Предыдущая | Содержание | Следующая
О том, как совершается, зреет и крепнет в нас христианская жизнь, или то же о порядке богоугодной жизни.
Утвердившись внутрь, обратившийся всю силу ревности своей обращает на дела самоисправления себя от нечистот и страстей, на высвобождение своих сил и укрепление их в деятельности богоугодной. Эта работа поглощает все его внимание, все труды и все время. По мере приучения себя к этому деланию и, вместе, упорядочения и организования своего внутреннего состояния, он, естественно, более и более входит в себя, собирается внутрь и полагает начало неисходному в нем пребыванию. Это цель начального подвизания, вступление в себя. В то же самое время, как человек начинает утверждаться в себе, мало-помалу раскрывается пред ним главная цель, которой должен искать и которая прежде как бы скрывалась за множеством дел. Но и само собою естественно, по мере удаления из области страстей, оказаться главному стремлению и тяготению нашего духа, ради распространения круга коего и предпринимается весь труд. Эта цель и стремление есть тяготение к Богу, как верховному благу. Оно возможно под условием ощущения сладости жизни в Боге или вкушения — сколь благ Бог, потому является не вдруг. Сначала страх лежит на человеке: он служит как раб, по долгу, обязанности, которую сознал в минуту пробуждения. Потом страх стихает и, не исчезая, дает место сладости в работе Господу, ощущению в нем приятности. Явление этого есть явление первого оживления души для Бога, узрение светлой своей цели. Когда это тяготение явится, то начинает расти уже само собою в том же порядке, среди которого и родилось. Не должно, однако же, ждать только его, а самим оставаться не действующими для него, нет, человек должен сам действовать известным образом, дабы споспешествовать скорейшему раскрытию этого тяготения. К этому в прежнем порядке назначается преимущественно внутреннее положительное делание, но и все дела, так совершаемые, поколику будут совершаться, не выходя извнутрь, способны подать помощь сему тяготению, возращать и укреплять, с чаянием всего от Бога и обращением всего во славу Божию. Это должно быть духом всего показанного делания, иначе оно останется бесплодным и, что особенно, человек не может вынесть его тяготы без этой внутренней силы, влагаемой в него. Так прежние подвиги могут развивать тяготение к Богу, но надобно направлять их к тому особым внутренним настроением, какое должно держать, проходя их.
Восхождение
ума к Богу, или тяготение к Нему, образуется по мере укрепления внутренних
деланий. Оно в них зарождается, как семя, и зреет на них, как на почве. Храня
потому сие внутреннее, для того чтобы возбудить скорее тяготение к Богу, должно
при этом:
1)
Навыкать умом хождению пред Богом. Пусть человек напрягается непрестанно зреть
Бога, яко одесную есть, и восходит до чувства, что он есть зримый Богом.
Навыкновение в этом есть дверь к Богу, отверстие неба уму.
2)
Все творить во славу Божию и ни в чем — ни вовне, ни внутрь — не иметь в виду
ничего, кроме сей славы: она должна быть мерою начинаний и налагать на них
печать свою.
3)
Все делать по сознанию на то воли Божией, ходить в этой воле и ей во всем
повиноваться и вседушно покорствовать [33]. Действование по воле Божией обнимает
все бывающее от человека, а покорность ей обнимает все бывающее с человеком.
Что ни делаешь, напрягайся увидеть, что Бог хочет от тебя сего дела; что ни
встретится с тобою, приими то, как от руки Господней. Лицо, вещь, случай,
радость, горе — все прими с радостию, всему покорись с охотою, миром,
услаждением, несмотря на противность.
Сими
духовными деланиями все более и более ум будет прозревать к Богу и утверждаться
в богозрении — навыкнет стоять умом в зрении Бога с Его бесконечными
совершенствами. Это зрение дается большею частию во время молитвенного Богу
предстояния и зреет посредством сего же молитвенного предстояния Богу. Оно есть
начаток восхождения к живому богообщению.
Современно
с богозрением является и совершенствуется благоговейное Богу поклонение духом,
когда он, в болезненном взывании к Богу, падает пред Ним в самоуничижении, яко
тварь, не с болезненным, однако же, чувством, что он есть попираемый и
отвергаемый, а с сознанием того, что он — приемлемый, милуемый и ущедряемый.
Вследствие
сего будут появляться неудержимые влечения внутрь и к Богу восхищение.
