Предыдущая | Содержание | Следующая
О том, как совершается, зреет и крепнет в нас христианская жизнь, или то же о порядке богоугодной жизни.
Пребывание
в показанном порядке есть сильное и могучее средство к истреблению страстности,
очищению и исправлению нашему. Пребывая в нем сознанием и свободою, человек тем
самым, что оставляет как бы в стороне страстность, губит ее, не давая ей пищи
или покрывая ее, как гнетом, показанными правилами на всем протяжении своих сил
и своей деятельности. Заглушаемые таким образом страсти тухнут, как свеча под
сосудом. Однако же этою одною положительною деятельностью ограничиваться нет
никакой возможности. Установляются правила, как целения для сил попорченных и
пропитанных страстностью. Тою же силою, которая во зле, надлежит теперь
действовать в добре. Потому нельзя не встречаться со злом в самом первом
начале и зарождении деятельности в первом движении сил. Если нельзя быть вместе
добру и злу и от нас требуется чистое добро, без всякой примеси зла, то следует
во всяком деле прогнать зло, чтобы начать и свершать чистое добро. Таким
образом, в непрерывной связи с прямым положительным занятием сил всегда стоит
непрямое, направленное к прогнанию зла и страстности, восстающей в них, иначе борьба
со страстьми и похотьми. Самое установление себя в показанных подвигах и
приучение к ним достигается чрез борьбу и брань, чрез победу искушений и
соблазнов. Кто был постник без борьбы с чревом или истинно детски верующим без
одоления своеумия и самопостижения? И это не в чем-либо одном, но на всем
протяжении положительной деятельности, начиная от исходища внутреннейшего до
последнего края ее в удалении от мира. Всюду брань, так что показанный порядок,
будучи восстановителем сил и естества, есть вместе и поприще духовной брани
непрерывной. Победи неестественное в силе, тогда она поступит в естественное;
отжени, отрей зло — увидишь добро. Подвижничество есть непрестанная победность.
Возможность,
основание, условие всех внутренних побед есть первая победа над собою — в
переломе воли и в предании себя Богу, с неприязненным отвержением всего
греховного. Тут зародилась нелюбовь к страстности, ненависть, неприязнь,
которая и есть военная духовная сила и одна заменяет собою всю рать. Где нет
ее, там без брани победа уже в руках врага; напротив того, где есть, там победа
уступается нам нередко без брани. Отсюда видно, что как исходная точка
положительной деятельности есть наше внутреннейшее, так оно же есть исходная
точка и брани, только в другую сторону. Сознание и произволение, переход на
сторону добра, с возлюблением его, поражает ненавистию всякое зло и всю
страстность, и притом именно свою. В этом, собственно, и состоит переход,
перелом. Потому сила, борющаяся со страстьми, есть также ум, или дух, в коем
сознание и свобода, — дух, держимый и укрепляемый благодатию. Через него, как
мы видели, целительная сила проходит к силам сквозь подвиги; чрез него же сила,
поражающая, разрушительная, проходит к страстям в борении. И обратно: когда
страсти восстают, то метят прямо на ум или дух, то есть на покорение сознания и
свободы. Они — в святилище нашего внутреннего, куда враг чрез страсти пускает
свои разжженные стрелы из душевно-телесности, как из засад. И пока целы
сознание и свобода, то есть стоят на стороне добра, то как бы ни было велико
нападение, победа наша.
Этим,
однако же, не утверждается, будто вся сила победы от нас, а показывается только
исходище. Точка опоры для брани есть наш восстановленный дух; сила же
победительная и разрушительная для страстей есть благодать. Она в нас одно
созидает, а другое разоряет — но опять чрез дух, или сознание и произволение.
Борющийся с воплем повергает себя Богу, жалуясь на врагов и ненавидя их, и Бог
в нем и чрез него прогоняет их и поражает. Дерзайте, говорит Господь, яко
Аз победил мир (Ин. 16, 33). Вся могу о укрепляющем мя Христе,
исповедует Апостол (Флп. 4, 13), — точно так, как без Него мы ничего не можем.
Кто хочет победить сам, тот несомненно падет или в ту страсть, с коею борется,
или в побочную. Предавший же себя Богу словно из ничего стяжавает победу. Этим
опять-таки не отвергается свое противодействие, а показывается только, что, при
всем противодействии, успех его или победа никогда не может быть нашею, а если
есть она, то всегда от Бога. Потомуто всевозможно противоборствуй и борись, но
не оставляй возлагать всю печаль свою на Бога живаго, Который говорит: «С тобою
есмь в день зол — не бойся».
