Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

       Мы приехали, впервые, на 7 ноября, это было в 1988 году. Снег чистили на послушании большими лопатами.
       Перед этим, летом, мы были в Оптиной пустыни. Я был под большим впечатлением от книги Концевича «Оптина пустынь». Книг ведь было очень мало, это была ксерокопия. Книги с трудом доставали, зачитывали до дыр. Я тогда прочитал о старцах – кто такие старцы.
       Я представлял себе отца Иоанна (Крестьянкина) очень грозным. Почему-то мне казалось, что он должен быть похож на старца Льва.
       Мне запомнился такой случай, как один купец поехал посмотреть на старца Льва. Приехал. Около каморки толпиться народ. Купец, здоровый, рослый, стал сбоку и смотрит на крыльцо. Вышел старец Лев, а он, когда хотел произвести впечатление, руку к голове прикладывал и обводил взглядом всех стоящих.Он приложил руку к голове, смотрит на этого купца и говорит: «Эка детина ко мне приехала. Семнадцать лет не был на причастии и приехал на грешного Льва посмотреть!» – так обличил его.
       И когда мы ехали к отцу Иоанну, я очень боялся, что он меня тоже в чем-нибудь обличит. Но когда мы его увидели – тут вся любовь была.
       Отец Иоанн нас принял, долго с нами разговаривал. Отвечал на вопросы. Я, помню, спросил тогда про экуменизм. Он сказал: «Ни-ни! Сохрани Господь и помилуй!»


       У меня была проблема. Я работал в Даниловском монастыре. И там случилась какая-то история, недоразумение, и меня уволили.
       А я собирался поступать в семинарию, и мне нужна была рекомендация. Но, поскольку меня уволили, то рекомендацию мне некому было дать. Я поделился этой проблемой с отцом Иоанном.
       Отец Иоанн не сказал – ищи другое место, или другой храм. А сказал: «Просись назад. Надо ему (наместнику) в ножки поклониться, не оправдывайся, а скажи: “Простите, Бога ради”». И добавил: «Сами позовут».
       Я не мог понять, как это «сами». Это представить было невозможно. Я сделал так: пошел к наместнику просить прощения, но ничего не вышло.
       В то время я, пока сидел без работы, делал дома ремонт. И паспорт потерял – он попал среди книжек, я потом только его нашел.
       Но я думал, что паспорт совсем потерял и пошел в милицию его переоформлять. В милиции говорят: «Место работы. Ты нигде не работаешь? Если не устроишься в течение двух недель на работу – все, пеняй на себя. Мы проверим».
       И вот, звонит мне секретарь наместника Паисий и говорит: «Тебя наместник вызывает. Собирайся и приезжай».
       Я думаю: «Зачем он меня вызывает? Опять ругать начнет?»
       Наместник принял меня в добром расположении духа и сказал: «У нас открывается подсобное хозяйство. И нужен на подворье такой человек, как ты. Ты человек проверенный, свой». (Это в Далматово.)
       Я говорю: «Я собирался поступать в семинарию».
       Он отвечает: «Будешь сидеть на подворье, готовиться в семинарию, а мы тебе напишем такую бумагу, какую нужно».
       Я согласился, естественно.


       Еще раз я ездил один за несколько дней до призыва в армию.
       Я должен был на Александра Невского благословиться, причаститься и пойти в армию. Я хотел в армию. Приготовил все – иконки, молитвы…
       Прошу отца Иоанна: «Благословите! В армию забирают, мать переживает, чтобы я зрение не потерял». – «У тебя что?» – «У меня миопический астигматизм». – «О, у нас с тобой одинаковая болезнь». Он меня по плечу похлопал: «Ты и здесь пригодишься».
       Я приехал домой. Мать говорит: «Тебе письмо». Она уже открыла: письмо на переосвидетельствование в городской военкомат.
       Я поехал в райвоенкомат, а оттуда нас, человек тридцать, повезли на городскую комиссию.
       Некоторые «косили» под дураков – их ругали. И из тридцати человек на переосвидетельствовании остался я один. Мне надо глаза проверять, а заставили опять проходить всех врачей. Потом, после осмотра, окулист, мужчина, военный врач говорит: «Все, собирайся, иди в коридор».
       Меня посадили на лавку, в глазах туман от атропина. Дверь в кабинет осталась приоткрытой, я слышу, как этот врач говорит женщине, окулисту из райвоенкомата, которая меня привезла: «Зачем вам деньги только платят?!».
       Она выходит: «Собирайся, пошли». Проходим через КПП. Сели в трамвай. Я думаю: «Что она молчит?» Спрашиваю: «Ну что?» Она злобно говорит: «Что? Что? Не пойдешь ты в армию, вот что».
       И вот те слова, отца Иоанна, иглой всплыли.


