не привлекались туда любители уединения по той причине, что для восста­новления обители употреблены были иноки, недо­вольно обогащенные знанием иноческой жизни. Не­достаточно для нравственного и духовного благосостояния обители одного уединения, хотя уединение и составляет одно из главных, основных условий этого благосостояния. При уединении необходимо духовное руководство и наставление для братии; без них унич­тожаются все выгоды, доставляемые собственно уеди­нением. Напротив того, духовное руководство и нази­дание переносят выгоды уединения в обители, сто­ящие среди селений и многолюдных городов. Так процвели монастыри, находившиеся внутри и в окре­стностях Константинополя; они произвели знамено­носных отцов, равнявшихся духовными дарованиями с отцами, воспитанниками пустынь бесплодных (Преподобный Нил Сорский. Предисловие к словам).

Проницательно заметил главную, основную нуж­ду Валаамского монастыря митрополит Санкт-Петер­бургский Гавриил. Для удовлетворения ей он вызвал в 1785 году из Саровской пустыни славившегося ду­ховными познаниями и опытностью старца Назария, вручил ему настоятельство Валаамского монастыря. Митрополит принял святую обитель в особенное ар­хипастырское покровительство и оказывал ей вспомо­ществования и правительственными распоряжениями, и материальными средствами. Быстро начал возни­кать, шириться Валаамский монастырь, наполняться и принявшими, и желающими принять обеты иноческие. Устроились и общежитие, и скит; явились и пустын­ножители, и отшельники. Сам игумен Назарий имел отшельническую келью, туда удалялся он, иногда на це­лые недели, чтоб внимательнее посмотреть в себя, под­робнее высмотреть в себе человека, потом, из соб­ственных живых опытов и наблюдений, почерпнуть наставления для подчиненных, руководить их к исправ­лению нравов и преуспеянию, указанных в Евангелии. Отец Назарий, постриженец и воспитанник Саровской пустыни, был наполнен впечатлениями этой обители, осуществлял их с раболепною точностью в Валаамском монастыре. Здания в Саровской пустыни все камен­ные, — и он начал возводить в Валаамском монастыре каменное строение. Внутренний четырехугольник вы­строен им, наружный — его преемниками. Щедроты императоров Павла Петровича и Александра Павлови­ча обеспечили вещественное продовольствие монасты­ря; он по степени — первоклассный, — управляется игу­меном, который избирается братией, утверждается митрополитом Санкт-Петербургским.

По устройству своему, в монашеском отношении, Валаамский монастырь — верный снимок с монасты­рей первенствующей Церкви христианской. Он имеет монашествующих всех видов восточной Православной Церкви; имеет и общежитие, и скит, и пустынников, и отшельников. Главный монастырь, о котором мы гово­рили, вмещает в себе собственно общежитие. Иноки, обитающие в нем, участвуют в общем богослужении, в общей трапезе, имеют общую, одинаковую одежду, тру­дятся в послушаниях частных и общих. Исчислим виды послушаний.

Первое послушание — служение настоятеля, кото­рое возлагается на него всем братством, на которое благословляется, в котором утверждается он епархи­альным архиереем. Это не есть начальство сего мира. Это — бремя легкое и вместе тяжкое. Эти рамена долж­ны носить немощи всего братства. Какая крепость дол­жна быть в раменах этих! Какое нужно иметь настоя­телю великодушие, какое самоотвержение, нужно пол­ное забвение своего я, чтоб эта угловатая и резкая буква не ранила, тем более не убивала никого из ближ­них. Второе послушание послушание наместника, которого уже избирает настоятель с совета братии, а утверждает епархиальный архиерей. Наместник — глав­ный помощник настоятеля по всем отраслям монас­тырского управления. Третье послушание — казначея, который имеет смотрение за суммами монастырскими; четвертое — ризничего, заведующего ризницею. За риз­ничим следуют духовники: кроме них, никто из иеро­монахов не может принимать на исповеди ни братии, ни посетителей монастыря. Подобно наместнику, каз­начей, ризничий и духовники утверждаются епархи­альным архиереем и составляют вместе с наместни­ком так называемый собор, или старшую братию, при­глашаемую настоятелем на совещание и к участию в некоторых важнейших делах, представляемых на ус­мотрение епархиальному начальству, которое в таких случаях делает предписание настоятелю с старшею братией. Дальнейшие послушания: череда священно­служения, отправляемая всеми иеромонахами, кроме наместника и казначея, и иеродиаконами. Пономари выбираются из монашествующих и послушников самой чистой и скромной жизни. Способные к церковному чтению и пению назначаются для клиросного послуша­ния. В клиросном послушании участвуют некоторые иеромонахи и иеродиаконы в свободное время от свя­щеннослужения. Для прочих послушаний назначаются монахи и послушники. Упомянем и об этих послушани­ях, чтоб познакомить читателя, по возможности, с организацией монастыря. Некоторые из братии зани­маются шитьем ризницы церковной и одежды для все­го братства; другие шьют обувь; иные находятся при кухне, хлебне, просфорне и трапезе; иные занимаются столярной, кузнечной и слесарной работой, другие ловят рыбу; еще другие трудятся в садах, огородах, на полях; некоторые моют белье; словом сказать, Валаам­ское общежитие удовлетворяет самой большей части своих требований. Каждое такое отдельное занятие называется послушанием. Судя по нужде, иное послуша­ние исправляет один брат, а иное исправляют многие. Так, при библиотеке, при аптеке, при погребе, находится по одному, уже испытанному брату. При кухне, при прачечной, при рухольной и при других подобных, имеется по несколько братии, из которых глав­ный обыкновенно в общежитии Валаамском называет­ся хозяином, а прочие его помощниками. Есть послуша­ния, называемые общими, как то: приготовление дров, уборка сена, молочение хлеба, саждение, поливка и уборка огородных овощей. На эти общие послушания употребляются братия, не способные к послушаниям частным, при которых, как ясно видно из сказанного, нужно большее или меньшее знание поручаемого дела. Когда кто-либо из желающих поступить в обитель бы­вает принят, то сначала он посылается на послушания общие, где удобнее высматриваются его характер, на­выки и поведение; если впоследствии он окажется спо­собным к какому-нибудь частному послушанию, его оп­ределяют в число помощников и, уже после многих лет и испытаний, поверяют соответствующую познаниям или ремеслу его отдельную часть. Все братия, в осо­бенности новоначальные (новоначальными называются недавно поступившие в монастырь), находятся в час­том сношении с духовниками; на этом-то сношении основано и держится нравственное благоустройство младшего братства; в преуспевших оно поддерживает­ся сверх того внимательным чтением отеческих писа­ний и прилежным хождением к Божественным служ­бам. Библиотекарь выдает, по распоряжению настоя­теля, книги, соответствующие душевному устроению каждого. Братия, находящиеся в послушаниях, бывают во все праздничные дни при всех церковных службах; в прочие же дни недели приходят к утрене и, отслушав ее до шестопсалмия, идут на труды свои, а после ве­черней трапезы участвуют в общем вечернем правиле. Богослужение отправляется по церковному уста­ву, — состоит из утрени или всенощной перед праздником, двух литургий — ранней и поздней, вечерни и правила, которое совершается после ужина и заключа­ется в чтении молитв на сон грядущий, помянника и в нескольких поклонах. Напев употребляется знаменный или так называемый столбовый — старинный русский. Тоны этого напева величественны, протяжны, зауныв­ны; изображают стоны души, кающейся, воздыхающей в стране своего изгнания о блаженной, желанной стра­не вечного наслаждения, чистого, святого. Так, эти са­мые тоны, а не иные, должны раздаваться в этой оби­тели, которой самые здания имеют образ темницы, назначенной для рыданий, для плача о своем плене, для дум глубоких, для размышлений о вечности. Эти тоны — в гармонии с дикой, строгой природой, с громадными массами гранита, с темным лесом, с глубоки­ми водами. Эти тоны то тянутся плачевно, тоскливо, как ветер пустынный, то постепенно исчезают, как эхо среди скал и ущелий, то гремят внезапно. Они-то с тихой скорбью приносят жалобу на греховность, вы­ражают томящую и снедающую скорбь по причине гре­ховного бремени, то, как бы от невыносимой тяжести этого бремени, от ударов греха, начинают вопиять и призывать помощь неба, тогда они гремят! Величе­ственное Господи помилуй подобно ветру пустынному: так оно плачевно, умилительно, протяжно! Падший человек ощутил, при помощи уединения и самовоззре­ния, свое падение, увидел его в себе, убедился в нем, и предался непрестанному стенанию в надежде помило­вания. Песнь Тебе поем оканчивается протяжным, пере­ливающимся звуком, постепенно стихающим, теряю­щимся незаметно под сводами храма, как теряется эхо в пространстве воздушном. Когда же братья запоют на вечерне Господи воззвах к Тебе, услыши мя, то звуки спер­ва как бы исходят из глубокой пропасти, потом с быст­ротою и громом исторгаются из нее, несутся к небу, несут туда мысль и желание пламенные, как молния, тогда они гремят! Художник найдет в пении Валаам­ском много негладкостей, недостатков в исполнении, но он же и признает в нем полное преобладание бла­гоговения и набожности, необыкновенную энергию, которая и умиляет, и потрясает душу. Здесь все долж­но быть важно, грандиозно. Все веселое, легкое, иг­ривое, показалось бы странным, уродливым. Не уст­рашитесь от этого сказания, сказания правдивого. Не подумайте, что здесь живет, может жить только несча­стье. Нет! И здесь есть свое утешение: утешение плачу­щих, возвещенное в Евангелии.

Отдельных храмов в Валаамской обители — семь. Из них собор отличается пред всеми красотой и внут­ренним убранством, в иконостасе его нижний ярус икон покрыт серебряными ризами. Умножение числа церквей, отчего нет ни одной, не исключая и собор­ной, которая бы вмещала всех живущих в Валаамском монастыре, пестрая роспись соборного храма и трапе­зы, служит образчиками первоначального, не очи­щенного образованностью, вкуса русского человека, жителя Европы и соседа Азии. Вместо такого числа храмов гораздо было бы лучше, если бы одно обшир­ное здание вмещало в себе теплую и холодную церкви, чему пример в Коневском монастыре. Могла бы быть еще церковь при больнице. Таким образом вполне удовлетворялось бы неудовлетворяемое ныне, суще­ственное требования монастыря, состоящее в том, чтоб вся братия и посетители могли помещаться в цер­кви и принимать участие в богослужении. Не так рассуждали строители обители. Их усердие нуждалось в отдельных храмах, святителя Николая, апостолов Пет­ра и Павла, Живоносного Источника. И стоят эти хра­мы без богослужения, которое отправляется в каждом только однажды в году, в праздник храма. Но и в храмовый праздник отдельной церкви Пресвятой Троицы не может быть отправляема в ней служба Божия по крайней тесноте; правится она в соборе.

По окончании литургии немедленно все идут в тра­пезу, на которой поставляется пища простая, но здоро­вая, удовлетворительная, по указанию церковного уста­ва, то есть в праздничные дни рыбная, в обыкновенные дни с маслом, а в среды и пятницы, в будни Великого поста, без рыбы и без масла, из одних растений. Во время трапезы наблюдается глубокое молчание и звуч­ный голос чтеца возвещает собранному братству самоотвержение, добродетели, подвиги святых угодников Божиих. Ужин бывает после вечерни: во время его рав­ным образом производится душеназидательное чтение. В дни великих праздников, за час до вечерни, поставля­ется в трапезе общий чай, что Валаамские старички назвали утешением. Трогательно видеть, как спешат к этому утешению, с деревянными чашечками в руках, дряхлые, едва могущие ходить, пришедшие в младенчество старички; их стынущая кровь жаждет оживиться кипящей водою. Много в обычаях Валаамского монас­тыря — простоты, патриархальности. Приятно и умили­тельно отзываются эти обычаи родной нашей стари­ною, стариною русскою, в которой наблюдатель часто встречает простодушное и священное соединенными. Ризница монастыря украшена щедрыми вкладами государя императора Александра Павловича, питавше­го особенное расположение к Валаамской обители, которую в 1819 году он благоволил осчастливить сво­им посещением. В 1844 году посетил ее Великий князь Константин Николаевич и в память посещения своего пожаловал ей богатые сосуды. Посреди площадки, об­разуемой внутренним четырехугольником монастырс­ких зданий, на которой живет какое-то особенное, ти­хое, благоговейное чувство, монахи воздвигли мрамор- ный памятник с надписью. Надпись возвещает совре­менникам и хранит для потомства события: посещение обители Государем императором Александром Павловичем и Великим князем Константином Николаевичем. Надпись в соборной церкви указывает место, на кото­ром Александр Благословенный стоял во время бого­служения, не обременяясь продолжительностью бого­служения монастырского. Надпись в гостинице указы­вает те покои, в которых останавливался Государь. Мраморный четырехугольный камень с надписью, об­саженный цветами, стоит в саду на том месте, с кото­рого Великий князь Константин Николаевич снимал виды монастыря. Точно такой же камень поставлен на другой стороне залива, в лесу, под густой сенью елей и сосен, на месте, где Великий князь оканчивал свой ри­сунок, начатый в саду, откуда вид монастыря особенно величествен и живописен. Ставя эти камни и высекая эти надписи на камнях, монахи Валаамские выражали чувство своего сердца, то чувство любви и преданно­сти к царям и царственному дому, которыми во все века истории русской отличалось наше духовенство.

Одежда иноков Валаамских, как и пища их, проста, но удовлетворительна. Она и материалы к ней хранят­ся в рухольне. Рухольня — ряд комнат, в которых сло­жены сукна, нанки, полотна, нитки, кожи, сшитое бе­лье, готовые рясы, подрясники, мантии, шубы, и все это — в значительном количестве. Рухольный имеет книгу, в которой записывает, что, кому из братии вы­дано. Изношенная одежда возвращается в рухольню, вместо ее выдается новая. Поступающему в монастырь из мира отпускаются нужные белье, одежда и обувь. Валаамская рухольня может во всякое время снабдить всем нужным до ста человек. Такие запасы по всем от­раслям хозяйственности необходимы в Валаамском монастыре, по многочисленности его братства, по отдаленности от городов, наконец потому, что весною, когда ломает лед, и в особенности осенью, когда он становится, сообщение с берегом затруднительно и даже невозможно в течение продолжительного време­ни. Озеро между Сердоболем и Валаамом замерзает, но не раньше половины января, до того времени бесчис­ленные ледяные глыбы странствуют в разных направ­лениях по всему водному пространству, и судно, кото­рое решилось бы пуститься в озеро, непременно долж­но быть окружено и затерто льдами.

Библиотека монастырская имеет все книги, нуж­ные для снискания полных сведений в монашеской жизни. Кроме напечатанных на славянском и русском языках, находятся многие рукописные. Перечислим до­стопримечательные рукописи. Первое место между ними по редкости своей должны занимать Оглашения преподобного Феодора, игумена Константинопольской Студийской обители, или Беседы его к братии. Книга эта значительного объема. Польза ее признана Церковью: уставом церковным положено в известные дни Велико­го поста читать ее в церкви на службах церковных (Устав церковный. Понедельник святой Четыредесятницы). Это постановление касается собственно монастырей. Беседы Студита дышат любовью, которую он питал к братству своему: он называет их отцами своими, и на­ставниками, и братьями, и чадами; учение его необык­новенно просто, доступно для понятия всех, особенно идет для иноков общежительных, как имеющее исклю­чительным предметом различные обязанности и обстоятельства общежития. Есть рукописные книги от­цов, описавших подвиг умной молитвы. Таковы: Григо­рия Паламы, Каллиста Антиликуди, Симеона Нового Богослова, преподобного Нила Сорского, русского пи­сателя. Есть книги для руководства жителей скита, пус­тынников и отшельников: таковы Патерики, книга зна­менитого наставника безмолвников Исаака Сирского; книга Цветник священноинока Дорофея, русского писателя, жившего, как видно из самой книги, во времена патриархов [100]. Сделаем из последней книги, облегчая понимание славянского языка переводом на русский, некоторые выписки, как по нравственному и аскетичес­кому достоинству книги, так особенно потому, что писа­тель — наш соотечественник, нами забытый. Лишь ка­кой-нибудь пустынник читает и перечитывает эту вдох­новенную книгу, исполненную драгоценных духовных советов. Пусть раздастся и для нас голос священноино­ка из гроба, куда похоронило его наше забвение. Этому голосу, вещающему глубокие истины, прилично раздать­ся из строгой Валаамской обители.

«О, любимый мой читатель, — так начинает свою книгу священноинок, — хочешь ли, покажу тебе нечто, честнее чистого злата, и серебра, и многоценного би­сера, и камня драгого! Ты ничем не возможешь найти и купить Царства Небесного, будущей радости и покоя, как только этим. Это — уединенное чтение и слушание со вниманием и усердием святых книг Божественного Писания. Невозможно, невозможно спастись тому, кто не будет часто читать боговдохновенного святого Пи­сания. Как птица без крыльев не может возлететь на высоту, так и ум без книг, одними собственными по­мышлениями, не может домыслиться, каким образом получить спасение. Чтение в уединении и слушание со вниманием и усердием святых книг Божественного Писания — родители и начало всех добродетелей и вся­кого благого дела: потому что все добродетели рожда­ются от них, от них начинаются. Уединенное чтение и слушание со вниманием и усердием святых книг Боже­ственного Писания, с целью деяния и своего спасения, рождают всякую добродетель, служат источником благ, отгоняют от нас всякую греховную и злую страсть, вся­кое греховное похотение, желание и действие, свое и бесовское. Святые отцы признают уединенное чтение и слушание со вниманием и усердием святых книг Бо­жественного Писания старейшиною и царем над все­ми добродетелями...» Под Божественным Писанием священноинок разумеет не одни священные книги Вет­хого и Нового Заветов, но и писания святых отцов; в этом случае он выражается так же, как и преподобный Нил Сорский. Такое начало имеет необыкновенную, драгоценную важность:  им признает священноинок необходимость неотступно держаться не только догма­тического, но и нравственного предания Церкви; им он вступает в союз единомыслия со всеми аскетическими святыми писателями Восточной Церкви. Все они единогласно утверждают, что, для непогрешительного шествия путем иноческих подвигов, необходимо руко­водство писаниями святых отцов, что это — единствен­ный способ спасения, остающийся нам по умалении духовных наставников. С самых первых слов священно­инок ставит читателя на стези правые, святые, безо­пасные, предписанные и благословенные Церковью, дает ученику своему характер определительный сына Восточной Церкви, вводит его в духовное общение со святыми иноками всех веков христианства, устраняет от всего чуждого, от всего поддельного. Как превосхо­ден характер сына Восточной Церкви! Как он прост, величествен и свят! Протестант холодноумен; римля­нин — восторжен, увлекает, уносится; сын Восточной Церкви проникнут святой истиной и кротким миром. Первые два характера — земные; последний низшел с неба, и предстоит нашим взорам в Евангелии. Этот характер воспитывается в православном христианине чтением Священного Писания и творений святых от­цов; христианин, напитываясь этим чтением, соделы­вается наперсником Истины и причастником подавае­мого Ею Святаго Духа. Проницательно взглянул священноинок на совре­менное ему монашество; драгоценно сделанное им за­мечание: «Часто удивлялся я тому, — говорит он, — святые древние отцы в короткое время достигали спа­сения, приходили в совершенство, обретали благо­дать, а в нынешние времена мало спасающихся! Но вот чем все святые отцы достигли совершенства и спасе­ния, обрели благодать, сподобились дара чудотворе­ния: они от всей души последовали всем словам и за­поведям Господа, более всего старались соблюдать их, всегда их имели в уме своем... Во-первых, должно со­хранять заповеди Христовы, потому что святое Еванге­лие — уста Христовы, ежедневно нам глаголющие, а потом сохранять предания святых отцов, исполнять делания, заповеданные ими, сими деланиями утруждать тела свои... Без исполнения заповедей Господних святых, священных и светоносных, предания и прави­ла наши суетны... Не сохраняющий заповедей Господ­них повреждает и погубляет труды свои великие, ли­шается совершенства, спасения и благодати. Не сохра­няющий заповедей Господних и не устраивающий внутри себя места для благодати, не может прийти в совершенство, и принять благодать. Чужд духовной мудрости, кто упражняется в подвигах телесных, а не­брежет о заповедях Господа! Ничто наше неприятно Богу без исполнения заповедей Господа. Как тщатель­но и неуклонно сохраняли их святые отцы: так и нам должно сохранять их, сколько силы наши позволяют...» (Цветник, гл. 6) Душеполезнейшее наставление! Записать бы его каждому иноку, заботящемуся о приготовлении себе блаженной вечности, на скрижалях сердца неиз­гладимыми письменами.

Прекрасная душа священноинока говорила от из­бытка сердца и изливалась часто с непринужденным, пленительным красноречием. Некоторыми местами его украсились бы страницы лучших писателей. Как изящны следующие строки: «Когда мы изработываем живот бессмертный, то не должно бояться напастей, скудости в телесных потребностях, ни самой смерти. Сказал Господь: Не пецытеся убо глаголюще, что ямы, или что пием, или чим одеждимся. Всех бо сих языцы мира сего ищут, некрещеные, незнающие Бога: весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех. Ищите прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам (Мф.6:31,32,33). И так Он дал обещание! «Я, — говорит он, — пища тебе и одежда; Я послужу тебе в немощи твоей, как отец и мать, и друг задушевный. Я доставлю все, что нужно тебе, и поработаю тебе благодатию Моею. Только ты веруй мне вседушно и несомненно, служи Мне твердо, и надейся, что могу исполнить обещанное Мною» (Цветник, гл. 9). Совершились над священноиноком слова боговдох­новенного Давида, который сказал: Отрыгнут устне мои пение, егда научиши мл оправданием Твоим (Пс.118:171). Когда сама Божественная благодать, вселившись в сердце, начнет научать его закону Духа, тогда человек делается вдох­новенным. Оживают его мысли и чувствования новой жизнью Духа, беседа его носит печать возвышенней­шей поэзии. Таковы многие места писаний священно­инока, и между прочими начало 11-й главы, где он бе­седует к душе своей: «Возлюбленная душа моя, — гово­рит он, — не отлагай года за год, месяца за месяц, времени за время, дня за день, не проводи их в тщетном ожидании! Чтоб не пришлось тебе воздохнуть от всего сердца, поискать могущего участвовать в твоей скорби, и не найти его. Ах, сколько тогда начнешь терзаться, сколько плакать, рыдать и сетовать, раскаивать­ся бесполезно! Ты можешь сегодня сделать добро: не отлагай его на завтрашний день! Ты не знаешь, что родит день завтрашний. Не постигнет ли тебя в эту ночь какое бедствие! Ты не знаешь, что несет за собою день, что несет ночь. Душа моя! Ныне время терпения скорбей! Ныне время исполнения заповедей Господних и добродетелей отеческих! Ныне время пла­ча и рыдания, слез, — рождающих сладость и радость! О, душа моя! Если истинно хочешь спастись, возлюби скорби, как прежде ты любила наслаждение; живи, умирая ежедневно. Скоро проходит житие наше и ис­чезает, как тень облака, производимая солнцем. Дни жизни нашей разливаются как дым на воздухе...» Цвет­ник — одна из возвышеннейших аскетических книг; этим достоинством она приближается к знаменитой книге Исаака Сирского. Два писателя Русской Церкви писали о умном делании, Нил Сорский и священно­инок Дорофей. Книга первого — весьма полезное руко­водство для начинающих подвиг безмолвия, а второго — для преуспевших и приближающихся к совершенству. Учение о умной молитве изложено в Цветнике с не­обыкновенной ясностью, простотой, окончательно­стью. Повсюду видны обильное духовное преуспеяние и здравый смысл русского человека, упрощающий мудре­ное, излагающий возвышеннейшее духовное учение с необыкновенною естественностью, чрезвычайно внят­но и — изящно! В особенности таковы его поучения: о чистоте сердечной, умной и душевной, о бесстрастии, о помрачении ума, о трезвении ума, о святой чистой молитве. По возвышенности и святости этих предме­тов, для которых есть свое время и место, мы не дер­заем делать выписок; желающего познакомиться с ними отсылаем к самой книге. Сказывают уже много заглавия поучений. Для таких-то духовных упражнений преуспевшие иноки переходят от общежития к жизни скитской и отшельнической.

Скит Валаамского монастыря находится от главной обители в трех верстах. Путь к нему — и водою и бере­гом. Надо спуститься из монастыря по гранитной лестнице к гавани. Здесь садитесь в катер, и тем же зали­вом, которым прибыли в монастырь, плывете далее, в глубину острова, в скит. Залив то суживается, то рас­ширяется; вы непрестанно видите с обеих сторон ланд­шафты, изменяющиеся в формах, сохраняющие тон угрюмый. Наконец въезжаете в большой овал, окружен­ный отлогими берегами, на которых растет много бе­резок, рябин, кленов; скалы почти скрылись от вас; кое-где вдали, из-за елей и сосен, выглядывает камень. Воды овала не мрачны: в них приятно отражается си­нева небес. Зеленеющие луга, испещренные и благо­ухающие бесчисленными дикими цветами, утешают взор. Здесь нет ветра, того сурового порывистого вет­ра, который редко стихает на возвышенной открытой площади, где стоит главный монастырь. Здесь все так гостеприимно, радушно! Вам легко; вы чувствуете, что отдыхаете. И делается вам понятным, что дикая приро­да с ее картинами, наводящими ужас, на которые вы непрестанно доселе смотрели, привела ваши телесные и душевные чувства в напряжение. Вы поднимаетесь по отлогому лугу излучистою тропинкой, входите в чащу леса: пред вами, внезапно, уединенный скит. Посреди скита — каменная двухэтажная церковь в Византийском вкусе; вокруг церкви отдельные кельи братии, также ка­менные, и каменная ограда. Скит со всех сторон в лесу; в нем — необыкновенная тишина. Совсем другое чувство обдает вас, когда взойдете в скит, нежели при входе в монастырь. Там все дышит жизнью, жизнью строгой; здесь же — какое-то непостижимое спокой­ствие, как бы спокойствие скончавшихся блаженною кончиною. В скиту отправляется богослужение дваж­ды в неделю, в воскресенье и субботу; в прочие дни братия безмолвствуют по кельям, занимаясь молит­вою, чтением, богомыслием и рукоделием: а в храме один инок совершает чтение Псалтири и поминовение почивших братий и благотворителей Валаамской оби­тели. Это чтение и поминовение совершаются непре­рывно день и ночь, для чего братья, живущие в скиту, чередуются. Пища предлагается в общей трапезе; она гораздо скуднее монастырской, почти исключительно растительная. На Пасху и прочие великие праздники, скитская братия приходят в монастырь, участвуют с монастырской братией в богослужении торжествен­ном, и вкушают с ними в общей трапезе праздничную пищу, не превышающую никогда и в самом монастыре четырех перемен. Уха, еще другое блюдо рыбы, кусок пирога — вот признак великого праздника на трапезе Валаамских братий. Сковрадопряжения исключены из числа их яств: они признают их лакомством, для себя непозволительным. В скиту живет до двенадцати бра­тий или немного более. Дорога из скита к монастырю сухим путем также ландшафтна: идет по берегу залива, по рощам, по холмам и горам, и часто начинают сту­чать колеса экипажа на голом граните.

По разным местам острова в глухом уединении, при опушке леса на холмике или на маленьком лугу среди леса, стоят одинокие хижины пустынников, срубленные из бревен. Число пустынников весьма не­велико. Жизнь отшельническая может быть дозволена только самым опытным в иночестве, зрелым по возра­сту и духовному разуму. Пустынники, подобно скитской братии, приходят в монастырь на великие праздники.

Посетители монастыря помещаются в гостинице. Есть особенный приют и для нищих, которыми богата эта часть Финляндии. Нищим дозволяется быть на Ва­лааме в течение двух суток и пользоваться трапезой, нарочно приготовляемой в их приюте, а на дорогу дают каждому два куска ржаного хлеба. И для этого-то подаяния стремится за сорок, за пятьдесят верст фин­ляндец в монастырь Валаамский! Летом, лишь очистится путь по озеру, многие десятки челноков ежеднев­но приносят нищих по бурной пучине к монастырю. Уезжают одни; на место их приехали уже другие. Зи­мой, лишь станет лед, целые стаи их пускаются пеш­ком в трудное путешествие, несмотря ни на лютость мороза, ни на дальность пути. Идут полуобнаженные по льду! Идут и старцы увечные, и дети, и женщины с грудными младенцами. Нередко находят в ледяной сте­пи замерзшие трупы этих бедняков, думавших уйти от голода, убитых морозом.

Нельзя, наконец, не принести дань слова больни­це Валаамской, которая служит спокойным приютом не только для изветшавших и недужных Валаамских иноков, но и для иноков всей Петербургской епархии. При больнице есть отдельная церковь, отдельная тра­пеза, особенная прислуга и небольшая аптека, снабжен­ная самыми нужными медикаментами.

Валаамский остров с принадлежащими ему малы­ми островами — не что иное, как цельный, поднявший­ся из Ладожского озера камень, возвышенностями ко­торого образуются скалы, горы и утесы, а углубления­ми — заливы, проливы, озера. Вы убедитесь в этом измерениями глубины озера. В заливах, проливах, на всем пространстве между главным островом и мелки­ми островами, глубина эта — пять, десять, в самых глу­боких местах — двадцать сажень, но едва вы выехали на чистое озеро, глубина в сотне шагов от берега про­стирается уже на семьдесят, на сто сажен, доходит по­чти до двухсот. Почва — повсюду сплошной камень, покрытый слоем растительной земли на четверть ар­шина, местами и более. Редко в малом количестве, не на дальнюю глубину, есть песок и глина. Слой земли, покрывающий луду, — так Валаамские иноки называют свой камень особенно плодороден: близ монастыря разведены два фруктовых сада, один под скалой, на которой стоит монастырь, другой по правую сторо­ну гранитной лестницы, ведущей от гавани в обитель. В этих садах яблони свежи, сочны, свидетельствуют о доброте грунта, а яблоки, созревающие разве однажды в десять лет, приносят жалобу на климат, на слабость здешних солнечных лучей. В этой жалобе участвуют с ними крупные арбузы и дыни, растущие на огородах Валаамских; они очень сочны, но сок их мертвый: солн­це не нагревает в нем сладости. Огородные продукты весьма хороши; их родится значительное количество, достаточное для всего многочисленного братства, для многих рабочих, живущих в монастыре, для многих по­сетителей монастыря. Сеют в некотором количестве рожь и овес, но главный запас хлеба покупается в Санкт-Петербурге и доставляется в монастырь на его галиотах. Сена накашивается довольно. Лесом остров изобилует; преимущественно здесь растет сосна, потом ель; гораздо в меньшем количестве береза, клен, липа. Благодарность им! Они смягчают нежным цветом сво­их листьев угрюмость скал и темной, вечной зелени елей и сосен. В долинах, где слой земли толще, лес крупнее, но на горах, где слой этот тонок, лес мельче; он не может достичь должной высоты; корни его тщет­но ищут углубиться в землю; их встречает луда, они сте­лются, переплетаются по ней для собрания необходи­мой себе пищи, и не находят ее. Зато на горах почти исключительно растет одна наименее прихотливая и разборчивая на почву сосна. Что сказать еще? Смотрю на воды, на необъятные массы вод Ладоги, древнего Нева, издревле славного бурями своими и боями варя­га со славянином; и они, эти глубокие, пространные воды, согласны с уединенным, полным вдохновения строгого, островом, чтоб на острове, в ограде вод, спа­салось, сберегалось иноческое общество. Они ограж­дают его и пространством своим, и бурями, и льдами.

Они в необъятных недрах своих содержат и питают бесчисленные стада различных рыб, предавая их в льстивые сети, готовят на трапезу пустынников блю­до, в котором всю цену составляют не приправы, не искусство, а обилие и свежесть припаса!

Когда легкий монастырский катер, при попутном приятном ветре, уносил меня из Валаама, я был болен. К ощущению болезни пришли многие другие ощуще­ния. Взор мой с безотчетной грустью, в которой было какое-то наслаждение, обратился к Валааму, приковал­ся к нему. Подозреваю, не был ли то взор прощания навсегда! Безмолвно смотрел я на Валаам с катера, пока катер шел заливом. Я поднимал голову то к той скале, то к другой скале: иначе нельзя смотреть на них, так они высоки. Могучая природа, всегда наводив­шая на меня ужас, всегда глядевшая на меня лишь стро­го и сурово, показалось — дружелюбно улыбнулась. Или улыбку эту дало ей солнце, пустившее тогда живо­носные лучи вдоль залива, на воды, на камни, на лес густой. Кайма гранитного утеса, на котором стоит мо­настырь, обнесенная решеткой, была унизана братией. Тут были и мужи зрелые, окрепшие в боях с собою, и юноши, лишь вступившие в обитель, которых ждет еще борьба, и старцы дряхлые, покрытые сединами, которых сердце и мысль уже спокойны, которым спле­тен венец и вырыта могила. Им мало было того, что они радушно приняли, успокаивали странника: им нуж­ны были еще проводы, смешанные со скорбью любви, растворенные слезою сожаления о разлуке. Раздавался величественный звон колоколов монастырских, и вто­рили ему с разных сторон ущелья каменных гор мно­гоголосным эхом. Вышел катер из залива, как из высо­костенного замка, остались утесы на своих местах, яви­лось взору обширное озеро, вдали чуть виден был берег сердобольский; по другим направлениям берега нет, — синева вод сливается с синевой неба. Подняты паруса; быстро понесся катер по отлогим волнам. Ско­ро мы достигли противоположного берега; оттуда я ог­лянулся на Валаам: он представился мне, на своих об­ширных, синих, бесконечных водах, как бы планетой на лазоревом небе.

И точно, так он далек от всего! Он как будто не на земле! Жители его мыслями и желаниями высоко под­нялись от земли! Валаам — отдельный мир! Многие его иноки забыли, что существует какая-нибудь другая стра­на! Вы встретите там старцев, которые со своего Вала­ама не бывали никуда по пятидесяти лет и забыли все, кроме Валаама и неба.