Как
же должен действовать теперь человек или какие вообще способы пригодны к
покорению страстей? Чтобы определить это, нужно рассмотреть и указать всех
врагов его, а равно и то, в каких видах они являются и действуют; отсюда само
собою определится и образ брани с ними. Успех в брани много зависит от видения
всего ее состава.
Не
бывает мирно преспеяние наше в добре, потому что живы еще страсти и сильно
подкрепляются предлежащим миром, суетным, видимым, и темными силами,
властвующими в нем. Вот источники восстающих в нас против добра движений.
Человек
весь страстен до обращения. По обращении дух, исполнясь ревности, является
чистым. Душа же и тело остаются страстными. Когда начнется их очищение и
врачевание, они упорствуют и восстают за свою жизнь на гонящий их дух. Эти восстания
совершаются более чрез телесные и душевные силы и поражают дух, поколику им
усвояются эти силы. Но бывают движения, прямо устремленные на дух. Это
разжженные стрелы, кои враг пускает из засад телеснодушевности на избегшего его
тиранства пленника. Отсюда, несмотря на то, что есть в нас часть уврачеванная
или целая, восстания греха и страстей выказываются и ощущаются на всем
протяжении нашего существа.
1)
В теле: неточное их начало — плотоугодие, или упокоение плоти, с коим в
непосредственной связи состоит взыграние телесной жизни и услаждение
чувственное. Где они есть, там есть похоть блудная, чревоугодие, сластолюбие,
леность, изнеженность, блуждание чувств, говорливость, рассеянность,
непоседность, вольность во всем, смехотворство, празднословие, сонливость,
дремание зениц, жажда приятного и всякого рода творения угодия плоти в похоти.
2)
В душе: а) в умственной части — своеумие, вера в свой только ум,
прекословие, восстание на ум Божий, сомнение, дмение (надмение — Ред.) и
кичение, пытливость, расхищение ума, блуждание помыслов; б) в части
желательной — своеволие, непокорливость, властолюбие, жестокость,
предприимчивость, самонадеянность, себеприсвоение, неблагодарность,
любообладание, лихоимание; в) в части чувствующей — потрясающие
покой и мир сердца страсти, или разного рода приятности и неприятности: гнев,
зависть, ненависть, злоба, месть, осуждение, презорство, славолюбие, тщеславие,
гордость, тоска, печаль, скорби, уныние, радости, веселости, страхи, надежды,
ожидания.
Источник
всех сих душевно-телесных страстей — самолюбие или самость, которая хотя
побеждена или отвержена вначале, но часто восстает и, облекаясь какою-либо
страстию, вступает в брань с духом. Эта оставшаяся самость, со всем полком
страстей, составляет тлеющего теперь плотского человека и именно есть тот ин
закон во удех, о коем упоминает Апостол (Рим. 7, 23), от которого всегда
восстает что-нибудь противное тому, что изволяет дух. Святые отцы, чтобы не
развлекать внимания духовного борца-христианина, старались все страсти свесть к
началам, чтобы видеть, на что должно метить борющемуся. С этою целью около
исходища, самости, они помещают три: сласть, любоимание и гордость, а потом
других еще пять, кои происходят далее от сих. Ограничившись этим, они описывали
их восстание и указывали способ борения. Кто отсек сласть самоозлоблением,
любоимание — нестяжательностью, гордость — смирением, тот победил самость, ибо
ее легче истреблять в ее детях, нежели саму в себе. Все это — в душе и теле. Но
и дух, оживший или, лучше, оживающий, не свободен от приражений, которые тем
опаснее, что касаются исходища жизни и нередко бывают незамечаемы, по своей
тонкости и глубине. И здесь, так же как в душе и теле, против всего состава
духовной жизни внутренней есть противный ряд движений и состояний, отгоняющий и
заслоняющий его. Так, часто бывает, вместо внутрь-пребывания и собранности —
извержение из себя, исход в чувства; вместо трех актов внутрь-пребывания:
внимания, бодренности и трезвения — расхищение ума, внутреннее смятение, суета,
ослаба, льгота, опущение себя, вольность, дерзость, плен, пристрастие,
уязвление сердца; вместо сознания духовного мира — забвение Бога, смерти, суда,
всего духовного.
Как
главное в духе — сознание, зиждимое внутрь-пребыванием, то, когда оно падает,
падает и жизнедеятельность. От этого восстает вместо страха Божия и чувства
зависимости от Него — бесстрашие, вместо избрания и дорожения духовным —
равнодушие к нему, вместо отрешения от всего — себя упокоение (что себя
нудить!), вместо покаянных чувств — нечувствие, окаменение сердца, вместо веры
в Господа — самооправдание, вместо ревности — охлаждение, вялость,
невозбуждение и вместо преданности Богу — самоделание.