       Меня приняли в семинарию.
       Одного семинариста должны были взять в армию. Я сказал, что у меня была ситуация с армией, и что она разрешилась после того, как я съездил к отцу Иоанну.
       Они с мамой поехали, и он возвратился расстроенным: «Отец Иоанн благословил в армию идти».
       Но у него армия была – сказка. Его распределили охранником в ростовский музей, там у него собственная келья была с иконами и лампадкой.
       Когда я окончил семинарию, то было распоряжение, чтобы всем поскорее определиться – жениться или в монастырь идти – нужны были священники, чтобы приступали служить.
       А я был не женат, у нас кто не определился – шли в академию. Меня бы взяли. Но в тот год вышло распоряжение: москвичей в академию не брать, если только на заочное отделение.
       А из москвичей в этом выпуске был я один.
       (Этим предполагалось ускорить рукоположение.)
       
       Мне звонит духовник и говорит: «Я перешел в катакомбную Церковь».
       Я был потрясен его мужеству. И только потом подумал: «А чего уходить-то? Все уже можно!»
       Но он и сказал не так: сказал, что в катакомбную, а это была зарубежная.
       Ноги понесли меня в Псково-Печерский монастырь. Я пошел в трапезную. Потом вышел в коридор. А тогда батюшка никого не принимал. Вышел келейник. Я подошел, и меня батюшка принял в келье.
       Я сказал: «Вы помните… Мой духовник ушел в Зарубежную Церковь».
       Батюшка назвал меня «голубчиком», погладил по головке, обласкал. Посадил на диванчик, окропил водой, маслом помазал мне лоб. И сказал: «Передай о. Н. только одно: пусть он вспомнит клятвы, которые он давал при диаконской и священнической хиротонии». А мне сказал: «Держись нашего Патриарха, не отходи от него ни на шаг».
       
       
       Две иконы, которые нам прислал отец Иоанн, я отдала в музей нашего храма. Я не была очень связана с отцом Иоанном, разговаривала с ним всего один раз, в 1987 году.
       За год до этого, в 1986 году, мама начала слепнуть, а врачи, которым, наверно, надо было доплатить, целый год морочили нам голову, постоянно откладывая операцию, причем прямо перед самой операцией…
       Один мой знакомый, Андрей, расписывал с отцом Зиноном храм. Им нужны были книжки. Я взяла крестницу, Соню, и мы поехали в Печеры.
       После службы мы стоим на площади. Зима, декабрь, вот такие сугробы, и мертвая тишина в монастыре. Я же не могла на вахте попросить позвать Андрея. Я попросила позвать отца Зинона. Он посмотрел на нас издалека, а мы такие замерзшие, он сказал, что нас не знает.
       Потом пошли на трапезу в братский корпус. Встретили там Андрея, отдали ему книжки. Он сказал: «Подождите в коридорчике». И в это время вдруг идет отец Иоанн. Мы благословились. Андрей говорит: «Вот наша кума». Отец Иоанн спрашивает: «Кума, чего тебе надо?» А я, с мороза, говорю: «Ничего не надо».
       Но когда батюшка отошел, я вдруг вспоминаю: «Как же? А мама?!» Догоняю его, и говорю про маму.
       Приезжаем домой – и маме делают операцию на следующий день.
       Через некоторое время приходит от отца Иоанна письмо. В нем он прислал нам две иконы святых, которые помогают при болезни глаз.
       Меня поразило это внимание. Я же была ему совсем никем, совершенно посторонним человеком. А он пошел, узнал мой адрес…
       Вот это наверно и есть любовь.
       
       Вы прекрасно понимаете, из высказываний есть то, что может стать общим достоянием, назидательным для всех, а есть индивидуальные. Это и его непосредственного окормления касалось.
       Одна дама приезжает: «Я только что из Печер! Я только что от отца Иоанна! Отец Иоанн мне сказал, что все! Послезавтра конец света, никому нельзя переходить ни на какую другую работу!»
       Он именно ей это сказал, что ей нельзя переходить ни на какую другую работу, а сидеть на своем месте и своим делом зарабатывать. А она обобщила на весь свет.
       
       Большую часть пути я прошел совместно с покойным Патриархом Пименом и с отцом Владимиром Соколовым. Давайте я отвечу, как в моей жизни появился отец Иоанн.
       Я Святейшего Патриарха Пимена спросил относительно духовника. И вот он мне сказал, что духовник, пожалуй, у нас один на всю Россию – это отец Иоанн.
       