Воинство духовное! Блаженные жители острова священного! Да снизойдет на вас благословение неба за то, что вы возлюбили небо! Да почиет на вас благо­словение странника за то, что вы возлюбили стран­ноприимство! Да услышатся молитвы ваши Богом, да приятны будут Ему хвалебные песнопения ваши: пото­му что молитвы и песнопения ваши полны благогове­ния священного! Да будут благословенны житницы ваши и имущество ваше: потому что нищий всегда на­ходит у вас и укрух хлеба, и лоскут одежды для при­крытия наготы своей! Братия! Благую часть вы избра­ли! Не озирайтесь вспять, не привлекайтесь снова к миру какой-нибудь суетной, временной приятностью мира! В нем все — так шатко, так непостоянно, так минутно, так тленно! Вам даровал промысл Божий отдельное, удаленное от всех соблазнов селение, вели­чественный, вдохновенный Валаам. Держитесь этого пристанища, не возмущаемого волнами житейского моря; мужественно претерпевайте в нем невидимые бури; не давайте благой ревности остывать в душах ваших; обновляйте, поддерживайте ее чтением святых отеческих книг; бегите в эти книги умом и сердцем, уединяйтесь в них мыслями и чувствованиями, — и Ва­лаам, на котором вы видите гранитные уступы и высо­кие горы, сделается для вас ступенью к небу, той духов­ной высотой, с которой удобен переход в обители рая. Странник, писавший эти строки, в них изливший свои чувства к вам и вашему жилищу, странник, не раз посещавший обитель вашу с сердечною заботой о ней, о благополучии ее и вашем, испрашивает себе жизни в молитвенном воспоминании вашем до гроба — и за пределом гроба.

О МОНАШЕСТВЕ
Разговор между православными христианами, мирянином и монахом

Мирянин. Отец мой! Признаю себя счастливым, что, при знакомстве моем с вами, я нашел в вас лицо, пред которым могу открывать мое сердце и от которо­го слышу искреннее слово. Желаю, желаю от души и вполне, принадлежать Православной Церкви, последо­вать ее догматическому и нравственному Преданию. С этой целью стараюсь о всех предметах предания иметь определенное понятие. Неправильные понятия ведут к неправильным действиям; неправильное дей­ствие — источник вреда частного и общественного. В настоящей беседе не откажитесь объяснить мне зна­чение монашества в Церкви Христовой.

Монах. Бог да благословит желание ваше. Из точ­ных и правильных понятий рождается все доброе; из превратных и ложных рождаются все бедствия. Это мнение принадлежит Евангелию. Оно предлагает нам Истину в начальную причину спасения, а на ложь ука­зывает как на начальную причину погибели (см.: Ин.8:32,44). — Поче­му вы хотите, чтоб сегодня предметом разговора наше­го было именно монашество?

Мирянин. В обществе, которое я посещаю, часто возбуждается речь о монашестве, высказываются раз­личные современные мнения о нем. Знакомые мои почти всегда обращаются ко мне, как к находящемуся в сношении со многими духовными лицами, выражая желание, чтоб и я высказал мое мнение. Хочу достав­лять ближним сведения точные, а потому и прошу вас сообщить мне их.

Монах. Не знаю, в какой степени я способен удов­летворить вас: но желаю быть и искренним пред вами, и изложить то, что привелось узнать из чтения Свя­щенного Писания и святых отцов, из бесед с достой­ными уважения и доверия по жизни иноками, наконец из собственных наблюдений и опытов. В основание беседы нашей, как бы полагая краеугольный камень в основание здания, скажу, что монашество есть установление Божие, отнюдь не человеческое.

Мирянин. Представьте себе! Мысли, что монаше­ство — есть Божественное установление, я и не слыхал в обществе.

Монах. Это я знаю. Потому-то, когда зачнется в светском обществе разговор о монашестве, один го­ворит: «Мне кажется так!», другой — «А мне кажется вот так!», иной: «А я сделал бы то!», другой — «А я сделал бы это!» Слышится тысяча противоречащих мнений и предположений, произносимых людьми, не имеющими никакого понятия о монашестве, но гото­выми сделаться писателями правил для монашества и распоряжаться монашеством по своему премудрому усмотрению, без всяких справок. Некоторые повторя­ют даже хулы, произнесенные на монашество протестантами и безбожниками. Чувством грусти и страха объемлется сердце от таких возгласов и суждений, в которых неведение попирает своими копытами драго­ценнейшие перлы Божественного предания и установ­ления.

Мирянин. Точно! Причиной этого — неведение, как вы сказали, отец.

Монах. Не думайте, что неведение есть зло незначи­тельное. Святые отцы называют неведение великим, начальным злом, от которого зло рождается в полно­те обилия. Преподобный Марк Подвижник говорит, что неведение есть первый, главный исполин злобы (Слово к иноку Николаю, Добротолюбие, ч. 1). Неведение не ведает своего неведения, неведение удовлетворено своим ведением, сказал другой отец (Священномученик Петр Дамаскин. Книга 1. Добротолюбие, ч. 3). Оно способно наделать множество зла, нисколько не подозревая, что делает его. Говорю это из чувства сострадания к человекам, не понимающим, в чем заклю­чается достоинство человека, — к христианам, не знаю­щим, в чем состоит христианство, действующим из не­ведения своего против себя. Не подумайте, чтоб у меня было намерение прикрывать в установлении Боже­ственном человеческие злоупотребления и человече­скую немощь. Нет! Обличение и устранение человече­ских злоупотреблений в установлении Божием служит признаком благоговения к этому установлению, сред­ством сохранения в должной святости установления, да­рованного Богом, предоставленного в распоряжение че­ловекам.

Мирянин. Последняя мысль опять нова для меня. С этой точки я никогда не глядел на монашество и в других не встречал этого воззрения.

Монах. Сказанное мною относится не к одному мо­нашеству, но ко всей Церкви, как Ветхозаветной, так и Новозаветной. Что Ветхозаветная Церковь основана Богом, что она передана делателям иудейскому народу, это изобразил Господь в притче о винограднике, в 21-й главе Евангелия от Матфея (см.: стих 33 и далее). Что Новозаветная Цер­ковь основана Богочеловеком, что она передана друго­му народу, составившемуся из всех народов, христиа­нам, это явствует из Евангелия и из всего Священного Писания (Еф.1:22,23; 2:10 и 11 и проч.). Иудеи должны были дать отчет Богу в со­хранении дара Божия, в управлении и распоряжении даром Божиим. Как поведение их оказалось преступ­ным, то они устранены — впрочем, когда уже они уст­ранились произвольно в духе, — и подвергнуты казни. Равным образом потребуется отчет от христиан, какое они сделали употребление вообще из установления Божия — Новозаветной Церкви — и из частных уста­новлений в ней, каково монашество.

Мирянин. Не имеется ли возможности усмотреть из Священного Писания, чем заключится судьба Ново­заветной Церкви на земле?

Монах. Священное Писание свидетельствует, что христиане, подобно иудеям, начнут постепенно охладе­вать к откровенному учению Божию, они начнут остав­лять без внимания обновление естества человеческого Богочеловеком, забудут о вечности, все внимание об­ратят на свою земную жизнь; в этом настроении и на­правлении займутся развитием своего положения на земле, как бы вечного, и развитием своего падшего естества для удовлетворения всем поврежденным и из­вращенным требованиям и пожеланиям души и тела. Разумеется, такому направлению Искупитель, искупив­ший человека для блаженной вечности, чужд. Такому направлению отступление от христианства свойствен­но. Отступление настанет, по проречению Писания (см.: 2Сол.2:3). В ослаблении христианства будет участвовать монаше­ство: член тела не может не принять участия в немо­щи, поразившей все тело. Предсказали это святые ино­ки древних времен по внушению обитавшего в них Святаго Духа (Алфавитный Патерик и Достопамятные Сказания о авве Исхирионе). Когда христианство до крайности ума­лится на земле, тогда окончится жизнь мира (см. Лк.18:8).

Мирянин. Какое значение монашества в Христовой Церкви?

Монах. Монахи суть те христиане, которые остав­ляют все, по возможности, земные занятия для заня­тия молитвой, — добродетелью, выше всех добродете­лей, чтоб посредством ее соединиться во едино с Бо­гом, как сказал апостол: Прилепляяйся Господеви бывает един дух с Господом (1Кор.6:17. Преподобный Марк Подвижник, Слово 4). А как молитва заимствует свою силу из всех прочих добродетелей и из всего учения Христова, то монахи прилагают особенное тщание к исполнению евангельских заповедей, присовокупляя к исполнению заповедей, обязательному для всех хрис­тиан, исполнение двух советов Христовых: совета о нестяжании и совета о безбрачии (Преподобный авва Дорофей, Поучение 1). Монахи житель­ством своим стремятся уподобиться жительству на зем­ле Богочеловека: по этой причине святые иноки именуются преподобными.

Мирянин. Откуда монахи получили свое название?

Монах. Слова монах, монастырь, монашество про­изошли от греческого слова, один. Монах — значит живущий уединенно или в одиночестве; мона­стырь — уединенное, отдельное жилище; монашест­во — уединенное жительство. Это жительство отличает­ся от обыкновенного, всем общего жительства, — есть жительство иное, а потому в русском языке образова­лось для него наименование иночества. Монах по-рус­ски — инок. Слова общежитие, скит, безмолвие, отшельниче­ство, затвор, пустынножитие означают собою разные роды иноческой жизни. Иноческим общежитием назы­вается сожительство более или менее многочисленного собрания иноков, имеющих общее богослужение, общую трапезу и одежду, находящихся в заведывании од­ного настоятеля. Безмолвием называется сожительство двух или трех иноков в отдельной келье, жительствую­щих по взаимному совету или по совету старшего, име­ющих общую трапезу и одежду, отправляющих в течение пяти дней богослужение в келье, а в субботу и воскре­сенье приходящих к общественной службе в церковь. Отшельничеством называется жительство инока на­едине. Когда отшельник пребывает неисходно в келье, находящейся в монастыре, тогда он называется затвор­ником, а жительство его — затвором; когда же он жи­тельствует в безлюдной пустыне, то называется пустын­ником, а жительство его — пустынножитием.

Мирянин. Когда началось монашество?

Монах. Со времени апостолов, по удостоверению преподобного Кассиана (Cassiani Collatio, XVIII, cap. V). Преподобный Кассиан, пи­сатель и инок IV века, обозревший иноческие обители Египта, в котором тогда особенно процветало монаше­ство, проведший значительное время между иноками Египетского Скита и передавший позднему потомству уставы и учение египетских монахов, говорит, что в первые времена христианства получили в Египте наименование монахов избранные ученики святого апостола, евангелиста Марка, первого епископа Алек­сандрии. Они удалились в самые глухие пригородные места,   где   проводили   возвышеннейшее   жительст­во по правилам, которые передал им евангелист (Lib. 1. De Nosturnis orationibus caput. V). — В жизнеописании преподобномученицы Евгении пове­ствуется, что в царствование римского императора Коммода, Коммод вступил на престол в 180-м году по Рождестве Христовом, — вельможа римский Филипп сделан был правителем Египта. В то время в александрийском предместье был монастырь; о епископе того времени, святом Елие, упоминается, что он с юности вступил в монашество (Четьи-Минеи. 24 декабря). Иудейский историк Филон, современный апостолам, гражданин Александрии, опи­сывает жизнь ферапевтов, удалившихся в предместья Александрии, точно такой, какой изображена препо­добным Кассианом жизнь первых александрийских монахов, и называет жилища их монастырями (Histoire du Christianisme, par Fleury, livre 2, cap. 6). Из описания Филона не видно, были ли ферапевты хрис­тианами, но описание Филона, как светского писате­ля, поверхностно; притом, в это время многие не от­личали христианства от иудейства, признавая первое сектой второго. В жизнеописании преподобного Анто­ния Великого, которое составил современник его, свя­той Афанасий Великий, архиепископ Александрий­ский, упоминается, что в то время, как святой Анто­ний вступил в монашество, — Антонию тогда было около двадцати лет, монахи египетские проводили уединенную жизнь в окрестностях городов и сел. Пре­подобный Антоний Великий скончался в 356 году по Рождестве Христовом, будучи ста пяти лет (Vies des pиres des dйserts d'Orient). — Имеет­ся факт, доказывающий, что и в Сирии монашество существовало со времен апостольских. Преподобномуче­ница Евдокия, жившая в сирском городе Илиополе, в царствование римского императора Траяна, обращена в христианство преподобным Германом, настоятелем мужского монастыря, в котором было семьдесят иноков. Евдокия, по принятии христианства, вступила в монас­тырь женский, в котором было тридцать инокинь (Четь-Минеи, марта 1-го дня). Траян начал царствовать с 96-го года по Рождестве Хри­стовом. — В последних годах III века преподобный Ан­тоний Великий положил начало пустынножительству; в конце первой половины IV века преподобный Пахомий Великий основал Тавеннисиотские общежития в пусты­не Фиваидской, а преподобный Макарий Великий — жи­тельство безмолвников в дикой пустыне Скит, близкой к Александрии, отчего такое жительство получило на­звание скитского, а монастыри, устраиваемые для это­го жительства, получили название скитов. Святой Васи­лий Великий, архиепископ Кесарии Каппадокийской, живший во второй половине IV века, изучил монаше­скую жизнь среди египетских иноков; возвратившись в отечество свое, Каппадокию, проводил там, в пустыне, монашескую жизнь до вступления своего в служение Церкви и написал правила для монахов, которые впос­ледствии частью приняты в руководство, а частью — в назидание всей Восточной Церковью. Таким образом, монашество, таившееся в окрестностях городов и сел в IV веке, переместилось в большинстве своем в необи­таемые пустыни. Там развилось и разрослось оно, как на свойственной себе почве. Впрочем, и в городах, и в окрестностях городов, монастыри и пребыли, и вновь устраивались. — Преподобный Кассиан, сказав об уста­новлении монашества в Александрии святым еванге­листом Марком, предоставляет ищущим о сем более подробных сведений обратиться к Церковной Исто­рии. Эта История не дошла до нас, как и все почти письменные акты Египта: их уничтожили магометане в VII веке, что они совершили и в других покоренных ими христианских странах, но в меньшей степени.

Мирянин. Какая была причина переселения мона­шества в места, отдаленные от городов и селений?

Монах. Это переселение совершилось в то самое время, когда прекратился подвиг мученический и нача­ли принимать христианскую веру уже не одни избран­ные, не по особенному призванию, не с решимостью на величайшие бедствия и смерть, но все вообще, как веру господствующую, покровительствуемую и распро­страняемую правительством. Христианство сделалось всеобщим, но оно не сохранило прежнего самоотвер­жения. Христиане в городах и селах начали вдаваться во многие житейские попечения, позволять себе рос­кошь, плотское наслаждение, участие в народных увеселениях и другие послабления, которых первобытные исповедники веры чуждались, как отречения от Хрис­та в духе. Пустыня представила собой естественное убежище и пристанище, не возмущаемое соблазнами, для христиан, желавших сохранить и развить в себе христианство во всей его силе. «Пустыня, — говорит святой Исаак Сирский, — полезна и немощным, и сильным: в первых удалением от вещества не допуска­ется разгореться и умножиться страстям, а крепкие, когда будут вне вещества, то достигают борьбы с лука­выми духами» (Слово 55). Святой Василий Великий и Димитрий Ростовский изображают причину отшествия святого Гордия в пустыню так: «Гордий, отбежа молв градных, кличев торжных, величаний княжеских отбежа, судов оглаголующих, продающих, купующих, клянущихся, лжущих, студословящих, отбежа игр и глумлений и сме­хотворства, бываемого во градех, сам чист слух имый, чистые очи, и, прежде всего сердце очищено, могущее зрети Бога, и сподобися Божественных откровений, и великим научися таинствам, не от человек, ни челове­ки, но великого стяжав учителя истины — Духа (Страдание святого мученика Гордия. Четь-Минеи, января в 3-й день). С пе­реселения монашества в пустыни появилось у него осо­бенное одеяние, с целью окончательного отделения его от мирян. Во времена гонений и клир, и монахи употребляли наиболее общее одеяние: это укрывало их в значительной степени от гонителей.

Мирянин. Высокое учение, которого сподобился свя­той Гордий, — исключительная принадлежность весьма немногих. В новейшие времена христианская вера удовлетворительно и подробно преподается в семинариях, а высшее учение о ней — в духовных академиях.

Монах. Между учением, преподаваемым в духовных училищах, и учением, которое преподается или долж­но преподаваться в монастырях, находится величайшее различие, хотя предмет того и другого учения один: христианство. Спаситель мира, посылая Своих святых апостолов на всемирную проповедь, повелел им на­учить все народы вере в истинного Бога и жительству по Его заповедям. Шедше, сказал Он, научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Мф.28:19,20). Учение вере должно предшествовать крещению; учение жительству по запове­дям должно последовать крещению. Первое учение — теоретическое, второе — практическое. О первом ска­зал святой апостол Павел: Ни в чесом от полезных обинух­ся, еже сказати вам и научити вас пред людьми и по домом: засвидетельствуя Иудеем же и Еллином еже к Богу покаяние и веру, яже в Господа нашего Иисуса Христа (Деян.20:20,21); о втором: Христос в вас, упование славы, Его же мы проповедуем, наказующе всякаго человека, и учаще всякой премудрости, да пред­ставим всякаго человека совершенна о Христе Иисусе (Кол.1:27,28). Бо­гом даны два учения о Боге: учение словом, приемле­мое верой, и учение жизнью, приемлемое деятельно­стью по заповедям Евангелия. Первое учение можно уподобить основанию здания, а второе самому зданию, воздвигнутому на этом основании. Как невозможно строить здания без фундамента к нему, так и один фун­дамент не послужит ни к чему, если не будет на нем воздвигнуто здание. Вера без дел мертва есть (Иак.2:26).

Святой апостол Павел изображает необходимость первого учения так: Вера от слуха, слух же глаголом Божи­им. Како же уверуют, Его же не услышаша? Како же услышат без проповедующаго? (Рим.9:17,14) Вот начало катехизического учения. Вступающим в христианство апостолы и их преемники излагали основное учение христианства о Боге, о Богочеловеке, о человеке, о значении его во времени, о значении его в вечности, о таинствах, о райском блаженстве, о адских муках (см.: Евр.6:1,2) и о прочем, со­ставляющем основное, догматическое христианское учение, к чему присовокуплялось и теоретическое уче­ние о жительстве по заповедям Евангелия (см.: Евр. гл. 11,12 и 13). Вот нача­ло догматического и нравственного богословия, этой возвышеннейшей, священной науки. С самых времен апостольских стали возникать в Церкви Христовой еретические учения, то есть учения об откровении Бо­жием из лжеименного человеческого разума. В откро­венном учении Божием нет места умствованиям чело­веческим: там от альфы до омеги — все Божие. Святая Вселенская Церковь тщательно старалась сохранить вверенное ей бесценное духовное сокровище откровен­ное учение Божие: она обличала своих явных врагов — идолопоклонников, языческих философов и иудеев, отражала нападения их; она обличала своих внут­ренних врагов еретиков, опровергала их учение, извергала их из своего недра, предостерегала от них чад своих. По этой причине, с течением времени, бо­гословие получало большую и большую обширность. Для обучения ему явилась нужда в училищах. Древней­шее и обширнейшее училище было в Александрии; особенно процветало оно во II и III веке по Р. X. Уче­ния, враждебные Божественному Учению, постоянно умножались, возникая в различных формах: необходи­мость в училищах, систематическая организация их, становилась постоянно ощутительнее. Запад, отклонив­шись от Востока впадением в ересь, принял образован­ность и жизнь языческие: с этого времени учения, враждебные Православной Церкви, учения самые хит­росложенные, самые дерзкие, уродливые, богохульные умножились до бесконечности. Духовные училища со­делались существенной потребностью для Православ­ной Церкви, как дыхание жизни. Судите сами: надо представить в ясности православному христианину, особенно тому, который приготовляется быть пасты­рем, и истинное учение Православной Церкви, и всю победоносную борьбу ее с тайными и явными врага­ми, с прикрытыми и открытыми, борьбу, продолжав­шуюся 18 столетий, разгорающуюся более и более. Надо изложить заблуждения и Ария, и Македония, и Нестория, и Евтихия, и иконоборцев, и папизма, и протестантизма с бесчисленными их отраслями, увен­чанными атеизмом и новейшей философией; надо из­ложить удовлетворительное опровержение всех этих учений. Изучение богословия требовало краткого вре­мени в первые времена христианства, — оно требует ныне времени продолжительного; прежде могло быть преподано в поучениях, произносимых в храме Божи­ем, — нуждается ныне в систематическом преподава­нии в течение нескольких годов. Доставление этого изучения, в полном его объеме, — вот цель наших духовных семинарий и академий: они преподают позна­ния о христианстве основные, вводные, как назвал их преподобный Марк Подвижник (Слово 4), преподают их юно­шеству, еще не вступившему в общественное служение, приготовленному к нему лишь теоретически, не знако­мому с познаниями, сообщаемыми опытом жизни. На теоретических познаниях о вере должны быть назда­ны познания деятельные, живые, благодатные. Для приобретения этих познаний дана земная жизнь чело­веку. Христианин, живущий посреди мира по запове­дям Евангелия, непременно обогатится познаниями не только опытными, но и благодатными в известной сте­пени. Несравненно более должен обогатиться ими тот, кто оставя все земные попечения, употребит все время свое, все силы тела и души на богоугождение, то есть монах. Он-то назван в Евангелии имеющим заповеди Гос­пода, потому что заповеди Господа составляют все дос­тояние его. Имеяй заповеди Моя, сказал Спаситель мира, и соблюдаяй их, то есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин.14:21). По этой причине ревностнейшие христиане всех веков, окончив образование свое в училищах, вступали и досе­ле вступают в монашество для стяжания того образова­ния, которое доставляется монашеством. Кто были ве­ликие учители Церкви всех времен? Монахи.  Кто объяснил с подробностью ее учение, кто сохранил ее предание для потомства, кто обличил и попрал ереси? Монахи. Кто запечатлел своей кровью православное исповедание веры? Монахи. Это очень естественно. Христиане, живущие посреди мира, опутанные связя­ми его, занятые различными попечениями, произволь­ными и невольными, не могут уделять много времени, не могут посвятить всей любви своей Богу. Не ожени­выйся печется о Господних, како угодити Господеви, а ожени­выйся печется о мирских (1Кор.7:32,33): оженивыйся не может посто- янно и усиленно прилепляться к Господу молитвою, от­решенною от всего земного, и соединиться во един дух с Господом (1Кор.6:17), как это возможно и свойственно монаху. — Для личного преуспеяния христианского нет нужды в учености человеческой, нужной для учителей Церкви: многие неграмотные христиане, между прочими и преподобный Антоний Великий, вступив в монаше­ство, достигли христианского совершенства, разлива­ли свет духовный на современников примером, устным учением, благодатными дарованиями своими. «Кто, — говорит святой Иоанн Лествичник, — между мирянами был чудотворец? Кто воскрешал мертвых? Кто изгонял бесов? Никто; все это — монахов почести, которых мир вместить не может» (Слово 2, гл. 9).

Мирянин. Не все же монахи достигают такого вы­сокого состояния, не все выполняют свое назначение. Выполняют его редкие.

Монах. Те монахи, которые проводят жительство по правилам монашеским, непременно стяжавают благо­дать по обетованию Божию. Обетование Божие не мо­жет не исполниться, по самому свойству Слова Божия и заповедей Евангелия, свойству сообщать делателям сво­им Дух Божий. Напротив того, монахи, пренебрегаю­щие Богопреданными постановлениями для монаше­ства, проводящие жизнь самовольную, рассеянную, сластолюбивую и миролюбивую, лишаются духовного пре­успеяния. Подобное совершается со всеми христианами. Те из христиан, которые проводят жительство христиан­ское, спасаются, а те, которые, именуясь христианами, проводят жительство языческое, погибают. Прежде было гораздо более святых между монахами и спасаю­щихся между христианами, нежели ныне. Причина это­му — общее ослабление в вере и нравственности. Но и ныне есть истинные монахи и истинные христиане. Повторяю вам: имеются иноки, недостойные своего имени и призвания, но это — злоупотребление установ­лением Божиим. Установление Божие не перестает быть установлением Божиим, несмотря на злоупотреб­ления им человеками. Так и христианство не лишает­ся своего великого достоинства по той причине, что некоторые или и многие христиане проводят житель­ство противоположное учению Христову. Как о хрис­тианстве, так и о монашестве должно судить по истин­ным христианам и монахам. Это нелегко: благочестие и добродетель, как целомудренные девы, всегда под покровами и кельи, и неизвестности, как бы под по­кровами тканей; напротив того, блудницы старают­ся полуобнаженными являться на позор. Часто высо­кая жизнь монаха открывается только при кончине его или после кончины. Часто монаха, причастника благо­дати Божией, осыпает мир злоречием и клеветами по ненависти мира к Духу Божию (см.: Ин.15:18,19). Самое преуспеяние имеет различные степени: потому что, как уже сказано выше, монастырское уединение, будучи полезно силь­ным христианам по одному отношению, полезно и не­мощным по другому. Разумеется, число вторых всегда было более, нежели число первых.

Мирянин. После всего сказанного вами делаются необходимыми определительные объяснение и доказа­тельство, что монашество есть установление Божие. Сказанное вами уже приводит к такому заключению в значительной степени.

Монах. Спаситель мира указал два пути, два образа жизни для верующих в Него: путь или жительство, дос­тавляющие спасение, и путь или жительство, доставляю­щие совершенство. Последние путь и жительство Господь назвал последованием Себе, так как они служат точнейшим выражением учения, преподанного Господом, и посиль­ным подражанием тому роду жизни, который прово­дил Господь во время Своего земного странствования. Условия спасения заключаются в вере во Христа (см.: Ин.3:36; 17:3), в жительстве по заповедям Божиим (см.: Мф.19:17; Мк.10:19) и в врачевании покаянием недостатков исполнения заповедей (см.: Лк.13:3,5): следо­вательно, спасение предоставлено, и оно возможно всем, при обязанностях и служениях посреди мира, не противных Закону Божию. К последованию Господу не­которые были призваны Самим Господом, как апос­толы, но вообще последование Господу предоставлено Господом на произвол каждого (Преподобный авва Дорофей. Поучение 1), что явствует из всех мест Евангелия, где Господь говорит об этом предмете. Аще кто хощет по Мне ити (Мф.16:24), аще хощеши совершен быти (Мф.19:21), аще кто грядет по Мне (Лк.14:26), говорит Господь в на­чале учения о последовании и христианском совершенстве. Принятие на себя жительства зависит от произвола, но условия для жительства предписаны уже Господом; без сохранения этих условий последование Господу не мо­жет состояться. Условия последования, или пути и жи­тельства, ведущих к совершенству, Господь изобразил так: Аще кто хощет по мне ити, да отвержется себе, и воз-мет крест свой и по Мне грядет (Мф.16:24). Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди вслед Мене (Мф.19:21), взем крест (Мк.10:21). Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. И иже не носит кре­ста своего, и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик. Иже не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик (Лк.14:26,27,33). Здесь предписаны именно те условия, из кото­рых составляются существенные обеты монашества; монашество, как мы сказали, в начале своем было не что иное, как уединенное, отдаленное от молвы житель­ство христиан, стремившихся к христианскому совер­шенству. Христиане многолюдной и богатой Александ­рии удалились в предместья города по наставлению святого евангелиста Марка; то же самое наставление дает святой апостол Павел и всем христианам, желаю­щим вступить в теснейшее общение с Богом. Вы бо есте, говорит он, церкви Бога жива, якоже рече Бог: яко вселюся в них, и похожду, и буду им Бог, и тии будут Мне людие. Темже изыдите от среды их, и отлучитеся, глаголет Господь, и нечи­стоте их не прикасайтеся, и Аз приму вы: и буду вам во Отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь Все­держитель (2Кор.6:16-18). Святой Иоанн Лествичник относит это призвание именно к монахам (Лествица, Слово 2, гл. 9). Вышеприведенные сло­ва Господа точно так понимались в первенствующей Церкви, как они объяснены здесь. Святой Афанасий Великий в жизнеописании преподобного Антония Вели­кого говорит, что Антоний, будучи юношей, вошел в церковь для молитвы. В тот день читалось Евангелие от Матфея (см.: Мф. гл. 19) о богатом человеке, вопрошавшем Господа о спасении и совершенстве. Когда прочитаны были вы­шеприведенные слова: Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и прочее, Антоний, которого в душе занимал вопрос о том, какой род жизни избрать ему, ощутил особенное сочувствие к этим словам, при­знал, что Сам Господь сказал их ему, почему немедленно продал свое имение и вступил в монашество (Четьи-Минеи. Житие преподобного Антония Великого, января 17-го дня). Эти сло­ва Господа и ныне признаются святой Церковью основ­ными для монашества, всегда читаются при постриже­нии в монашество (Требник. Последование малой схимы). — Помещение монашества вдали от селений, в пустынях, совершилось по откровению и повелению Божиим. Преподобный Антоний Великий призван Богом к жительству в глубокой пустыне; препо­добному Макарию Великому повелел Ангел поместить­ся в пустыне Скитской (Четьи-Минеи, января 19-го дня), преподобному Пахомию Вели­кому повелел также Ангел учредить в пустыне иноче­ское общежитие и предал письменные правила для жительства иноков (Четьи-Минеи, мая 15-го дня). Упомянутые преподобные были мужи, исполненные Святаго Духа, пребывавшие постоянно в общении с Богом, служившие для иночества глаголом Божиим, как служил им Моисей для израильтян. Святый Дух постоянно, чрез все века христианства, светил на монашество. Учение Святаго Духа, учение Христово, учение Божие об иночестве, об этой науке из наук (Преподобный Кассиан. Слово о рассуждении. Добротолюбие, ч. 4), как выражаются святые отцы об этой Боже­ственной науке, изложено преподобными иноками со всей отчетливостью и полнотой в их боговдохновен­ных писаниях. Все они свидетельствуют, что установ­ление монашества, этого сверхъестественного житель­ства, никак не дело человеческое: оно — дело Божие. Оно, будучи сверхъестественно, не может быть делом человеческим, не может не быть делом Божиим.

Мирянин. Некоторые полагают, что начальной при­чиной монашества были гонения, воздвигнутые идоло­поклонниками на христиан в первые три века жизни христианства.

Монах. Всегда ошибочно рассуждает о мужах духов­ных плотское мудрование. Духовные мужи, каковы были монахи первых веков, жаждали мученичества, и многие из них увенчались венцом мученичества, как то: преподобномученики Никон (Четьи-Минеи, марта 23-го дня), Иулиан (Четьи-Минеи, января 8-го дня), преподоб­номученицы Евдокия (Четьи-Минеи, марта 1-го дня), Евгения (Четьи-Минеи, декабря 24-го дня), Феврония (Четьи-Минеи, июня 25-го дня), и другие. Упомянутый выше святой пустынножитель Гор­дий, когда открылся подвиг для мученичества в Кеса­рии Каппадокийской, пришел в этот город во время всенародного торжества, обличил заблуждение идоло­поклонства, исповедал Христа, и запечатлел исповеда­ние мученической смертью. Когда было воздвигнуто лютое гонение на христиан императором Диоклетиа­ном, преподобный Антоний Великий был уже монахом и пустынножителем. Услышав, что христиане подвер­гаются мучениям и казням за исповедание Христа, Антоний оставляет вертеп и пустыню, спешит в Алек­сандрию, присоединяется к мученикам, всенародно исповедует Христа, самим делом доказывает желание мученичества. «Преподобный, — говорит писатель жи­тия его, — точно соделался мучеником по любви своей и произволению: хотя он и желал пострадать за имя Господа, но мученичество не было дано ему Господом». Уже Господь заменял жатву святыни, которую обильно совершали мученики, исповедавшие Его пред идолопо­клонниками, другой обильной жатвой, которую долж­ны были совершить монахи на поприще иного мучени­чества. Мучения едва прекращались и кровь христиан­ская едва переставала литься на городских площадях и позорищах, как тысячи христиан переселились в дикие пустыни, чтоб там распять плоть свою со страстьми и похотьми (Гал.5:24), чтоб исповедать Христа пред лицом самих миродержителей, начал и властей злобы (Еф.6:12). Причиной удаления в пустыню преподобного Павла Фивейского было желание избежать злоумышления на жизнь его во время гонения, воздвигнутого императором Декием. Может быть, и еще некоторые удалились в пустыню по той же причине. Другие удалялись в пустыню вслед­ствие других обстоятельств. Но это — частные случаи, по которым не должно заключать вообще о начале мо­нашества. Начальная причина монашества — не не­мощь человеческая — сила учения Христова. Преподоб­ный Иоанн Колов, составитель жизнеописания препо­добного Паисия Великого, в предисловии к этому жизнеописанию говорит: «Вечные небесные блага воз­буждают в тех, которые уповают получить их, безмер­ное желание к себе, насыщают сердца этих желателей некоей ненасытимой Божественной сладостью, заставляют их всегда воспоминать тамошнее блаженство, воз­даяние трудов, светлое торжество подвижников, и по­ощряют к такому стремлению к себе, что они не толь­ко презирают временное и суетное, но и не щадят своей жизни, изволяя, по слову Евангелия, положить ради Христа свою возлюбленную душу. Они любят смерть за Христа более всех наслаждений и прелес­тей. Но как ныне нет гонителей, и вожделенная смерть не обретается скоро, то они стараются понести ее иным образом, установляя для себя продолжительное и насильственное умерщвление самих себя. Они еже­дневно претерпевают тысячи болезней, постясь, подви­заясь многоразлично, борясь с невидимыми бесами, непрестанно понуждая естество свое, одеянное плотью, противиться бесплотным врагам» (Четьи-Минеи, июня 19-го дня).

Мирянин. Вы сравниваете подвиг монашества с под­вигом мученичества.

Монах. Это — один и тот же подвиг, в разных ви­дах. И мученичество, и монашество основаны на одних и тех же изречениях Евангелия; то и другое отнюдь не изобретено человеками, но даровано человечеству Гос­подом; то и другое иначе не может быть совершено, как всесильной помощью Божией, действием Божией благодати. В этом убедитесь, если прочитаете жития преподобных Антония Великого, Макария Великого, Феодора Студийского, Марии Египетской, Иоанна Многострадального, Никона Сухого и других иноков, которых подвиг и страдание были вышеестественны. Святой Симеон, Новый Богослов, говорит о своем на­ставнике, Симеоне Благоговейном, иноке Студийского монастыря, что он скорбями и страданиями телесны­ми уподобился многим мученикам (Слово 2).