Стремление
к Богу — цель. Но сначала оно — лишь в намерении, искомое. Должно сделать его
действительным, живым, как естественное тяготение, сладостное, охотное,
неудержимое. Только такого рода тяготение и показывает, что мы — в своем чине,
что Бог восприемлет нас, что мы идем к Нему. Когда железо тянется к магниту,
это значит, что прикасается к нему сила магнитная; то же и в духовном
отношении: тогда только и видно, что Бог касается нас, когда есть это живое
стремление, — когда дух, минуя все, устремляется к Богу, восхищается. Сначала
не бывает этого — человек ревнующий весь обращен на себя, хоть и для Бога, но
это воззрение на Бога есть только мысленное. Еще Господь не дает вкусить Себя,
да и человек неспособен, потому что нечист. Он служит Богу, так сказать,
безвкусно. Потом, по мере очищения и исправления сердца, начинает ощущать
сладость в богоугодной жизни, с любовию и охотою ходить в ней, — она становится
его услаждающею стихиею. Душа начинает отрываться от всего, как от холода, и
тяготеет к Богу, согревающему ее. Полагаются начатки сего тяготения в духе,
ревнующем Божественною благодатию. Ее же наитиями и руководством и зреет оно
среди указанного порядка, коим питается даже без ведома самого действования.
Знамение сего рождения суть: охотное, тихое, ненапряженное внутрь-пребывание
пред Богом, сопровождаемое чувством благоговения, страха, радости и т. п.
Прежде внутрь себя втеснял себя дух, а теперь сам устанавливается и стоит
неисходно. Ему радостно быть там одному с Богом в удалении от других, или без
внимания ко всему внешнему. Он обретает внутрь себя Царство Божие, которое есть
мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14, 17). Такое погружение внутрь, или
погружение в Бога, называется умным безмолвием или восхищением к Богу. Бывает
оно преходящим, но должно сделать его постоянным, потому что в этом — цель. Бог
в нас, когда дух наш в Боге истинно, ибо это есть не мысленное общение, а
живое, безмолвное, отчужденное от всего погружение в Бога. Как луч солнца
уносит каплю росы, так и Господь восхищает дух, прикасаясь к нему. Взя мя
дух, говорит пророк (Иез. 3, 12). Многие из святых бывали постоянно в
восхищении к Богу, а на иных дух нападал временно, но часто. Так и зачинается,
и зреет, и совершенствуется такое тяготение, или вступление в Бога,
Божественною благодатию в том, кто ищет Бога искренно, добросовестно, усердно.
Существенное
условие для сего есть очищение сердца для принятия влекущего Бога: чистии
сердцем Бога узрят (Мф. 5, 8). Потому все доселе указанные подвиги,
упражнения и дела суть необходимое, неминуемое к тому приготовление. Только все
они должны быть проходимы должным образом, и именно с направлением к сему.
Главное здесь — хранение сердца: хранилище ревнующего духа — внутрь; условие действительности
подвигов, упражнений и дел, когда они идут извнутрь, успехи борения только
извнутрь; лучший способ образования тяготения к Богу — внутренний.
Следовательно, внутреннее делание есть центральное исходище духовной, истинно
христианской жизни. Посему у святых отцов оно одно и поставляется единственным
путем к совершенству. Трезвитеся и бодрствуйте, бдите и молитеся,
говорит Господь (1 Пет. 5, 8; Мк. 14, 38). Трезвение, или хранение сердца, —
главный подвиг. У святых отцов сюда и направлено все: все — в сердце, ибо что в
нем, то и на деле.
Решительный
же шаг в восхождении к Богу, самое преддверие богообщения есть совершенное
предание Ему себя, после коего Он уже есть действуяй, а не человек. В чем вся
сила, или чего мы ищем? Богообщения, того то есть, чтобы Бог вселился в нас и
начал ходить в нас, облекся как бы в наш дух, правил и Его разумом, и волею, и
чувством, чтоб и еже хотети и еже деяти в нас было Его делом, чтоб Он
был действуяй все во всем, а мы сделались бы орудиями Его, или деемыми от Него,
и в помышлениях, и хотениях, и чувствах, и словах, и делах. Этого ищет Господь,
Владыка всяческих, ибо Он один все в тварях делает чрез твари же. Того же
должен искать и понявший себя дух.