       Что отец Иоанн любвеобилен был – это все знают. Знают и то, что он никому не отказывал.
       Я был у него, в алтаре поговорил. Потом он велел подойти к нему в келью. Он шел от Успенского собора до кельи полтора часа.
       Я говорю: «Какой труд – так всех принимать». – «Какой труд, какой наш труд? А мы – где лямочку подправим, где мешочек погладим. А людям кажется, что помогаем».


       Вы знаете, наверно, что когда дом отца Рафаила хотели сносить, он спросил отца Иоанна: меняться ему или новый покупать?
       «Или бери дом, или покупай, но только против алтаря».
       А где-то немного сбоку продавал кто-то дом, отец Рафаил ходил, смотрел, торговались… Но не договорились. А когда он умер, его брат хотел, чтобы его похоронили в пещерах, но владыка так распорядился, чтобы на приходе. И место оказалось – против алтаря.
       
       Я часто ездил к отцу Афиногену, с ним решал вопросы. Он был официальным духовником. Блаженная Феодосия была, к ней обращался. Отец Иоанн в тени тогда был.
       
       В храме Рождества Богородицы отец Иоанн служил с 1946 года до того, как его посадили. Память о нем там оставалась.
       В 70-е, 80-е годы он заезжал в наш храм, и внес дарственную икону в память начала своего священнического служения, и всякий год посылал поздравления.
       Есть бабушки, они постоянно ездили, письма возили к нему и от него. Алтарница есть, Агафья Васильевна, ее уже 90 лет.
       
       В 1991 году я вышла замуж, 1 июня. Мне было восемнадцать лет, ему двадцать.
       А 1 октября я попала в Оптину пустынь, и как-то жизнь изменилась, захотелось быть с Богом, быть в церкви, но по такой неофитской ревности мне сразу захотелось всего и многого, и большего, захотелось сразу уйти в монастырь, хотя мы были только несколько месяцев женаты.
       Я чудным образом обратилась: делала интервью в Оптиной пустыни с иеромонахом Филаретом, ныне иеросхимонах Селафиил, он в скиту сейчас в Оптиной живет. И этот священник, с которым я общалась, целый год уже выслушивал мои желания уйти в монастырь от живого мужа.
       Отец Иоанн мне ответил на письмо: «Дорогая о Господе Алевтина, жизненный путь у Вас определен, конечно же, не без промысла Божьего. Теперь, пока вы оба с супругом живы, и речи не может быть об изменении образа жизни. Раньше были такие случаи, когда оба супруга, с обоюдного согласия, брали на себя монашеские обеты, но раньше – это раньше, и оба разом. А для вас правило написано в Первом послании коринфянам, глава седьмая. Бережно относитесь к мужу, и не торопясь, больше молитвой и примером своей жизни, зовите его за собой к Богу. Повенчайтесь, вы уже взяли на себя обеты, их надо исполнять. Божие благословение».
       И мы с мужем повенчались, и вот уже много лет живем вместе, растим детей.


       Об этой встрече. Единственный день, когда я видела старца. Это была всенощная на чудо архистратига Михаила в Хонех. Увидела я трепещущую свечечку, дрожащую в руке, и только издалека. И это все. Но так как-то получилось, что отец Филарет все время говорил: «Читайте отца Иоанна. Слушайте проповеди отца Иоанна». И мы все время к нему мысленно, в молитве и в письмах, обращались.
       У меня подруга, иконописец, много лет туда обращалась, и ездила, и была любезна, брала с собой некоторые мои записочки.
       У нас была такая проблема: еще до рождения нашего первенца выяснилось, что у моего мужа сахарный диабет. И еще до рождения первенца мы съездили вместе на Соловки, мы очень захотели уехать туда навсегда, думая, что там и только там можно спокойно жить с Богом. Очень нам там понравился священник, игумен Герман, духовник монастыря, очень хотелось окормляться у него. И я написала отцу Иоанну.
       На это он ответил мне следующее: «Пока все, что вы планируете, не имеет под собой реальной почвы.
       Отец Герман на Соловках, и вы можете обращаться к нему крайне редко, и, к тому же, его послушание монастырское не даст ему возможности удовлетворять полностью ваши требования руководства.
       Переезд на Соловки тоже не состоится по состоянию здоровья супруга и многим другим причинам, это все увидите во времени. (Со временем мы увидели, что очень многое произошло: и болезни ребенка, и болезни мужа, и усугубляющиеся болезни моей мамы.)
       Пока продолжайте жить дома, учиться и ходите на исповедь в московскую церковь. Продолжайте молиться о даровании вам духовного отца».
       И вот, я хотела сказать про московскую церковь. Не было у нас в Москве прихода. Мы или в Оптину ездили, или на Соловецкое подворье ходили. Но так с годами получилось, что мы пришли в одну московскую церковь – в храм на Маросейке, и он стал таким, по-настоящему, московским домом.
       Еще были у меня бесконечные порывы заниматься какими-нибудь делами, на что батюшка говорил: «Занимайтесь своим больным сыночком и семьей, и этого с вас довольно». И все время останавливал от каких-то грандиозных шагов.