Мирянин. Объясните, отец мой, какое значение имеют безбрачная жизнь и нестяжание в монашеском подвиге? Это темно для живущих посреди мира, трудя­щихся для общественной пользы, подающих обильно милостыню и совершающих многие добрые дела, ука­занные и одобренные Евангелием. При недостатке объяснения монашеская жизнь представляется жизнью праздной, лишенной и деятельности, и пользы.

Монах. Упоминаемая вами деятельность мирян, состоящая из исполнения евангельских заповедей дей­ствиями тела, необходима для спасения, недостаточна для совершенства. Ничто не препятствует заниматься такой деятельностью посреди попечений и обязанно­стей мира. Даже земное преуспеяние дает возможность делать более добрых дел: так, богач может много по­могать нищей братии подаяниями, а вельможа может помогать им защитой от насилия, предстательством в судах. При этой деятельности нужно храниться от дей­ствования из себя (по объяснению блаженного Феофилакта Болгарского), как действовал упоминаемый в Евангелии фарисей (см.: Лк. гл. 18), который точно делал много добрых дел, но при неправильном взгляде на свою дея­тельность. От этого он впал в неправильное мнение о себе и о ближних; добрая деятельность его сделалась неблагоугодной Богу. Апостол говорит, что совершаю­щие добрые дела должны совершать их, яко добрии строителе различныя благодати Божия (1Пет.4:10). Богач пусть подает милостыню из имения, не как из своего, но как из врученного ему Богом. Вельможа пусть благодетель­ствует из высокого положения, не как из собственно­го, но как из доставленного ему Богом. Тогда взгляд презрения на деятельность ближних, хотя бы она была недостаточна, уничтожится; тогда начнет являться в совести вопрос о собственной деятельности, как то было с праведным Иовом (Иов.1:5), удовлетворяет ли она тре­бованию Божию? Нет ли в ней больших или меньших недостатков? Тогда мало-помалу начнет образовывать­ся понятие о жительстве, более совершенном. Согла­ситесь, что монашеская жизнь представляется лишен­ной деятельности и пользы именно для тех, которые высоко, то есть ошибочно, ценят свою деятельность. Правильной христианской деятельности признак — смирение: гордость и самомнение — верный признак неправильной деятельности, по указанию Самого Гос­пода. Высказанным вами мнением обнаруживается незнание христианства, превратное, искаженное по­нимание его. Христианское совершенство предложил Сам Богочеловек избранным ученикам Своим. Совер­шенство начинается там, где добрые дела, предписан­ные мирянам, достигнут всей полноты своей. Изучите христианство, узнайте, в чем заключается совершен­ство его, — и вы поймете значение монашества, пойме­те всю нелепость богохульного обвинения в празднос­ти тех людей, которые стремятся к исполнению возвы­шеннейших завещаний Евангелия, недоступных для мирян. Осыпающие нареканиями и хулами монаше­ство, по необходимости, хулят и само установление христианского совершенства Господом.

Мирянин. Согласен, согласен! Раскройте же мне с ясностью значение нестяжания и безбрачной жизни в пути к христианскому совершенству.

Монах. Значение их — необыкновенной важности. Постараюсь по силам моим сделать его понятным для вас. Тот, кто раздал имением нищим для того, чтоб оказать всецелое повиновение Спасителю, и всецело последовать Ему, кто сам сделался нищим, чтобы под­чинить себя лишениям, сопряженным с нищетой и обильно доставляющим смирение, уничтожает этим действием всю надежду свою на мир, сосредоточива­ет ее в Боге. Сердце его с земли переселяется на небо (см.: Мф.6:21), — и он начинает шествовать по верху вод жи­тейского моря, держимый верою. Попечение его воз­ложено на Господа, Который, повелев ближайшим уче­никам Своим раздаяние имущества (см.: Лк.12:33) и отложение по­печений о доставлении себе телесных потребностей, обетовал, что ищущим царствия Божия и правды его все эти потребности приложатся промышлением Небесно­го Отца (Мф.6:24-33). Попускаются служителям Божиим разные скорби, при которых промышление Божие от них как бы скрывается, и влияние мира получает особенную силу: но это необходимо для обучения их живой вере в Бога, которая от опытов непрестанно возрастает и ук­репляется. Опыты обличают живущее в падшем есте­стве неверие; они обличают живущее в падшем есте­стве отступление и отречение от Бога: потому что серд­це, при малейшем ослаблении наблюдения за ним, с горестной слепотой устремляется возложить упование на себя, на мир, на вещество, и отступить от упования на Бога (см.: Мф.14:22,33). Кажется, из этого краткого объяснения де­лается очевидным, что оставление стяжаний возводит подвижника Христова в возвышенное духовное состоя­ние, которое отделяет его от братии, живущих посре­ди мира, и не может быть известным для них опытно. Однако это возвышенное состояние есть вместе состояние непрестанного страдания для тела и для всего падшего естества: назвал его Господь крестом.

В духовном отношении действию нестяжания по­добно и действие безбрачной жизни. Стремление по­бедить свойство естества, хотя и падшего, возводит к такому подвигу, какого представить себе не могут не испытавшие его. Подвигом этим, которым совершает­ся отречение от естества, пополняются распятие и крест, доставляемые нестяжанием, при котором совер­шается только отречение от имущества. Этот подвиг низводит в глубину смирения, приводит к живой вере, возводит к состоянию благодатному. При этом подви­ге, как видно из жизнеописаний преподобных Антония Великого, Иоанна Многострадального и других, при­ходят в помощь падшему естеству падшие духи, стара­ются удержать человека в области падения. Соответ­ственно трудностям борьбы победа бывает многоплод­ною (Лествица, Слово 4, гл. 43): ее доставляет и ей последует обновление естества от появляющегося в сердце так называемого святыми отцами духовного ощущения (Преподобного Макария Египетского, беседа 7, гл. 5). Естество ос­тается таким же естеством человеческим, но ощущение его (по-светски, вкус) изменяется (Св. Исаака Сирского, Слова 43 и 48): так, бумага, пропитанная маслом, не принимает уже в себя воды, не потому, что естество бумаги изменилось, но потому, что способность ее насыщена иным веществом, не имеющим физического сродства с водой.

Мирянин. Ныне очень многие утверждают, что без­брачная жизнь неестественна человеку, невозможна для него, что заключение законной двери для естества только заставляет естество искать дверей незаконных.

Монах. Свойственно каждому человеку судить по собственным опытам. Неизвестное и неиспытанное представляется невозможным, а известное и испытан­ное представляется принадлежностью всех. Святые отцы, писавшие об этом предмете, согласны, что без­брачная жизнь неестественна падшему естеству, что она была естественна человеку до его падения (см.: Быт.2:25), что по обновлении естества способность к девству и без­брачной жизни возвращена естеству, что девство и без­брачная жизнь почтены выше брака, хотя и супружес­кая жизнь возведена христианством на более высокую степень, нежели на какой она стояла до христиан­ства (см.: Еф.5:32). Богочеловек проводил жизнь девственную; Пресвятая Матерь Его была и пребыла Девою; святые апостолы Иоанн Богослов, Павел, Варнава и, без со­мнения, многие другие были девственниками. С появ­лением христианства появились полки девственников и девственниц. Этот подвиг был крайне редок до об­новления естества Искупителем. При посредстве Иску­пителя благоволение Божие излилось на человеков, как справедливо воспели Ангелы (см.: Лк.2:14), и освятило чело-веков многоразличными дарами благодати. Благодат­ное обилие христиан живописно изображается в поуче­нии, которое, по церковному уставу, должен прочиты­вать иерей новобрачным по окончании чина венчания. «Великая нива Церкви великого Обладателя, Бога, трояким образом возделывается, троякими украшается жатвою и плодом. Первая часть этой нивы возделыва­ется возлюбившими девство и хранящими его нераст­ленно до конца жизни, и приносит она в житницу Гос­подню плоды добродетелей во сто крат. Вторая часть нивы возделывается воздержанием вдовства, и прино­сит плоды в шестьдесят крат. Третья возделывается со­житием сочетанных браком, и, если они проводят жизнь благочестиво, в страхе Божием, то нива плодо­приносит в тридцать крат. На одной ниве находятся различные с различными плодами отделы, но все они блаженны и похвальны, соответственно назначению своему. Говорит Богомудрый Амвросий: девство пропо­ведуем так, чтоб и вдов не отвергать; так почитаем вдов, чтоб и супружество сохранить в своей чести» (Требник, Последование венчания).

Мирянин. Как может христианин знать, способен ли он, или неспособен к безбрачной жизни? По мне­нию моему, этот вопрос должен очень затруднять вся­кого, намеревающегося вступить в монашество.

Монах. Способен — произволяющий (Благовестник. Мф.19:12). Как в непо­рочном состоянии человека было предоставлено ему на произвол пребывать в этом состоянии, или выйти из него, так и по обновлении естества предоставлено ему на произвол усвоить себе естество обновленное во всем его развитии или воспользоваться только в извест­ной степени, нужной для спасения, или же пребыть в состоянии падения и развить в себе падшее естество. Обновление естества есть дар Искупителя. По этой причине всякая евангельская добродетель избирается благим произволением, но даруется Христом произво­ляющему, как дар. Произволение доказывается принуж­дением себя к добродетели, а добродетель испрашива­ется у Бога прилежной и терпеливой молитвой. Все евангельские добродетели несвойственны падшему ес­теству; ко всем подвижник должен принуждать себя; все должен испросить у Бога смиренной, соединенной с сердечным плачем молитвой (Преподобный Макарий Великий. Слово 1, гл. 13). Подобно прочим евангельским добродетелям, безбрачная жизнь избира­ется произволением; борьбой со стремлениями падше­го естества, обузданием тела подвигами доказывается искренность произволения; испрашивается дар чистоты у Бога сознанием неспособности падшего естества к чистоте (Преподобный Кассиан Римлянин. Книга 4, гл. 5) и теплейшею, исполненною умиления молит­вою (Преподобный Варсонофий Великий. Ответ 255);  ниспосылается дар осенением Божественной благодати, изменяющей, обновляющей естество. Бла­женный Феофилакт Болгарский, объясняя таким обра­зом способность человека к безбрачной жизни (см.: Мф.19:12), за­ключает объяснение следующими словами Господа: Всяк бо просяй приемлет, и ищяй обретает (Благовестник. Мф.7:8). Рассмотрите те жития святых, в которых описан подвиг их против пад­шего естества: вы увидите, что все святые перешли из обыкновенного состояния, в котором человек не спосо­бен к безбрачной жизни, в состояние, которому безбра­чие свойственно, после усиленной борьбы против по­желаний и влечений падшего естества; вы увидите, что главнейшим оружием их были молитва и плач; вы уви­дите, что не только девственники устранили себя от необходимости брака, вдовцы от повторения его, но и самые развратные люди, преисполненные страстей, за­пятнавшие себя преступлениями, спутавшиеся и сковав­шиеся, как цепями, греховными навыками, востекли и возлетели к нетленной чистоте и святости. Повторяю вам: в Новозаветной Церкви тысячи тысяч девственни­ков и девственниц, непорочных вдовцов и вдовиц, пре­любодеев и блудниц, претворившихся в сосуды целомуд­рия и благодати, неопровержимо доказывают, что подвиг целомудрия не только не невозможен, но и не так труден, как он представляется теористам, рассуждаю­щим о нем без опытного знания, без знания, доставляе­мого нравственным преданием Церкви, теористам, рассуждающим и заключающим — скажу откровенно — из своего разврата, из слепого и упорного предубеждения, из ненависти к монашеству и вообще к православному христианству. Справедливо писал преподобный Исидор Пелусийский святому Кириллу, патриарху Александрий­скому: «Предубеждение не видит ясно, а ненависть — вполне слепа» (Histoire   du   Christianisme, Fleury, livre 26, chap. 5).

Мирянин. Надо же сознаться, что и соблазны, обильно и резко выставляющиеся, служат причиною толков против монастырей и монашествующих.

Монах. С этим я согласен. Не подумайте, чтобы я хотел прикрывать зло, вредное для всех. Напротив, я желал бы искренно, чтобы зло было истреблено с нивы Христовой, чтоб эта нива плодоприносила одну чистую и зрелую пшеницу. Повторяю вам: необходимо определить со всей точностью Божественное установ­ление, отделить его от злоупотреблений человеческих, чтоб с успехом действовать против злоупотреблений. Необходимо иметь правильный взгляд на зло, чтоб принять против него верные средства, чтоб не заме­нить зла злом, заблуждения заблуждением, злоупотреб­ления злоупотреблением, чтоб не попрать, не отверг­нуть, не исказить Божественного установления, как поступили протестанты по отношению к Римской Цер­кви. Необходимо знать самые способы и искусство вра­чевания, чтобы употребить лекарства точно полезные и действительные, чтоб неправильным врачеванием не заменить для болящего недуг смертью.

Вообще, воззрение современных мирян на монахов очень неправильно потому именно, что первые слиш­ком отделяют от себя монахов, в нравственном и ду­ховном отношении. Между христианами, живущими в монастырях, и христианами, живущими посреди мира — теснейшая нравственная связь. Жители мо­настырей не слетели туда с луны, или с какой другой планеты; они вступили из среды земного, грешного мира. Нравственность, которую осуждают в монасты­рях, образовалась посреди мира, питается, поддержи­вается сношениями с миром. Упадок нравственности монахов находится в теснейшей связи с упадком нрав­ственности мирян; упадок нравственности в монасты­рях есть прямое последствие упадка нравственности и религии в среде мирян. Монашество основано на хри­стианстве, зиждется и держится на нем, преуспевает и слабеет соответственно преуспеянию или ослаблению христианства. Сущность дела — христианство: монаше­ство — вид его, особенное проявление. Недуг — общий! Восплачем о нем вместе, и вместе позаботимся об исце­лении его! Явим сострадание к человечеству, явим лю­бовь! Оставим жесткое, взаимное осуждение — это вы­ражение ненависти и фарисейства — устремляющееся к уничтожению болезней в больных ударением их бревнами!

Мирянин. Ваше понятие о нравственной связи мо­нахов с мирянами — для меня опять новость. Пости­гаю, что оно доставлено вам опытностью. Без этого оно не могло бы быть так глубоко, не отличалось бы так резко от поверхностных взглядов теории. Не откажитесь изложить его подробнее.

Монах. Вы не ошибаетесь. Понятие, высказанное мною, частью есть плод моих собственных наблюдений, частью доставлено мне лицами, достойными полного доверия. Санкт-Петербургский митрополит Серафим, при разговоре о современном ему умножении бракораз­водных дел по консистории, сказал мне, что, когда он был епископом викарием в Москве, тогда в московской консистории бывало бракоразводных дел одно, много — два, в году; старцы же архиереи того времени сказыва­ли ему, что в их молодости бракоразводных дел вовсе не существовало. Вот факт, живописующий нравственность прежнего времени и ход ее к настоящему положе­нию, ход быстрый, неутешительный. Поведания других старцев иноков подтверждают заключение, которое вы­текает из поведания митрополита Серафима. Еще в на­чале нынешнего столетия вступало в монастыри много девственников, много лиц, не знавших вкуса в вине, не принимавших никакого участия в мирских увеселениях, не читавших никаких светских книг, образованных обильным чтением Священного Писания и писаний отеческих, стяжавших навык к неупустительному посе­щению церкви Божией, преисполненных и прочими благочестивыми навыками. Они приносили в монас­тырь нравственность цельную, неколеблемую порочны­ми навыками; они приносили в монастырь неиспорчен­ное злоупотреблением здоровье, способное к перенесе­нию подвигов, трудов, лишений. Строгое благочестие мира воспитывало и приготовляло строгих и сильных монахов по душе и телу.

Ныне ослабевшее христианство приготовляет и доставляет, соответственно своему состоянию, слабых монахов. Ныне вступление девственника в монастырь — величайшая редкость! Ныне вступление лица, не стя­жавшего порочных навыков, — редкость! Ныне вступ­ление сохранившего неиспорченным здоровье, способ­ного к монастырским подвигам, — редкость! Наиболее вступают слабые, поврежденные по телу и душе: вступают наполнившие память и воображение чтением романов и других подобных книжонок; вступают пре­сытившиеся чувственными наслаждениями, получив­шие вкус ко всем соблазнам, которыми ныне преиспол­нен мир; вступают с закореневшими порочными на­выками, с совестью, притуплённой, умерщвленной предшествовавшим образом жизни, при котором доз­волялись все беззакония и все обманы для прикрытия беззаконий. Для этих личностей борьба с собой очень затруднительна. Затруднительна она и по причине уко­ренившихся в них порочных навыков, и по причине утраты искренности, по неспособности к ней. По этой же причине затруднительно и наставление их. Вступи­ли они в монастырь, сняли мирские одежды, облек­лись в черные одежды иноческие, но навыки и на­строение, полученные в мирской жизни, остались с ними и, пребывая неудовлетворенными, приобретают новую силу. Греховные навыки и настроения тогда только могут ослабеть, когда обладаемый ими действу­ет против них исповеданием их и борьбой против них по указанию Слова Божия. В противном случае, лишь представится проголодавшемуся навыку, сохра­нившему всю власть над человеком, удобство к удовлетворению себя, — он выполняет это с жадностью, с исступлением. Многие пристани, бывшие прежде бла­гонадежными пристанями для страждущих нравствен­ными недугами, с течением времени изменились, ут­ратили свое достоинство. Пристанями называю мона­стыри. Многие монастыри, устроенные основателями своими в глубокой или, по крайней мере, удаленной от мира пустыне, ныне, при умножении народонаселения, уже стоят среди мира, среди бесчисленных со­блазнов. Мало того, что недужный, неспособный пред­стоять соблазну лицом к лицу, встречается с ним по необходимости, едва выйдет за монастырские ворота, — сам соблазн насильно и неистово вторгается в монас­тырь, производит нравственные опустошения и злоде­яния. Дух ненависти к монашеству признает торже­ством для себя введение соблазна в монастырь. Успе­хом возбуждаются громкий хохот, рукоплескания, как бы от одержания знаменитой победы, между тем как грех и бедствие — общие. По современной нравствен­ности и направлению мира, монастырям, более, неже­ли когда-либо нужно стоять вдали от мира. Когда жизнь мира соединена была с жизнью Церкви, когда мир жил жизнью Церкви, когда благочестие мирян отличалось по наружности от благочестия иноков только супруже­ством и стяжанием; тогда свойственно было монасты­рям находиться посреди городов, и городские мона­стыри доказали это, воспитав многих святых иноков. Но ныне должно быть обращено особенное внимание на вышеприведенное увещание апостола (см.: 2Кор.6:16-18) и приложе­но особенное тщание к исполнению его.

Мирянин. Значительным пособием, по мнению многих, к уменьшению соблазнов послужило бы поста­новление закона, воспрещающего вступление в мона­стырь молодым людям, на которых соблазны извне действуют с особенной силой, в которых кипят страсти, — закона, который предоставлял бы монашескую жизнь лишь людям зрелого возраста и старцам.

Монах. Мера, по наружности столько благоразум­ная, долженствующая по соображению теории плотс­кого мудрования оградить и возвысить монашество, в сущности есть не что иное, как мера сильная и реши­тельная к уничтожению монашества. Монашество есть наука из наук. В ней теория с практикой идут рука об руку. Этот путь на всем протяжении своем освящается Евангелием; этим путем от наружной деятельности, при помощи небесного света, переходят к самовоззре­нию. Правильность самовоззрения, доставляемая Еван­гелием, неоспоримо доказывается внутренними опыта­ми. Доказанная, она убедительно доказывает истину Евангелия. Наука из наук, монашество доставляет — выразимся языком ученых мира сего — самые подроб­ные, основательные, глубокие и высокие познания в экспериментальной психологии и богословии, то есть деятельное, живое познание человека и Бога, насколь­ко это познание доступно человеку. К наукам челове­ческим должно приступать со свежими способностями, с полной восприимчивостью, с неистраченной душев­ной энергией: тем необходимее все это для успешного изучения науки из наук — монашества. Монаху предсто­ит борьба с естеством. Наилучший возраст для поступ­ления на эту борьбу есть юношеский. Он еще не окован навыками; в нем произволение имеет много свободы! Опыт свидетельствует, что лучшие монахи суть те, кото­рые вступили в монашество в нежной юности. Боль­шинство монахов нашего времени состоит из вступив­ших в монашество в юности. В лета зрелого возраста вступают очень немногие, а в старости — очень редкие. Вступившие в монастырь в зрелых или преклонных ле­тах очень часто не выдерживают монастырской жизни и возвращаются в мир, даже не поняв, что значит мона­шество. В тех, которые удержались в монастыре, заме­чается почти одно наружное благоговение и точное ис­полнение наружных монашеских правил, столько нра­вящееся мирянам и вполне удовлетворяющее их: в них нет существенного монашества или встречается оно очень, очень редко, как исключение из общего порядка. Перейдем к наставлению, которое нам дает святая Церковь. Чадо, говорит Премудрый премудростью, дару­емой Богом, от юности твоея избери наказание, и даже до седин обрящеши премудрость. Якоже оряй и сеяй приступи к ней и жди благих плодов ея (Сир.6:18,19). Веселися, юноше, в юности твоей, и ходи в путех сердца твоего непорочен, и не в видении очию твоею (Еклл.11:9). Сию — премудрость — возлюбих, и поисках от юности моея, и взысках невесту привести себе, и любитель бых красоты ея. Благородство славит житие Божие имущи, и всех Владыка возлюби ю: таинница бо есть Божия хитрос­ти, и обретательница дел Его (Прем.8:2-4). Эти изречения Священ­ного Писания относятся святыми отцами к науке из наук — монашеской жизни; впрочем, и для всякого оче­видно, что они относятся не к премудрости, преподава­емой по началам мира и миродержца. Шестой Вселенский Собор, сказав в 40-м правиле, что весьма спаси­тельно прилепляться к Богу чрез оставление мирских молв, повелел, однако, совершать пострижение с долж­ным рассмотрением, и не прежде десяти лет, когда уже умственные способности получат достаточное развитие. Из жизнеописаний преподобных иноков видно, что большинство их вступило в монастырь в двадцатилет­нем возрасте. Старость была признаваема святыми от­цами не способной к монашеской жизни. Не способна к этой жизни старость! Окрепла она в навыках, в образе мыслей, притуплены ее способности! Подвиг юношес­кий не свойствен ей! Преподобный Антоний Великий первоначально отказался принять в монашество шести­десятилетнего Павла Препростого, сказав ему, что он не способен к монашеской жизни именно по старости. Напротив того, многие отцы вступили в монастырь в детском возрасте, и достигли высокого духовного пре­успеяния по причине целости произволения, непорочности, прямого стремления к добру и восприимчиво­сти, столько свойственных детскому возрасту [101].

Мирянин. Твердость воли, произволение, решитель­но направившееся к своей цели, необходимы для духов­ного преуспеяния. Их-то и нужно усмотреть благовре­менно и определить в желающем принять монашество.

Монах. Справедливое замечание! При принятии в монастырь издревле наблюдалось, а ныне еще более наблюдается осторожность: особливо многоразличные формальности при поступлении лиц не из духовного сословия делают процесс поступления очень продол­жительным и часто очень затруднительным. Но твер­дость воли или истинное произволение обнаруживают­ся иногда только после весьма значительного време­ни, весьма часто представляются иными при первых опытах, а иными впоследствии. Некоторые, поступив в монастырь, сначала обнаруживают благоговение, самоотвержение, но после слабеют. Напротив того, дру­гие сначала обнаруживают легкомыслие, но после на­чинают усваивать себе более и более иноческую жизнь, наконец делаются строгими и ревностными иноками [102]. Говорит Святой Исаак Сирский: «Как часто случается, что человек бывает непотребным, непрестанно уязвляе­мым и низвергаемым по причине недостаточного опыт­ного познания в монашеской жизни, находится посто­янно в расслаблении душевном, но после этого вдруг похищает хоругвь из рук воинства сынов исполиновых, имя его превозносится, и восхваляется оно гораздо бо­лее, нежели имя подвижников, известных своими побе­дами; он приемлет венец и драгоценные дары в обилии пред всеми друзьями своими. По этой причине да не попустит себе, кто бы то ни был, отчаяния; только не вознерадим о молитве и не поленимся попросить у Гос­пода заступления» (Слово 47). Часто величайшие грешники пре­творялись в величайших праведников. Монастырь есть место покаяния. Невозможно отказать в покаянии желающему и ищущему покаяния, хотя бы он не мог владеть собой подобно беснующемуся, когда покаяние дано Бо­гом и убежище, пристань его — монастырь не отняты Богом. Святой Иоанн Лествичник, живший в VI веке по Рождестве Христовом, исчисляя побудительные причи­ны поступления в безмолвную жизнь, гораздо более указывает на желание избежать греха и удалить свою не­мощь от соблазнов, которым она не может противосто­ять, нежели на желание христианского совершенства, желания, которым руководились немногие (Лествица. Слово 27, гл. 29). Ныне, когда среди мира умножились соблазны и грехопаде­ния, когда человеческая сила истощилась пред силой распространившихся и объявших мир соблазнов, когда чувство сознания греховности и желания освободиться от нее еще не угасло во всех человеках, — большинство вступающих в монастырь вступает для снятия с себя греховного бремени, для вспоможения своей немощи, для обуздания себя. Уже святой Иоанн Лествичник называл монастырь больницею (Лествица. Слово 1, гл. 18 и 19): тем более ныне монастыри получили этот характер. Неужели отказать человечеству в помощи, человечеству, страждущему от нравственных недугов? Если заботимся усердно об устроении приста­нищ для увечья, дряхлости, болезненности телесных, то почему не быть пристанищам для болезненности, уве­чья, расслабления душевных? Судящие о монастырях на основании своих ошибочных взглядов требуют, чтобы в этих больницах господствовало цветущее здравие, чтоб тут не было и следа болезненности. Ищите тут успеш­ного врачевания! Тогда требование ваше будет справед­ливее. Осуществление этой мысли мне пришлось видеть на опыте. В Калужской епархии, близ города Ко­зельска, находится общежительная Оптина пустынь. Туда, в 1829 году, прибыл на жительство известный по знанию деятельной монашеской жизни иеросхимонах Леонид; впоследствии присоединился к нему ближай­ший ученик его, иеросхимонах Макарий. Оба старца были напитаны чтением отеческих писаний о монашес­кой жизни, сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом. Такой род жительства и пове­дения они заимствовали от своих наставников; он на­чался с первых иноков, достиг по преемству до нашего времени, составляет драгоценное наследство и достоя­ние монахов, достойных своего имени и назначения. Братство Оптиной пустыни начало немедленно умно­жаться в значительном размере и совершенствоваться в нравственном отношении. Ревностным братьям стар­цы объяснили правильный и удобный способ подвижни­чества; колеблющихся они поддержали и ободрили; сла­бых укрепили; впавших в согрешения и греховные на­выки привели к покаянию и исцелили. К смиренным хижинам схимонахов стали стекаться во множестве светские лица всех сословий, обнажали пред ними стра­дание души, искали врачевания, утешения, укрепления, исцеления. Тысячи обязаны им благочестивым направ­лением своим и сердечным миром. С состраданием смотрели они на страждущее человечество; облегчали пред ними значения греха, объясняя значение Искупи­теля, и из значения Искупителя объясняя необходимость для христианина в оставлении греховной жизни; были снисходительны к немощи человеческой и вместе силь­но врачевали эту немощь! Таков дух Православной Цер­кви; таковыми были ее святые всех времен. Преподоб­ному Сисою Великому, иноку IV века, некоторый брат исповедал свои непрерывающиеся падения. Преподоб­ный ободрил его, посоветовал ему каждое падение враче­вать покаянием и пребывать в подвиге (Алфавитный Патерик). Основателен ли совет? Как бы следовало поступить тут по мнению новейших теористов? Вероятно уж как-нибудь иначе. По­сетил я Оптину пустынь в первый раз в 1828 году, в пос­ледний — в 1856-м. Тогда она была в самом цветущем состоянии; братство ее простиралось до двухсот чело­век. Иеросхимонах Леонид поминался в числе блажен­но почивших, семидесятилетний иеросхимонах Макарий занимался духовным руководством братства и назиданием многочисленных посетителей монастыря. Несмотря на духовное преуспеяние и многочисленность братства, немногие, очень немногие из них вынаружи­вали способность сделаться врачами, руководителями других, для чего нужна и врожденная способность, и дух, выработанные истинным монашеским подвигом. Таково общее свойство больниц: там врачей мало, больных много. В настоящее время число врачей постепен­но уменьшается, а число больных постоянно возраста­ет. Опять этому причиной — мир. Посмотрите, кого он отделяет в монастыри? Это — не избранные христиане, как то было в начале христианства и монашества; это не члены, принадлежащие к образованным сословиям мира. В настоящее время монастыри наполняются по­чти исключительно членами низших сословий, — и ка­кими членами? Наиболее неспособными для служения в том сословии, которое увольняет их в монастырь. Очень многие из низших сословий вступают с навыками к порокам, свойственным сословию, особливо к той слабости, которую еще равноапостольный князь Влади­мир признал народной. Зараженные этой слабостью идут в монастырь с намерением воздержать себя от нее, хотя бы насильно, но навык берет свое и по време­нам выказывает власть над поработившимися ему нео­сторожно и безрассудно. Многие, прекрасных качеств, весьма благочестивые люди подвержены этой слабости: падения свои они оплакивают горько, стараются загла­дить раскаянием. Плач в тайне кельи и раскаяние в тай­не сердца не видны человекам, как видны падения. На эти падения соблазняется образованное сословие, пре­имущественно соблазняющееся на монастыри; оно име­ет свои слабости, которые легко извиняет, и извинило бы их, если бы нашло их в монастыре, но, вступая в монастырскую ограду со своими обычаями и своим взглядом, встречая там слабость простолюдинов, оно соблазняется ею, не рассчитав, что оно вступило в жи­лище простолюдинов. Оно видит в монахах — существа, совершенно отдельные от мирян; первые, все, без ис­ключения, должны быть образцами совершенства; вто­рым все позволено и разрешено. Простолюдины иначе смотрят на свою сословную немощь. В некоторой оби­тели, удаленной от мира, жил в начале нынешнего сто­летия старец, занимавшийся назиданием ближних. Пос­ле него осталось письменное наставление к одержимым пьянственной страстью. Старец был из простого быта и, с полным состраданием к страждущим братьям, говорит, что невозможно потерявшему власть над собой ис­целиться, даже воздержаться от страсти, среди соблаз­нов: по этой причине он предлагает больным помеще­ние в его обители, как вполне удаленной от соблазнов. Совет — и очень добрый, и очень здравый. Удаленные от мирских селений пустыни могут служить истинны­ми пристанищами и врачебницами для больных душев­ными недугами и вместе могут скрыть предметы соблаз­на от недугующих скудоумным соблазном.

Мирянин. Из сказанного вами вытекает, однако, прямым последствием, что настоящее положение мо­настырей, по крайней мере многих, не соответствует их назначению, что меры исправления и полезны, и нужны.

Монах. Да! В наше время, когда светская образован­ность быстро развивается, когда жизнь гражданская от­делилась от жизни церковной, когда множество учений, враждебных Церкви, вторгается к нам с Запада, когда религия и нравственность приметным образом слабеют во всех сословиях, — приведение монастырей в долж­ный порядок необходимо по двум причинам: во-первых, для сохранения самого монашества, существенно нуж­ного и полезного Церкви, во-вторых, для охранения на­рода от соблазна. Народ, соблазняясь правильно и не­правильно, сам более и более слабеет в вере. Но здесь нужно не верхоглядное знание монашества, а точное, — нужно основательное, опытное знание постановлений о монашестве святой Церкви и святых отцов, нужно сер­дечное сознание в важности и святости этих постанов­лений. Меры исправления монашества, принятые по по­верхностному понятию о нем, из смрадных сокровищ­ниц плотского мудрования, всегда были крайне вредны для него. Прибегая к таким мерам, попирая безразбор­чиво и опрометчиво святейшие постановления, внушен­ные и преподанные Святым Духом, гордый и омраченный мир может окончательно сгубить монашество, а в нем и христианство.

Мирянин. Укажите, для образца, постановления о монашестве какого-либо святого отца, по которым можно было бы составить понятие о мерах исправле­ния, в которых нуждаются наши монастыри, и кото­рые могли бы быть применены к ним с существенной пользой.

Монах. Предлагаю вам обратить внимание на Пре­дание или Устав преподобного Нила Сорского, нашего со­отечественника, жившего в XV столетии, последнего, может быть, святого писателя о монашеской жизни. Сочинение это, несмотря на краткость, имеет удовле­творительнейшую полноту; сочинение это — глубоко, духовно. Оно издано в 1852 году по распоряжению Священного Синода в тысячах экземпляров и разосла­но по монастырям. Преподобный Нил вступил в мона­шество и пребывал в нем с целью изучения и развития в себе, по преданию древних святых отцов, духовного монашеского подвига. Чтоб ближе ознакомиться с пре­данием отцов, он предпринимал путешествие на Вос­ток, значительное время провел на Афонской горе, беседуя с учениками святых Григориев, Санаита и Па-ламы, — также находился в сношении с иноками, жительствовавшими в окрестностях Константинополя. Возвратившись в Россию, он поместился в глухом лесу, на речке Соре, и сделался основателем скитского жи­тельства в отечестве нашем. Упомянутый Устав, или Предание, написан им для его скита. Сочинение препо­добного Нила драгоценно для нас особенно потому, что оно наиболее применимо к современному мона­шеству, которое, по причине оскудения духоносных наставников, не может проходить того безусловного послушания, которое проходили древние иноки. Пре­подобный Нил, вместо безусловного послушания духовному наставнику, предлагает в руководство иноку но­вейших времен Священное Писание и писания святых отцов, при совете преуспевших братий, с осторожной и благоразумной поверкой этого совета Писанием. Изучив истинный монашеский подвиг, преподобный Нил подавал свой смиренный голос против уклонений от прямого монашеского направления, в которые вда­лось тогдашнее российское монашество, по простоте своей и неведению. На этот голос не было обращено внимания. Увлечение вошло в обычай и, сделавшись общим, получило непреоборимую силу: оно послужило поводом к потрясению монастырей в XVIII столетии. Увлечение состояло в стремлении к приобретению имущества в обширных размерах.

Мирянин. Что особенно полезное можно извлечь из сочинения преподобного Нила для современного монашества?

