РУССКАЯ СИМФОНИЯ

ЗНАЮ ТВОИ ДЕЛА; ТЫ НОСИШЬ ИМЯ, БУДТО ЖИВ, НО ТЫ МЕРТВ!

ЗАКАТ ЕВРОПЫ

РУССКОЕ  РАССЕЯНИЕ

СУДОРОГИ   РЕВОЛЮЦИИ и гражданской войны, терзавшие  Россию  несколько лет подряд, выплеснули за границы страны бо­лее двух миллионов беженцев. Еще так не­давно изобильная и богатая, стоявшая на пороге великой победы в Мировой войне — Российская Империя лежала в руинах, среди которых   обезумевшие   люди   продолжали убивать друг друга: одни — во имя кровавых химер "мировой революции" и "диктатуры пролетариата", другие — в тщетной надежде вернуть назад то, что уже невозможно было вернуть никакими силами.

Страна буквально взорвалась вынужденными переселенцами. Полярные порты Мурманска и Архангельска вынесли в мир северную волну эмигрантов, рассеявшихся по всей Европе. Юж­ная волна, пройдя через залитую слезами и кровью Украину и разоренный Крым, хлынула на турецкие берега и Балканский полуостров. Западная волна, перевалив через фронты братоубий­ственной бойни, обрушилась на Прибалтику, Польшу и Чехосло­вакию. На Дальнем Востоке прокатившийся через Сибирь многосоттысячный поток беженцев затопил Манчжурию, Китай, Ко­рею и Японию.

К1920 году в одной только Германии скопилось около 560000 русских эмигрантов. Около 100000 обосновалось в Манчжурии, 40000 в Канаде, 20000 в Соединенных Штатах. Даже в Южной

Америке и Австралии образовались русские общины численно­стью соответственно 3000 и 1700 человек.

Эмиграция состояла преимущественно из представителей "простого" народа и осколков той самой интеллигенции, которая столь усердно готовила революцию. Тысячи политиков, журна­листов, адвокатов, врачей, инженеров, коммерсантов, промыш­ленников, священников и чиновников были причудливо переме­шаны в ней с десятками и сотнями тысяч офицеров и нижних чинов, казаков и обыкновенных крестьян, бежавших от больше­вистского террора и голодной смерти.

Очутившись в новой, неизвестной, чуждой среде, русские беженцы не встретили ни сострадания, ни понимания. Пока невзгоды их сохраняли еще печать новизны, они возбуждали интерес и любопытство — не более того. Впрочем, и это быстро проходило, уступая место равнодушию, если не раздражению и враждебности. Отдельные отрадные исключения только под­тверждали это печальное правило, а после того, как в 1921 году советское правительство лишило эмигрантов российского граж­данства, ко всем прочим бедам русского рассеяния добавилась еще полная юридическая беззащитность. "Наисеновские паспор­та" — бледно-зеленые удостоверения личности, которые Лига Наций выдавала русским, не имевшим гражданства, лишь под­черкивали бездомность их обладателей и делали из них подозри­тельных бродяг, в любой стране находящихся вне закона.

Набоков, например, вспоминал, что иметь "нансеновский паспорт" было все равно, что быть незаконнорожденным или преступником, отпущен­ным под честное слово. Из "страны проживания" можно было вылететь в два счета просто за нарушение правил перехода улицы.

Невежество западного обывателя не знало пределов. Князь Андрей Лобанов-Ростовский, отпрыск старинного рода, восходя­щего к Рюриковичам, вспоминал, как в 1920 году, на вопрос одной американки о том, чем он был занят во время войны, он ответил, что служил в Русской армии. "Правда? — удивилась она. — Я не знала, что Россия участвовала в войне". И, немного подумав, добавила: "Видимо, русские там не особенно отличи­лись".

Лишившись Родины и оказавшись в чуждом, бездушном ми­ре, эмигранты страшной ценой заплатили за свое право на без­опасную жизнь после лишений и ужасов революции. Утеря род­ных корней и тоска по своей обезображенной коммунизмом Родине означали для многих из них медленную духовную смерть. Впрочем, и физическое существование в водоворотах прижимистого, хищного и холодного Запада давалось нелегко. Великий князь Александр, например, для того, чтобы поправить свои дела, вынужден был отдать редчайшую коллекцию монет за пять про­центов ее довоенной номинальной стоимости по каталогу. Через десять лет в газете "Таймс" он увидел объявление, в котором тот же швейцарский перекупщик предлагал одну из этих монет, "купленную у члена русской императорской семьи", за сумму, в сто раз большую, чем та, которую в свое время получил Алек­сандр за всю коллекцию целиком.

Если такова была жизнь бывшей знати, то люди простые и небогатые зачастую бедствовали всерьез, прозябая на грани ни­щеты и голодной смерти. Восток и Запад, Европа и Азия были к ним равно неласковы. В борделях Пекина и Сингапура в 20-х годах количество русских проституток, гонимых в притоны край­ней нуждой, возросло до таких размеров, что на жаргоне злачных мест Харбина и Шанхая всякая белая проститутка стала назы­ваться "русской девочкой"...

Для большинства беженцев революция стала жестоким уро­ком, наглядно показавшим, к чему приводит отторжение от ве­ковых святынь и освященных Церковью начал государственного мироустройства. За исключением относительно немногочислен­ной группы масонов и группировавшихся вокруг них либералов, а также остатков левых, "народных" и "социалистических" пар­тий, так ничего и не понявших в произошедшем, эмиграция была явно "правой", то есть православной и монархической.

Боль утрат и взаимные обиды, умело подогревавшиеся изнут­ри и извне агентами советских спецслужб, порождали в ее среде противоречия и недоразумения, громкие споры и взаимные об­винения — но все это бурление касалось большей частью вопро­сов сиюминутно-политических, партийно-групповых. Вероис­поведное и мировоззренческое единство притом все же сохраня­лось, чему в решающей мере способствовала Русская Право­славная Церковь, сформировавшая в странах рассеяния свой клир из числа архиереев и священников, оказавшихся в вынуж­денном изгнании.

Неисповедимы пути Господни — всемогущему промыслу Его угодно было опять соделать судьбы русского народа эпицентром мировой истории. В обеих своих частях: страждущей и страдаю­щей под гнетом богоборцев в России, с одной стороны, а с другой — рассеявшейся по всему свету в поисках лучшей доли, русские люди сыграли ключевую роль в бурных событиях двадцатого столетия. Но если значение Советского Союза в этих процессах бесспорно и общеизвестно, то влияние русского рассеяния, ос­тавшегося единственным свободным носителем традиционного русского самосознания, почти не изучено и предано незаслужен­ному забвению.

Предыдущая | Содержание | Следующая