       И еще письмо, в котором мы не оставляли нашу мечту поехать на Соловки, и еще одно ответное батюшкино письмо.
       «Вы только-только начали вступать на путь христианского осмысления жизни, так не уклоняйтесь в самость и эгоизм с самого начала. И еще, не забывайте, что сами мы, преследуя самые благие цели, ничего доброго сделать не можем. А спрятаться от рода человеческого теперь невозможно нигде, как только в сердце своем, воздвигнув престол живому Богу. Вот цель. Помыслы о Соловках оставьте совсем. Вы – люди семейные, и живите по-новому, жизнью, благословенной вам Господом. Не мните вносить в свою жизнь элементы монашеского делания».
       Вот эту вот фразу я хотела бы еще раз подчеркнуть – «не мните вносить в свою жизнь элементы монашеского делания», потому что это, мне кажется, тенденция нынешнего времени. Когда многие люди, приходящие в церковь, христиане, миряне, начинают вносить в свою жизнь вот эти самые элементы монашеского делания. И я в свое время, честно могу признаться, не сразу послушалась старца. Только с годами, только «получив сильно по башке», пройдя некоторые испытания, я сама поняла то, что мне уже давно сказали, что главное – это два совершенно разных пути, и не надо тут ничего смешивать. Не то, что играть, – это была не игра, это было искреннее желание, но происходящее от неумения и неопытности.


       И еще одно письмо, по поводу чадородия.
       Муж болел диабетом, старший сын тоже очень болел, и мы не знали, как поступить. Это очень большая проблема, но она существует у современных супругов, проблема, которая называется «планирование семьи», или «воздержание в супружеских отношениях». И я просто абсолютно не знала, что делать, потому что не хотелось с одной стороны преступать заповедь, с другой стороны, муж мой боялся, что его болезнь как-то отразиться на детях.
       Вот на это мы получили от отца Иоанна потрясающее письмо, и я хочу им тоже поделиться, потому что, мне кажется, это волнует сегодня многих людей.
       «Мы живем очень расчетливо. И в этой нашей расчетливости так мало места остается свободе Промысла Божия о нас. Эта расчетливость порождает грех ко греху. А я из своего пятидесятилетнего священнического служения уверяю вас, супругов, что Господь с одним попустит столько бед, что и в многодетной семье не бывает. А на всех рожденных хватит у Господа всего, только бы мы уповали на него и жили им. И еще, если бы люди умели владеть собой и из страха Божьего в супружеских отношениях соблюдать церковный устав, то детей родилось бы столько, что они не были бы вам обузой, и они бы родились такие, что только радость рождалась бы с ними вместе.
       А сейчас, по нашей немощи и маловерию, компромиссы наши порождают много бед для нас. Умудри вас Бог. От того, что мы такие разумные, нынче совсем не родятся преподобные».
       Поразительные слова, обращенные к современникам нашим, которые живут и не знают этого. У нас опыта этого нет, нет в семье, в которой нас растили: как жить? как это – уповать на Господа? как рожать детей, положась на волю Божию?
       Но, несмотря на то, что были такие очень важные письма и прямое руководство, какое-то очень простое в жизни, все равно жила душа мечтаниями о каких-то духовных, якобы, подвигах. И у нас появился в какой-то момент духовник в Н-ском монастыре, с 1993 года мы с ним общаемся. С ним и случилась то, что называется младостарчеством.
       Через несколько лет, когда мы абсолютно запутались, я обратилась к отцу Иоанну, и он написал нам письмо, тоже очень важное, которое говорит о том, что чаще всего мы сами бываем виноваты в том, что происходит с духовенством.
       «Письмо ваше я получил, но решать ваши семейные проблемы не буду, потому что вы решите с вашим супругом сами. И даже духовник ваш призван благословлять вами продуманные решения, а не сам произвольно диктовать своим чадам тот или иной шаг. Садитесь-ка с мужем и постарайтесь, просчитайте, хватит ли у вас средств духовных и материальных для созидания башни. Божие благословение на ваш брак есть, а дальше, опять же, с Божией помощью надо жить, и не монашеской жизнью, а семейной. Это пути разные, хотя спасительные оба.
       Вдумайтесь в личный пример в ваших отношениях с духовником. Сделайте вывод. Ибо надлом в отношениях происходит из-за того, что вы пытаетесь заставить вашего духовника жить и думать за вас. И он, по вашему требованию, берется за то, что делать не должен. И Господь посрамляет и ваши надежды, и его усилия. А результат каков – сами знаете».
       Мне кажется, что это абсолютная программа. Что для такой жизни, современной, этот образ брака показывает, какую благодать дает Господь людям, живущем в браке.
       В письмах отец Иоанн писал, что родителям дается сакраментальное знание о детях. И не нужно недавно рукоположенных священников, которые часто воспитывались в не православных семьях, не имеющих этого правильного мудрого опыта правильной христианской жизни, не нужно их заставлять жить и думать за нас и решать наши семейные проблемы.