Монах. Прежде всего необыкновенно назидателен пример его. Он изучил Священное Писание и писания святых отцов о монашеской жизни, изучил не только по букве, но и собственными опытами. Не удовольство­вавшись этим, он захотел видеть жительство святых иноков Афона и Византии, из их наставлений и обра­за жизни пополнить свои знание и деятельность. Дос­тигнув особенного духовного преуспеяния, он не при­знавал себя достигшим его, не искал быть наставни­ком ближних. Его просили, чтоб не отказывал в назидательном слове; после убедительных просьб, по­винуясь желанию братий, он принял звание настав­ника и настоятеля, как возложенное на него послуша­ние. — Из этого поведения преподобного Нила видно, что для учреждения, поддержания, исправления мона­стырей необходимо, чтобы во главе их встали и сто­яли достойные мужи, изучившие Священное Писание и писания отеческие, образовавшие себя по ним, стяжавшие знание деятельное, живое, привлекшие в себя Божественную благодать. Надо молить Бога, чтоб по­сланы были такие личности: потому что святые ино­ческие правила могут быть приведены в исполнение должным образом только такими мужами, которые су­щественно, из своих опытов, понимают их. Преподоб­ный Кассиан повествует, что в египетских монастырях, первых в мире, настоятельство предоставлялось толь­ко таким инокам, которые сами находились в повино­вении, и опытно изучали предания отцов (Книга 11, гл. 3).

Первое место между правилами, изложенными преподобным Нилом, должно дать предлагаемому им вышеупомянутому руководству Священным Писанием и отеческими писаниями. Святой Иоанн Лествичник оп­ределяет монаха так: «Монах — тот, кто держится един­ственно Божиих уставов и Божия Слова во всякое вре­мя, на всяком месте, во всяком деле» (Лествица, Слово 1, гл. 4). Этим правилом руководствовался преподобный Нил и преподал его уче­никам своим. «Мы решились, — говорит угодник Бо­жий, — если уже такова воля Божия, принимать при­ходящих к нам, с тем, чтоб они соблюдали предания святых отцов, и хранили заповеди Божии, а не вносили оправданий, не представляли извинений во грехах, го­воря: ныне невозможно жить по Писанию и последо­вать святым отцам. Нет! Хотя мы и немощны, но долж­ны, по силам, уподобляться и последовать приснопа­мятным и блаженным тем отцам, если и не можем достигнуть равной с ними степени» (Предание). Кто основатель­но знает русское монашество в настоящем положении его, тот от полноты убеждения засвидетельствует, что те единственно монастыри, в которых развито святое чтение, процветают в нравственном и духовном отно­шениях, что те единственно монахи достойно носят имя монахов, которые воспитаны, воскормлены свя­тым чтением. Преподобный Нил никогда не давал наставления или совета прямо из себя, но предлагал вопрошающим или учение Писания, или учение от­цов (Предание). Когда же, говорит преподобный в одном из сво­их писем, он не находил в памяти освященного мнения о каком-либо предмете, то оставлял ответ или исполне­ние до того времени, как находил наставление в Писа­нии. Этот метод очевиден из сочинений священномуче­ника Петра Дамаскина, преподобного Григория Синаи­та, святых Ксанфопулов и других отцов, особливо позднейших. Его держались упомянутые мною иеросхи­монахи Оптиной пустыни Леонид и Макарий. Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда не давали они советов из себя: всегда представляли в сове­те изречение или Писания, или отцов. Это давало сове­там их силу: те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали слово Бо­жие и находили справедливым покорить ему свое ум­ствование. Такой образ действия содержит в величайшем смирении преподающего совет, как это явствует из Предания преподобного Нила: преподающий преподает не свое, Божие. Преподающий соделывается свидете­лем, органом святой Истины, и в совести его является вопрос: с должным ли благоугождением Богу исполняет он свое ответственное служение? «Божественное Писа­ние и слова святых отцов, — пишет преподобный Нил в своем Предании, — бесчисленны, подобно песку мор­скому; исследуя их без лености, сообщаем приходящим к нам и нуждающимся в наставлении. Правильнее же, сообщаем не мы, мы того недостойны, — но блаженные святые отцы из Божественных Писаний». Все святые ас­кетические писатели последних веков христианства ут­верждают, что, при общем оскудении боговдохновенных наставников, изучение Священного Писания, преимуще­ственно Нового Завета, и писаний отеческих, тщатель­ное и неуклонное руководство ими в образе жизни и в наставлении ближних есть единственный путь к духов­ному преуспеянию, дарованный Богом позднейшему монашеству. Преподобный Нил объявляет, что он отка­зывает в сожительстве с собой тем братьям, которые не захотят проводить жизнь по этому правилу (Предание), — так оно важно, так оно существенно!

Второе нравственное правило, предлагаемое пре­подобным Нилом, заключается в том, чтобы братия ежедневно исповедовали старцу (Предание) — старцем называет­ся в монастырях преуспевший в духовной жизни инок, которому поручается назидание братии, согрешения свои, и самые мелочные, даже помыслы, и ощущения греховные, чтоб они предлагали ему на рассмотрение свои недоумения. Это делание исполнено необыкновенной душевной пользы: ни один подвиг не умерщв­ляет страстей с таким удобством и силой, как этот. Страсти отступают от того, кто без пощадения испове­дует их. Телесное вожделение увядает от исповеди бо­лее, нежели от поста и бдения. Иноки, в новоначалии своем сделавшие навык к повседневной исповеди, ста­раются и в зрелые годы как можно чаще прибегать к этому врачеванию, узнав из опыта, какую оно достав­ляет свободу душе. Подробно и отчетливо, при посред­стве этого подвига, они изучают в самих себе падение человечества. Врачуя себя исповеданием своих согре­шений, они приобретают знание и искусство помогать ближним в их душевных смущениях. Упомянутые выше иеросхимонахи Оптиной пустыни имели под руковод­ством своим много учеников, которые ежедневно, пос­ле вечернего правила, открывали им свою совесть. Эти ученики отличались от тех, которые жили само­чинно, резкою чертою. Мысль о предстоящей испове­ди была как бы постоянным стражем их поведения, постепенно приучила их к бдительности над собой, а самая исповедь сделала их сосредоточенными в себе, непрестанно углубленными в Писание, систематиче­скими, так сказать, монахами. Ежедневное исповедание, или ежедневное откровение и поверка совести, есть древнейшее монашеское предание и делание. Оно было всеобщим в прежнем монашестве, что видно со всей ясностью из творений преподобных Кассиана, Иоанна Лествичника, Варсонофия Великого, аввы Исаии, аввы Дорофея, словом, из всех писаний отеческих о монаше­стве. Оно, по всей вероятности, установлено самими апостолами (см.: Иак.5:16). Монахов, воспитанных по изложенным здесь двум нравственным правилам, можно уподобить людям, пользующимся зрением, жизнью, а монахов, ли­шенных этого воспитания, слепцам, мертвецам. Эти два правила, будучи введены в какой бы то ни было монас­тырь, могут значительно изменить к лучшему и нрав­ственное, и духовное направление братства, — это дока­зано опытом, не изменяя в монастыре ничего по наруж­ности. Для осуществления второго правила необходим преуспевший в духовной жизни, воспитанный по этому правилу, инок. Здесь опытное знание — совершенная не­обходимость. Преподобный Кассиан Римлянин говорит: «Полезно открывать свои помыслы отцам, но не каким попало, а старцам духовным, имеющим рассуждение, старцам не по телесному возрасту и сединам. Многие, увлекшись наружным видом старости и высказав свои помышления, вместо врачевства получили вред от нео­пытности слышащих» (Добротолюбие, ч. 4. О святых отцах, иже в ските и о рассуждении).

Мирянин. Вижу, что вы указали на самые основные начала нравственного благоустройства монастырей. Не откажитесь упомянуть и о других правилах и преданиях святых отцов, которые могли бы способствовать к дос­тавлению монастырям положения, им свойственного.

Монах. Образование человека находится в зависи­мости от наружных впечатлений; оно совершается ими. Иначе быть не может: мы так сотворены. Святые отцы, чистыми умами проникнув в эту тайну, обстано­вили инока, в святом предании своем, такими впечат­лениями, которые все, совокупными силами и действи­ем, ведут его к своей цели, устранили от него все впе­чатления, отвлекающие от цели, хотя бы наружность их и была благовидною. Чтобы объяснить это, снова обра­тимся к драгоценной книжице преподобного Нила Сор­ского. Преподобный говорит, что храм Божий в мона­стыре должен быть выстроен очень просто. Он ссыла­ется в этом на преподобного Пахомия Великого, который не хотел, чтоб в его общежитии церковь име­ла изящество в архитектурном отношении. Великий го­ворил, что он устраняет изящество зодчества из иночес­кой обители с той целью, чтоб ум иноков не поползнул­ся по причине похвал человеческих церковному зданию, и не сделался добычею диавола, которого коварство многообразно. К этому присовокупляет преподобный Нил: «Если Великий Святой так говорил и поступал, тем более нам должно остерегаться: потому что мы не­мощны и страстны, по уму удобопоползновенны» (Предание).

Преподобный Нил завещевает о кельях и о прочем монастырском здании, что оно должно быть самое простое, недорогое, без украшений (Предание). Великий угод­ник Божий, Иоанн Пророк, затворник, безмолвство­вавший в Газском общежитии, дал пред смертью своей назидательнейшие наставления новопоставленному игумену общежития, своему духовному сыну. Между прочим он заповедал игумену устраивать кельи, не доставляя им излишнего удобства, но по требованию нуж­ды, и то с некоторым утеснением, как бы имея в виду переселение: потому что здания века сего, в отноше­нии к вечности, не более как палатки (Ответ 603).

Преподобный Нил законополагает, на основа­нии учения и поведения древних святых отцов, чтобы церковная ризница и утварь в монастыре была по возможности проста, недорога, немногочисленна. Рав­ным образом он повелевает, чтобы все имущество мо­настырское было просто, не в излишестве, удовлетво­ряя лишь нужде, чтоб оно не возбуждало тщеславия в иноках, не привлекало к себе пристрастия и особен­ной заботливости иноков, которых душевные силы должны быть направлены всецело к Богу (Предание).

Преподобный Нил воспретил вход женскому полу в скит свой. В древности был воспрещен, а в Афон­ской горе поныне воспрещен вход женскому полу во все вообще мужские монастыри. Постановление, суще­ственно нужное для желающих победить свойство ес­тества! Им необходимо полное устранение от действия на себя этого свойства; оставаясь под влиянием его, они не могут не колебаться. При настоящем упадке нравственности, польза и необходимость этой меры становится очевидной (Предание).

В России существенно нужно устранение вина из обителей. Это понимали благоразумные и благочести­вые настоятели, из которых можно указать на недавно почившего мужа праведного, Феофана, бывшего настоя­телем и возобновителем Кирилло-Новоезерского мона­стыря. Он старался с особенной ревностью об уничто­жении винопития в вверенном ему монастыре, но тщет­но. И тщетными останутся все усилия кого бы то ни было, если постановления святых отцов относительно монастырей не будут восстановлены во всей полноте.

Преподобный Нил, соглядав монашескую жизнь в колыбели ее — на Востоке — и возвратившись в Рос­сию, избрал для жительства глубокую пустыню. Он был доволен избранным местом. Причину довольства выс­казывает в одном из писем своих. «Благодатью Божи­ей, — говорит он, — обретох место, угодное моему ра­зуму, понеже мирским маловходно». Употребим здесь силлогизм преподобного Нила: «Если для столь святого мужа избранное им место жительства было прият­но по той причине, что мирские люди мало посещали его, то нам, немощным по произволению и разуму, удобопреклонным ко всем грехам, тем более следует из­бирать для жительства нашего места уединенные, от­даленные от мирских селений, не привлекающие к себе сонмы мирян, а с ними и сонмы соблазнов».

Преподобный Нил желал, чтобы иноки его обите­ли содержались трудом рук своих, а если бы оказалась нужда в пособии милостыней от мирян, то испрашива­ли бы ее в умеренном количестве.

Вот начальные правила, данные святыми отцами монашеству, признанные святой Церковью. Прочие правила, относящиеся до подробностей, имеют тот же характер и ту же цель.

Мирянин. От исчисленных вами правил многие монастыри уклонились более или менее. Уклонения должны быть когда-нибудь исправлены. Образован­ность и дух нашего времени требуют, как и вам извест­но, чтоб исправление не было отлагаемо. Об этом идут толки в обществе. Желалось бы среди голосов, подава­емых неведением, подавать голос истинного ведения. Не откажитесь сказать, что бы, по вашему мнению, могло способствовать к приведению монастырей в свойственное им положение.

Монах. Ответ на этот вопрос очень затруднителен, несмотря на то, что он мной почти сделан. Вспомни­лись мне теперь слова Спасителя о поле, на котором посеяно было доброе семя, но, по всходе этого семе­ни, появились во множестве плевелы. Не человеки, — Ангелы сделали предложение Владыке поля выполоть плевелу. Господь сказал им: Ни, да не когда восторгающе плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу. Оставите расти обое купно до жатвы (Мф.13:29-30). Едва ли и по отношению к монастырям это не лучшая мера. Во всяком случае, на нее должно обратить особенное внимание. При исправлении отживших зданий нужна осторожность. Благоразумные врачи отказываются врачевать заста­ревшие недуги, природнившиеся к телосложению, именно потому, что прикосновение к этим недугам есть прикосновение к жизни. Монашество и монасты­ри учреждены были Святым Духом чрез избранных сосудов его, преподобных отцов: восстановление мона­стырей, в прежней духовной красоте их, если это вос­становление входит в состав предопределений Божи­их, может последовать только действием особенной благодати Божией, чрез посредство таких же достой­ных орудий. Вот все, что могу сказать вообще об ис­правлении и улучшении монастырей. Однако из ска­занного мною вытекает ясное последствие, что исправ­ление и улучшение монастырей никак не может быть делом светских людей: светские люди поступят основа­тельно и благочестно, если предоставят это дело тем, кому оно предоставлено промыслом Божиим и с кого оно взыщется на суде Божием.

Признаю священным долгом моим сообщить вам мудрый совет, который я слышал от опытных, достой­ных уважения старцев. Они говорили и мирянам, и монахам, искавшим искренно спасения: «В наше вре­мя, в которое так умножились соблазны, должно осо­бенно внимать себе, не обращая внимания на житель­ство и дела ближних и не осуждая соблазняющихся: потому что тлетворное действие соблазна удобно пере­ходит от увлеченных соблазном на осуждающего их». Упомянутые старцы советовали мирянам руководство­ваться в жизни Евангелием и теми святыми отцами, которые написали наставления вообще для христиан, как сделал то святой Тихон Задонский. Монахам они советовали руководствоваться также Евангелием и свя­тыми отцами, составившими сочинения собственно для монахов. Руководствующийся отеческими писания­ми монах во всяком монастыре будет иметь возмож­ность приобрести спасение: утратит его живущий по своей воле и по своему разуму, хотя бы он жил в глубо­чайшей пустыне.

Горе миру от соблазн (Мф.18:7), предвозвестил Господь; за умножение беззакония, изсякнет любы многих (Мф.24:12). Прише­ствие соблазнов входит в непостижимое для нас пре­допределение Божие: нужда бо есть прийти соблазном (Мф.18:7), изрек Господь. Человеку, по искуплении его, предостав­лена свобода в избрании добра и зла, как она была предоставлена ему по сотворении. Человек, как по сотворении избрал, так и по искуплении избирает боль­шей частью зло. Посреди рая явилось зло облеченным в личину добра, для удобности к обольщению: оно яв­ляется в недре святой Церкви прикрытым и разукра­шенным, в приманчивом разнообразии соблазнов, на­зывая их невинными развлечениями и увеселениями, называя развитие плотской жизни и уничижение Свя­таго Духа преуспеянием и развитием человечества. Человецы будут растлени умом, по причине благоволения их неправде (2Сол.2:12), неискусни о вере, имущия образ благочестия, силы же его отвергшияся (2Тим.3:8,5). Для получивших эту силу, и произвольно отвергших ее трудно возвращение ее (Евр.10:26), по причине утраты самого благого произволения, что непременно следует за намеренным пренебрежением дара Божия. Образ благочестия могут кое-как слепить ухищрения человеческие, но восстановление силы бла­гочестия принадлежит Тому, Кто облекает человеков силою свыше (Лк.24:40). Состарившееся изветшавшее древо не­редко бывает покрыто и украшено густым покровом зеленых листьев, еще выражает объемистым стволом крепость и здравие, но внутренность его уже истлела: первая буря сломит его.

ВЕРА И ДЕЛА

Покайтеся и веруйте во Евангелие (Мк.1:15), увещевает нас Евангелие.

Просто, истинно, свято это увещание: надо пока­яться, оставить греховную жизнь, чтобы сделаться спо­собным приступить к Евангелию. Чтобы принять Еван­гелие, надо в него уверовать.

Святой апостол Павел заключил сущность всей проповеди в проповеди покаяния и веры. Он возвещал всем, и иудеям, и эллинам, еже к Богу покаяние, и веру, яже в Господа нашего Иисуса Христа (Деян.20:21).

Евангелие, как откровение Бога, превысшего вся­кого постижения, недоступно для падшего разума чело­веческого. Необъятный разум Божий объемлется ве­рою: потому что вера может принять все, и непости­жимое для разума, и противоречащее разуму. К вере способна только та душа, которая решительным про­изволением отверглась греха, направилась всей волей и силой своею к Божественному добру.

Аз свет в мир приидох (Ин.12:46), сказал о Себе Господь. Этот Свет предстоял иудеям, облеченный плотью; нам пред­стоит Он, облеченный в Евангелие.

Предстоит этот Свет пред нами, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный. Веруяй в Онь не бу­дет осужден: а не веруяй уже осужден есть (Ин.3:16,18).

Кто же не верует в Сына Божия? — Не только тот, кто открыто, решительно отвергает Его, но и тот, кто, называясь христианином, проводит греховную жизнь, гоняется за плотскими наслаждениями; тот, у кого бог — чрево; тот, у кого бог — серебро и золото; тот, у кого бог — земная слава; тот, кто почтил земную муд­рость, враждебную Богу, как бы бога. Всяк бо делаяй злая, ненавидит Света, и не приходит к Свету, да не обличатся дела его, яко лукава суть; творяй же истину, грядет к Свету, да явятся дела его, яко о Бозе суть соделана (Ин.3:20,21).

Без самоотвержения человек не способен к вере; его падший разум противоборствует вере, требуя дер­зостно отчета у Бога в Его действиях и доказательство в открываемых Им человеку истинах; падшее сердце хочет жить жизнью падения, к умерщвлению которой стремится вера: плоть и кровь, несмотря на предстоя­щий им ежечасно гроб, также хотят жить жизнью своею, жизнью тления и греха.

Потому-то Господь возвестил всем желающим со­причислиться и последовать Ему живой верою: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф.16:24,25).

Падение столько усвоилось всему существу челове­ческому, что отвержение этого падения сделалось от­вержением как бы жизни. Без этого отвержения невоз­можно стяжать веры — залога вечной, блаженной, ду­ховной жизни; кто же захочет оживить страсти сердца или тела, наслаждаться ими, захочет оживить свой ра­зум падший, тот отпадает от веры.

Живая вера — шествие в мир духовный, в мир Бо­жий. Не может пребывать она в том, кто пригвожден к миру дольнему, где господствуют плоть и грех.

Вера — дверь к Богу. Нет другой двери к Нему: без веры невозможно угодити Богу (Евр.11:6). Эта дверь постепенно отворяется пред тем, кто очищает себя непрестанным покаянием, широко отверста она пред чистым серд­цем; затворена она для грехолюбца. Только верою можно приступить к Христу; только верою можно последовать Христу.

Вера — естественное свойство души человеческой, насажденное в ней милосердным Богом при сотворе­нии ее (Преподобный Симеон, Новый Богослов. Слово о вере. Добротолюбие, ч. 1). Это естественное свойство избрано Богом при искуплении, как ветвь из ветвей древа, для приви­тия к нему благодати.

Справедливо избрана Богом вера в орудие спасения человеков: мы погибли, поверив льстивым словам вра­га Божия и нашего. Раздался некогда в раю шум слов из уст злодея, вняли им наши праотцы, поверили — и были изгнаны из рая; теперь, в юдоли изгнания, раз­дается для потомков их голос Слова Божия — Еванге­лие — и снова входят в рай те, которые внимают и веру­ют Евангелию.

Неверующий! Обратись от неверия твоего. Греш­ник! Обратись от греховной жизни твоей. Мудрец! Обратись от ложной мудрости твоей! Обратитесь! Ва­шим незлобием и нелукавством сделайтесь подобными детям, с детской простотой уверуйте в Евангелие.

Вера мертвая, признание Христа одним невольным умственным убеждением, может быть и принадлежно­стью бесов! Такая вера послужит верующему только к большему осуждению его на суде Христовом. Остави, что нам и Тебе, Иисусе Назарянине! — вопиял дух нечистый Господу: пришел еси погубити нас: вем Тя, кто еси, Святый Божий (Мк.1:24). Вера в Евангелие должна быть живая; должно веровать умом и сердцем, исповедывать веру устами, выра­жать, доказывать ее жизнью. Покажи ми веру твою от дел твоих (Иак.2:18), говорит апостол хвалящемуся одной мертвой верой, одним голым знанием бытия Божия.

«Вера, — сказал преподобный Симеон Новый Бого­слов, — в обширном значении этого слова, заключает в себе все Божественные Христовы заповеди: она за­печатлена убеждением, что в заповедях нет ни одной черты, которая не имела бы значения, что в них все, до последней йоты — жизнь и причина жизни веч­ной» (Слово 3, стр. 32. Издание Оптиной пустыни, 1852 г.).

Веруй в догматы, проповедуемые Евангелием, разу­мей и исповедуй их по точному учению Православной Восточной Церкви, которая одна содержит евангельс­кое учение, во всей чистоте его и правильности.

Веруй Таинствам, установленным в Церкви Самим Господом, хранимым Восточной Церковью во всей пол­ноте их.

Веруй святым, животворящим евангельским запове­дям, правильное исполнение которых возможно толь­ко в недре истинной Церкви, исполнение которых со­ставляет, так называемую святыми отцами, деятельную веру христианина (Святые Каллист и Игнатий Ксанфопулы, гл. 16. Добротолюбие, ч. 2).

В догматах — богословие, преподанное Самим Бо­гом. В отвержении догматов — богохульство, называе­мое неверием; в искажении догматов — богохульство, называемое ересью.

Когда ум, еще не очищенный покаянием, еще блуж­дающий в области и мраке падения, еще не просве­щенный и не водимый Духом Святым, дерзнет сам со­бою, собственными болезненными силами, из мрака гордыни, рассуждать о Боге, тогда он непременно впа­дает в заблуждение. Такое заблуждение, богохульство. О Боге мы можем знать только то, что Он по великому милосердию Своему открыл нам.

Таинствами христианской Церкви верующий при­водится в соединение с Божеством, в чем — существен­ное спасение, запечатление веры делом веры, принятие отселе залога вечных благ.

Отрекающийся от диавола, греха и мира, для веры во Христа, умирает для жизни естества падшего, ко­торою он жил доселе в неверии и греховности; по­гружаясь в купель крещения, он погребается для этой жизни; он выходит из купели уже рожденным для новой жизни, жизни во Христе.

Крещением христианин сочетавается Христу, об­лекается во Христа; Причащением Святых Христовых Таин соединяется с Христом. Таким образом, посред­ством Таинств, он бывает весь Христов.

Крещенный во Христа уже не живет как самобыт­ное существо, но как заимствующее всю полноту жиз­ни от другого существа — от Христа. Несте свои, гово­рит апостол христианам: куплени бо есте ценою. Телеса ваша уды Христовы суть. Прославите Бога в телесех ваших, и в душах ваших, яже суть Божия (1Кор.6:19,15,20).

Исполнением животворящих заповедей евангель­ских поддерживается соединение христианина с Хри­стом (см.: Ин.15:10). Иначе не может член Христов пребывать в единении с Христом, как действуя из Его воли, из Его разума. И воля, и разум Христовы изображены в еван­гельских заповедях.

Свойственно каждому существу действовать, внут­ри и вне себя, сообразно естеству своему. Так и обле­ченному во Христа, новому человеку, свойственно мыс­лить, чувствовать, действовать, как мыслит, чувствует, действует Христос. Водиться мыслями, чувствования­ми ветхого человека, хотя бы по наружности и добры­ми, ему противоестественно.

Руководителем христианина должен быть Дух Свя­тый, как руководители ветхого человека плоть, кровь и дух лукавый. Бысть первый человек Адам в душу живу, по­следний Адам в Дух животворящ (1Кор.15:45). Все помышления, чув­ствования, действия христианина должны проистекать от Святаго Духа, а не быть собственными, душевными, по естеству ветхого Адама. Ты достигнешь этого, когда будешь всецело располагать жизнь по заповеданиям Евангелия, по святейшим словам его: глаголы, яже Аз глаголах вам, говорит Господь, Дух суть и живот суть (Ин.6:63).

Православная вера во Христа, запечатленная таин­ством Крещения, одна достаточна для спасения, без дел, когда совершить их человек не имеет времени, потому что вера заменяет человека Христом, а добрые дела человеческие — заслугами Христовыми.

Но при продолжении земной жизни, непременно требуются дела. Только те дела в христианине призна­ются делами добрыми, которые служат исполнением евангельских заповедей, которыми питается, живет его вера, которыми поддерживается его жизнь во Христе: потому что единым деятелем в христианине должен быть Христос.

Крещенный не имеет права поступать по влечению сердечных чувств, зависящих от влияния на сердце плоти и крови, как бы ни казались эти ощущения доб­рыми: от него принимаются только те добрые дела, к совершению которых возбуждают сердце Дух Божий и Слово Божие, которые принадлежат естеству, обнов­ленному Христом.

Праведник от веры жив будет (Евр.10:38). Истинная вера во Христа есть единственное средство спасения, но вера живая, выражаемая всем существом человека.

Этой живой веры требует от христианина святой апостол Иаков, когда он возвещает, что вера без дел мертва, что от дел совершается вера (Иак.2:17,22).

Противность дел вере обличает другие верования, тайно и преступно гнездящиеся в сердце человеческом. Восхваляя дело патриарха Авраама, святой Иаков восхваляет дело его веры — принесение в жертву сына по повелению Божию, дело, прямо противоположное свойствам естества падшего, называемым добрыми. Силу совершить это дело дала вера, а дело выразило силу веры: так объясняется сущность поступка Авраамо­ва, истолкованного двумя апостолами, Иаковом и Пав­лом (Иак.2:21-23; Рим.4:1,3). Слепы те, которые дают важную цену так называе­мым ими добрым делам естества падшего. Эти дела имеют свою похвалу, свою цену, во времени, между человеками, но не пред Богом, пред Которым вси уклони­шася, вкупе непотребни быша (Рим.3:12). Уповающие на добрые дела естества падшего не познали Христа, не поняли Таинства Искупления, увязают в сетях собственного лжеумствования, воздвигая против своей полумертвой и колеблющейся веры нелепое возражение: «Неужели Бог так неправосуден, что добрых дел, совершаемых идолопоклонниками и еретиками, не вознаградит веч­ным спасением?» Неправильность и немощь своего суда эти судьи переносят на суд Божий.

Когда бы добрые дела по чувствам сердечным дос­тавляли спасение, то пришествие Христово было бы излишним, искупление человечества страданиями и крестной смертью Богочеловека ненужным, заповеди евангельские были бы не нужны. Очевидно, что признающие спасение возможным при одних делах падше­го естества, уничтожают значение Христа, отвергают Христа.

Беззаконно вооружались против веры иудеи, тре­буя от верующих исполнения обрядовых постановле­ний ветхого закона; беззаконно сыны враждебного Богу мира, чуждые таинственного и вместе существен­ного познания Христа, требуют от верующих во Хрис­та добрых дел по разуму и чувствам естества падшего.

У верующего во Христа обнажен против чувств сердечных меч Христов, и он насилует свое сердце, посекая мечом послушания Христу не только явные порочные стремления, но и те стремления, которые по-видимому кажутся добрыми, по самой же вещи про­тиворечат евангельским заповедям. А такова вся дея­тельность человека, направленная по влечениям есте­ства падшего.

Дела мнимо добрые, по влечению падшего есте­ства растят в человеке его я, уничтожают веру во Хри­ста, враждебны Богу; дела веры умерщвляют самость в человеке, растят в нем веру, возвеличивают в нем Христа.

Аще исповеси усты твоими Господа Иисуса, научает апос­тол, и веруеши сердцем твоим, яко Бог воскреси Того из мерт­вых, спасешися. Сердцем бо веруется в правду, усты же испо­ведуется во спасение (Рим.10:9,10).

Истинная живая вера, лишь человек исповедует ее устами, доставляет ему спасение. Доставила она спасе­ние разбойнику на кресте; доставила она спасение, посредством покаяния, многим грешникам в после­дние, предсмертные минуты их жизни.

Так важно, необходимо для спасения исповедание ус­тами веры сердечной и убеждения душевного, что свя­тые мученики всех веков христианства, начиная с са­мых апостолов Христовых, соглашались лучше претер­петь ужасные и продолжительные страдания, пролить кровь свою как воду, нежели произнести отречение от Христа, даже только притворно, одними устами, без участия сердечного.

Бог требует от человека для его спасения одной живой, истинной веры. Она, как залог спасения и вечно­го блаженства, должна быть для христианина дороже его земной жизни.

Мученичество было плодом истинного Богопозна­ния, даруемого верою.

Мученичество было делом веры. Это дело похулили и хулят те, которые высоко ценят дела падшего есте­ства человеческого: они, в ослеплении своем, называ­ют этот великодушный, святейший подвиг, дарованный человечеству Богом, следствием умоисступления.

Так важна каждая мысль богопреданных догматов, что святые исповедники, подобно мученикам, запечатлели православное исповедание догматов томительны­ми страданиями и потоками крови.

По важности веры в деле спасения, и грехи про­тив нее имеют особенную тяжесть на весах правосудия Божия: все они смертные, то есть с ними сопряжена смерть души, и последует им вечная погибель, вечная мука в адских пропастях.

Смертный грех — неверие, он отвергает единствен­ное средство к спасению — веру во Христа.

Смертный грех — отречение от Христа: он лишает отрекающегося живой веры во Христа, являемой и со­держимой исповеданием уст.

Смертный грех — ересь: она содержит в себе бого­хульство и делает зараженного ею чуждым истинной веры во Христа.

Смертный грех — отчаяние: он — отвержение дея­тельной, живой веры во Христа.

Исцеление от всех этих смертных грехов: святая, истинная, живая вера во Христа.

Существенно важно в делах веры исповедание уст: великий законодатель израильтян боговидец Моисей, только что произнес, при деле веры, слово с некото­рым признаком сомнения, как лишился входа в землю обетованную (см.: Числ.20:10-12).

Ученик некоторого египетского пустынножите­ля, в беседе с евреем, едва произнес, по простоте своей, двусмысленное слово о вере христианской, и немедленно отступила от него благодать Крещения (Житие преподобного Паисия Великого. Четьи-Минеи, июня 19-го дня).

Церковная история повествует, что в первые вре­мена христианства, во времена гонений, некоторые язычники притворно, в шутку и насмешку, произноси­ли устное исповедание Христа, и внезапно осеняла их благодать Божия: они мгновенно претворялись из за­коренелых язычников в ревностных христиан и запечатлевали кровью то исповедание, которое сначала произнесено было как кощунство (Страдание святого мученика Филимона. Четьи-Минеи, декабря 14-го дня).

Страдания и смерть за заповеди евангельские так­же дело живой веры во Христа, также мученичество (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 1. Добротолюбие, ч. 1). И преимущественно принадлежит это мученичество святым инокам.

Одушевляемые живой верою, святые иноки, подоб­но Аврааму, оставляли отечество и дом родительский, подобно Моисею предпочли земным наслаждениям страдания о Христе, подобно Илие, полуобнаженные, избрали местом жительства пустыни и вертепы, оча­ми веры они взирали на небесное мздовоздаяние.

В пустынях своих, вдали от человеков, вдали от развлечения и занятий тленных, они вступили в под­виг против греха, извергли его из действий, из помыш­лений, из чувствований своих, и в чистые души их ни­зошел Дух Святый, наполнил их дарами благодатными. Живая вера во Христа и в Евангелие даровала препо­добным силу выдержать подвиг против греха, соделала их сосудами Святаго Духа.

Вера — мать терпения, мать мужества, сила молит­вы, руководительница к смирению, подательница на­дежды, лествица к престолу любви.

Вера во Христа, являемая и исповедуемая видимо и невидимо исполнением заповедей Христовых, содер­жит невредимым залог спасения, а тем, которые оста­вили мир для того, чтобы всецело посвятить себя еван­гельской деятельности, доставляет христианское со­вершенство.

В достигших христианского совершенства усилен­ная вера, по действию Святаго Духа, взирает с особен­ной ясностью на обетования Божии, как бы видит, как бы осязает вечные блага. И бывает она, по учению апо­стола, в полном смысле уповаемых извещение, вещей обли­чение невидимых (Евр.11:1). Обогатившиеся живой верою во Христа изменяются в отношении к видимому миру и земной жизни: за­кон и приговор тления, изменения и конца в тленных предметах видимого мира делается для чистых взоров их очевидным; земные преимущества, как маловремен­ные, пред этими чистыми взорами ничтожны.

Обогатившиеся живой верою во Христа перелета­ют как крылатые чрез все скорби, чрез все затрудни­тельнейшие обстоятельства. Упоенные верою во все­сильного Бога, они в труде не видят труда, в болезнях не ощущают болезней. Они признают единым деяте­лем во вселенной Бога, они соделали Его своим живой верой в Него.

Верующий во Христа, если и умрет смертью грехов­ной, то опять оживет покаянием (см.: Ин.11:25). И видим многих из святых, ниспавших с высоты святости в бездну тяжких грехов, потом, при помощи веры и внушаемого ею по­каяния, высвободившихся из смрадной и темной безд­ны, восшедших снова на высоту чистоты и святости.

Отчаяние — обличитель предваривших в сердце не­верия и самости: верующий в себя и уповающий на себя не восстанет из греха покаянием; восстанет им верую­щий во Христа, всесильного Искупителя и Врача.