Условие
к сему боговселению в нас и воцарению, или приятию вседействия, есть отречение
от своей свободы. Свободная тварь, по своему сознанию и определению, действует
сама от себя, но этому не должно быть так. В Царстве Божием не должен быть кто
действующий сам, но чтобы во всем действовал Бог, а этого не будет, пока свобода
сама стоит, — она отрицает и отвергает силу Божию. И тогда только прекратится
это упрямство против силы Божией, когда падет пред Ним наша свобода, или
самостоятельная и самоличная деятельность, когда в человеке произносится
решительное прошение: «Ты, Господи, твори во мне, что хощешь, а я и слеп, и
слаб».
В
этот-то момент вступает сила Божия в дух человека и начинает вседействие свое.
Итак, условие боговселения в нас есть решительное предание Ему себя.
Предание
себя Богу есть внутреннейший, сокровеннейший акт нашего духа, мгновенный, как и
все, но не мгновенно достигаемый, а зреющий постепенно, продолжительно или
кратко, судя по умению и благоразумию делателя-христианина. Начало его
полагается в первом обращении, ибо там кающийся, полагая обет, непременно
говорит: «Буду бегать зла и творить благо; только Ты, Господи, не оставь меня
Своею благодатною помощию». С этим расположением он и вступает на поприще
подвижничества и ревностно действует в нем, в чаянии приятия Божией помощи. Но
видимо, что здесь впереди идет его ревнование, Божие же действие последует за
ним. Это необходимо и по настроению начинающего, и по намерению Божию.
Начинающий хочет потрудиться ради Господа, услужить Ему — и трудится. Этим
образуется у него благонадежность и как бы смелость воззрения на Бога. Но
очевидно, что это не должно так оставаться. Необходимо, чтобы человек
последовал влечению Божию, погасив самочинное ревнование. Следовательно,
человеку не должно оставаться в первом своем настроении, но, не ослабляя той же
ревности, надлежит подчинять себя Богу, вводиться под Его мановение, приучиться
последовать Его внушениям и влечениям. Тайно о сем намекается, когда говорится
Петру: Когда ты был юн, поясался сам и ходил куда хотел, а когда
состареешися, ин тя пояшет и ведет, аможе не хощеши (Ин. 21, 18). Сначала
сам ревнует человек, а потом говорит: «Сам, Господи, имиже веси судьбами,
устрояй мое спасение. Как связанный буду идти, куда повелишь». Это и есть акт
решительной Богу преданности. Первый род деятельности так благовиден и красен —
сколько плодов! Потому-то он может привязать к себе навсегда. Но этого должно
опасаться, потому что это будет то же, что потеть над неблагодарною землею:
много песку и камней, а нет жизненности. Надо стараться, отшедши от нее,
перейти в богопреданность. Правда, она некоторым образом и сама может расти в
продолжение первого делания, однако же должно следить за этим растением и
способствовать ему или, лучше, принимать образуемое и растимое. Собственно, и
тогда действуяй есть Бог, ибо без Него мы ничто, но человек говорит: «Я избрал,
я хотел, я трудился, и Бог помог». И хотение, и избрание, и труды суть тоже
добрые дела и, следовательно, Божии; но человеку, за хлопотами и усилиями,
думается, что тут его сила. Потому совершающийся внутри переход от ревности к
богопреданности ревностной есть не что иное, как раскрытие и явление нашему
сознанию действия Божия в нас, или в устроении нашего спасения и очищения.
Ревнующий вразумляется о сем частыми неуспехами при всем усилии, успехами
нечаянными и большими без особого напряжения, ошибками и падениями, особенно
вразумительными, как отступлениями благодати. Всеми ими приводится человек к
мысли и вере, что он — ничто, а все — Бог и Его всесильная благодать. Это —
последняя точка приготовительного к богопреданности курса. Она не иначе
возможна, как когда человек восчувствует, что он — ничто. С своей стороны
человек может приложить следующее: рассмотрение дел и случаев, как они
строятся, чтоб узреть силу Божию в них; углубление с сильною верою в условия
оправдания, до воззвания: Имиже веси судьбами, спаси мя; зрение
бесчисленного множества врагов, сокрытие пути, мрак пред лицом, неисчетность
распутий, сокровенность определений Божиих. Эти мысленные приготовления
получают особенную силу от деятельного, именно: раздаяние всего имения,
предание себя всеобщему поруганию (в юродстве), затвор, пустынничество. Это
такие повороты жизни, после которых некуда более обращаться, как к Богу. Все
такие прямо повергают себя в руки Божии и Им приемлются. В этом отношении
неоцененна помощь руководителя, если он, невидимо для руководимого, поставляет
его в такие обстоятельства, из коих может высвободить одна только невидимая
помощь Божия. Древние отцы говорили: должно послушникам доставлять венцы. Лучше
всего это чувство ничтожества своего и богопредание образуются непрестанными
скорбьми и особенно чрезвычайными, Богом посылаемыми, крестами, о коих мы
упоминали выше.