       После этого я еще несколько раз писала отцу Иоанну, просила его молитв – и только. Потому что все вопросы действительно были решены, с мужем мы живем, детей растим. Когда они начали в храм ходить, были искушения, были проблемы, но я верю, что отец Иоанн молился: когда мои записочки достигали его, наступало облегчение.
       У меня какое-то чувство, что он и старец был разумный. Чудеса, им совершаемые, абсолютно разумные. Недавно, после его кончины, открыла книгу писем – и было такое ощущение, что теперь я его встретила. Теперь я с ним пообщалась лично. У него абсолютное соединение простоты и мудрости.
       Он долго вел мою подругу.
       Другая приехала к нему, с совершенно разрушенной одним из таких ошибающихся современных иеромонахов судьбой. И он вывел и выправил ее. Потому что путь его – путь Евангелия, простота Евангелия, жизнь с Богом, жизнь по Богу.


       Еще важный момент из общения церковного.
       Моей близкой подруге позвонила Татьяна Сергеевна и сказала, что батюшка просит его отпустить – он уходит. И она сказала это радостно. И эти вот апостольские слова, что «жизнь – Христос, а смерть – приобретение», они сказаны были об этом человеке. Но мне стало как-то страшно: как останется Церковь земная без авторитетного слова этого пастыря?
       На самом деле я так ценю его поступок, когда он высказался по поводу церковных разделений, по поводу документации, ИНН, и то, что в письмах он много пишет. Потому что в одном из монастырей около двадцати священников, которые окормляют большое количество людей, продолжают нести этот раздор, продолжают смущать людей, говоря о том, что нельзя принимать документы и прочее. Конечно, многие тогда расценили его слова как какой-то подлог, мне говорили что его заставили, что какие-то интриги были…
       Но я вот верю, что слово отца Иоанна абсолютно было точное. Что люди видят врага внутреннего где-то снаружи. А это врагу-то и нужно, чтобы отвлечь внимание от настоящей духовной борьбы.
       Я верю и надеюсь, хоть и я его и не видела, что батюшка нас не забудет перед престолом Божиим. Я верю, что жизнь моя так устроилась тоже по его молитвам.


       Мы еще раз ездили в Печеры, но тоже не получилось тогда встречи. Мы ездили с моим другом, который «епископства желает», ну, не епископства, а священства. У него есть некоторые проблемы – канонические. И тоже вот было такое удивительное событие.
       Мы с ним вошли в коридор, чтобы отдать записки Татьяне Сергеевне. И вдруг слышим, как она разговаривает с кем-то другим: приехал священник в возрасте с каким-то молодым человеком, видимо, та же проблема – канонические препятствия к рукоположению. И мы уже с порога услышали некое слово, обращенное как бы к моему спутнику.
       Слово было о том, что каноны церковные – это не просто какой-то формализм или занудство. Церковь – это живое тело. И то, что происходит с людьми, которые нарушают эти каноны, это опытно Церковь знает, – знает, какая идет духовная брань, какая идет борьба, знает, что нельзя преступать каноны и законы и апостольские постановления.
       Перечитав после кончины батюшки книжку с письмами, я поняла, что у большинства людей прервалась вот эта связь времен: мы все не знаем, просто не знаем, как жить. Все тут же все прочитали, все книжки, все богословски подковались. Но просто жизнь бытовая: бывает утро, бывает вечер, отводя детей в школу, в сад, устраиваясь на работу, защищая диссертации, никто не знает, как жить с Богом.
       Мне кажется, что отец Иоанн большое духовное руководство и монашествующих вел, многих приводил в монастырь. Я знаю один случай, когда он давал четкие благословения в монастырь. Но чаще всего это опыт моих друзей, опыт моих знакомых, что он показывал опыт христианской жизни, как жить в миру. Он воспитывался совсем в другое время, в другой среде, и передал это нам, чтобы нам это уразуметь и жить по его слову.
       