Вера от слуха (Рим.10:17): слушай Евангелие, говорящее тебе, и святых отцов, объясняющих Евангелие; слушай их внимательно, и, мало-помалу, вселится в тебя живая вера, которая потребует от тебя исполнения евангельс­ких заповедей, за это исполнение наградит надеждой несомненного спасения. Она соделает тебя на земле последователем Христовым, сонаследником Его на небе. Аминь.

О ЕВАНГЕЛЬСКИХ ЗАПОВЕДЯХ

Спаситель мира, Господь наш Иисус Христос, при­ступая к изложению Своих всесвятых заповедей, ска­зал: Не мните, яко приидох разорити закон и пророки: не приидох разорити, но исполнити (Мф.5:17).

Каким образом Господь исполнил закон и пророков? Запечатлев преобразовательные жертвы принесением Себя в жертву за человечество; заменив тени и гадания Ветхого Завета благодатью и истиною Нового Завета; удовлетворив предречениям пророческим совершением их; дополнив нравственный закон столько возвышенны­ми постановлениями, что закон этот, пребывая непре­менным, вместе и изменился по причине высоты новых постановлений. Так изменяется дитя, достигши мужес­кого возраста и оставаясь тем же человеком.

Отношение Ветхого Завета к человеку можно упо­добить духовному завещанию на наследство, причем обыкновенно прилагается подробное описание наслед­ства со всеми нужными измерениями и исчислениями, с планами угодий, с рисунками строения; отношение Нового Завета можно уподобить введению во владение наследством. Там все изложено и изображено на бума­ге: здесь все предоставляется существенно на деле.

Чем отличаются заповеди Евангелия от заповедей Моисеева десятисловия? Последние не допускали пад­шего человека впасть в состояние решительно противоестественное, но и не могли возвести к тому состоя­нию непорочности, в которой человек был сотворен. Заповеди десятисловия сохраняли в человеке способ­ность к принятию заповедей Евангелия (см.: Ин.3:21). Заповеди Евангелия возводят в непорочность, превысшую той, в которой мы сотворены: они зиждут христианина в храм Божий (см.: Ин.14:23); соделав его храмом Божиим, поддер­живают в этом благодатном, сверхъестественном со­стоянии (см.: Ин.15:10).

Святые апостолы Петр и Павел были точными ис­полнителями закона Моисеева по особенной любви к Богу (Деян.10:14 и проч.; Флп.3:5,6). Чистота направления и непорочность жизни сделали их способными уверовать в Искупителя и быть Его апостолами. Оказывались часто способными к вере явные грешники, нисшедшие грехами своими к подо­бию скотов и зверей, но сознавшиеся в грехах и ре­шившиеся принести в них покаяние. Наименее способ­ными оказались те грешники, которые самомнением и гордостью уподобились бесам, и, подобно бесам, от­вергли сознание в греховности и покаяние (см.: Мф.21:31,32).

Господь наименовал все учение Свое, все Слово Свое и все слова Свои заповедями (Ин.14:21,23). Глаголы, сказал Он, яже Аз глаголах вам, Дух суть и живот суть (Ин.6:63). Они плот­ского человека претворяют в духовного, мертвого вос­крешают, потомка ветхого Адама соделывают потомком Нового Адама, сына человеческого по естеству — сы­ном Божиим по благодати.

Заповедь Нового Завета, объемлющая все прочие частные заповеди — Евангелие. Исполнися время, при­ближися Царствие Божие: покайтеся, и веруйте во Еван­гелие (Мк.1:15).

Господь назвал свои частные заповеди малыми по простоте и краткости изложения, по причине которо­го они удобоприступны для каждого человека. Назвав их малыми, Господь возвестил однако же, что наруши­тель одной такой заповеди мний наречется в Царствии Небеснем (Мф.5:19), то есть лишится этого Царства (Благовестник).

Устрашимся определения Господня! Рассмотрим Евангелие; заметим в нем все заповедания Господа на­шего, внедрим их в памяти для тщательного и неупустительного исполнения их; уверуем живой верою в Евангелие.

Первая заповедь, данная вочеловечившимся Госпо­дом человечеству, есть заповедь о покаянии. Святые отцы утверждают, что покаяние должно быть и нача­лом благочестивой жизни, и душой ее, во все продол­жение ее (Преподобный Марк Подвижник. Слово 1 о покаянии). Без покаяния невозможно ни признать Искупителя, ни пребывать в исповедании Искупителя. Покаяние есть сознание своего падения, соделавшего естество человеческое непотребным, оскверненным, и потому постоянно нуждающимся в Искупителе. Искупи­телем, всесовершенным и всесвятым, заменяется пад­ший человек, исповедующий Искупителя.

Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да ви­дят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, Иже есть на небесех (Мф.6:16), сказал Господь ученикам Своим, заповедав им вместе творить все добродетели тайно и предвозве­стив, что они будут ненавидимы и поносимы человека­ми (Мф.6:1-19; Лк.21:17). Как же исполнить нам эту заповедь Господа, со­вершая наши добрые дела тайно? Мы стяжем возмож­ность исполнить ее именно тогда, когда отречемся от искания собственной славы, когда отречемся от мни­мо добрых действий из своего падшего естества, из себя, а будем действовать для славы Божией, из Еван­гелия (Благовестник). Кийждо, якоже прият дарование, говорит святой апостол Петр, между себе сим служаще, яко добрии строителие различныя благодати Божия: Аще кто глаголет, яко словеса Божия: аще кто служит, яко от крепости, юже по­дает Бог: да о всем славится Бог Иисус Христом, Ему же есть слава и держава во веки веков (Пет.6:10,11). Те, которые, забыв свою славу, единственно ищут того, чтоб прославился Бог и был познан человеками, прославляются Богом. Токмо прославляющыя Мя прославлю (1Цар.2:30); аще кто Мне слу­жит, почтит его Отец Мой (Ин.12:26), сказал Господь. Совер­шающий тайно свои добрые дела, исключительно с целью богоугождения, будет прославлен в назидание ближних по устроению о нем промысла Божия.

Аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное (Мф.5:20). Правда книжников и фарисеев удовлетворялась изучением Закона Божия по букве, за которым не следовало изучение его жизнью, за которым, напротив того, следовала жизнь, против­ная Закону Божию. Остающиеся при одном изучении Закона Божия по букве, впадают по причине такого поверхностного знания в гордость и самомнение, как замечает преподобный Марк Подвижник (Слово 4) и как слу­чилось с книжниками и фарисеями. Заповеди Божии, которые существенно постигаются от исполнения их (Преподобный Марк Подвижник. О законе духовном, гл. 32. Добротолюбие, ч. 1), пребыли сокрытыми для фарисеев. Душевные очи, просвещаемые заповедями (см.: Пс.18:9), когда они исполня­ются, не просветились у фарисеев. Они, от деятельнос­ти, противной Закону Божию, стяжали о Законе Божи­ем превратное понятие и по причине Закона Божия, долженствовавшего приблизить и усвоить их Богу, уда­лились от Бога, соделались врагами Бога. Каждая запо­ведь Божия есть священная тайна: открывается она исполнением ее и по мере исполнения ее.

Ветхий Завет воспрещал грубые последствия гне­ва: Господь воспретил самое сердечное действие страс­ти (см.: Мф.5:21-22). Воспрещение произнесено Господом, и потому оно имеет необыкновенную силу. От одного воспоми­нания кратких и простых слов заповеди страсть изне­могает. Такое действие замечается во всех евангельских заповедях. Господь первые слова Свои устремил против гнева, как главной греховной язвы, главной страсти, противоположной двум главным добродетелям: любви к ближнему и смирению. На этих двух добродетелях основано все здание христианской деятельности. Кос­нение страсти гнева в человеке отнимает у него всю возможность к духовному преуспеянию.

Господь заповедал всеусиленное хранение мира с ближними (Мф.5:23), как и апостол сказал: Аще возможно еже от вас, со всеми человеки мир имейте (Рим.12:18). Не трудись над разбором, кто прав и кто виноват, ты ли, или ближ­ний твой: постарайся обвинить себя и сохранить мир с ближним при посредстве смирения.

Закон Моисеев воспрещал прелюбодеяние: Господь воспретил плотское вожделение (Мф.5:27,28). Как сильно дей­ствует это воспрещение на падшее естество! Хочешь ли воздержаться от нечистых взоров, помыслов и меч­таний? Вспоминай, в то время, как они начнут действо­вать, изречение Господа: Всяк, иже воззрит на жену телесными очами или умом на ее образ, представленный мечтанием, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем.

Между телами двух полов существует естественное влечение друг к другу. Это влечение действует не рав­но. К иным телам другого пола человек почти вовсе не чувствует влечения, к другим слабое, к некоторым весь­ма сильное. Господь заповедал удаляться от сближения с лицами, к которым ощущается особенное естествен­ное влечение, как бы лица ни были достойны дружбы нашей по своим похвальным душевным качествам, как бы ни были нужны и полезны нам. Такое значение имеет заповедь об извержении десного, соблазняюще­го ока, и об отсечении десной, соблазняющей руки (см.: Мф.5:29-30. Благовестник).

Господь воспретил развод, допускавшийся законом Моисея, за исключением тех случаев, когда брак будет уже расторгнут беззаконно прелюбодеянием которой либо половины (см.: Мф.5:31,32). Расторжение брака дозволено было человеческому естеству, униженному падением; по об­новлении человечества Богочеловеком восстановлен за­кон, данный естеству в его состоянии непорочности (Мф.19:4-9).

Господь восстановил девство, предоставив сохра­нять его произволяющим (см.: Мф.19:11-12). Господь воспретил употреблять клятву. Справедли­во замечают отцы, что никто не заслуживает меньше вероятия, как тот, кто употребляет часто клятву; напро­тив того, никому столько не верят, как постоянно гово­рящему правду, хотя бы он и не употреблял клятвы. Го­вори правду, и не понуждаешься в божбе, которая, бу­дучи нарушением благоговения к Богу, принадлежит к начинаниям сатанинским (см.: Мф.5:32-37. Благовестник).

Господь воспретил мщение, которое было установ­лено Моисеевым законом и которым за зло воздава­лось равным злом. Оружие, данное Господом против зла, — смирение. Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую: и хотящему судитися с тобою, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (Мф.5:38-40).

Господь завещал любовь к врагам, для стяжания этой любви повелел благословлять клянущих, творить добро ненавидящим и молиться за причиняющих на­пасти, за подвергающих изгнаниям (см.: Мф.5:44). Любовь к вра­гам доставляет сердцу полноту любви. В таком сердце вовсе нет места для зла, и оно уподобляется благостью своею Всеблагому Богу. К этому изящному нравствен­ному состоянию апостол приглашает христиан, когда говорит: Облецытеся убо, яко избраннии Божии, святи и возлюбленны, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость и долготерпение: приемлюще друг друга, и прощаю­ще себе, аще кто на кого имать поречение: яко же Христос простил есть вам, тако и вы (Кол.3:12,13). Совершенною любовью к ближним доставляется усыновление Богу (см.: Мф.5:45), то есть благодать Святаго Духа привлекается в сердце, и изли­вается в него всесвятая любовь к Богу.

Сердце, зараженное злобою и не способное к запо­ведуемой Евангелием любви к врагам, должно враче­вать теми средствами, на которые указал Господь: дол­жно молиться за врагов, отнюдь не осуждать их, не подвергать злоречию, говорить о них доброе, по силе благодетельствовать им. Эти действия погашают нена­висть, когда она возгорится в сердце, содержат ее по­стоянно обузданной, значительно ослабляют ее. Но полное искоренение злобы совершается действием Божественной благодати.

Подающим милостыню Господь заповедал подавать ее в тайне; упражняющимся в молитве повелел мо­литься в уединении замкнутой клети; постящимся по­велел скрывать пощение (см.: Мф.6:18). Добродетели эти должны быть совершаемы единственно с целью угождения Богу, с целью пользы ближнего и души своей. Не толь­ко от взоров человеческих должно быть утаено наше духовное сокровище, но и от собственной нашей шуй­цы (Мф.6:3). Похвала человеческая окрадывает наши добро­детели, когда совершаем их явно, когда не стараемся скрывать их, — и мы неприметным образом увлекаем­ся к человекоугодию, лукавству, лицемерству. Причи­ной этого — повреждение наше грехом, болезненное состояние душ наших. Как недугующее тело нуждается в осторожности от ветров, холода, различных яств и напитков, так и недугующая душа нуждается в многообразном хранении. Охраняя наши добродетели от по­вреждения похвалами человеческими, мы должны ох­ранять их и от живущего в нас зла, этой шуйцы нашей, не увлекаться помыслами и мечтаниями тщеславными, тщеславной радостью и тщеславным услаждением, ко­торые являются в нас по совершении добродетели, от­нимают у нас плод ее.

Господь заповедал нам прощать ближним нашим согрешения их против нас: аще бо отпущаете, сказал Он, человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный. Аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш Небесный отпустит вам согрешений ваших (Мф.6:14-15). Из этих слов Господа вытекает само собою заключение, что верный признак отпущения нам грехов состоит в том, когда мы ощутим в сердце нашем, что мы точно простили ближним все согрешения их против нас. Та­кое состояние производится, и может быть произведе­но, единственно Божественной благодатью. Оно — дар Божий. Доколе мы не сподобимся этого дара, будем, по завещанию Господа, пред каждой молитвой нашею рас­сматривать нашу совесть и, находя в ней памятозлобие, искоренять его вышеуказанными средствами, то есть молитвой за врагов и благословением их (см.: Мк.11:25). Когда ни вспомним о враге нашем, — не допустим себе никакой иной мысли о нем, кроме молитвы и благословения.

Ближайшим ученикам и последователям Своим Господь заповедал нестяжание. Не скрывайте себе сокро­вищ на земли (Мф.6:19). Продадите имения ваша и дадите милостыню. Сотворите себе влагалища неветшающа, сокровище неоскудеемо на небесех, идеже тать не приближается, ни моль растлевает: идеже бо сокровище ваше, ту и сердце ваше бу­дет (Лк.12:32-34). Чтоб стяжать любовь к предметам духовным и небесным, должно отречься от любви к предметам зем­ным; чтоб полюбить отечество, необходимо отказаться от болезненной любви к стране изгнания.

Господь дал заповедь о хранении ума, заповедь, о которой человеки обыкновенно не заботятся, даже не знают о существовании ее, о ее необходимости и осо­бенной важности (см.: Мф.6:22,23; Лк.11:34-36). Но Господь, назвав ум оком души, возвестил: аще убо будет око твое просто, все тело твое свет­ло будет: аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет. Телом названо здесь жительство. Жительство заимствует свое качество от руководящего жительством образа мыслей. Мы стяжаваем правильный образ мыс­лей по причине здравия, целости или простоты ума нашего, когда он всецело последует Истине, не допус­кая в усвоение себе никакой примеси из области лжи. Иначе: здравым может назваться только тот ум, который, помощью и действием Святаго Духа, вполне и неуклонно последует учению Христову. Большее или меньшее уклонение от учения Христова обличает боль­шую или меньшую болезненность ума, утратившего про­стоту, допустившего сложность. Полное уклонение ума от учения Христова есть смерть его. Тогда свет этот признается угасшим, перестает быть светом, соделыва­ется тьмою. Деятельность человека всецело зависит от того состояния, в котором находится ум его: деятель­ность, истекающая из здравого ума, вполне богоугодна; деятельность, зависящая от ума, допустившего в себя примесь, частью богоугодна, частью противна Богу; де­ятельность ума омрачившегося учением лжи, отвергше­го учение Христово, вполне непотребна и мерзостна. Аще свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми?

Господь воспретил суетные попечения, чтоб они не рассеивали нас и не ослабляли существенно нужного попечения о стяжании Небесного Царства (Мф.6:24-34). Суетное попечение есть не что иное, как недуг души, выражение ее неверия. Потому-то Господь и сказал: Маловери! Не пе­цытеся душею вашею, что ясте, или что пиете: ни телом вашим, во что облечетеся (Мф.6:30,25). Возненавидь ненавистную Богу праздность, возлюби возлюбленный Богу труд, но души твоей не расслабляй пустой заботливостью, всегда бесполезной и излишней. Чтобы ты был тверд душой и ревностен в деле Божием, в деле твоего спасения, Гос­подь дал обетование доставлять тебе все, потребное для временной жизни, Своею всемогущею десницею, то есть Своим Божественным промыслом (Мф.6:33).

Господь воспретил не только осуждать ближних, но и судить их (Лк.6:37; Мф.7:1), когда не представляется необходимости учинить суд правильный для своей и общественной пользы. Последнего рода суд есть вящшее закона (Мф.23:33), по определению Господа; без такого суда добро не может быть отделенным от зла, наша деятельность не может быть правильной и богоугодной. Этот суд редко встре­чается между человеками, но судом и осуждением, вос­прещенными Господом, они занимаются непрестанно. По какой причине? По причине совершенного невни­мания себе, по причине забвения своей греховности, по причине совершенного пренебрежения покаянием, по причине самомнения и гордости. Господь пришел на землю спасти грешников, а потому от всех челове­ков непременно требуется сознание в греховности; суж­дение же и осуждение ближних есть отвержение этого сознания и присвоение непринадлежащей себе правед­ности; из нее-то и производится суждение и осужде­ние: имя лицемера для всякого судящего и осуждающе­го ближних есть имя самое свойственное (см.: Мф.7:5).

Господь заповедал постоянную, то есть учащаемую и непрестанную молитву. Не сказал Он, чтобы мы еди­новременно попросили, потом престали от прошения, но повелел просить усиленно, неотступно, соединил с повелением просить обетование услышать и испол­нить прошение (Благовестник). Просите, и дастся вам; ищите, и обря­щете, толцыте, и отверзется вам. Всяк бо просяй приемлет, и ищай обретает, и толкущему отверзется (Мф.7:7,8). Будем про­сить с терпением и постоянством, отрицаясь своей воли и своего разума, предоставляя всесвятой воле Бо­жией и время, и способ исполнения, и самое исполне­ние просимого. Мы не постыдимся: Бог же не имать ли сотворити отмщение избранных Своих, вопиющих к Нему день и нощь, и долготерпя о них (Лк.18:7), то есть замедляя ис­полнением прошения их. Деннонощный вопль к Госпо­ду избранных изображает постоянную, неотступную, непрестанную, усиленную их молитву.

По последствиям молитвы, которыми она увенча­вается от Бога, можно и должно заключить о предме­тах ее. Евангелист Лука говорит, что Бог сотворит отм­щение избранных Своих, то есть освободит их из плена, в котором мы находимся у наших страстей и у бесов. Евангелист Матфей говорит, что Отец Небесный даст блага просящим у Него (Мф.7:11). Блага, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша [103]. Опять еванге­лист Лука говорит: Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:13). Предметы молитвы нашей должны быть духовные и вечные, а не временные и веществен­ные. Основная и первоначальная молитва должна состоять из прошений о прощении грехов (Святой Исаак Сирский. Слово 55).

Возводя нас к совершению благости, изгоняя из нас зло, Господь, повелевший не судить и не осуждать ближ­них, отпускать ближним все согрешения их против нас, законополагает еще: Вся, елика хощете да творят вам чело­вецы, тако и вы творите им (Мф.7:12). Мы любим, чтобы ближ­ние наши были снисходительны к нашим немощам и недостаткам, чтобы они великодушно переносили от нас оскорбления и обиды, чтоб они делали нам всевоз­можные услуги и одолжения: будем такими к ближним. Тогда достигнем полноты благости, соответственно ко­торой получит особенную силу молитва наша; сила ее всегда соответствует степени благости нашей. Отпущай­те, и отпустят вам: дайте, и дастся вам. Меру добру, натка­ну и потрясну и переливающуся дадят на лоно ваше. Тою бо мерою, еюже мерите, возмерится вам (Лк.6:37,38), от милосердного и в милосердии Своем правосудного Бога.

Внидите узкими враты: яко пространная врата и ши­рокий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящии им (Мф.7:13). Пространные врата и широкий путь — это деятельность по воле и разуму падшего естества. Узкие вра­та — деятельность по евангельским заповедям. Господь, одинаково смотрящий на настоящее и будущее, видя, как немногие человеки будут последовать Его святой воле, открытой им в евангельских заповедях, предпоч­тут этой воле своеугодие, сказал: Что узкая врата и тес­ный путь, вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его! (Мф.7:14). Ободряя и утешая Своих последователей, Он присовокупил: Не бойся, малое стадо: яко благоизволи Отец ваш дати вам Царство (Лк.12:32).

Господь повелел проводить трезвенную жизнь, не­престанно бдеть и наблюдать за собой, потому что, с одной стороны, неизвестен час посещения Господня, также час смерти нашей, нашего призвания на суд Божий, — неизвестно, какое искушение и какая скорбь могут неожиданно возникнуть и обрушиться на нас; с другой стороны, неизвестно, какая греховная страсть может возникнуть в падшем естестве нашем, какой ков и какую сеть могут устроить для нас неусыпные враги спасения нашего — демоны. Да будут чресла ваша препоя­сана, и светильницы горящии, и вы подобни человеком, чаю­щим Господа своего, когда возвратится от брака, да пришед­шу и толкнувшу, абие отверзут ему (Лк.12:35,36). А яже вам глаголю, всем глаголю: бдите (Мк.13:37).

Внемлите, завещавает Господь, от лживых пророк, иже приходят к вам во одеждах овчих, внутрь же суть вол­цы хищницы: от плод их познаете их (Мф.7:15,16). Лживые проро­ки — всегда коварны: и потому Господь заповедует по от­ношению к ним особенное внимание, особенную осто­рожность (Благовестник). Лживые пророки познаются по плодам: по жительству своему, по делам, по последствиям, истекаю­щим из их деятельности. Не увлекись красноречием и сладкоречием лицемеров, их тихим гласом, как бы вы­ражением кротости, смирения и любви; не увлекись той сладкою улыбкой, которая играет на их устах и лице, той приветливостью и услужливостью, которая светит из взоров: не обольстись той молвой, которую они искусно распускают о себе между человеками, — теми одобрениями, похвалами, громкими именами, которыми величает их мир: всмотрись в плоды их.

О внимающих учению Евангелия и старающихся исполнять евангельские заповеди, Господь сказал, что они добрым сердцем и благим слышавше слово, держат, и плод творят в терпении (Лк.8:15). Он предвозвестил ученикам Сво­им ненависть от мира, гонения, напасти, обетовал Сам неусыпно бдеть над ними, и охранять их, воспретил боязнь и малодушие, повелел: в терпении вашем стяжите души ваша (Лк.21:19). В постоянном уповании на Бога, надо ве­ликодушно претерпевать скорби от страстей, возникаю­щих из падшего естества, от братии — человеков, от врагов — демонов: претерпевый до конца, той спасется (Мф.24:13).

Находящиеся в тяжком рабстве греха, под владыче­ством ожесточенного, каменносердечного Фараона, под непрестанными и мучительными ударами лютых приставников, при столпотворении, затеваемом горды­нею мира! Вас призывает Спаситель к духовной свобо­де. Приидите ко Мне, говорит Он, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе, и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и об­рящете покой душам вашим: иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть (Мф.11:28-30). Иго и бремя Христово — евангельские запове­ди. Они требуют самоотвержения, и потому названы игом, но освобождают и оживляют душу, наполняют ее неизъяснимым спокойствием и наслаждением и пото­му названы игом благим и легким. Каждая из них бла­гоухает кротостью и смирением, сообщает эти добро­детели исполнителю заповеди. Навык к исполнению евангельских заповедей соделывает кротость и смире­ние свойством души. Тогда Божественная благодать вводит в душу духовную кротость и духовное смирение действием превышающего ум мира Христова.

Все частные заповеди Свои Господь совместил в две главные: в заповедь любви к Богу и в заповедь люб­ви к ближнему. Эти заповеди Господь изобразил так: Слыши, Израилю, Господь Бог ваш, Господь един есть: И воз­любиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею ду­шею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею: сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе (Мк.12:29-31). В сию обою заповедию весь закон и пророцы висят (Мф.22:40). Делается человек способным к любви Божией от исполнения любви к ближнему; в состояние же стремления всем существом к Богу воз­водится молитвою.

Исполнение евангельских заповедей увенчивается со­единением человека с Богом. Когда ученик Христов исцелится от злобы на ближнего, и действием умной и сердечной молитвы направит все силы души и тела к Богу, тогда он признается любящим Бога. Любяй Мя, говорит Спаситель, возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам. Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин.14:21,23).

Условие пребывания в любви Божией и в соедине­нии с Богом заключается в соблюдении евангельских заповедей. Нарушением их расторгается условие: нару­шитель извергается из объятий любви и от лица Бо­жия во тьму кромешную — в область страстей и бесов. Аще заповеди Моя соблюдете, сказал Господь, пребудете в любви Моей. Будите во Мне, и Аз в вас. Аще кто во Мне не пребудет, извержется вон (Ин.15:10,4,6).

Братия! Изучим всемогущие и животворящие запо­веди великого Бога нашего, Создателя и Искупителя: изучим их сугубым изучением — в книге и жизнью. В Святом Евангелии они прочитываются, но уразуме­ваются по мере исполнения их на деле. Сотворим брань с нашим падшим естеством, когда оно воспроти­вится и вознеистовится, не желая покориться Еванге­лию. Не устрашимся, если эта брань будет тяжкой и упорной. Тем с большим усилием постараемся одер­жать победу. Победа должна последовать непременно: брань заповедана, победа обетована Господом. Царствие Небесное, сказал Он, нудится, и нуждницы, то есть наси­лующие свое естество, восхищают е (Мф.11:12). Аминь.

О ЕВАНГЕЛЬСКИХ БЛАЖЕНСТВАХ

(Заимствовано из отече­ских писаний,

преимущественно же из 1-й книги

священномучени­ка Петра Дамаскина.

Добротолю­бие, ч. 3.)

От исполнения евангельских заповедей являются в душе ощущения, чуждые естеству падшему и незнако­мые ему. Рожденное от Духа дух есть (Ин.3:6); а как заповеди Христовы суть дух (Ин.6:63), то и ощущения, производимые ими, суть ощущения духовные.

Какое первое ощущение является в душе от испол­нения евангельских заповедей? — Нищета духа.

Едва христианин захочет осуществлять в действи­ях своих, внешних и внутренних, евангельские запове­ди, как увидит поврежденную свою природу, восстаю­щую против Евангелия, упорно противодействующую Евангелию.

Христианин, при свете Евангелия, видит в себе падение человечества.

От этого зрения, естественно, рождается смирен­ное понятие о себе, называемое в Евангелии нищетою духа (Мф.5:3).

Нищета духа — блаженство, первое в евангельском порядке, первое в порядке духовного преуспеяния, пер­вое состояние духовное, первая ступень в лествице бла­женств.

Всякое ощущение и состояние, принадлежащие ес­теству обновленному, составляют, по необходимости, и блаженство, как проявление в душе Небесного Цар­ства, как залог спасения, как предощущение вечного блаженства.

О нищете духа сказал святой Давид: жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс.50:19).

Нищета духа — соль для всех духовных жертв и всесожжений. Если они не осолены этой солью, — Бог от­вергает их.

Зрение падения своего уже есть блаженство для падшего человека.

Видящий падение свое способен признать необхо­димость спасения, Спасителя, — способен уверовать в Евангелие живой верою.

Такое состояние — дар благодати, действие благо­дати, ее плод, а потому и блаженство.

Нищему свойственно печалиться о нищете своей.

Нищета духа рождает следующее за ним блажен­ство: плач.

Плач — благочестивая печаль верной души, глядя­щейся в зеркало Евангелия, видящей в этом зеркале бесчисленные свои греховные пятна.

Такая душа омывает свои пятна святой водою сле­зами; стирает пятна святой печалью.

Несказанное утешение, несказанная легкость проли­ваются в сердце после пролития спасительных слез о грехах, о падении, — слез, являющихся по причине ощущения нищеты духовной.

Если здесь, на земле, благочестивый плач достав­ляет такое несравнимое духовное утешение, — какое же он приготовит блаженство в будущем веке?

Христос произнес приговор о благочестиво плачу­щих: блаженны плачущии (Мф.5:4).

Ты сделал грехи? — Пролей слезы.

Кто занят глубоким рассматриванием самого себя, кто видит себя оскверненным бесчисленными греха­ми, кто признает себя достойным вечной муки и уже оплакивает, как присужденного к ней, тот мало видит или вовсе не видит недостатков в ближнем, удобно из­виняет те недостатки, которые видит, — охотно, от сердца прощает все обиды и оскорбления.

Состояние души, при котором устранены из нее гнев, ненависть, памятозлобие и осуждение, есть но­вое блаженство: оно называется кротость.

Блаженны кротции (Мф.5:5), возвестил Спаситель, яко тии наследят землю.

Какая это земля?.. После падения Бог назвал зем­лею Адама, а в Адаме назвал землею и меня: земля еси и в землю отыдеши (Быт.3:19).

Будучи землею, я вместе с тем и лишен владения этой землею: похищают ее у меня различные страсти, в особенности насилующий и увлекающий меня лю­тый гнев; я лишен всей власти над собою. Кротость возвращает мне эту власть, вводит меня во владение моим наследием, моей землею, мною, моей плотью, моей кровью, моими порывами. Кротции наследят зем­лю, и насладятся о множестве мира (Пс.36:11).

Возобладав снова землею, начинаю желать неба: вхожу в новое состояние, устрояемое во мне благода­тью, в новое блаженство: начинаю алкать и жаждать правды Божией, — не пустой, человеческой (Мф.5:6).

Правда Божественная явилась человечеству в Бо­жественном милосердии, и повелела нам уподобиться Богу совершенным милосердием (Мф.5:48), не какою другою добродетелью.

Милосердие никого не осуждает, любит врагов, полагает душу за друзей, соделывает человека богопо­добным. Это состояние — опять блаженство (Мф.5:7).

Сердце, объятое милостью, не может иметь ника­кого помышления о зле; все помыслы его — благость.

То сердце, в котором движется одно добро, есть сердце чистое, способное к богозрению. Блаженны чис­тии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф.5:8).

«Что значит чистое сердце?» — спросили од­ного великого наставника иночествующих. Он отве­чал: «Сердце, по подобию Божества движимое безмер­ным чувством милости ко всем созданиям» (Преподобный Исаак Сирский, Слово 48). В чистое сердце нисходит мир Божий, соединяет дотоле разделенные ум, душу и тело, воссоздает чело­века, соделывает его потомком Нового Адама.

Мир Божий — удел святых Божиих: посредством свя­того мира, христианин, совершив поприще покаяния, примиряется с Богом, со всеми обстоятельствами, со всеми ближними, с самим собою; он соделывается сы­ном Божиим по благодати [104].

Мир Божий сопутствуется явственным присутстви­ем в человеке Святаго Духа; он — действие, плод Свята­го Духа.

Стяжавший в себя мир Божий способен к прочим окончательным блаженствам: к благодушному претер­пению, к претерпению с радостью поношений, клевет, изгнаний и прочих напастей.

Стяжавший мир Божий не страшится внешних волн: на весах сердца его утешение благодатное унич­тожило все ценность земного великого и сладостного, всю тягость земного скорбного и горького.

Осмотри величественную духовную лествицу Бла­женств евангельских, осмотри каждую ступень. Хоро­шо быть на высоте этой лествицы, но поистине бла­жен и тот, кто находится хотя на первой ее ступени.

На этой лествице скачки невозможны: непременно должно восходить со ступени на ступень.

Ведет по ним Божественная благодать: возводит человека на следующую ступень не тогда, когда он удо­стоит себя этого, но когда она признает его достой­ным.

Достойны возвышения — смиренные.

Не сочини сам себе блаженства: гордое и глупое самомнение может сочинить для человека такое бла­женство, и оно в течение всей жизни будет обманы­вать тебя, льстить тебе, — лишит истинного блага на земле и на небе.

Ищи нищеты духовной. Искание этого блаженства позволительно и похвально. Оно — основание, пода­тель всех прочих блаженств. Когда поколеблется осно­вание, тогда и тот, кто стоял на высшей степени духов­ного преуспеяния, обрушивается вниз, и часто разби­вается до смерти.

Обретается нищета духа изучением Евангелия, ис­полнением его велений, сличением своих действий и качеств с велениями Евангелия, принуждением своего сердца к великодушному перенесению обид, самоукоре­нием, молитвой о получении сердца сокрушенного и смиренного.

Прошения гордые Бог отвергает, ненужные не ис­полняет, но когда Его создание просит у Него дара су­щественно полезного и необходимого, — Он ниспосы­лает его из всех неоскудевающих Своих сокровищ.

Существенно полезный, необходимый для челове­ка духовный дар от Бога — нищета духа. Аминь.

ОТНОШЕНИЕ ХРИСТИАНИНА К СТРАСТЯМ ЕГО

Некоторый великий подвижник сказал: «Должно терпеть свои недостатки точно так же, как терпим не­достатки других, и снисходить душе своей в ее немо­щах и несовершенствах. Вместе с этим не должно пре­даваться нерадению: должно заботиться усердно о ис­правлении и усовершенствовании себя» [104].

«Не возмущайся, не приходи в недоумение, — ска­зал некоторый святой отец, — когда увидишь в себе действие какой-либо страсти. Когда восстанет страсть, подвизайся против нее, старайся обуздать и искоре­нить ее смирением и молитвою» (Преподобного аввы Дорофея поучение 13 о терпении искушений).

Смущение и недоумение, при открывшемся дей­ствии страсти, служит доказательством, что человек не познал самого себя (Преподобного аввы Дорофея поучение 13 о терпении искушений).

При свете Слова Божия рассмотрим отношение наше к страстям и немощам нашим, чтоб получить правильное понятие о себе, и, на основании правиль­ного понятия о себе, правильно управлять собою.

Человек в беззакониях зачинается, рождается во грехах (Пс.50:7): следовательно, страсти, или греховные не­дуги души и тела, свойственны нашему падшему есте­ству.

Страсти противоестественны непорочному естеству нашему, каким оно было создано; противоестественны страсти и естеству обновленному; они естественны пад­шей природе. Так, естественны всякой телесной болезни свойства этой болезни; так, естественны болезни и смерть нашему телу, утратившему бессмертие и свойства бессмертия. До падения бессмертие было естественно нашему телу, — болезни и смерть были неестественны.