Нападши
на сознание или свободу, одно какое-нибудь из таковых чувств или заграждает
совсем, или сокращает исток духовной нашей жизни и поставляет в крайнюю
опасность. Вот когда сторонняя помощь крайне необходима. Эти искусительные
движения иногда человек сам и не сознает, ибо они принадлежат к числу тончайших
помышлений. Душевные и телесные страсти очевиднее, грубее, хотя и в них есть
тонкие, как, например, упокоение тела или своеумие и прекословие. В слове они
понятны, но в делах часто сокрыты.
Вот
полчище каждоминутно готовых погасить нашу новую жизнь восстаний греха...
Человек ходит по земле существа своего, как по трясине, готовый в каждое
мгновение провалиться. Когда идешь, — с опаской иди, да не преткнеши о камень
ногу твою.
Пребывая,
впрочем, внутри под гнетом новых правил и порядка, при деятельности духа, все
сии неправые движения не так были бы свирепы, если бы не вспомоществуемы были
соседствующими им родителями их — миром и бесами.
Мир
есть осуществленный мир страстей, или ходячие страсти в лицах, обычаях, делах.
Прикасаясь к нему какою-нибудь частию, нельзя не растревожить и соответственной
в себе раны, или страсти, по сходству их и подобонастроению. Потому всякий
живущий в мире устремляется к ним чрез посредство живущих в себе страстей, по
поводам и соблазнам.
Но
есть некоторые возбуждения, собственно принадлежащие миру. Таковы: его
прелестный вид и во всем успешность, ужасающая сила — чувство оставления и
пустынство среди многих, во всем — препятствия, колкости, насмешки, презрение,
невнимание, мучение беззаконными делами. За этим следуют потом притеснения,
гонения, озлобления, лишения, скорби всякого рода.
И
бесы как источники всякого зла, своими полчищами всюду окружая людей, научают
их на всякий грех, действуя чрез плоть, особенно чувства и ту стихию, в коей
душа и самые бесы. Потому-то всякую страсть и всякое восстание греховное можно
относить к ним, как к причине. Но есть нечто в греховном круге, что бесы только
одни и могут навеять, к чему, при всей порче, естество представляется
неспособным: так, помыслы хульные — сомнения, неверия, необыкновенного
отвращения, омрачение, разного рода прелести и, вообще, искушения страстные,
дмящиеся, например: неукротимая блудная страсть, досмертная и упорная ненависть
и прочее. Кроме сих невидимых борений от бесов, есть нападения от них видимые,
осязаемые чрез тело: это разного рода привидения, простирающиеся даже до власти
их над телом. Для распознания всего коварства бесов полезно прочитать жития
Нифонта, Спиридона и другие.
Вот
все, восстающее на нового человека внутрь и вне. Внимательные говорят, что и
минуты не проходит без приражения какого-нибудь из этих движений, что и
неизбежно, ибо видим, как внутреннее, ревнующее по добром лицо окружено
враждебным, со всех сторон, полчищем, погружено в нем, как в море. Впрочем,
кроме видения сего многовражия, для успеха в брани нужно еще знать и то, в
каком виде бывают эти нападения.
Вообразим,
где лицо человека по обращении. Оно внутрь, в ином мире, стоит и действует
иное. У него духовные предметы в мысли и духовные дела в намерении. Значит, он
отошел от страстного, греховного. Когда потом построится благоприятствующий
развитию добра порядок в правилах, то можно будет видеть, что он весь стоит в
области света духовной, святой. Греховное, страстное устранено из внимания и
лежит под гнетом правил. Оно выскакивает изредка, по временам, и опять
отбегает, занимая или не занимая внимания. Оно только показывает себя
внутреннему оку, напоминает о себе, хочет только, чтобы им занялись, о нем
подумали, помыслили. Потому главный вид, в каком является враждебное в нас,
есть помысл. Когда враг успеет занять нашу мысль худым помыслом, он уже
не без прибыли, а нередко может торжествовать и победу, потому что к помыслу
скоро может склониться и пожелание, а за пожеланием решение и на дело, а это
уже грех и падение. На сем основании святые отцы, внимавшие себе, виды и
степени восстания страстей и увлечения ими замечают такие: набег мысли, помысл,
услаждение, пожелание, страсть, влечение, решение, а за ним и дело. В образе
явления своего иногда они развиваются постепенно, одно за другим, иногда же
каждое является отдельно, как вне порядка, кроме решения, которое всегда
есть акт не непосредственный, а предшествуемый размышлением и склонением
свободы: пока его нет, чистота цела и совесть чиста. Потому все до него акты
обозначаются одним словом: помысл — просто или с приложением, помысл
простой, страстный, похотный; потому, что он является в нас или как просто
помысл, представление только греховного предмета, или как похоть, вожделение,