       Я не была чадом отца Иоанна и не разу не исповедовалась у него. И он меня не знал. Хотя мы с подружкой часто ездили в Печеры, и старались всюду ходить за отцом Иоанном, и слушать, что кому он говорил в разных случаях, старались запоминать и даже записывать. Нам было по двадцать лет, мы себя чувствовали детьми и совершенно не стеснялись бегать за отцом Иоанном как «хвостики».
       Мы целый месяц жили в Печерах с моей подругой. Она была моей крестной, крестилась намного раньше меня. А я только что крестилась и во всем слушалась ее, хотя многое мне казалось неправильным. Но я понимала: чтобы дружить, надо чтобы кто-то слушался другого, и что она меня слушаться, конечно, не станет. И я заставляла себя слушаться, и меня терзали мысли, что может лучше делать все самой, как считаешь нужным, и не подчиняться никому. Или не дружить. В общем, я мучалась этим вопросом довольно сильно.
       И вот, перед самым отъездом, батюшка принял нас двоих (мы ничего про себя не рассказали) в своей келье с такими словами: «А вы дружите, дружите! И это очень хорошо, что вы дружите». Потом, обратясь к моей подруге: «Только ты ее слушайся, она помудрее тебя будет».
       Потом как-то еще были мы в Печерах. И перед нашим отъездом отец Иоанн принял нас. У меня вопросов никаких не было. А подруга моя что-то стала спрашивать про замужество.
       Батюшка стал говорить, что это такой тяжелый крест, что много слезных писем он получает со всех концов страны. Что девушка – как розочка в вазочке: пока свежа и хороша, держат ее в самом почетном углу, а по мере увядания задвигают все дальше и дальше. Но потом он что-то веселое сказал, пошутил как-то. И вдруг, совершенно неожиданно, повернулся ко мне и сказал с улыбкой: «А ты, когда будет тебе двадцать пять лет, приедешь ко мне со своим милым другом. И тогда подумаем, что тебе делать». (Мне тогда было двадцать лет.) Потом добавил: «Я тогда буду уже с палочкой ходить».
       Все это прозвучало почти как шутка. Мы даже сразу не поняли, что это серьезно. В двадцать три года я познакомилась с «милым другом». И мы дружили. Но в наших отношениях были какие-то скрытые проблемы, о которых я не знала. Наш духовник так и сказал мне: «Я не знаю, что с вами делать. Я не могу разрешать такие проблемы. Надо ехать к старцу. Хочешь, я отправлю вас двоих к отцу Иоанну? Хочешь, отвезу ваши письма и вопросы? А хочешь, возьму вас с собой к отцу Иоанну?» Мы, конечно, выбрали последнее.
       Отец Владимир рассказал все про нас отцу Иоанну. И в своей келье отец Иоанн благословил нас на брак с такими словами: «Смотрите, разберитесь в своих разностях». Обращаясь ко мне: «А вы разберитесь в своих чувствах. Любовь – она крепка как смерть. А увлечение – как пар. Было – и нет его (или: было – и исчезло)».
       Мне тогда было двадцать пять лет, и сказанное батюшкой за пять лет до этого исполнилось в точности.