Страсти — иначе грехи, в обширном значении этого слова. Апостол, когда говорит о грехе, живущем в челове­ке (Рим.7:14; 17:20), разумеет под словом «грех» заразу злом всего ес­тества человеческого, разумеет страсти. Это состояние называется также состоянием плотским (Рим.7:14; 8:8) и смертию (Рим.7:24; 8:2).

Человек, до искупления рода нашего Спасителем, не мог противиться страстям, хотя бы и хотел: они насиль­но увлекали его; они властвовали над ним против воли его. Христианин, при посредстве святого Крещения, свергает с себя иго страстей; он получает силу и воз­можность противиться страстям, попирать их (Преподобного аввы Дорофея, поучение 1-е об отвержении мира). Но и искупленному человеку, человеку обновленному, поме­щенному в духовном раю в Церкви — предоставлена сво­бода: по произволу своему, он может или противиться страстям и победить их о Господе, или покоряться и поработиться им. Так и в чувственном раю предостав­лено было на произвол первозданному человеку или по­виноваться заповеди Божией, или преслушать ее.

Каждое сопротивление, оказанное требованию страсти, ослабляет ее; постоянное сопротивление низ­лагает ее. Каждое увлечение страстью усиливает ее, постоянное увлечение страстью порабощает срасти увлекающегося ею.

Сопротивление христианина страстям должно простираться до распятия плоти со страстьми и похотьми (Гал.5:24); оно должно простираться в избранных духовных борцах до пролития крови: «отдай кровь и приими Дух» (4-е изречение аввы Лонгина. Достопамятные сказания). Только пострадавший плотию преста от греха (1Пет.4:1). Это значит, только злостраждущий по телу в вольных или невольных подвигах способен противостоять гре­ховным пожеланиям плоти, подавить и заглушить их в себе. Тело, упокоеваемое и лелеемое разнообразной негою и угождениями ему, — вместилище страстей.

Пострадавший и распявшийся за нас Богочеловек требует от учеников и последователей Своих, чтоб они подражали Его страданиям, чтоб пожертвовали всем временным для вечного, тленным для нетленного, что­бы были учениками и последователями Богочеловека самой жизнью.

Необходим подвиг для христианина, но не подвиг освобождает христианина от владычества страстей: освобождает его десница Вышнего, освобождает его благодать Святаго Духа.

Обузданием и умерщвлением плоти, трудами бла­гочестия при тщательном соблюдении евангельских заповедей доставляется христианину истинное смире­ние. Истинное смирение заключается в полном само­отвержении, в полной преданности Богу, в непрестан­ном служении Богу. Такое смирение привлекает в душу Божественную благодать. Божественная благодать, осе­нивши душу, преподает ей духовное ощущение, — и страсти, эти ощущения и влечения плотские и грехов­ные, остаются праздными (Св. Исаак Сирский. Слово 43).

Действие страстей, услаждающее человека плотс­кого, тягостно, мучительно для человека духовного, — возбуждает в нем сильнейшее отвращение. При малей­шем появлении или возбуждении страсти, бежит он от нее, как от хищного, лютого зверя, как от убийцы, бе­жит под покров молитвы, под покров евангельского учения, под покров Божий.

Душа, не возделанная евангельскими заповедями, и тело, не возделанное трудами благочестия, не способ­ны быть храмом Божественной благодати, храмом Свя­таго Духа.

Сущность подвига заключается в исполнении запо­ведей. Не обуздывающий своего тела трудами, постом, бдением, молитвенными стояниями и потому предос­тавляющий господствовать в себе плотскому мудрова­нию, питающий и поддерживающий в себе страсти, не возможет соделаться исполнителем заповедей.

Смерть, одна смерть вполне освобождает даже свя­тых Божиих от влияния на них греха. Бесстыдны стра­сти: могут восстать они и в лежащем на смертном одре. Даже на смертном одре невозможно прекратить бдительности над собою. Поверь бесстрастию тела твоего тогда, когда оно уляжется во гроб.

Страсти, пребывая в христианине, постоянно при­нуждая его быть на страже, постоянно вызывая его на борьбу, содействуют его духовному преуспеянию. «Зло, по премудрому устроению Божественного промысла, содействует благому намерением неблагим», — сказал это преподобный Макарий Великий (Слово 4, гл.6).

Жесткий и тяжеловесный жернов стирает зерна пшеницы в муку, пшеницу соделывает способною к печению из нее хлебов. Тяжкая борьба со страстями стирает сердце человека, сминает надменный дух его, заставляет сознаться в состоянии падения, опытно об­наруживая это состояние, — заставляет сознаться в не­обходимости искупления, уничтожает надежду на себя, переносит всю надежду на Искупителя.

Должно веровать, что в первородном грехе заклю­чается семя всех страстей, что мы родимся с наклон­ностью ко всем видам греха: и потому не должно удив­ляться проявлению и восстанию ни одной страсти, как чему-нибудь необыкновенному и странному.

По свойствам души и тела, по влиянию обстоя­тельств, в одном человеке действует и развивается с особенной силою одна страсть, в другом — другая: в ином заметна особенная наклонность к сребролюбию, в другом объядению; один увлекается плотским вожде­лением, другой жаждою суетных почестей. Не увлека­ющийся какой-либо страстью не должен думать, что нет в нем этой страсти, только не было случая к обна­ружению ее.

Постоянно должно быть готовым к противодей- ствию всем страстям. В особенности должно бодр­ствовать против страсти преобладающей, проявляю­щейся чаще других страстей, наиболее беспокоящей человека.

Страсти, свойственные падшему естеству, различа­ются величайшим различием от страстей, усваиваемых произвольно каждым человеком. Сила вторых несрав­ненно значительнее силы первых. Но покаяние, как всемогущее врачевство, преподаемое всемогущим Вра­чом — Богом, врачует человека, производящего употре­бить законно это врачевство, врачует со всей удовлет­ворительностью от всех греховных недугов.

Некоторые страсти служат началом и причиной для других страстей; таковы: объядение, нега, развле­чения, роскошь, сребролюбие, славолюбие, неверие. Последствия их: сладострастие, печаль, гнев, памято­злобие, зависть, гордость, забвение Бога, оставление добродетельного жительства.

В духовном подвиге должно преимущественно во­оружаться против начальных страстей: последствия их будут уничтожаться сами собой. Отрекшийся от теле­сных наслаждений, от человеческой славы, от любо­стяжания, от рассеянной жизни, не будет предаваться гневу и печали, не обуяет его ни гордость, ни зависть; беспрепятственно будет он шествовать по пути запове­дей Божиих к спасению, к обширному Богопознанию, доступному для одних чистых сердцем.

Вождь всех страстей — неверие. Оно отверзает вход в душу и сребролюбию, и честолюбию, и скверным вожделениям, и гневу, и печали, и исполнению зол — отчаянию.

Вождь и дверь всех истинных христианских добро­детелей — вера.

Страсти живут тайно в людях, проводящих рассе­янную, невнимательную жизнь; по большей части они удовлетворяются ими, по большей части не примеча­ются ими, по большей части оправдываются, — часто признаются за чистейшие, возвышеннейшие доброде­тели.

Один истинный христианин, постоянно внимаю­щий себе, поучающийся в Законе Господнем день и ночь, старающийся исполнять евангельские заповеди со всей тщательностью, может увидеть свои страсти. Чем более он очищается и преуспевает, тем более стра­сти обнаруживаются перед ним. Наконец, перед взора­ми ума, исцеленного Евангелием, открывается страш­ная пропасть падения человеческого. Христианин ви­дит в себе падение человечества, потому что видит свои страсти. Страсти — знамение греховного смерто­носного недуга, которым поражено все человечество.

В какое положение приводит христианина зрение страстей своих, своего падения? — Приводит в плач о себе, в плач горький, неутешный. Никакая земная ра­дость не может остановить, прервать этого плача. Одна Божественная благодать останавливает его по временам, преподавая плачущему и растерзанному сер­дцу надежду спасения, духовное успокоение и небесное наслаждение, истекающая из мира Христова.

В какое положение приводит христианина открыв­шееся в нем действие страстей? — Оно восставляет его к усиленной брани против страстей. Подвижник Хрис­тов усугубляет свои молитвы, свой пост, свои бдения, свои коленопреклонения и, показуя умственно бедствия свои Богу, ходатайствует неизреченным сокрушением и болезнью сердца о помиловании. Аз же, говорит Боже­ственный Давид, внегда они стужаху ми, облачахся во вре­тище, и смирях постом душу мою, и молитва моя в недро мое возвратится. Плача и сетуя тако смиряхся (Пс.34:13,14).

Чем обнаруживаются страсти? — Помыслами, меч­таниями и ощущениями греховными. Помыслы и мечтания иногда внезапно являются уму, иногда татебным образом подкрадываются к нему; подобно этому возника­ют и ощущения в сердце и теле. Греховные помыслы, мечтания и ощущения влекут к совершению греха на са­мом деле или, по крайней мере, к услаждению и плене­нию греховными помыслами, мечтаниями, ощущениями, к совершению греха в воображении и чувстве.

Подвижник Христов должен отречься не только от совершения греха делом, но и от совершения его в воображении и чувстве. Каждая страсть усиливается от услаждения ею, от исполнения беззаконных требова­ний и представлений ее тайными душевными движе­ниями. Страсть, исполненная на самом деле или на­сажденная в душу долговременным сочувствием ей и питанием ее, получает владычество над человеком. Нужно много времени, нужен кровавый подвиг, нужно особенное Божие милосердие, особенная Божия по­мощь, чтоб свергнуть иго страсти, принятой произ­вольно, получившей власть над человеком, или от па­дения человека в смертный грех, или от преступного, произвольного наслаждения грехом в сокровенном ду­шевном чертоге, посвященном Христу.

Невозможно, чтобы страсти, живущие внутри чело­века, не обнаруживались в его помышлениях, словах и действиях. Эти обнаружения страстей, когда сопровож­даются каким бы то ни было увлечением, называются и признаются падениями (преподобный Нил Сорский называет их мысленным падением. Слово 3) на поприще истинного христианского подвижничества, стремящегося к совершен­ству. Врачуются они немедленным покаянием.

Такие падения — неотъемлемая принадлежность вет­хости ветхого Адама: человеческого естества, падшего и зараженного грехом. Особливо новоначальный подвиж­ник не может не увлекаться греховными помыслами, мечтаниями и ощущениями; он не может не согрешать греховными помыслами, мечтаниями и ощущениями; он не может не согрешать словом и самим делом. Согре­шения эти врачуются немедленным покаянием.

Не говорится здесь о падениях в смертные грехи и о произвольно греховной жизни, которая вся — паде­ние: здесь говорится о падениях легких от немощи, называемых грехами простительными, от которых и самые праведники не были вовсе свободны.

Свидетельствует Писание: седмерицею падет правед­ник, и возстанет покаянием (см.: Притч.24:16). Соответственно очище­нию покаянием уменьшаются увлечения, но вместе они делаются утонченнее, неприметнее, обольщают и об­манывают иногда мужей, исполненных Божественной благодати (см.: 1Пар.21:1). Увлечения эти охраняют от превозноше­ния, служат причиной смирения, удерживают на спа­сительной пажити покаяния (Преподобный Нил Сорский, Слово 3).

Смотря на себя из такого познания себя, должно хранить мир душевный, никак не смущаться и не уны­вать, не приходить в недоумение, когда откроется в нас действие страстей. Иногда действие это бывает лег­ким, иногда очень сильным. Мужественно воспроти­вимся страстям.

Не престанут они восставать и нападать на нас до гробовой доски! И мы приготовимся к пожизненному сопротивлению им, в твердом убеждении, что не можем быть постоянными победителями страстей, что по есте­ственной необходимости мы должны подвергаться не­вольным побеждениям, что самые эти побеждения споспешествуют преуспеянию, когда поддерживают и усили­вают в нас покаяние и рождающееся из него смирение. Не будем доверять нашим победам над страстями, не будем восхищаться этими победами. Страсти, подоб­но орудующим ими демонам, лукавы: они представля­ются побежденными, чтоб мы превознеслись и чтобы по причине нашего превозношения победа над нами была удобнее и решительнее. Приготовимся смотреть на наши победы и побеж­дения одинаково: мужественно, хладнокровно, беспри­страстно.

Увлекся ли ты мечтаниями греховными, усладился ли греховными помыслами, произнес ли праздное, без­рассудное слово, употребил ли много пищи или сделал что другое, подобное этому, — не возмущайся, не мало­душествуй, не прилагай вреда ко вреду (Старца Серафима, гл. 10). Покайся не­медленно пред сердцеведцем — Богом, старайся испра­виться и усовершенствоваться, убедись в необходимос­ти строжайшего наблюдения за собою, и, сохраняя спокойствие души, с твердостью и настойчивостью продолжай духовный путь твой.

Спасение наше — Бог наш, не наши дела. Делами веры, то есть исполнением евангельских заповедей, мы доказываем истину нашей веры и верность нашу Богу.

Не обращай внимания на помыслы ложного сми­рения, которые по увлечении и падении твоем внуша­ют тебе, что ты невозвратно прогневал Бога твоего, что Бог отвратил лицо Свое от тебя, оставил, забыл тебя. Познай источник этих помыслов по плодам их. Их плоды: уныние, ослабление в духовном подвиге, а часто и оставление его навсегда или на продолжитель­ное время.

Если человекам доступно познание, что каждому подвижнику на продолжительном и многотрудном по­прище духовного подвига непременно предлежат и по­беды и побеждения, что невозможно ограниченности, немощи, греховности нашим не выражаться проявле­ниями: тем более ведает это Создатель наш и устано­витель подвига — Бог. С милосердием взирает Он на преткновения Своего подвижника, и за великодушное постоянство и верность готовит ему венец правды, по­беды, славы.

Вожделенна чистота сердца и тела!  Ею зрится Бог (Мф.5:8). Чистота эта приобретается постоянным и мно­готрудным подвигом против нечистоты. Для вступления в подвиг против нечистоты необходимо, чтоб она от­крылась пред взорами ума. Открывается она помысла­ми, мечтаниями, ощущениями плотскими. Никогда не боровшийся против нечистоты, не ведающий ее, при­знающий себя чистым, находится в самом опасном са­мообольщении, способен неожиданно для себя и внезап­но низвергнуться в пропасть смертных согрешений: не­чистота есть неотъемлемая принадлежность падшего естества, а чистота — дар благодати Божией, привлека­емый правильным трудом человека к очищению себя.

Величайшая разница — согрешать намеренно, по расположению к греху, и согрешать по увлечению и немощи, при расположении благоугождать Богу. Вели­чайшая разница — проводить греховную жизнь, прово­дить жизнь, удовлетворяя всем пожеланиям, всем стра­стям своим, и претыкаться по причине немощи, огра­ниченности, по причине греховной заразы, шествуя по пути Божию.

Опасно преждевременное бесстрастие! Опасно преждевременное получение наслаждения Божествен­ной благодатью. Дары сверхъестественные могут погу­бить подвижника, не наученного немощи своей паде­ниями, неопытного в жизни, не искусного в борьбе с греховными помыслами, неознакомленного подробно с лукавством и злобой демонов, с удобоизменяемостью человеческого естества. Человек свободен в избрании добра и зла; хотя бы этот человек и был сосудом Боже­ственной благодати: он может злоупотребить самой благодатью Божией. По причине ее он может превоз­нестись над ближними; по причине ее он может под­вергнуться самонадеянности. Последствием самонаде­янности обыкновенно бывает нерадение, ослабление в подвиге, оставление его. Вслед за нерадением внезап- но, неистово восстают плотские вожделения в душе и теле освященных, увлекают подобно бурному потоку, низвергают в пропасть блудных поползновений, часто в самую смерть душевную.

Человеколюбец — Бог, иже всем человекам хощет спас­тися, и в разум истины приити (1Тим.2:2), попустил служителям Своим, попустил возлюбленным Своим, на все время земного странствования их, борьбу с внешними и внут­ренними скорбями. Борьба со страстями и страдания, прозябающая из этой борьбы, несравненно тягостнее всех искушений извне. Томление и подвиг, в которые возводится христианин невидимою, внутренней борь­бою, восходит значением своим к подвигу мучеников. Дай кровь и приими Дух, повторяем изречение отцов, ознакомившихся опытно с этой борьбой. Иго такого подвига несут одни тщательные исполнители запове­дей Евангелия, одни истинные служители Христа. «Ис­полнение заповедей научает человека его немощи», — сказал преподобный Симеон (Главы богословские и деятельные, гл. 4. Добротолюбие, ч. 1). На познании и созна­нии немощи зиждется все здание спасения.

Странный ход дела для поверхностного взгляда! «Исполнения заповедей научает человека его немощи». Но это — слова опыта. Только при тщательном испол­нении заповедей Христовых человек может увидеть множество страстей своих; только при тщательном исполнении заповедей Христовых человек может убе­диться в совершенном бессилии ветхого Адама для де­ятельности нового, в справедливости определения, произнесенного духовным законом, определения, что этот закон может быть исполнен единственно щедро­тами Христовыми (Преподобный Марк Подвижник. О законе духовном, гл. 32).

Во всемогущей деснице промысла самый грех, жи­вущий внутри человека, объявший все существо его, объявший все члены души и тела, содействует его преуспеянию, если этот человек — истинный христианин.

Нищета духовная, сознание своего падения, созна­ние необходимости в Искупителе, стремление всем су­ществом к исповеданию искупившего нас Сына Божия и Бога, Господа нашего Иисуса Христа — плоды борьбы со страстями. Эти плоды — залог вечного блаженства.

Нищета духовная, падение человечества, живое ис­поведание Искупителя неизвестны сыну века сего. Он работает страстям, признает в себе обилие досто­инств, видит добродетели, — и или ничего не ожидает на небе, не помышляя никогда о небе, или ожидает там наград, как долга, ожидает по причине глубокого неве­дения о единственной добродетели, награждаемой на небе. Добродетель эта — христианство.

Раб Божий, исполняя евангельские заповеди, более и более открывает в себе страсти, и в то время, как благодать Святаго Духа образует в нем блаженные ду­ховные состояния, нищету духа, плач, кротость, ми­лость, целомудрие, духовный разум, он признает себя грешником из грешников, не соделавшим никакого добра, виновным в бесчисленных согрешениях, дос­тойным вечной муки в геенне огненной за непрестан­ное нарушение заповедей Божиих.

Святые отцы, видя в себе прозябающим плод духов­ный от борьбы со страстями, не желали прекращения этой борьбы; они желали претерпевать в ней добле­ственно, великодушно (Преподобный авва Дорофей, поучение 13). Блаженные! Они не искали другого совершенства, кроме совершенства в смире­нии; они не искали обрести надежду спасения в чем-либо своем, искали обрести ее во Христе. Где нет сми­рения, там нет христианских добродетелей, а где ис­тинное смирение, там все добродетели во всей полноте их; там — Христос; там страсти и орудующий ими враг диавол ничтоже успеют на служителя Христо­ва, и сын беззакония, грех, не приложит озлобити его (Пс.88:23).

Последуем стопам отцов, — и достигнем в пристань вечного блаженства. Аминь.

ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ СМИРЕННОМУДРИИ

Никтоже вас да прельщает изволенным ему смиренномуд­рием (Кол.2:18), сказал святой апостол Павел.

Истинное смиренномудрие состоит в послушании и последовании Христу (Флп.2:5-8).

Истинное смиренномудрие духовный разум. Оно — дар Божий; оно — действие Божественной бла­годати в уме и сердце человека.

Может быть и произвольное смиренномудрие: его сочиняет для себя душа тщеславная, душа обольщенная и обманутая лжеучением, душа, льстящая самой себе, душа, ищущая лести от мира, душа, всецело устремив­шаяся к земному преуспеянию и к земным наслаждени­ям, душа, забывшая о вечности, о Боге.

Произвольное, собственного сочинения смиренно­мудрие состоит из бесчисленных разнообразных ухищ­рений, которыми человеческая гордость старается уло­вить славу смиренномудрия от слепотствующего мира, от мира, любящего свое, от мира, превозносящего по­рок, когда порок облечен в личину добродетели, от мира, ненавидящего добродетель, когда добродетель предстоит взорам его в святой простоте своей, в свя­той и твердой покорности Евангелию.

Ничто так не враждебно смирению Христову, как смиренномудрие своевольное, отвергшее иго послуша­ния Христу, и под покровом лицемерного служения Богу святотатственно служащее сатане.

Если мы будем непрестанно смотреть на грех свой, если будем стараться о том, чтобы усмотреть его подробно, то не найдем в себе никакой добродетели, не найдем и смиренномудрия.

Истинным смирением прикрывается истинная, святая добродетель: так закрывает целомудренная дева покрывалом красоту свою; так закрывается Святая Свя­тых завесою от взоров народа.

Истинное смиренномудрие — характер евангельс­кий, нрав евангельский, образ мыслей евангельский.

Истинное смирение — Божественное таинство: оно недоступно для постижения человеческого. Будучи вы­сочайшей премудростью, оно представляется буйством для плотского разума.

Божественное таинство смирения открывает Гос­подь Иисус верному ученику Своему, непрестанно при­седящему у ног Его и внимающему Его животворящим глаголам. И открытое, оно пребывает сокровенным: оно неизъяснимо словом и языком земным. Оно для плотского разума непостижимо; непостижимо постига­ется разумом духовным и, постиженное, пребывает не­постижимым.

Смирение — жизнь небесная на земле.

Благодатное, дивное видение величия Божия и бес­численных благодеяний Божиих человеку, благодатное познание Искупителя, последование Ему с самоотвер­жением, видение погибельной бездны, в которую нис­пал род человеческий, — вот невидимые признаки сми­рения, вот первоначальные чертоги этой духовной па­латы, созданной Богочеловеком.

Смирение не видит себя смиренным. Напротив того, оно видит в себе множество гордости. Оно забо­тится о том, чтобы отыскать все ее ветви; отыскивая их, усматривает, что и еще надо искать очень много.

Преподобный Макарий Египетский, нареченный Церковью Великим, за превосходство своих добродете­лей, особливо за глубокое смирение, отец знаменоносный и духоносный, сказал в своих возвышенных, свя­тых, таинственных беседах, что самый чистый и со­вершенный человек имеет в себе нечто гордое (Беседа 7, гл. 4).

Этот угодник Божий достиг высшей степени хрис­тианского совершенства, жил во времена, обильные святыми, видел величайшего из святых иноков Анто­ния Великого, — и сказал, что он не видел ни одного человека, который бы вполне и в точном смысле сло­ва мог бы быть назван совершенным (Беседа 8, гл. 5).

Ложное смирение видит себя смиренным: смешно и жалостно утешается этим обманчивым, душепагуб­ным зрелищем.

Сатана принимает образ светлого ангела; его апос­толы принимают образ апостолов Христовых (2Кор.9:13-15); его учение принимает вид учения Христова; состояния, производимые его обольщениями, принимают вид со­стояний духовных, благодатных: гордость его и тще­славие, производимые ими самообольщение и пре­лесть принимают вид смирения Христова.

Ах! Куда скрываются от несчастных мечтателей, от мечтателей, бедственно-довольных собою, своими со­стояниями самообольщения, от мечтателей, думающих наслаждаться и блаженствовать, куда скрываются от них слова Спасителя: Блажени плачущии ныне, блажени алчущии ныне, и горе вам, насыщеннии ныне, горе вам смеющимся ныне (Лк.6:21,25).

Посмотри попристальнее, посмотри беспристраст­но на душу твою, возлюбленнейший брат! Не вернее ли для нее покаяние, чем наслаждение! Не вернее ли для нее плакать на земле, в этой юдоли горестей, на­значенной именно для плача, нежели сочинять для себя безвременные, обольстительные, нелепые, пагуб­ные наслаждения!

Покаяние и плач о грехах доставляют вечное бла­женство: это известно, это достоверно, это возвещено Господом. Почему же тебе не погрузиться в эти святые состояния, не пребывать в них, а сочинять себе на­слаждения, насыщаться ими, удовлетворяться ими, ими истреблять в себе блаженную алчбу и жажду прав­ды Божией, блаженную и спасительную печаль о гре­хах твоих и о греховности.

Алчба и жажда правды Божией — свидетели нище­ты духа: плач — выражение смирения, его голос. От­сутствие плача, насыщение самим собою и наслажде­нием своим, мнимо-духовным состоянием, обличают гордость сердца.

Убойся, чтоб за пустое, обольстительное наслажде­ние, не наследовать вечного горя, обещанного Богом, для насыщенных ныне самовольно, в противность воле Божией.

Тщеславие и чада его — ложные наслаждения ду­ховные, действующие в душе, не проникнутой покаяни­ем, созидают призрак смирения. Этим призраком за­меняется для души истинное смирение. Призрак исти­ны, заняв собой храмину души, заграждает для самой Истины все входы в душевную храмину.

Увы, душа моя, Богозданный храм истины! — При­няв в себя призрак истины, поклонившись лжи вместо Истины, ты соделываешься капищем!

В капище водружен идол: мнение смирения. Мнение смирения — ужаснейший вид гордости. С трудом изго­няется гордость, когда человек и признает ее гордос­тью, но как он изгонит ее, когда она кажется ему сми­рением?

В этом капище горестная мерзость запустения! В этом капище разливается фимиам кумирослужения, воспеваются песнопения, которыми увеселяется ад. Там помыслы и чувства душевные вкушают воспрещенную снедь идоложертвенную, упиваются вином, смешанным с отравой смертоносною. Капище, жилище идолов и всякой нечистоты, недоступно не только для Боже­ственной благодати, для дарования духовного, — недоступно ни для какой истинной добродетели, ни для какой евангельской заповеди.

Ложное смирение так ослепляет человека, что вы­нуждает его не только думать о себе, намекать другим, что он смирен, но открыто говорить это, громко про­поведовать (Подражание, книга 3, гл. 2).

Жестоко насмехается над нами ложь, когда обма­нутые ею, мы признаем ее за истину.

Благодатное смирение невидимо, как невидим по­датель его Бог. Оно закрыто молчанием, простотою, искренностью, непринужденностью, свободой.

Ложное смирение — всегда с сочиненною наруж­ностью: ею оно себя публикует.

Ложное смирение любит сцены: ими оно обманы­вает и обманывается. Смирение Христово облечено в хитон и ризу (Ин.19:24), в одежду, самую безыскусственную, покровенное этой одеждой, оно не узнается и не при­мечается человеками.

Смирение — залог в сердце, святое, безымянное сердечное свойство, Божественный навык, рождаю­щийся неприметным образом в душе, от исполнения евангельских заповедей (Преподобный авва Дорофей, поучение 2).

Действие смирения можно уподобить действию страсти сребролюбия. Зараженный недугом веры и любви к тленным сокровищам, чем более накопляет их, тем делается к ним жаднее и ненасытнее. Чем он более богатеет, тем для себя самого представляется беднее, недостаточнее. Так и водимый смирением, чем более богатеет добродетелями и духовными даровани­ями, тем делается скуднее, ничтожнее пред собствен­ными взорами.

Это — естественно. Когда человек не вкусил еще высшего добра, тогда собственное его добро, оскверненное грехом, имеет перед ним цену. Когда же он причастится добра Божественного, духовного, тогда без цены перед ним его добро собственное, соединен­ное, перемешанное со злом.

Дорог для нищего мешец медниц, собранных им в продолжительное время с трудом и утомлением. Богач неожиданно высыпал в его недра несметное число чи­стых червонцев, и нищий кинул с презрением мешец с медницами, как бремя, только тяготящее его.

Праведный, многострадальный Иов, по претерпе­нии лютых искушений, сподобился боговидения. Тогда он сказал Богу во вдохновенной молитве: Слухом убо уха слышах Тя первее, нынеже око мое виде Тя. — Какой же плод прозяб в душе праведника от боговидения? Темже, про­должает и заключает Иов свою молитву: укорих себе сам, и истаях; и мню себе землю и пепел (Иов.42:5,6).

Хочешь ли стяжать смирение? — Исполняй еван­гельские заповеди, вместе с ними будет вселяться в сердце твое, усваиваться ему, святое смирение, то есть свойства Господа нашего Иисуса Христа.

Начало смирения — нищета духа; — середина пре­успеяния в нем — превысший всякого ума и постиже­ния мир Христов; конец и совершенство любовь Хри­стова.

Смирение никогда не гневается, не человекоугод­ничает, не предается печали, ничего не страшится.

Может ли предаться печали тот, кто заблаговре­менно признал себя достойным всякой скорби?

Может ли устрашиться бедствий тот, кто заблаго­временно обрек себя на скорби, кто смотрит на них, как на средство своего спасения.

Возлюбили угодники Божии слова благоразумного разбойника, который был распят близ Господа. Они при скорбях своих обыкли говорить: Достойное по делам нашим восприемлем; помяни нас, Господи во Царствии Твоем (Лк.23:41,42). Всякую скорбь они встречают признанием, что они достойны ее (Преподобный авва Дорофей, поучение 2).

Святой мир входит в сердца их за словами смире­ния! Он приносит чашу духовного утешения и к одру болящего, и в темницу к заключенному в ней, и к го­нимому человеками, и к гонимому бесами.

Чаша утешения приносится рукою смирения и рас­пятому на кресте; мир может принести ему только оцет с желчию смешан (Мф.27:34).

Смиренный неспособен иметь злобы и ненависти: он не имеет врагов. Если кто из человеков причиняет ему обиды, — он видит в этом человеке орудие правосу­дия, или промысла Божия.

Смиренный предает себя всецело воле Божией.

Смиренный живет не своею собственной жизнью, но Богом.

Смиренный чужд самонадеянности, и потому он непрестанно ищет помощи Божией, непрестанно пре­бывает в молитве.

Ветвь плодоносная нагибается к земле, пригнета­емая множеством и тяжестью плодов своих. Ветвь бес­плодная растет к верху, умножая свои бесплодные по­беги.

Душа, богатая евангельскими добродетелями, глуб­же и глубже погружается в смирение, и в глубинах это­го моря находит драгоценные перлы: дары Духа.

Гордость — верный знак пустого человека, раба страстей, знак души, к которой учение Христово не нашло никакого доступа.

Не суди о человеке по наружности его; по наруж­ности не заключай о нем, что он горд, или смирен. Не судите на лица, но от плод их познаете их (Ин.7:24; Мф.7:16). Господь ве­лел познавать людей из действий их, из поведения, из последствий, которые вытекают из их действий.

Вем аз гордость твою и злобу сердца твоего (1Пар.17:21), говорил Давиду ближний его, но Бог засвидетельствовал о Да­виде: обретох Давида раба Моего, елеем святым Моим пома­зах его (Пс.88:21). Не тако зрит человек, яко зрит Бог: яко человек зрит на лице, Бог же зрит на сердце (1Цар.16:7).

Слепые судьи часто признают смиренным лицеме­ра и низкого человекоугодника: он — бездна тщеславия.

Напротив того, для этих невежественных судей представляется гордым не ищущий похвал и наград от человеков и потому не пресмыкающийся пред челове­ками, а он — истинный слуга Божий; он ощутил славу Божию, открывающуюся одним смиренным, ощутил смрад славы человеческой и отвратил от нее и очи, и обоняние души своей.

«Что значит веровать?» — спросили одного велико­го угодника Божия. Он отвечал: «Веровать — значит пребывать в смирении и милости» (Алфавитный Патерик. О авве Пимене Великом).

Смирение надеется на Бога — не на себя и не на человеков: и потому оно в поведении своем просто, прямо, твердо, величественно. Слепотствующие сыны мира называют это гордостью.

Смирение не дает никакой цены земным благам, в очах его — велик Бог, велико — Евангелие. Оно стремит­ся к ним, не удостаивая тление и суету ни внимания, ни взора. Святую хладность к тлению и суетности сыны тления, служители суетности, называют гордостью.

Есть святой поклон от смирения, от уважения к ближнему, от уважения к образу Божию, от уважения ко Христу в ближнем. И есть поклон порочный, по­клон корыстный, поклон человекоугодливый и вместе человеконенавистный, поклон богопротивный и бого­мерзкий: его просил сатана у Богочеловека, предлагая за него все царствия мира и славу их (см.: Лк.4:7).

Сколько и ныне поклоняющихся для получения зем­ных преимуществ! Те, которым они поклоняются, по­хваляют их смирение. Будь внимателен, наблюдай: поклоняющийся тебе, поклоняется ли из уважения к человеку, из чувств люб­ви и смирения? Или же его поклон только потешает твою гордость, выманивает у тебя какую-нибудь выгоду временную?

Великий земли! Вглядись: пред тобою пресмыкают­ся тщеславие, лесть, подлость! Они, когда достигнут своей цели, над тобой же будут насмехаться, предадут тебя при первом случае. Щедрот твоих никогда не из­ливай на тщеславного: тщеславный сколько низок пред высшим себя, столько нагл, дерзок, бесчеловечен с низшими себя (Лествица. Слово 22, гл. 22). Ты познаешь тщеславного по особен­ной способности его к лести, к услужливости, ко лжи, ко всему подлому и низкому.

Пилат обиделся Христовым молчанием, которое ему показалось гордым. «Мне ли, — сказал он, — не отвечаешь? Или не знаешь, что имею власть отпустить тебя и власть распять тебя» (Ин.19:10). Господь объяснил свое молчание явлением воли Божией, которой Пилат, ду­мавший действовать самостоятельно, был только сле­пым орудием. Пилат от собственной гордости был не­способен понять, что ему предстояло всесовершенное смирение: вочеловечившийся Бог.

Высокая душа, душа с надеждой небесною, с пре­зрением к тленным благам мира, неспособна к мелкой человекоугодливости и низкопоклонности. Ошибочно называешь ты эту душу гордою, потому что она не удов­летворяет требованию страстей твоих. Аман! Почти благословенную, богоугодную гордость Мардохея! Эта, в очах твоих гордость — святое смирение [105].

Смирение — учение евангельское, евангельская добродетель, таинственная одежда Христова, таин­ственная сила Христова. Облеченный в смирение Бог явился человекам, и кто из человеков облечется во смирение, соделывается богоподобным (Святой Исаак Сирский. Слово 33).

Аще кто хощет по Мне ити, возвещает святое Сми­рение: да отвержется себе и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мф.16:2). Иначе невозможно быть учеником и после­дователем Того, Кто смирился до смерти, до смерти крестной. Он возсел одесную Отца. Он — Новый Адам, Родоначальник святого племени избранных. Вера в Него вписывает в число избранных; избрание прием­лется святым смирением, запечатлевается святой лю­бовью. Аминь.