Предавший
себя Богу, или удостоившийся сего дара, начинает быть действуемым от Бога и
пребывать в Нем. Свобода не уничтожается, а существует, ибо самопредание не
есть окончательный, утвержденный акт, а непрестанно повторяемый. Человек
повергает себя Богу, и Бог вземлет его и действует в нем, или его силами. В
этом — жизнь духа нашего истинная, Божественная. Повергающий себя в руки Божии
приемлет от Бога и действует тем, что приемлет. Это — живой союз, жизнь в Боге,
утверждение в Нем всем существом: мыслию, сердцем, волею. Оно является по
самопредании. Но как самопредание растет постепенно, и именно в продолжение еще
первого действования, то вместе с тем нельзя не возвышаться и сему богоприятию,
и пребыванию в нем. Оно так и есть; оно и возвышается само. Но опять-таки и с
нашей стороны должно быть нечто в содействие ей или спешнейшее созревание.
Поприще богообщения, область, в коей оно образуется и действует, есть умная
духовная молитва... Молящийся пребывает в Боге и, следовательно, очень готов и
способен к тому, чтоб и Бог стал пребывать в нем. Но эта молитва не то же, что
молитвование; это — особое действие духовное, не столько руководимое, а более
безвестно зреющее и для руководимого, и для руководящего. В ней, можно сказать,
последний предел правил подвижничества (см. у Симеона Богослова). Ибо, когда
станет и утвердится эта молитва, Бог есть едино с духом нашим. И правила касаются
только начатков ее, а что бывает в ней по усовершенствовании, то сокрыто,
становится невидным, как Моисей за облаком.
У
кого начали появляться эти невольные влечения внутрь и эти восхищения к Богу, и
особенно у кого начали действовать совершенное предание себя Богу и
непрестанная молитва, тот готов и способен вступить в безмолвие. Только он и
силен вынесть этот подвиг и проходить его с плодом. Удержать такого в общежитии
и сожительстве с другими невозможно.
Что
гнало Арсения Великого от людей? Это тяготение внутрь пред Бога. «Люблю вас, —
говорил он, — но не могу быть вместе с Богом и с людьми». «Истинный безмолвник,
— говорит Иоанн Лествичник, — не желая лишиться сладости Божией, так удаляется
от всех людей, без ненависти к ним, как усердно другие с ними сближаются».
Выписываем
нужное к понятию о безмолвии из 27-го Слова «Лествицы»:
«Есть
безмолвие внешнее, когда кто, от всех отделившись, живет один; и есть безмолвие
внутреннее, когда кто в духе один с Богом пребывает не напряженно, а свободно,
как свободно грудь дышит и глаз видит. Они совместны, но первому без последнего
нельзя быть. Посему собственно безмолвник тот, кто существо бестелесное, душу
свою усиливается удержать в пределах телесного дома. Пусть келия безмолвника
заключает в себе тело его, а сие последнее имеет в себе храмину разума».
На
безмолвие не потянет того, кто не вкусил еще сладости Божией; сладости же сей
не вкусит тот, кто не победил еще страстей. Недугующий душевною страстию и
покушающийся на безмолвие подобен тому, кто соскочил с корабля в пучину и
думает безбедно достигнуть берега на доске.
Никто
из тех, которые подвержены раздражительности и возношению, лицемерию и
памятозлобию, да не дерзнет когда-либо увидеть и след безмолвия, чтобы не
впасть в исступление ума.
Вкусивший
сладости Божией стремится на безмолвие, чтобы ненасытно насыщаться им, без
всяких препон, и непрестанно порождать в себе огнь огнем, рачение рачением и
вожделение вожделением. Посему «безмолвник есть земной образ Ангела; на хартии
вожделения, рукописанием тщания, освободил он молитву свою от лености и
нерадения... Безмолвник — тот, кто духодвижно вопиет: Готово сердце мое,
Боже! (Пс. 56, 8). Безмолвник — тот, кто говорит: Аз сплю, а сердце мое
бдит (Песн. 5, 2)».