       Вот я нашла записи, относящиеся к тому времени, когда мы приезжали по поводу того, что отец А. ушел в Зарубежную Церковь, и то, что отец Иоанн по этому случаю сказал.
       «Отца А. вы как человека знаете. И мне он небезызвестен. С этой стороны не может быть никаких претензий. Но даже в Псалтири есть такая молитовка, где человек просит помилования и прощения и говорит: хоть я и много согрешил, но от веры во Христа и от Православной Церкви не отступил. А отец А., если он выходит из-под омофора того владыки, который его рукополагал, – а он уже вышел, – то он лишается благодати, становиться безблагодатным. Это, фактически, измена Богу и Церкви. Это, как если бы, предположим, была у меня Вера. Разонравилась бы она – и ушел бы я к Марии. Эта Мария надоела бы – взял бы другую Марию.
       Когда я служил на приходе, мне приходилось много венчать. И я давал жениху и невесте читать такое обещание. Скажем, я, Вера, согласна вступить в брак с Иоанном. Обещаюсь быть верной супругой и любить его, быть с ним до смерти. И жених говорит: я, Иоанн, согласен вступить в брак с Верой, и обещаюсь быть верным быть ей до смерти.
       Когда священника рукополагают, он дает подобную клятву о верности вере и Церкви архиерею. И здесь уже получается тяжелый грех – клятвопреступление. Это из-за границы, от Зарубежной Церкви, идет сейчас такая волна: обличают патриархов наших – Сергия, Алексия, Пимена. Но вы подумайте, как это нехорошо. Представьте себе, в вашу семью вторгся бы кто-нибудь чужой со стороны. И посеял раздор. И разделил бы, нарушил бы мир. Как бы вам это понравилось? Сколько уже этих разделений: раскол, катакомбная Церковь, Зарубежная Церковь… Это ведь все раны для Церкви.
       Конечно, им там, за границей, легко обличать и осуждать. На них никто не давит и никто их не притесняет. А здесь-то совсем по-другому. Я в пяти тюрьмах сидел. Глядя на меня, разве скажете это? А все это прошло. Вспомнишь, как сон.
       Помню, как-то вели нас по этапу. Навстречу – детишки маленькие. Еще даже всех букв не выговаривают. Им говорят: “Вот враги народа”. Они смотрят и повторяют: “Влаги налода”.
       Вот апостол Павел говорит, что женщина должна покрывать голову, а если не хочет, то пусть стрижется. Вот мы это сейчас и видим – все стриженные. А у нас – длинные волосы. Это идет от назареев. Помню, тоже, вели нас как-то по этапу. А я – в подряснике, старался его никогда не снимать. Только вот когда на лесоповал ходили, а так – везде в нем. Идем мы по этапу. Я думаю: “Ну все, сейчас побреют голову. Что, будут смотреть что ли, какой ты там. Под нуль – и все”. И вдруг, голос с вышки, по рупору: “В такой-то колонне идет священник. К его волосам не прикасаться”. Так и не тронули.
       А в 1946 году я служил на приходе в Москве. Ух, и натерпелись они из-за меня! Я тогда шустрый был, бегал будь здоров. Я и сейчас стараюсь не сидеть на месте, двигаться больше. А тогда – бегал. В трамвае, везде – в подряснике. Конечно, примелькался я им, намозолил глаза. Они тут быстренько по этапу меня и направили. Уж чего я только не видел?! Чего только не претерпел! Все, всякие грехи к сердцу прилагались. Но совесть чиста.
       Как зато теперь хорошо. Если бы вы знали, как хорошо про все это вспоминать и знать, что я совесть сохранил. От этого и на сердце легко и радостно. А отец А. видите, что сделал?!
       Вы за него все молитесь: “Боже, ты знаешь все, и любовь Твоя совершенна. Возьми же жизнь отца нашего духовного, протоиерея А. в Твою руку. И сделай то, что мы хотим сделать, но не можем”.
       А началось все это давно, еще с Оптиной, когда он стал вмешиваться в монастырские дела. Но вы только подумайте! Да как же это возможно: мирской священник вмешивается в монастырь. А зачем? Наместник – отец Евлогий. И на нем вся тяжесть, он несет на себе груз ответственности за устроение монастыря. Как же можно вмешиваться и мешать ему?!»


       Потом еще такие слова, выдержки из его слов.
       «Красота души – в целомудрии и правде. Здоровье души – в мужестве и благоразумии».
       «Чтобы в голове не было никакой романтики. Таких предметов нет в институте».
       «Тщеславие. Чтобы его не было, надо понять свою ненужность никому, кроме Бога. Тщеславный человек – как бесплодная смоковница, дерево без плодов. Оно высокое, длинное, ветви вверх. Так как их ничего не тянет. А с плодами – как монастырские яблони, от тяжести плодов – ветки книзу, их подпирать приходиться».
       «Когда ничего нет – нос по верху и по ветру. Когда есть что-то за душой, он смиренномудрствует».
       «Маленькие дети не знают про тщеславие, про пороки. Не надо им их приписывать».
       «Батюшка, можно ли молиться, чтобы ушел муж?» – «“Господи, не знаю, что просить у тебя. Ты один знаешь, что мне потребно, что мне надобно”. Это правильно, мы не знаем, чего нам просить. Ты хочешь выкинуть свой крест и взять самодельный, под тяжестью которого ты сломаешься».
       Женщина одна: «Батюшка, я все холодно, через разум воспринимаю». – «Это плохо. Сказано: “Сыне, даждь мне твое сердце”. Именно сердце, все через него, и от него, и без него ничего не нужно Богу. Бог – это совершенный ум, а у нас – только частичка».