ЧАША ХРИСТОВА

Просили у Господа два возлюбленные Его ученика престолов славы, — Он даровал им Чашу Свою (Мф.20:23).

Чаша Христова — страдания.

Чаша Христова доставляет на земле причастникам своим участие в благодатном Царстве Христовом, при­готовляет для них на небе престолы вечной славы.

Все мы безответны пред Чашею Христовой; никто не может жаловаться на нее, отказываться от нее: по­тому что Заповедавший вкушение ее Сам прежде всех испил ее.

Древо познания добра и зла! Убило ты в раю родо­начальников наших, обольстив их прелестями чув­ственного наслаждения и прелестями разума. Христос, Искупитель погибших, принес на землю, к падшим и изгнанникам, Свою спасительную Чашу. Горечью этой Чаши истребляется в сердце преступное, убийственное наслаждение греховное; смирением, обильно из нее точащимся, умерщвляется гордый плотский разум; пьющему ее с верою и терпением возвращается живот вечный, отнятый и отнимаемый у нас вкушением пло­да запрещенного.

Чашу Христову, чашу спасения прииму! (Пс.115:4)

Принимается Чаша, когда христианин переносит скорби земные со смиренномудрием, заимствуемым из Евангелия.

Святой Петр устремился с обнаженным мечом на защиту Богочеловека, окруженного злодеями: но крот­чайший Господь Иисус сказал Петру: вонзи нож в ножницу, чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея? (Ин.18:11)

И ты, когда окружат тебя напасти, говори в утеше­ние и укрепление души твоей: чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?

Горька Чаша; при одном взоре на нее теряются все человеческие соображения. Замени соображения ве­рою и выпей мужественно горькую Чашу: ее подает тебе Отец всеблагий и премудрый.

Не фарисеи, не Каиафа, не Иуда приготовили ее, не Пилат и его воины подают ее! Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?

Злоумышляют фарисеи, предает Иуда, Пилат пове­левает беззаконное убийство, совершают его воины игемона. Все они приготовили себе верную погибель злодеяниями своими; ты не приготовь себе погибели, столько же верной, памятозлобием, желанием и меч­танием мести, негодованием на врагов твоих.

Отец Небесный всемогущ, всевидящ: Он видит твои скорби, — и если бы находил, что нужно и полезно от­вратить от тебя Чашу, то сделал бы это непременно.

«Господь, — свидетельствуют и Писание, и Церков­ная История, — во многих случаях попускал скорби воз­любленным Своим и во многих случаях отклонял скор­би от возлюбленных Своих, сообразно непостижимым судьбам Своим».

Когда явится пред тобою Чаша, — не гляди на че­ловеков, которые подают ее тебе; возведи взоры твои к Небу и скажи: Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?

Чашу спасения прииму. Не могу отвергнуть Чаши — залога небесных, вечных благ. Наставляет меня терпе­нию апостол Христов: многими скорбьми, говорит он, подобает нам внити в Царствие Божие (Деян.14:22). Неужели мне отвергнуть Чашу — средство к достижению, к развитию в себе этого царства! Приму Чашу — дар Божий.

Чаша Христова — дар Божий. Вам даровася, писал великий Павел филиппийцам, еже о Христе, не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати (Флп.1:29).

Ты принимаешь Чашу, по-видимому, из рук челове­ческих. Что тебе за дело, праведно ли поступают эти человеки, или беззаконно? Твое дело — поступить пра­ведно, по обязанности последователя Иисусова: с бла­годарением Богу, с живой верой принять Чашу, и му­жественно, до дна выпить ее.

Принимая Чашу из рук человеческих, вспомни, что она — Чаша не только Невинного, но и Всесвятого. Вспомнив это, повтори о себе и о подобных тебе страдальцах-грешниках, слова блаженного и благоразумно­го грешника, которые он произнес, будучи распят одес­ную распятого Богочеловека: «мы... достойная по делом наю восприемлева... Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Си» (Лк.23:41,42).

Потом, обратясь к людям, скажи им (если же они не в состоянии понять и принять слов твоих, то, не пометая честных жемчужин смирения под ноги не мо­гущих оценить их, скажи мыслью и сердцем): «Благо­словенны вы, орудия правды и милости Божией, благословенны отныне и до века!»

Этим только исполнишь заповедь Евангелия, ко­торая говорит: Любите враги ваши, благословите, клену­щия вы (Мф.5:44).

Помолись о них Господу, чтоб за нанесенные тебе оскорбления и обиды было воздано им временными и вечными наградами, чтобы совершенное над тобою было вменено совершавшим, на суде Христовом, в доб­родетель.

Хотя бы сердце твое и не хотело поступать так, принуждай его, потому что одни насилующие свое сер­дце к исполнению евангельских заповедей могут насле­довать Небо (см.: Мф.11:12).

Если не хочешь так поступать, то не хочешь быть последователем Господа Иисуса Христа. Тщательно вникни в себя и осмотрись: не нашел ли ты другого учителя, не подчинился ли ему? Учитель ненависти — диавол.

Ужасное преступление — обижать, притеснять ближних; ужаснейшее преступление — убийство. Но кто ненавидит своего гонителя, клеветника, предателя, убийцу, памятозлобствует на них, мстит им, того грех очень близок к их греху. Всуе себе и другим представ­ляется он праведником. Всяк ненавидяй брата своего, чело­векоубийца есть (1Ин.3:15), возвестил возлюбленный ученик Христов.

Живая вера в Христа наставляет принимать Чашу Христову, а Чаша Христова вливает в сердца причаст­ников своих надежду на Христа; надежда на Христа подает сердцу крепость и утешение.

Какая мука, какая адская мука — жаловаться, роп­тать на предопределенную свыше Чашу.

Грешны пред Богом ропот, нетерпеливость, мало­душие, особливо же отчаяние — уродливые чада пре­ступного неверия.

Грешен ропот на ближних, когда они — орудия на­ших страданий: тем грешнее он, когда Чаша нисходит к нам прямо с Неба, от десницы Божией.

Кто пьет Чашу с благодарением Богу, с благослове­нием ближних, тот достиг в священный покой, в бла­годатный мир Христов, отселе уже наслаждается в ду­ховном раю Божием.

Ничего не значат сами по себе временные страда­ния: мы даем им значение нашей привязанностью к земле и всему тленному, нашей холодностью к Христу и вечности.

Ты терпишь горечь и отвратительный вкус лекар­ственных смешений; терпишь мучительное резание и жжение членов; терпишь продолжительное томление голодом, продолжительное заключение в комнате; тер­пишь все это для возвращения потерянного здоровья телу, которое, исцелившись, опять непременно забо­лит, непременно умрет и истлеет. Потерпи же горечь Чаши Христовой, доставляющей исцеление и вечное блаженство бессмертной душе твоей.

Если Чаша кажется тебе невыносимой, смертонос­ной — этим она обличает тебя: называясь Христовым, ты не Христов.

Для истинных последователей Христовых Чаша Христова — чаша радостей. Так, святые апостолы, пос­ле того, как были биты пред собранием старцев иудей­ских, идяху, радующеся от лица собора, яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие прияти (Деян.5:41).

Услышал праведный Иов горькие вести. Весть за вестью приходили ударять в его твердое сердце. Пос­ледней из вестей была тягчайшая: сражение всех сы­нов и всех дщерей его насильственной, внезапной, лютой смертью. От сильной печали растерзал ризы праведный Иов, посыпал пеплом главу, — от действия жившей в нем покорной веры пал на землю, поклонил­ся Господу и сказал: наг изыдох от чрева матери моея, наг и отъиду тамо: Господь даде, Господь и отъят. Яко Господеви изволися, тако и быстъ: буди имя Господне благословенно во веки! (Иов.1:21)

Вверься в простоте сердца Тому, у Кого и власы главы твоей сочтены: Он знает, какого размера долж­на быть подана тебе целительная Чаша.

Смотри часто на Иисуса: Он — пред убийцами Сво­ими как безгласный агнец пред стригущим его; Он пре­дан смерти, как безответное овча на заколение. Не сво­ди с Него очей — и растворятся твои страдания небес­ной, духовной сладостью; язвами Иисуса исцелятся язвы твоего сердца.

«Остановитесь!» — сказал Господь хотевшим защитить Его в саду Гефсиманском, а пришедшему связать Его исцелил отрезанное ухо (Лк.22:51).

Или мнится ти, возразил Господь покусившемуся отвратить от Него Чашу оружием, яко не могу ныне умо­лити Отца Моего, и представить Ми вящше неже дванаде­сяте легеона ангел? (Мф.26:53)

Во время напастей не ищи помощи человеческой; не трать драгоценного времени, не истощай сил души твоей на искание этой бессильной помощи. Ожидай помощи от Бога: по Его мановению, в свое время, при­дут люди и помогут тебе.

Молчал Господь пред Пилатом и Иродом, не про­изнес никакого оправдания. И ты подражай этому свя­тому и мудрому молчанию, когда видишь, что судят тебя враги твои с намерением осудить непременно, судят только для того, чтобы личиною суда прикрыть свою злонамеренность.

Предшествуемая ли и предваряемая постепенно скопляющимися тучами, или внезапно, носимая свире­пым вихрем, явится пред тобою Чаша, говори о ней Богу: «Да будет воля Твоя».

Ты ученик, последователь и слуга Иисуса. Иисус сказал: аще кто Мне служит, Мне да последствует, и идеже есть Аз, ту и слуга Мой будет. А Иисус провел земную жизнь в страданиях: Он был гоним от рождения до гроба; злоба, от самых пелен Его, уготовляла Ему смерть насильственную. Достигнув цели, она не насы­тилась: самую память Его она усиливалась искоренить с лица земли.

По стези временных страданий прошли в блажен­ную вечность вслед за Господом все избранники Его. Невозможно нам, пребывая в плотских наслаждениях, пребывать вместе с тем в состоянии духовном. Пото­му-то Господь непрестанно преподает возлюбленным Своим Чашу Свою, ею поддерживает в них мертвость для мира и способность жить жизнью Духа. Сказал преподобный Исаак Сирский: «Познается человек, о котором особенно печется Бог, по непрестанно посы­лаемым Ему печалям» (Слово 35).

Моли Бога, чтобы отклонил от тебя всякую на­пасть, всякое искушение. Не должно дерзостно бро­саться в пучину скорбей: в этом самонадеянность гор­дая. Но когда скорби придут сами собою, — не убойся их, не подумай, что они пришли случайно, по стече­нию обстоятельств. Нет, они попущены непостижи­мым промыслом Божиим. Полный веры и рождаемых ею мужества и великодушия, плыви бесстрашно среди мрака и воющей бури к тихому пристанищу вечности: тебя невидимо руководит Сам Иисус.

Благочестивым глубоким размышлением изучи мо­литву Господа, которую Он приносил Отцу в саду Геф­симанском в многотрудные часы, предшествовавшие Его страданиям и крестной смерти. Этой молитвой встречай и побеждай всякую скорбь. Отче Мой, молил­ся Спаситель, аще возможно есть, да мимо идет от Мене Чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф.26:39).

Молись Богу об удалении от тебя напасти, и вмес­те отрекайся своей воли, как воли греховной, воли сле­пой; предавай себя, свою душу и тело, свои обстоятель­ства и настоящие, и будущие, предай близких сердцу ближних твоих воле Божией, всесвятой и премудрой.

Бдите и молитеся, да не внидете в напасть: дух убо бодр, плоть же немощна (Мф.26:41). Когда окружат скорби, нужно уча­щать молитвы, чтобы привлечь к себе особенную бла­годать Божию. Только при помощи особенной благода­ти можем попирать все временные бедствия.

Получив свыше дар терпения, внимательно бодр­ствуй над собою, чтоб сохранить, удержать при себе благодать Божию. Не то грех неприметно вкрадется в душу или тело и отгонит от нас благодать Божию.

Если же по небрежению и рассеянности впустишь в себя грех, особливо тот, к которому так склонна не­мощная плоть наша, который оскверняет и тело, и душу, то благодать отступит от тебя, оставит тебя оди­ноким, обнаженным. Тогда скорбь, попущенная для твоего спасения и усовершения, сурово наступит на тебя, сотрет тебя печалью, унынием, отчаянием, как содержащего дар Божий без должного благоговения к дару. Поспеши искренним и решительным покаянием возвратить сердцу чистоту, а чистотою дар терпения: потому что он, как дар Духа Святаго, почивает в одних чистых.

Святые мученики воспевали радостную песнь сре­ди печи разжженной, ходя по гвоздям, по острию ме­чей, сидя в котлах кипящей воды или масла. Так и твое сердце, привлекши к себе молитвою благодатное уте­шение, храня его при себе бдительностью над собою, будет воспевать, среди несчастий и бед лютых, радост­ную песнь хвалы и благодарения Богу.

Ум, очищенный Чашей Христовою, соделывается зрителем духовных видений: он начинает видеть все­объемлющий, невидимый для плотских умов Промысл Божий, видеть закон тления во всем тленном, видеть близкую всем, необъятную вечность, видеть Бога в ве­ликих делах Его — в создании и воссоздании мира. Жизнь земная представляется ему скоро оканчиваю­щимся странствованием, события ее — сновидениями, блага ее — кратковременным обольщением очей, крат­ковременным, пагубным обольщением ума и сердца.

Какой плод временных скорбей, приносимый ими для вечности? Когда святому апостолу Иоанну было показано Небо, один из небожителей спросил его, ука­зывая на бесчисленное собрание светоносных белориз­цев, праздновавших пред престолом Божиим свое спа­сение и блаженство: сии облеченнии в ризы белыя, кто суть, и откуду приидоша? — И рех ему, говорит Иоанн Бо­гослов: Господи, ты еси. Тогда сказал Богослову небожитель: сии суть, иже приидоша от скорби великия и испраша ризы своя, и убелиша ризы своя в Крови Агнца. Сего ради суть пред престолом Божиим и служат Ему день и нощь в церкви Его: и Седяй на престоле вселится в них: не взалчут ктому, ниже вжаждут, не имать же пасти на них солнце, ниже всяк зной: яко Агнец, Иже посреде престола, упасет я и наставит их на животныя источники вод, и отъимет Бог всяку слезу от очию их (Апок.7:13-17).

Отчуждение от Бога, вечная мука в аду, вечное об­щение с диаволами и диаволоподобными людьми, пла­мень, хлад, мрак геенны — вот что достойно называть­ся скорбью! Это точно — скорбь великая, ужасная, не­стерпимая.

К великой вечной скорби приводят земные наслаж­дения.

От этой скорби предохраняет, спасает Чаша Хрис­това, когда пьющий ее пьет с благодарением Богу, со славословием всеблагого Бога, подающего человеку в горькой Чаше скорбей временных беспредельную, веч­ную Свою милость.

ПЛАЧ МОЙ

Какое слово поставлю в начале слов моего плача? Какую первую мысль из печальных моих мыслей выра­жу словом? — Все они одинаково тяжки: каждая, когда предстанет уму, кажется тягчайшею; каждая кажется болезненнейшею для сердца, когда убодает, пронзает его. Стенания скопились в груди моей, теснятся в ней, хотят исторгнуться, но, предупреждаясь одно другим, возвращаются в грудь, производят в ней странное ко­лебание. Обращу ли взоры ума на протекшие дни мои? Это цепь обольщений, цепь грехов, цепь падений! — Взгляну ли на ту часть жизни, которая еще предлежит мне на поприще земного странствования? Объемлет меня ужас: его производит немощь моя, доказанная мне бесчисленными опытами. Воззрю ли на душу мою? Нет ничего утешительного! Вся она в греховных язвах; нет греха, которому бы она была непричастна; нет пре­ступления, которым бы она себя не запечатлела! Тело мое, бедное тело! Обоняю смрад твоего тления. Тление нетления не наследствует (1Кор.15:50). Жребий твой — по смерти в темнице гроба, по воскресении — в темнице ада! Какая участь ожидает мою душу, по разлучении ее с телом? Благо было бы, если б предстал ей Ангел мирный и светлый, воспарил бы с нею в блаженные обители Едема. Но за что он предстанет? Какую добро­детель, какой подвиг найдет в ней, достойные небожи­телей? Нет! Скорее, окружат ее полчища мрачных де­монов, ангелов падших, найдут в ней сродство с со­бою, свое падение, свои свойства греховные, свою волю богопротивную, — отведут, увлекут ее в свои жилища, жилища вечной, лютой скорби, жилища веч­ного мрака и вместе огня неугасающего, жилища мук и стенаний непрерывных, бесконечных.

Таким вижу себя, и рыдаю. То тихо скудные капли слез, подобно каплям росы, лишь орошают зеницы очей моих; то крупный слезный дождь катится по ла­нитам на одежды или ложе; то слезы вовсе иссыха­ют, — один болезненный плач объемлет душу. Плачу умом, плачу сердцем, плачу телом, плачу всем суще­ством моим; ощущаю плач не только в груди моей, — во всех членах тела моего. Они странно и несказанно участвуют в плаче, болезнуют от него.

Душа моя! Прежде, нежели наступило решитель­ное, неотвратимое время перехода в будущность, по­заботься о себе. Приступи, прилепись к Господу ис­кренним, постоянным покаянием, — жительством бла­гочестивым по Его всесвятым заповеданиям. Господь многомилостив, милостив бесконечно: Он приемлет всех, прибегающих к Нему, очищает грехи грешников, исцеляет застаревшие, смердящие, смертельные язвы, дарует блаженство всем верующим в Него и повиную­щимся Ему. Рассмотри странствование твое земное с самого его начала, рассмотри великие благодеяния, излитые на тебя Богом, Ему вверь судьбу твою, ищи внедрить в себя Его святую волю, покорись Его все­благим и премудрым определениям. Замечает апос­тол: Аще быхом себе разсуждали, не быхом осуждены были (1Кор.11:31).

Никто, никто прежде моего сотворения не хода­тайствовал пред Творцом моим, чтобы Он вызвал меня всемогущим велением в бытие из ничтожества, Одним ходатаем моим пред Богом была Его, совечная Ему, благость. Я родился, не зная, что я существую, — начал существовать, как бы несуществующий. Увы! Я родился падшим, я начал жить уже умершим: в беззакониях зачат есмь и в смерти греховной роди мя мати моя (Пс.50:7). Жизнь и смерть были вместе началом моего существования. Я не знал, вполне не понимал, что я живу, что при жизни — мертв, при существовании — погибший.

Что за таинство — рождение человека во грехе? Как не живший — уже умер, не шедший — пал, ничего не делавший — согрешил? Как дети в ложеснах праот­ца, отделенные от него тысячелетиями, — участники его греха? Благоговейно взирает ум мой на судьбы Бо­жии; не понимает их; испытывать не дерзает, но ви­дит, удивляется им, — и славословит непостижимого, неведомого Бога.

Мое рождение во грехе было бедствием, худшим самого небытия! Как не бедствие — родиться для скор­бей скоротечной земной жизни, потом вечно существо­вать во тьме и мучениях ада! Нет за меня ходатаев; сам не имею сил исторгнуться из пропасти погибельной. Изъемлет меня оттуда десница Бога моего. Родив меня родителями моими для существования, Он рождает Собою во спасение: омывает от греховной скверны, обновляет Духом в водах Крещения, принимает обеты верности моей из уст моего восприемника, нарекает на мне Свое Имя, запечатлевает Своей печатью, соде­лывает меня причастником Божества Своего, наслед­ником Своего Царства. Совершаются надо мной чуде­са, изливаются на меня неизреченные благодеяния, в то время, как я ничего не чувствую, ничего не пони­маю, не понимаю даже бытия моего. Призрел Ты на меня, Господь мой, когда я был немотствующим мла­денцем! Повитый пеленами, без разума, без способно­сти к деянию, что принес я Тебе? Как принял Ты обе­ты мои? Как, приняв их, Ты излил дары Твои? Взирая на непостижимую благость Твою, прихожу в недоуме­ние! И теперь не могу делать ничего более, как и сколько делал, бывши краткодневным младенцем: в молчании языка и ума, приношу Тебе младенческий плач и слезы без всякой мысли.

Что же я воздал за толикия благодеяния, излитые на меня в то время, как я не понимал их? — Я продол­жал не понимать их, не знать их. Взоры мои обрати­лись к миру; утехи, служения временные посреди его, казались мне достоянием, назначением человека. Смерти не существовало для меня! Земная жизнь пред­ставлялась мне вечною: так, мысль о смерти была чуж­да уму моему. Вечность!.. В недозримую даль ее не пус­кались мои взоры! — Я знал догматы и учение Святой Восточной Церкви, веровал им, но знание мое и вера были мертвые. В чем состояло падение человека, в чем состоит спасение его, какие их признаки, какие дока­зательства? — Я не имел о том никакого опытного, живого знания. Я почитал заповедями Божиими одно ветхозаветное десятисловие, а заповедания Спасителя моего, всесвятые слова Его — одним нравоучением, последование которому и полезно, и похвально, но не долг непременный. Таким образом, несказанный дар благодати, данный при Крещении, был завернут, как талант евангельский в убрусе незнания, закопан, глу­боко сокрыт в землю, — в попечения о снискании пре­ходящих знаний преходящего мира; засыпан, как пра­хом, помышлениями о преуспеянии и наслаждениях временных, о служении суете и темному свету суетно­го века.

Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Заве­са, изредка проницаемая, лежала для меня на Еванге­лии, но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии произ­водили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-по­малу приносить мир и спокойствие в душу мою. Ког­да я был пятнадцатилетним юношей, несказанная ти­шина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков.

Таким вступил я в военную и вместе ученую служ­бу, не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Ис­тины, еще не увидел Ее ясно, чтоб пожелать Ее! Науки человеческие, изобретения падшего человеческого ра­зума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные заня­тия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Богу. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то заб­вение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, ко­торую я приобрел, которая меня тяготила, ужаса­ла, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Вспоминаю: иду по ули­цам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!.. Зачем теперь не плачу так, теперь нужнее мне слезы! Я преполовил жизнь мою: быстрее потекли дни, месяцы и годы; несутся к гробу, откуда нет возвращения, за которым нет покаяния и исправления.

Понятия мои были уже зрелые; я искал в религии определительности. Безотчетные чувствования религи­озные меня не удовлетворяли; я хотел видеть верное, ясное, Истину. В то время разнообразные религиозные идеи занимали и волновали столицу северную, препи­рались, боролись между собою. Ни та, ни другая сто- рона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерс­ком мундире: в нем можно было, приходя в храм Бо­жий, встать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до весе­лий, не до развлечений было юноше! Мир не пред­ставлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точ­но — их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки, и вместе горел желанием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истинное уче­ние о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных.

Между тем предстали взорам уже грани знаний человеческих в высших, окончательных науках. При­шедши к граням этим, я спрашивал у наук: «Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и соб­ственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даемые, так сказать, на подержание, оканчивающиеся землею, немогущие существо­вать по разлучении души с телом. — К чему служит изучение математики? Предмет ее — вещество. Она открывает известный вид законов вещества, научает исчислять и измерять его, применять исчисления и измерения к потребностям земной жизни. Указывает она на существование величины бесконечной, как на идею, за пределами вещества. Точное познание и определение этой идеи логически невозможно для вся­кого разумного, но ограниченного существа. Указыва­ет математика на числа и меры, из которых одни по значительной величине своей, другие по крайней ма­лости, не могут подчиниться исследованию человека, указывает она на существование познаний, к которым человек имеет врожденное стремление, но к которым возвести его нет средств у науки. Математика только делает намек на существование предметов вне объема наших чувств. — Физика и химия открывают другой вид законов вещества. До науки человек даже не знал о существовании этих законов. Открытые законы об­наружили существование других бесчисленных зако­нов, еще закрытых. Одни из них не объяснены, не­смотря на усилие человека к объяснению, другие и не могут быть объяснены по причине ограниченности сил и способностей человека. «Кажется, — говорил нам красноречивый и умный профессор Соловьев [106], произнося введение в химию, — мы для того и изуча­ем эту науку, чтоб узнать, что мы ничего не знаем и не можем ничего знать: такое необъятное поприще познаний открывает она пред взорами ума! Она с ося­зательною ясностью доказывает и убеждает, что веще­ство, хотя оно, как вещество, должно иметь свои границы, не может быть постигнуто и определено чело­веком, и по обширности своей, и по многим другим причинам. Химия следит за постепенным утончением вещества, доводит его до тонкости, едва доступной для чувств человеческих, в этом тонком состоянии вещества еще усматривает сложность и способность к разложению на составные части, более тонкие, хотя самое разложение уже невозможно. Человек не видит конца утончению вещества, так как и увеличению чи­сел и меры. Он постигает, что бесконечное должно быть и невещественным; напротив того, все конечное должно по необходимости быть и вещественным. Но это — идея неопределенная; определено ее существова­ние. Затем физика и химия вращаются в одном веще­стве, расширяют познания об употреблении его для временных, земных нужд человека и человеческого общества. Менее положительна, нежели упомянутые науки, философия, которой особенно гордится пад­ший человек. Естественные науки непрестанно опира­ются на вещественный опыт, им доказывают верность принятых ими теорий, которые без этого доказатель­ства не имеют места в науке. Философия лишена ре­шительного средства к постоянному убеждению опы­том. Множество различных систем, несогласных меж­ду собою, противоречащих одна другой, уже уличают человеческое любомудрие в неимении положительно­го знания Истины. Какой дан в философии простор произволу, мечтательности, вымыслам, велеречивому бреду,  нетерпимым наукой точною,  определенною! При всем том философия обыкновенно очень удовлет­ворена собою. С обманчивым светом ее входят в душу преизобильное самомнение, высокоумие, превозноше­ние, тщеславие, презрение к ближним. Слепотствую­щий мир осыпает ее, как свою, похвалами и почестя­ми. Довольствующийся познаниями, доставляемыми философией,  не  получает  правильных  понятий о Боге, о самом себе, о мире духовном, но, напротив того, заражается понятиями превратными, растлева­ющими ум, делающими его неспособным, как зара­женного и поврежденного ложью, к общению с исти­ной (см.: 2Тим.3:8). Не разуме мир премудростию Бога! (1Кор.1:21) — говорит апостол. Мудрование плотское смерть есть, мудрование плотское вражда на Бога: закону бо Божию не покоряется ниже бо может (Рим.8:6,7), потому что это не свойственно ему. Братия, блюдитеся, да никтоже вас будет прельщая фило­софиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе, в Немже суть вся сокрови­ща премудрости и разума сокровенна (Кол.2:8,3). Философия, бу­дучи исчадием падения человеческого, льстит этому падению, маскирует его, хранит и питает. Она стра­шится учения истины, как смертоносного приговора для себя (см.: 1Кор.3:18). Состояние, в которое приводится философией дух наш, есть состояние самообольщения, душепогибели, что вполне явствует из вышеприве­денных слов апостола, который повелевает всем, же­лающим стяжать истинное познание от Бога, отверг­нуть знание,   доставляемое  любомудрием   падшего человечества. Никтоже себе да прельщает! — говорит он: аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1Кор.3:18). Истинная философия (любо­мудрие) совмещается в едином учении Христовом. Христос — Божия Премудрость (1Кор.1:24,30). «Без Христа нет прав­ды, нет освящения, нет избавления, и всякая премуд­рость без Христа буйство есть. Всяк мудрец без Хрис­та безумен есть, всяк праведник — грешен, всяк чис­тый нечист есть... Что наше собственное? Немощь, растление, тьма, злость, грехи» (Святой Тихон Воронежский. Том 15, письмо 11). Кто ищет премуд­рости вне Христа, тот отрицается от Христа, отвер­гает премудрость, обретает и усваивает себе лжеимен­ный разум, достояние духов отверженных. О геогра­фии, геодезии, о языкознании, о литературе и прочих науках, о всех художествах и упоминать не стоит: все они для земли; потребность в них для человека окан­чивается с окончанием земной жизни, — большей ча­стью гораздо ранее. Если все время земной жизни употреблю для снискания знаний, оканчивающихся с жизнью земною, что возьму с собою за пределы грубо­го вещества?.. Науки! Дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте ничем не отъемле­мое и верное, достойное назваться собственностью че­ловека!» — Науки молчали.

За удовлетворительным ответом, за ответом суще­ственно нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечат­лен евангельской кротостью; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющимся от Церкви, со­ставляющим свою новую систему, суетливо и кичливо провозглашающим обретение новой, истинной веры христианской, чрез осьмнадцать столетий по вопло­щении Бога Слова [107]. Ах, в каком тяжком недоумении плавала душа моя! Как она томилась ужасно! Какие на нее восставали волны сомнений, рождавшиеся от не­доверчивости к себе, от недоверчивости ко всему, что шумело, вопило вокруг меня, — от незнания, невиде­ния истины.

И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтоб Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб ука­зал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль внушала изучить веру в источни­ках — в писаниях святых отцов. «Их святость, — гово­рила она мне, — ручается за их верность: их избери себе в руководители». — Повинуюсь. Нахожу способ по­лучать сочинения святых угодников Божиих; с жаждою начинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, берусь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях отцов Православной Церкви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное. Осьмнадцать веков, в устах их, свидетельствуют единогласно единое учение, уче­ние Божественное! Когда в осеннюю, ясную ночь гля­жу на чистое небо, усеянное бесчисленными звезда­ми, столь различных размеров, испускающими еди­ный свет, тогда говорю себе: таковы писания отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, су­дов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания от­цов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: тако­вы писания отцов. Какое между прочим учение нахо­жу в них? — Нахожу учение, повторенное всеми отца­ми, учение, что единственный путь к спасению, — пос­ледование неуклонное наставлениям святых отцов. «Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению отцов (Преподобного аввы Дорофея, Поучение 5), из которого составляется догматическое и нравственное Предание Церкви. Им она, как бесценным имуществом, пропи­тывает чад своих».

Мысль эта послана Богом, от Которого всякое да­яние благо, от Которого и мысль благая, — начало всякого блага. Так утверждают отцы, так явствует из самой сущности дела (Святой Иоанн Златоустый, 7-я молитва на сон грядущим, 2-я половины прошение 4). Мысль эта была для меня первым пристанищем в стране истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бесценный всеблагого Бога, хотящего все человекам спастись и прийти в познание истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моею звездою путеводи­тельницею! Она начала постоянно освещать для меня многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу. — Взглянул на религиозный мир из этой мысли и увидел: причина всех заблужде­ний состоит в неведении, в забвении, в отсутствии этой мысли.

Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! Таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от горнего престола Божественной милости и Премудрости. Чем возблагодарю Благодетеля? — Разве только тем, что посвящу на исследование и искание Его, на служе­ние Ему, всю земную жизнь мою! Но этим воздам ли благодарность? — Лишь сделаю себе новое, величай­шее благодеяние. Бог, Сам Бог, мыслью благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил посреди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельной стезею, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодонос­ным, по местности живописной, но часто дикой, опас­ной, пересеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

Чтение отцов с полной ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомнен­но, чего лишены религии Западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нрав­ственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человече­ства; в чем состоит падение человека, почему необхо­дим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Искупителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа — мертва, а христианство — слово и наименование без осуществления его! Оно на­учило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолети­ем. Оно научило меня, что жизнь земную должно про­водить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чер­тоги. Оно показало мне, что все земные занятия, на­слаждения, почести, преимущества — пустые игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блажен­ство вечности взрослые дети. Что значит перед Христом все земное? Перед Христом, всемогущим Богом, Который дает Себя в имение, в вечный дар и собствен­ность пылинке — человеку?.. Не стоит видимый мир, чтобы служить ему и им заниматься! Чем он награжда­ет слуг своих? Сперва игрушками; потом гробом, тле­нием, темной неизвестностью будущности, рыданием ближних и вскоре забвением ими. Другие награды у слуг Христовых: они проводят здешнюю жизнь в изу­чении истины, в образовании себя ею. Претворенные ею, — запечатлеваются Святым Духом, вступают в веч­ность, уже коротко ознакомленные с вечностью, при­готовив себе блаженство в ней, извещенные в спа­сении: Дух Божий, говорит апостол, вся испытуем, и глубины Божия (1Кор.2:10): знание их Он сообщает Своим при­частникам. Это с полною ясностью излагают святые отцы в своих священнолепных писаниях.

Охладело сердце к миру, к его служениям, к его ве­ликому, к его сладостному! Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для ус­воения Христу. С этим намерением начал рассматри­вать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко, и, по вступ­лении в монастырь, не нашел ничего нового, неожи­данного. Сколько было препятствий для этого вступле­ния! — Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Анге­ла хранителя, сказывавшего мне волю Божию: пото­му что голос был решителен и повелителен. Он говорил мне: «Это сделать — твой долг непременный!» Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по-видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтожными. Без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чув­ством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием, вступил я в монастырь.

Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пу­чину — как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда, руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или правильнее, во мраке, в бурях монас­тырских. По учению отцов, жительство иноческое, единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших, современных братий; этот со­вет опять должно поверять по писанию отцов. Отцы первых веков Церкви особенно советуют искать руко­водителя боговдохновенного, ему предаться в совершенное, безусловное послушание, называют этот путь, каков он и есть, кратчайшим, прочнейшим, боголю­безнейшим. Отцы, отделенные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет своих предшественни­ков, уже жалуются на редкость боговдохновенных на­ставников, на появившееся множество лжеучителей, и предлагают в руководство Священное Писание и оте­ческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют боговдохновенных руководителей достояни­ем древности и уже решительно завещавают в руко­водство Священное и святое Писание, поверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшею осмот­рительностью и осторожностью совет современных и сожительствующих братий. Я желал быть под руковод­ством наставника, но не привелось мне найти настав­ника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного обратившегося в основные начала моего душеназида­ния. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте про­хлады, в месте света и блаженства, почивших благо­детелей души моей! Да дарует большее духовное пре­успеяние и кончину благополучную текущим еще по поприщу земного странствования и труженичества!

Скажу здесь о монастырях российских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблюдения. Может быть, начертанное на бумаге, оно пригодится для кого-нибудь! — Ослабела жизнь иноческая, как и вооб­ще христианская; ослабела иноческая жизнь потому, что она находится в неразрывной связи с христиан­ским миром, который, отделяя в иночество слабых христиан, не может требовать от монастырей силь­ных иноков, подобных древним, когда и христиан­ство, жительствовавшее посреди мира, преизобилова­ло добродетелями и духовной силою. Но еще монас­тыри, как учреждения Святаго Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей; еще там — строгое и догматическое и нрав­ственное Православие; там, хотя и редко, крайне ред­ко, обретаются живые скрижали Святаго Духа. Заме­чательно, что все духовные цветы и плоды возрос­ли в тех душах, которые, в удалении от знакомства вне и внутри монастыря, возделали себя чтением Писания и святых отцов, при вере и молитве, оду­шевленной смиренным, но могущественным покая­нием. Где не было этого возделывания, там — бес­плодие.