Таким
образом, все занятие безмолвника — быть с единым Господом, с Коим и беседует он
лицом к лицу, как любимцы царя говорят ему на ухо. Это сердцевое делание
ограждается и охраняется другим — блюдением безмятежия помыслов. Благочиние
помыслов и неокрадываемая мысль о Божественном составляют существо безмолвия и
еще беспопечение. Сидя на высоте, наблюдай, если только знаешь это, и тогда
увидишь, как и когда, откуда, сколь многие и какие тати хотят войти и украсть
грозды винограда. Когда страж сей утрудится, то встает и молится, а потом опять
садится и принимается за первое дело с новым мужеством.
Возлюбившие
блаженное безмолвие проходят делание умных сил и подражают образу их жизни. Не
насытятся они во веки веков, восхваляя Творца; так и восшедший на небо
безмолвия не насытится, воспевая Создателя.
Но
ни молитвы безленостной, ни хранения сердца неокрадомого нельзя возыметь, если
не утвердилось наперед в сердце совершенное беспопечение. Нельзя с разумом
проходить первых двух, кто не приобрел последнего, подобно тому, как, не
выучивши букв, нельзя читать. «Малый волос смущает око и малое попечение губит
безмолвие». Кто желает представить Богу чистый ум и смущает себя попечениями,
тот подобен крепко сковавшему свои ноги и покушающемуся скоро идти. Посему
истинное безмолвие и начинается по предании себя Богу и глубоком убеждении
сердца в Его о нас попечении.
Только
те, кои сочетались с безмолвием для наслаждения любовию Божиею, для утоления
жажды этой любви, будучи влекомы сладостию ее, суть настоящие безмолвники.
Такие, если проходят безмолвие с разумом, скоро начинают вкушать и плоды его,
кои суть: ум неволнуемый, мысль очищенная, восхищение к Господу, молитва
ненасытная, стража неокрадаемая, всегдашние слезы и прочее.
Таким
образом, влечет на безмолвие влечение внутрь к сладостному стоянию пред Богом;
путь к нему пролагает очищение от страстей всеми подвигами, коими укрепляется в
нас добро и истощается зло; непосредственное преддверие его есть предание себя
Богу в беспопечении; существо его — ничем не возмутимое молитвенное стояние
пред Богом умом в сердце, от коего огонь к огню прилагается.
Горение
духа от Божия прикосновения окончательно очищает человека и возводит его в
состояние бесстрастия. В этом огне переплавляется естество наше, как металл
неочищенный в горниле, и является сияющим небесной чистотою, делающим его
готовым Богу жилищем.
Так,
на пути к живому богообщению, стоит неминуемое безмолвие, если не всегда как
известный образ подвижнического жития, то всегда как состояние, в коем внутрь
собранный и углубленный дух, огнем Духа Божественного, возводится к серафимской
чистоте и пламенению к Богу и в Боге.
Огнь
этот внедряется в минуты обращения и начинает действовать, как только, по
обете, вступит человек в труд, но это есть начальная теплота, то появляющаяся,
то скрывающаяся. Она действует во все продолжение труда над очищением
сердца; иначе не вынесть человеку трудов сих. Но всей силы своей она в то время
явить не может, по причине холода страстей, еще качествующих в человеке. Всю
силу свою являет она уже тогда, когда умолкнут страсти. Первая теплота похожа
на горение дров сырых и намоченных, а вторая на горение тех же дров, когда огнь
иссушит их и проникнет весь их состав. По другому сравнению, первая теплота
похожа на ту, которая бывает в воде, содержащей льдину, еще не растаявшую:
теплота есть, но вода не вскипает и не вскипит, пока не растает льдина. Когда
же растает льдина, теплота, проникая всю массу воды, разгорячает ее все сильнее
и сильнее; от этого вода перекипает и перечищается. Вот на это похожа вторая
теплота. Последние два образа действий огня изображают действия духовного
горения в последних степенях совершенства христианского, возводящего к
совершенной чистоте и бесстрастию.
«Вещество
страстей, будучи изнуряемо Божественным огнем, потребляется, а по мере того,
как вещество искореняется и душа очищается, отходят и страсти» [34].
Вот
значение бесстрастия, по указанию «Лествицы» в Слове 29-м:
«Бесстрастие
есть воскресение души прежде воскресения тела».