       А вот про поездку в Печеры.
       Когда мы приехали и были на службах, в пещерах, я все время молилась так: «Господи, не дай мне креста непосильного, под которым я сломлюсь. Но ты Сам знаешь, какой крест будет спасительный для меня. Сам устрой, как будет угодно Тебе, только спаси меня. И Сашу».
       Особенно я стала молиться тогда, когда наш батюшка, отец Владимир, пошел к отцу Иоанну с нашими письмами. Это было 2 февраля, вечером.
       На следующий день, утром, батюшка мне сказал, что все в порядке: письма передал, а вечером будет ответ. Вид у него при этом был спокойно-радостный.
       Этот день был особенный. Дул сильный ветер, небо было светлым, прозрачным и совершенно весенним. По небу неслись тучи какими-то кусками. То солнце заливало все вокруг, и все становилось ясным, то наоборот – все затягивало. И я тоже, то сильно унывала, то успокаивалась и радовалась. Но после обеда тучи улетели, и наступил тихий, лучезарный и очень светлый вечер, даже не хотелось с улицы в храм уходить. Мы с Сашей ничего не знали еще, но какое-то изменение в отношениях уже наступило. Мы почему-то всюду держались вместе, так что многие из приехавших с нами решили, что нас уже благословили. Было, действительно, какое-то счастливое спокойствие, хотя временами иногда и нападало уныние.
       Вечером, перед тем как пойти к отцу Иоанну, мы были еще в храме. Я, конечно, очень волновалась, но четко помню, что была ко всему готова. И все время молилась примерно так: «Господи, все, что ты дашь мне, я готова принять как Твою волю, благую, спасительную, что бы это ни было. Даруй мне принять все с радостью и благодарностью».
       Потом мы пошли по темным коридорам, подошли к двери кельи отца Иоанна, коленки дрожали ужасно. Чуть подождали. И вот вышел отец Иоанн. Он нас всех очень любовно, ласково приветствовал. Сказал, что очень любит наших батюшек. (Там еще отец Аркадий был Шатов и отец Димитрий Смирнов.)
       Сказал, что самое главное – это во всем иметь любовь и все делать с любовью. Потом повторил наставление преподобного Амвросия Оптинского: «Жить надо так: жить – не тужить, никого не обижать, никому не досаждать, и всем – мое почтение».
       Потом позвал нас в келью. Мы постепенно все входили, но народу было двадцать три человека. И часть стояла в тамбурчике. А отец Иоанн говорит: «Вот, еще говорят, что келья у меня маленькая. А вот все влезли ведь».
       Потом на нас всех посмотрел и говорит: «Вот вы постепенно входите в мое сердце. Вот уже почти все вошли. И вам не тесно. Ну вот. Уже все вошли вы в мое сердце. Ну, сейчас я вам молитву прочитаю о путешествующих. Я буду читать, а вы, каждый, молись за себя».
       Отец Иоанн стал читать молитву «Одигитрии» «о путешествующих» в широком смысле слова – по жизни. Про крест что-то говорил. Потом сказал, как хорошо ему было с нашими батюшками вчера. «И мы как будто не разлучались». Отец Владимир Воробьев стал подводить нас по одному к отцу Иоанну. Сначала отца Николая, потом Катю, потом детки отца Владимира…
       Потом батюшка посмотрел с некоторой нерешительностью на Сашу и на меня, кого из нас вперед взять. И взял сразу обоих, подтолкнул к отцу Иоанну. У меня сердце «ёкнуло». А батюшка говорит отцу Иоанну: «А вот это жених и невеста, про которых вчера мы с вами говорили». Отец Иоанн спрашивает: «Это которые в это воскресенье венчаются?» – он перепутал нас с другой парой, про которую ему батюшка тоже говорил. Отец Владимир: «Нет, эти еще не сейчас». Отец Иоанн: «Это хорошо, что не сейчас. Есть еще время, пусть они узнают друг друга получше». Обращаясь к нам: «Вы только разберитесь во всех своих разностях». Обращаясь ко мне и смотря мне в глаза: «Разберитесь в своих чувствах. Любовь – она крепка как смерть.  А увлечение – как пар. Было – и прошло».
       Отец Иоанн помазал нас и покропил водой. Мы вышли в тамбурчик, от неожиданности всего происходящего я была в оцепенении и ничего уже не слышала.
       Отец Иоанн сказал Поплее, это у нас такая девушка в приходе есть, из Парижа, но она сама из Ирана родом, персиянка. Она сейчас уже приняла российское гражданство, работает в Богословском институте. А тогда как раз решалось – оставаться ей здесь или нет. Она здесь училась, крестилась. Отец Иоанн сказал ей, что-то такое: «Персиянка, россиянка, христианка».
       Татьяне Ивановне, это наш регент, он сказал, что регент на клиросе – как солнышко. А певчие – как цветочки. Регент должен сиять и быть радостным, тогда цветочки-певчие будут тянуться к солнышку и петь радостно.

---