В чем состоит упражнение иноков, для которого — и самое иночество? Оно состоит в изучении всех запо­веданий, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ чело­веческих: природы поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, ко­торую он видит в Евангелии. Десятисловие Ветхого Завета отсекало грубые грехи; Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжавшую падени­ем свойства греховные. Инок должен при свете Еван­гелия вступить в борьбу с самим собою, с мыслями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущениями и пожеланиями тела, с миром, враждебным Еванге­лию, с миродержителями, старающимися удержать че­ловека в своей власти и плене. Всесильная Истина ос­вобождает его (см.: Ин.8:32); освобожденного от рабства грехов­ных страстей запечатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама, всеблагой Дух Святый. Со­вершенство христианства достигается в иночестве, и иноки служат светом для братий своих, живущих по­среди мира, занятых, развлеченных попечениями и служениями его, не могущих ни глубоко вникнуть в Евангелие, ни оживить его в себе в должном развитии и полноте. Тот только может легко или с презрением думать об иночестве, кто, именуясь христианином, имеет понятие о христианстве самое поверхностное, мертвое.

Чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера — испытаны. Должно быть испытано — дороже ли ему Евангелие, слова и заповедания Христовы, в которых жизнь веч­ная, дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Тяжким сначала представляется вступление в искушения, но без них невоз­можно научиться прощению всех обид, любви к вра­гам, зрению во всем промысла Божия, этим высочайшим, окончательным, по отношению к ближнему, за­поведям Евангелия. Если же внутренний человек не будет образован всеми заповедями, то он не может со­делаться жилищем Святаго Духа. Привлекох Дух, говорит святой Давид, яко заповедей Твоих желах (Пс.118:131). Без низше­ствия Духа нет христианского совершенства. Скорби и искушения признаются Священным Писанием и отца­ми величайшим даром Божиим, служат предуготови­тельным обучением к безмолвию, в котором инок дос­тигает точнейшего очищения, а потому и обильнейше­го просвещения. Отцы сравнивают скорби инока, предшествующие вступлению в безмолвие, с предкрест­ными страданиями Христовыми, а безмолвие — с рас­пятием на Кресте и погребением, которому последует Воскресение.

Это узнал я благовременно из писаний отеческих. Священный порядок, Священная система, которые Бо­жественный промысл начертал для служителей Божи­их, поражали меня удивлением. Привлекался я сердеч­ной любовью к созерцанию чудной системы. Особенно нравилось мне учение об этом предмете Варсонофия Великого. Мне казалось, что оно произносилось ко мне: оно само собою усваивалось душе моей. «Внимая словам апостола: о всем благодарите» (1Сол.5:18), приготовься «к благодарению за все, — писал Великий одному из уче­ников своих, которого он приготовлял в горниле об­щежития к жительству в затворе, — и будешь ли в скор­бях или нуждах, или в утеснениях, или в болезнях и трудах телесных, за все, постигающее тебя, благодари Бога. Надеюсь, что и ты достигнешь в покой Его (Евр.4:3): ибо многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Бо­жие (Деян.14:22). Итак, не сомневайся душою твоею, и не рас­слабляйся сердцем твоим ни по какой причине, но вспоминай апостольское слово: аще и внешний наш чело­век тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни (2Кор.4:16). Если не претерпишь страданий, то не возможешь взой­ти на крест. Когда же перенесешь сперва страдания, то войдешь и в пристанище покоя и будешь безмолв­ствовать без всяких забот, имея душу утвержденную в Господе и всегда прилепляющуюся к Нему» (Ответ 2). Другой брат выразил пред Великим свое желание безмолвия. Отвечал ему Великий: «Брат! Человек, имеющий на себе долги, если прежде не заплатил долгов, пребыва­ет везде должником, куда бы он ни пошел, где бы ни поместился на жительство, в городе ли то будет или в селе. Нигде не имеет он возможности жить спокойно. Когда же по причине своих долгов, он подвергнется ос­корблениям от человеков, и, устыдившись, откуда бы то ни было достанет денег и уплатит долги, тогда, сде­лавшись свободным, смело, со многим дерзновением он может или пребывать среди человеческого обще­ства, или жить в уединении. Так и монах, когда по­тщится по силе своей понести оскорбления, поноше­ния, убытки, тогда научается смирению и подвигу ду­ховному. За смирение его и подвиг прощаются ему согрешения его, как свидетельствует Писание: Виждь смирение мое и труд мой и остави все грехи моя (Пс.24:18). Помыс­ли, сколько оскорблений и поношений потерпел Вла­дыка наш Иисус Христос прежде Креста: претерпев их, Он взошел уже на Крест. Подобно этому никто не мо­жет достичь истинного и плодоносного безмолвия, никто не может взойти в святой покой совершенства, если прежде не постраждет со Христом и не претер­пит всех страданий Его, памятуя наставление апосто­ла: аще страждем с Ним, и прославимся с Ним (Рим.8:17). Не прельстись: иного пути ко спасению, кроме этого, — нет. Господь да поможет тебе, по воле Своей, положить прочное основание твоему зданию на твердом камени, как Он заповедал в Евангелии. Камень — Христос» (1Кор.10:4; Отв. 342). Вскоре, по вступлении в моем в монастырь, полились на меня скорби, как вода очистительная. То были и внутренние брани, и нашествия болезней, и угнетение нуждою, и потрясения от собственных неведения, неопытности, неблагоразумия; скорби от человеков были умеренные. Чтобы испытать их, нужно было особен­ное поприще. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда я жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему не соответствующей моим целям ду­ховным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан ее настоятелем. Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустынь. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкой болезнью, на другой год другою, на третий — третьею: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь подня­лись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышущих непримиримой злобою и жаждой погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага мо­его, искавшего головы моей, — и соделалось лицо это­го врага в глазах моих как бы лицом светлого ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвой, подобно Иисусу! Или нет! Какое счастье быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: достойная по делам моим приемлю: помяни меня, Господи, во Царствии Твоем (Лк.23:41,42). Достигший сорокалетнего возраста, уничтожен­ный болезнями, потрясенный многими скорбями, рас­слабленный, не способный по самому истощению те­лесных сил к жизни деятельной, что скажу об участи моей? — Не вижу пред собою человека, которого участь была бы для меня вожделенна и завидна. Я — грешник, достойный казней, и временных, и вечных, но не за­виден мне жребий никого из человеков. Когда воззрю на грехи мои, они наводят на меня ужас, но и для ужас­ных грешников есть Искупитель. — Владыки земли, пас­тыри Церкви, отцы и братия! Я уже более негоден в служение вам. К какому служению способен окованный недугами, прикованный ими к одру, держимый безвы­ходно в келье? Извергните меня, извергните, как раба непотребного, служащего только отягощением для вас! Я не потревожу вас никакими просьбами, никакой забо­тою о мне. Мне не нужен сад с роскошной тенью и бла­говонными цветами; не нужны многие слуги; послужит мне ради имени Христова инок смиренный, пришлет мне на пищу и одежду христолюбец; не нужны мне по­кои обширные, не нужно мне никакое увеселение, ни­какое развлечение земное. Отпустите меня, отпустите больного, ни к чему не способного! Обрету себе удален­ный от шума столичного, удаленный от градов и весей, малоизвестный приют, уединенный и тихий: там, в оди­ночестве, довлачу до гроба дни мои. Болезненность моя делает тишину уединения необходимой для меня. Вы захотите знать, неужели в душе моей не таится никако­го желания? — Могу удовлетворить ваше любопытство. Я — грешник: жажду покаяния.

***

Оставляю человеков: они — слепые орудия во все­могущей деснице промысла; приводят в исполнение то, что Он повелевает или попускает. Обращением к человекам я хотел принести дань любви и уважения к ближнему, дань приятнейшую, услаждающую сердце приносящего. Мир, занятый своей суетой, своими по­печениями, развлечением и преуспеянием, даже не об­ратит внимания на слова мои: для него непонятен, странен голос души, ощутившей нужду в покаянии и безмолвии.

Непостижимый, всесильный, всеблагий, всепре­мудрый Бог и Господь мой, Создатель и Спаситель! В слезах и прахе пред Тобою ничтожная пылинка — я, Тобою призванный к существованию, ощущению, допу­щенный к размышлению, желанию! Ты зришь сердце мое; Ты зришь, то ли в сокровенной глубине его хра­нится слово, которое намереваюсь произнести умом и устами! Ты ведаешь прежде моего прошения, чего я желаю просить; в судьбах Твоих решено уже, испол­нить ли или отвергнуть мое прошение. Но Ты даровал мне самовластие, и я дерзаю принесть пред Тебя, про­изнести пред Тобою желание моего окаянного, моего бедствующего, моего изъязвленного сердца! Не внимай моему сердцу, не внимай словам молитвы моей, не со­твори по воле моей, но сотвори то, что Тебе угодно, что избирает и назначает для меня всесвятая, премуд­рая воля Твоя. Однако же я скажу желание моего серд­ца; выражу словом стремление моего самовластия!.. Покаяния двери отверзи мне, Человеколюбце! Блудно про­жил я житие мое, достиг единонадесятого часа; все силы мои иссякли; не могу совершать заповедей и служений расслабевшим моим телом: даруй мне принести Тебе хотя покаяние, чтоб не пришлось мне уходить из гостиницы мира чуждым всякой надежды. Ты зришь мою немощь, немощь души и тела! Не могу стоять про­тиву лица страстей и соблазнов! Изведи меня в уеди­нение и безмолвие, чтобы там мог я погрузиться весь, и умом, и сердцем, и телом, в покаяние... Покаяния жажду!.. Милосердый Господь, утоли мою неутолимую, снедающую меня жажду: даруй мне покаяние! Излив­ший на меня толикия, бесчисленные благодеяния, на­верши и преисполни их дарованием покаяния! Влады­ка Всесвятый! Не лиши меня дарования, о получении которого, в безумии моем, столько времени умоляю Тебя, не ведая, чего прошу, не ведая, способен ли я к получению дара, не ведая, сохраню ли его, если полу­чу. Один из служителей Твоих, освященный и просве­щенный Духом Святым, сказал: «Вне безмолвия нет ис­тинного покаяния» (Святой Исаак Сирский. Слово 41). Поразило это слово грешную мою душу, водрузилось в памяти, пронзает меня, как ме­чом, каждый раз, как ни возобновится воспоминанием. Не видя в себе покаяния, прихожу в недоумение; при­нуждаю себя к покаянию, но встречаюсь невольно с попечениями, развлечением, — они похищают у меня по­каяние. Не могу удержать его среди молв и смущений: уходит, ускользает, оставляет меня с пустотою и безна­дежием. Многомилостивый Господь! Даруй мне покая­ние, доставляемое безмолвием, покаяние постоянное, покаяние, могущее очистить скверны души и тела, пока­яние, которое Ты даровал всем, кого избрал и призвал к себе, чьи имена назначены ко внесению в книгу живота, кому определил вечно зреть славу Твою и вечно славословить милость Твою. Дар покаяния мне дороже и вожделеннее сокровищ всего мира. Очищенный пока­янием, да узрю волю Твою непорочную, путь к Тебе не­погрешительный, и да возвещу о них братии моей! — Вы, искренние друзья мои, связанные со мною узами дружбы о Господе, не посетуйте на меня, не поскорбите о моем отшествии. Отхожу телом, чтоб приблизиться духом; по-видимому теряюсь для вас, по сущности вы приобретаете меня. Вручите меня покаянию: оно вам возвратит меня очищенным, просвещенным, и возвещу вам слово спасения, слово Божие. — Покаяния двери от­верзи мне, человеколюбивый Господь, даруй мне спасение вечное со всеми друзьями моими, о Тебе возлюбивши­ми меня, да все в вечном блаженстве, в радости и на­слаждении неизглаголанном, славословим Отца и Сына и Святаго Духа, Бога, Единого и Триипостасного, явив­шего роду человеческому любовь и милость, превыс­шую слова, превысшую постижения! Аминь.

1847 года, января 7-го дня. В это время архиманд­рит Игнатий, по совершенно расстроенному здоро­вью, просил увольнения от должности настоятеля Сер­гиевой пустыни и перемещения в Николаевский Баба­евский монастырь на покой, но был уволен в отпуск и провел десять месяцев в упомянутом монастыре.

ПРИМЕЧАНИЯ

К ЖИЗНЕОПИСАНИЮ

1. Все время жизни своей в с. Покровском он содержал посто­янно, на полном своем иждивении, приходское двухклассное училище, в котором обучалось до 50 чел. крестьянских детей.

2. Аскетические опыты. Т. 1.

3. В этом году на 30 вакансий было 130 конкурентов. Из числа их Брянчанинов не только был пер­вым, но исключительно он один удовлетворил требованиям для по­ступления во 2-й кондукторский класс.

4. В   самом   непродолжитель­ном времени Брянчанинов стал первым учеником своего класса и сохранил это место по наукам до самого выхода из училища.

5. Аскетические опыты. Т. 1.

6. Инспектором училища был инженер ген.-майор Барон Эльс­нер, с трудом объяснявшийся на русском языке.

7. Аскетические опыты. Т. 1.

8. Аскетические опыты. Т. 1.

9. В схиме Лев.

10. Аскетические опыты. Т. 1.

11. Воспоминания архимандри­та Пимена.

12. Аскетические опыты. Т. 1.

13. Аскетические опыты. Т. 1.

14. Аскетические опыты. Т. 1.

15. Аскетические опыты. Т. 1.

16. Аскетические опыты. Т. 1. Эта статья была издана по смерти еп. Игнатия в 1870 году в брошюре: три статьи, не бывшие в печати.

17. Соч. епископа Игнатия. Приношение современному мона­шеству, т. 5.

18. Ныне иеромонах С.-Петер­бургской Невской лавры (Ред. -1881 г.)

19. Владыка занимал всего две комнаты, приемную, она же и сто­ловая, и кабинет, она же и спаль­ная.

К АСКЕТИЧЕСКИМ ОПЫТАМ

1. Преподобный Кассиан Рим­лянин. Слово о скитских отцах и о рассуждении. Добротолюбие, ч. 4.

2. Святой Иоанн Дамаскин, к концу своей жизни уединившись в лавре преподобного Саввы, собрал все, написанное им в течение жиз­ни, тщательно пересмотрел и ис­правил, чтоб доставить сочинениям своим наибольшую отчетливость. Так поступил муж, исполненный Божественной благодати: тем более оказался обязательным этот образ действования для составителя Ас­кетических опытов. Четьи-Минеи, 4 декабря. Житие святого Иоанна Дамаскина.

3. Святого Петра Дамаскина, книга первая, статья: О четвертом видении. Добротолюбие, ч. 3.

4. Этот род самообольщения святые аскетические писатели на­зывают мнением. Святой Иоанн Карпафийский определяет мнение так: «Мнение есть упитательство души тщеславием и суетное дмение ума». Ин. Карп. гл. 49. Добротолю­бие, ч. 4. Об этом роде самооболь­щения святой апостол Павел гово­рит: Никто же вас да прельщает изво­ленным ему смиренномудрием и служ­бою Ангелов, яже не уведе уча, без ума дмяся от ума плоти своея (Кол.2: 18). Сказал святой Григорий Синай­ский: «Говорящие от своих помыс­лов, прежде чистоты прельстились духом мнения. К таким относятся слова притчей: Видех мужа непще­вавша себе мудра быти, упование же имать безумный паче его (Притч. 26:12)». Святого Григория гл. 128. Добротолюбие, ч. 1.

5. Житие Пахомия Великого. Vies des Pиres des dйserts d'Orient par le R. P. Michel-Ange-Manin. Знал Евангелие наизусть святой Тихон Воронежский.

6. «Никто да не читает, — ска­зал священномученик Петр Дамас­кин, не служащего к угождению Бо­жию. Если же и прочтет когда что таковое в неведении, то да подви­зается скорее изгладить его из па­мяти чтением Божественных Писа­ний и из них именно тех, которые наиболее служат ко спасению души его, по состоянию, которого он достиг... Противных же сему книг никак да не читает. Какая нужда принять духа нечистого, вместо Духа Святаго? Кто в каком слове уп­ражняется, тот получает свойство того слова, хотя этого и не видят неопытные, как видят имеющие ду­ховную опытность». Святого Петра Дамаскина книга первая, статья о рассуждении. Добротолюбие, ч. 3.

7. При совершении таинства исповеди положено спрашивать кающегося, не читает ли он книг еретических? Требник.

8. Житие Пахомия. Patrologiae Tomus. LXXIII, cap. XLIV.

9. Фомы Кемпийского «О Под­ражании Иисусу Христу», кн. I, гл. 3; кн. III, гл. 2.

10. Выше сказано, что так на­зван святыми отцами известный вид самообольщения, почему и мы удерживаем это название.

11. Преподобный Симеон Но­вый Богослов. Слово о трех об­разах молитвы. Добротолюбие, ч. 1.

12. Сочинение «О молитве» сего угодника Божия помещено в книге Класы, издания Оптиной пу­стыни.

13. Преподобный Григорий Си­наит. О прелести, главы зело полез­ные. Добротолюбие, ч. 1.

14. Пс.88:30-31. — Эта статья и следующие за ней две за­имствованы из 5-го слова святого Исаака Сирского.

15. Иеромонах Серафим Саров­ский, инок, особенно преуспевший в молитве, препроводил тысячу дней и тысячу ночей, стоя на кам­не и вопия к Господу: Боже, милос­тив буди мне грешному! Сказание о жизни и подвигах отца Серафима. Москва, издание 1844 года.

16. Пример борьбы с восстав­шими страстями можно видеть в житии святой Иустины. Четьи-Ми­неи, 2 октября.

17. Мк. VIII, 35. — Опыты та­кой борьбы и распятия видим в жизнеописаниях преподобного Антония Великого, преподобного Макария Египетского и других свя­тых иноков.

18. Руководство к духовной жизни преподобных Варсонофия Великого и Иоанна Пророка, от­вет 282.

19. Преподобного Григория Си­наита о прелести, идеже и о иных многих предлогах. Добротолюбие, ч. 1.

20. Этот общежительный мона­стырь находится в Орловской епархии, между городами Севском и Дмитровском, в 40 верстах от каждого.

21. Это мнение читаем в диало­гах Севера Сулпиция, помещенных в библиотеке Галланда и в полном курсе Патрологии.

22. Преподобный Нил Сорский в слове 2 называет молитву и плач духа разумным вопитием и плачем.

23. Святой Исаак Сирский. Слово 59. — Лествица. Слово 7. — Преподобный Нил Сорский. Сло­во 8.

24. Предисловие схимонаха Ва­силия Поляномерульского на главы блаженного Филофея Синайского. Житие и писания Молдавского старца, Паисия Величковского, из­дание Оптиной пустыни. Москва 1847 г.

25. Наставление 32. Издание 1844 года, Москва. Старец Сера­фим родился в 1759 году, вступив в братство Саровской пустыни в 1778 году, скончался в 1833-м, 2 ян­варя.

26. Сведение это получено от самого советовавшегося лица, ныне архимандрита Никона, настоятеля первоклассного Георгиевского Ба­лаклавского монастыря (1866 год).

27. Никифора Монашествующе­го, Слово о Трезвении. Добротолю­бие, ч. 2.

28. Святой Исихий Иерусалим­ский, Слово о Трезвении, гл. V. Добротолюбие, ч. 2.

29. Преподобные Каллист и Иг­натий Ксанфопулы, гл. 98. Добро­толюбие, ч. 2.

30. Преподобный Кассиан Рим­лянин. Собеседование 2, о рассуж­дении; блаженный Никифор Афон­ский. Добротолюбие, ч. 2, и мно­гие другие отцы.

31. Преподобный Нил Синай­ский о молитве, главы 17, 18, 142. Добротолюбие, ч. 4.

32. Преподобный авва Доро­фей, житие преподобного Доси­фея; преподобный Григорий Сина­ит. Добротолюбие, ч. 1.

33. О безмолвии в молитве Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, гл. 10, Добротолюбие, ч. 2

34. Гал.1:8,9. Аще мы, или Ангел с небесе благовестит вам паче еже бла­говестихом вам, анафема да будет. Якоже предрекох, и ныне паки глаго­лю, аще кто вам благовестит паче еже приясте, анафема да будет.

35. Каллиста и Игнатия Ксан­фопулов о безмолвии и молитве, гл. 14. Добротолюбие, ч. 1.

36. Преподобного Симеона Но­вого Богослова, гл. 32. Добротолю­бие, ч. 1.

37. Преподобного Симеона Но­вого Богослова, гл. 70, 71, 72. Доб­ротолюбие, ч. 1.

38. Лествица. Слово 21, гл. 7. Слово 15, гл. 55. — Слово о Трезве­нии святого Исихия, главы 28, 39, 62 и проч. — Преподобный Нил Сорский, слово 5, О блудном по­мысле.

39. Преподобные Каллист и Иг­натий, гл. X. Добротолюбие, ч. 2.

40. Оптина пустынь оказала ве­личайшую услугу отечественному монашеству переводом с греческо­го на русский, частью же изданием на славянском языке, многих оте­ческих сочинений о духовном мо­нашеском подвиге. Да упомянется здесь, среди благословения, имя почившего, блаженного старца упомянутой пустыни, иеросхимона­ха Макария, стоявшего во главе этого дела.

41. Лествица. Слово 4, гл. 93 и Слово 27, гл. 6, 46, 60, 61, 62.

42. Святейшего Каллиста «О мо­литве вкратце», Добротолюбие, ч. 4.

43. Святые Каллист и Игнатий Ксанфопулы, гл. 15. Добротолю­бие, ч. 2.

44. Таковы были: Алексий, Че­ловек Божий (17 марта), святой Иоанн Кущник (15 января), препо­добный Виталий монах и другие. Лествица. Слово 4, гл. 36.

45. Слово о трех образах внима­ния и молитвы, в статье о третьем образе, в конец статьи. — Лестви­ца. Слово 27, гл. 33.

46. Это   явствует   из   писаний преподобного Кассиана Римляни­на, преподобного Орсисия, препо­добного Исаии Отшельника и дру­гих святых иноков, получивших иноческое образование в Египет­ских монастырях.

47. Заимствовано из поведаний преподобного Кассиана Римлянина.

48. Духовная теплота — достоя­ние весьма преуспевших иноков, подвизающихся в безмолвии, для ко­торых написана и вся книга святого Григория Синаита, а отнюдь не достояние новоначальных. Новона­чальные должны довольствоваться тем, если будут молиться с внима­нием и умилением. О теплоте смот­ри в «Слове о Иисусовой молитве». Аскетические опыты, т. 2.

49. Начало 3-го Слова препо­добного Симеона Нового Бого­слова. Издание Оптиной пустыни 1852 года.

50. Цитата из преподобного Си­меона Нового Богослова, в Слове Никифора Монашествующего. Доб­ротолюбие, ч. 2. — Преподобный Макарий Великий, Слово 7, гл. 2.

51. В подлиннике сказано: «Аще кто мечтает высокая со мнени­ем доспети». Здесь употреблено объяснительное выражение, чтоб отчетливее показать значение сло­ва мнение.

52. Преподобный Симеон Но­вый Богослов. Слово о Вере. Доб­ротолюбие, ч. 1.

53. Отрывок письма Паисия к старцу Феодосию. Писания Паи­сия, издание Оптиной пустыни.

54. Преподобный Григорий Си­наит, сл. 108, 128. Добротолюбие, ч. 1. Святой Иоанн Карпафийский, гл. 49. Добротолюбие, ч. 4.

55. Житие Феофила, Пимена Болезненного, Иоанна Многостра­дального, Патерик Печерский.

56. «Подражание», при перво­начальном появлении своем, было осуждено даже своею латинскою Церковью, и преследовалось инк­визицией. Преследование прекра­щено впоследствии, и обратилось в покровительство, когда усмотре­но, что книга служит хорошим ору­дием для пропаганды в среде лю­дей, утративших истинное понима­ние христианства и сохранивших к нему поверхностное отношение. Под именем папской пропаганды разумеется распространение того понятия о папе, которое папа же­лает внушить о себе человечест­ву, то есть понятие о верховной, самодержавной, неограниченной власти папы над миром. Пропаган­да, имея это целью, мало обращает внимания на качество учения, пре­подаваемого ею, для нее на руку все, что содействует цели ее — даже вера во Христа без оставле­ния веры в идолов.

57. Восторженное изречение произнесено на французском язы­ке, столько способном для сцены: «elle aimait Dieu avec passion; elle ne pensait qu'a Dieu; elle ne voyait que Dieu; elle ne lisait que l'Evangile et l'Imitation qui est un second Evangile».

58. «II aime Dieu, comme il aimait ses maоtresses».

59. «C'est avec le meme ceur, qu'on aime le Crйateur, ou la crйatu­re quoique les effets soient aussi diffoerents, que les objets».

60. Музы и Аполлон — божества древних язычников, греков и рим­лян; этим демонам язычники при­писывали покровительство изящ­ным художествам.

61. О втором образе внимания и молитвы. Добротолюбие, ч. 1.

62. Сведения о сочинителе Цветника, священноиноке Доро­фее, помещены в 1-м томе «Аскетических опытов» в статье «По­сещение Валаамского монастыря».

63. Преподобного Марка По­движника. О законе духовном, гла­ва 84.

64. 1Кор.VIII,1. По объясне­нию преподобного Марка Подвиж­ника, в той же 84-й главе.

65. Слово 16. Здесь слово благо­воление прибавлено для точного вы­ражения мысли писателя.

66. Преподобный Кассиан, со­беседование 2; Лестница. Слово 4, гл. 106.

67. Святых Каллиста и Игнатия Ксанфопулов о безмолвии и молит­ве, главы 14 и 15. Добротолюбие, ч. 2.

68. О Третьем образе внимания и молитвы. Добротолюбие, ч. 1.

69. Памятью Божией и поуче­нием называют отцы непрестанную молитву Иисусову. О поучении или памяти Божией имеется особенная статья во 2-й части «Аскетических опытов».

70. Смиренномудрые помышле­ния, содействующие молитве, опи­саны в 1-м Слове святого Симеона Нового Богослова. О них много говорят святые Исаак Сирский, Исаия Отшельник и другие отцы.

71. О изнеможении, производи­мом благодатным утешением, упо­минает святой Исаак Сирский в Слове 44.

72. Цитата из жития преподоб­ного Саввы Освященного в Слове Никифора монашествующего. Доб­ротолюбие, ч. 2.

73. Преподобный Кассиан Рим­лянин о духе гнева, книга VIII Об­щежительных постановлений.

74. Ответы 311 и 313 преподоб­ных Варсонофия Великого и Иоан­на.

75. Патерик Печерский, жития преподобных Исаакия и Никиты.

76. Заимствовано из вышепри­веденных 12, 13 и 14-й глав 3-го Сло­ва преподобного Макария Вели­кого, также см. 2-е Слово препо­добного Нила Сорского, стр. 100 по изданию Святейшего Синода 1852 года.

77. Патерик Скитский и Досто­памятные сказания, о Пимене Ве­ликом, глава 62.

78. Patrologiae Graecae Tomus XXXIV, Macar Aegiptii liber de li­bertate mentis cap. 5 и 6.

79. Patrologiae Graecae Tomus XXXIV, Macar Aegiptii liber de li­bertate mentis, cap. 19.

80. Liber de patientia et discretione, cap. 19.

81. Святых Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, гл. 49. Добротолю­бие, ч. 2.

82. Патерик Скитский, изрече­ния Феодора Енатского. Также пре­подобного Симеона Нового Бого­слова.

83. Преподобный Исихий, Добротолюбие, ч. 2, гл. 4 Соглас­но сему рассуждают и прочие святые отцы.

84. По обычаю древних, цари и прочие начальники производи­ли суд лично, и для такового суда избирали место при вратах горо­да. Пример этого можно видеть в житии святого великомученика Ге­оргия. Четьи-Минеи, 23 апреля.

85. Блаженный Феофилакт Бол­гарский на Евангелие от Луки о мытаре и фарисее (гл. XVIII).

86. 1-я из утренних молитв преподобного Макария Великого. Канонник.

87. Житие святых мучеников Тимофея и Мавры. Четьи-Минеи, 3 мая. Чудное житие! На всем по­прище подвига своего мученики не преставали исповедовать, что мученичество служит для них очи­щением грехов. Осененные Свя­тым Духом, они с жаждою принимали это очищение. Обилие сми­рения соединено было в них с обилием любви вышеестественной. Когда Мавру вели на распятие, мать ее остановила ее, рыдая о ней. Но мученица, исторгшись из рук матери, поспешила к кресту, сказав матери: «Зачем отвлекаешь меня от креста, не давая скорее насладиться Господом моим в по­добие смерти Его».

88. Мф. VII, 7. 8. — Объясне­ние на вышеприведенные слова 19-й главы Евангелия от Матфея.

89. Преподобный Кассиан. Кни­га 4. О постановлениях для отри­цающихся мира, гл. 37.

90. См. Инока Феофана Ле­ствица. Добротолюбие, ч. 1. Так­же главы преподобного Григория Синаита, предание преподобного Нила Сорского и сочинения мно­гих других святых отцов.

91. Преподобный Кассиан Рим­лянин, книга VI о духе любодея­ния, гл. 19.

92. Псалтирь с толкованиями на брезе, заимствованными из святых отцов, издания Киево-Пе­черской лавры.

93. Житие преподобного Васи­лия Нового, мытарство осужде­ния. Четьи-Минеи, 26 марта.

94. Пароход этот именуется «Валаам». С открытия судоходства на Ладожском озере до осеннего бурного времени, пароход дважды в неделю ходит в Валаамский мо­настырь, отправляясь каждый раз из Шлиссельбурга.

95. Остров Валаам от ближай­шего берега в двадцати пяти вер­стах, от финляндского города Сердоболя — в сорока, от Конев­ского монастыря — в восьмидеся­ти; в окружности имеет около тридцати верст; принадлежит к Санкт-Петербургской епархии, а по гражданскому распределению — к Выборгской губернии Великого Княжества Финляндского.

96. Рукописное житие святого Авраамия Ростовского и Словарь Российских святых.

97. Рукопись библиотеки Вала­амского монастыря. Может быть, архивы Финляндии доставят со временем сведения, более опреде­лительные и подробные для исто­рии Валаама, нежели, какие дос­тавляются источниками ныне

известными.

98. Пребывание на Валааме преподобных Арсения, Савватия и Александра — достоверные фак­ты, сохраненные в их жизнеопи­саниях. В жизнеописании препо­добного Александра Свирского, написанного учеником его, Ила­рионом, сказано с достаточною подробностью и великою похва­лой о подвижничестве Валаам­ских иноков, а в житии преподоб­ного Арсения, — что в монастыре было многочисленное братство.

99. Рукопись библиотеки Вала­амского монастыря, ссылающаяся на древнюю рукопись, именуемую «Оповедь».

100. Цветник, глава 54, об ино­ческом общежитии. В этой ста­тье, очень обширной, священно­инок говорит между прочим, что в общежитиях непременно должно последовать преданию святых от­цов, учредителей иноческого об­щежития; те, которые преступают предание святых отцов, не узрят света Христова. Священноинок за­вещает намеревающемуся вновь устроить монастырь, чтоб он ис­ходатайствовал благословенную гра­моту у святейшего Патриарха и оградил монастырь благословением Патриарха. Цветник был особенно уважаем отечественными иноками, упражнявшимися в возвышенней­шем монашеском подвиге. По этой книге обучился Иисусовой молитве знаменитый Соловецкий подвижник Иисус Голгофский, по ней обучился Иисусовой молитве преподобный Иоасаф Каменский, Вологодский Чудотворец, как вид­но из рукописного жития его. Последнее обстоятельство показы­вает, что священноинок жил во времена первых Патриархов и до­стиг смут отечественных, как об этом можно заключить по крат­ким указаниям на современность, встречающимся в его книге. Вы­писки сделаны здесь из книги, на­печатанной в Гродно в 1687 году православными, двадцать лет спус­тя по низвержении Патриарха Ни­кона с соблюдением старинной орфографии. Что книга напечата­на православными, доказывается читаемым в ней завещанием: от­носиться за благословением к свя­тейшему Патриарху, чего расколь­ники никак бы не допустили. Признаем нужным это замечание: орфография книги, как указал опыт, может навести сомнение относительно православия книги, при поверхностном взгляде на нее, тем более, что при таком взгляде очень легко укроется ее суще­ственное значение, по которому писатель назвал ее Цветником. Цветник по преимуществу собра­ние и объяснение изречений древних отцов, без наименования этих отцов. Надо знать отцов, чтобы узнать выписки из них в сборнике.

101. Таковы были Савва Освя­щенный (декабря 5-го), Симеон Дивногорец (мая 24-го) и многие другие.

102. Так случилось с преподоб­ным Силуаном. Четьи-Минеи, жи­тие преподобного Пахомия Вели­кого, мая 15-го дня.

103. 1 Кор. II, 9. По объясне­нию преподобного Симеона Но­вого Богослова. Слово 10.

104. Духовные наставления блаженного старца Серафима Са­ровского, глава 10 о подвигах, изд. 1844 года.

105. Книга Есфирь, гл. IV-VII. Аман, македонянин, был любим­цем и первым вельможей Артак­серкса, царя Персидского. Мардо­хей, иудеянин, принадлежал к числу придворных, и, будучи глу­бокого благочестия, не позволял себе человекоугодничества, не пресмыкался пред временщиком. Такое поведение Мардохея приве­ло Амана в неистовство; он приготовил высокую виселицу, чтобы казнить на ней ненавистное ему исключение из общего низкопок­лонства. По коловратности зем­ных положений обстоятельства изменились, — и Аман повешен на виселице, воздвигнутой им для Мардохея.

106. Профессор С.-Петербург­ского университета Михаил Федо­рович Соловьев читал физику в нижнем, а химию в верхнем офи­церских классах главного Инже­нерного училища, ныне Никола­евской академии.

107. Здесь указывается на неко­торые религиозные партии, обра­щавшие на себя внимание север­ной столицы в 1823 и 1824 годах.