Воскресением
души должно называть исшествие из ветхости, именно когда произойдет новый
человек, в котором нет ничего от ветхого человека, по сказанному: И дам вам
сердце ново и дух нов... (Иез. 36, 26) (см. у Исаака Сирианина).
Это
полное и между тем всегда возрастающее совершенство совершившихся о Господе так
освящает ум и восхищает его от вещества, что часто от жизни в теле исступлением
возносит на небо к видению.
Бесстрастие
показал Апостол, написав: ум Господень имамы (ср.: 1 Кор. 2, 16).
Бесстрастие показал и тот сирианинподвижник, который взывал: «Ослаби ми волны
благодати Твоея!» (святой Ефрем).
Бесстрастный
ко всем предметам, возбуждающим и питающим страсти, стал нечувствителен так,
что они никакого действия на него не производят, хотя находятся пред очами его.
Это оттого, что он весь соединен с Богом. Приходит он в блудилище — и не только
не чувствует движений страсти, но и блудницу приводит к чистому и
подвижническому житию [35].
Кто
сподобился быть в сем устроении, тот еще здесь, обложенный бренною плотью,
бывает храмом живого Бога, Который руководствует и наставляет его во всех
словах, делах и помышлениях; и он, по причине внутреннего просвещения, познает
волю Господню, как бы слышал некоторый глас, и, будучи выше всякого
человеческого учения, говорит: Когда прииду и явлюся лицу Божию (Пс. 41,
3), ибо не могу более сносить действий его вожделения, но ищу той бессмертной
доброты, которую Ты даровал мне прежде, нежели я впал в тление. Но что много
говорить! Бесстрастный не ктому живет себе, но живет в нем Христос (ср.:
Гал. 2, 20), как сказал подвигом добрым подвизавшийся, течение скончавший и
веру православную соблюдший (2 Тим. 4, 7).
Бесстрастие
есть небесная палата Небесного Царя. И вот, наконец, богообщение и боговселение
— последняя цель искания духа человеческого, когда он бывает в Боге, и Бог в
нем. Исполняется наконец благоволение Господа и молитва Его, чтобы как Он в
Отце и Отец в Нем, так и всякий верующий едино был с Ним (см.: Ин. 17, 21).
Исполняется утешительное уверение Его: кто слово Его соблюдет, того возлюбит Отец
Его, и Они к тому приидут и обитель у него сотворят (см.: Ин. 14, 23).
Исполняется апостольское определение умерших бесстрастием, что живот их
сокровен есть со Христом в Боге (см.: Кол. 3, 3). Таковые суть храм Божий (см.:
1 Кор. 3,16), и Дух Божий живет в них (см.: Рим. 8,9).
Достигшие
сего суть таинники Божии, и состояние их есть то же, что состояние Апостолов,
потому что и они во всем познают волю Божию, слыша как бы некий глас [36], и они,
совершенно соединив чувства с Богом, тайно научаются от Него словам Его [37].
Знаменуется такое состояние пламенем любви, по коей они с дерзновением
удостоверяют: Кто ны разлучит? (Рим. 8, 35). А любовь есть подательница
пророчества, причина чудотворений, бездна просвещения, источник огня
Божественного, который чем более истекает, тем более распаляет жаждущего [38].
Поелику
такое состояние есть плод безмолвия, когда проходят его с разумом, то не все
безмолвники оставляются Богом в безмолвии навсегда. Достигающие чрез безмолвие
бесстрастия и чрез то удостоивающиеся преискреннего богообщения и боговселения
изводятся оттуда на служение ищущим спасения и служат им, просвещая, руководя,
чудодействуя. И Антонию Великому, как Иоанну в пустыне, глас был в его
безмолвии, изведший его на труды руководства других на пути спасения, — и всем
известны плоды трудов его. То же было и со многими другими.
Выше сего состояния апостольского мы не знаем на земле. Здесь — и
конец обозрению порядка богоугодной жизни [39].
[33] Лествица. Слово 27, п. 66.
[34] Лествица. Слово 26, п. 63.
[35] Лествица. Слово 26, п. 139.
[36] Лествица. Слово 29, п. 11.
[37] Там же. Слово 30, п. 21.
[38] Там же. Слово 30, п. 35.
[39] Желающие знать о последних степенях христианского cовершенствa пусть читают святого Исаака Сириаиина, «Лествицу» и «Добротолюбие».