желание, или, наконец, как страсть, как влечение. Все они позывают, искушают ум
или дух на страстное, греховное, но это еще не зло, не грех, пока ум не
соизволяет на них, вступает с ними в борьбу каждый раз, когда они появляются,
пока не изгонит их. Пределы брани — с появления помысла, похоти, страсти,
влечения до их исчезновения и вычищение всякого следа их; к тому и направлены
все правила этой брани. Правда, мир действует совне, равно как и сатана, но их
искусительные действия доходят до нашего сознания не иначе, как в каком-нибудь
из этих трех, ибо вся их забота состоит в том, чтобы поколебать внутреннее
состояние, склонить на них. Сюда направляются все их хитрости, так что в этом
отношении не способ, не дела, какие они обращают на нас, а то, что они метят
возбудить в нас, то важно и ценно в жизни и деятельности. Например, в гонениях
не страдание человека — цель, а помысл ропота или отчаяния, или оставления
добродетели. Вследствие сего в отношении к духовной брани можно решительно
положить: несмотря на то, откуда и как возбуждается греховное, всю силу и все
внимание обращай на это самое греховное, с ним начинай дело и борись. Закон
этот превеликой важности: он будет держать человека внутрь, следовательно, в
силе и некоторым образом в безопасности. Потомуто у святых отцов все правила
обращены на помыслы, страсти, пожелания и применяются к их свойству; причины же
не упоминаются или если и упоминаются, то без придания им особенного в этом
отношении значения и нередко без разграничения. Ибо и мир, и бесы, и похоть
могут возбуждать и возбуждают одну и ту же страсть, но она от того не получает
особого характера. Итак, вот куда должно быть обращено все внимание подвижника,
внутрь себя —на помыслы, пожелания, страсти, влечения, — преимущественно,
впрочем, на помыслы, ибо сердце и воля не так подвижны, как мысль, а страсти и
желания редко восстают отдельно, большею же частию рождаются из помыслов.
Отсюда правило: отсеки помысл — и все отсечешь.
После
сего очень легко сделать общий очерк духовной брани. Он достаточно изображен в
«Письмах о христианской жизни». Выписываем его оттуда [30].
Из
правил брани духовной, составляющих воинское искусство христианина, одни
способствуют к предупреждению нападений, другие — к легчайшему и успешнейшему
окончанию брани, третьи — к прочнейшему утверждению за собою плодов победы, или
к скорейшему истреблению следствий поражения, и кои потому естественно разделяются
на три класса: а) на правила, кои надо наблюдать прежде брани, б) во время
самой брани и в) после оной.
Прежде
брани воин должен так действовать, чтобы деятельностью своею или предотвратить
нападения, или дать себе возможность замечать их в самом начале, или даже
приуготовить победу. Посему первее всего он должен — стеснить область греховных
движений, свесть их в одно место, ибо таким образом ему не только будет легче
замечать возмущения, но и виднее, куда направлять свои силы.
1)
Внешний очерк области греховной вообще таков: утвердившись в центре жизни —
сердце, грех проникает в душу и тело по всем их отправлениям, проходит потом во
все внешние отношения человека и набрасывает, наконец, свой покров на все
окружающее его. Теперь и изгнанный из глубины сердца, он все еще витает в
окрестностях его, все еще питается тем, чем питался прежде; лица, вещи, случаи
легко могут возбуждать те же мысли и чувства, какие соединял с ними человек,
когда работал греху. Благоразумный воин должен теперь преградить это внешнее
продовольствие врага. А для сего ему необходимо: а) перестроить все свое
внешнее поведение, всему в нем дать новый вид, новые побуждения, новое время и
прочее по духу новой жизни; б) распределить время свое так, чтобы не оставалось
ни одного часа без должного занятия. Промежутки, свободные от необходимых
занятий, должны быть наполняемы не чем-нибудь, но занятиями, способствующими
умерщвлению греха и укреплению духа. Сколько в этом отношении полезны некоторые
телесные подвиги, противоположные замеченным наклонностям, это может испытать
всякий; в) связать свои чувства, особенно глаза, слух и язык, легчайшие
проводники греха из сердца вовне и извне в сердце; г) всему вообще, с чем
необходимо встречаться, — вещам, лицам, случаям — дать духовное знаменование и
особенно место постоянного своего пребывания исполнить вещами поразительнейшими
для души, чтобы, таким образом, живя во внешнем, человек жил как бы в некоем
Божественном училище. Вообще, всю свою внешность должно так устроить, чтобы
она, с одной стороны, не требовала уже особенного внимания и избавляла нас от
всякой о себе заботы, а с другой — не только делала нас безопасными от
нечаянных восстаний греха, но питала и укрепляла возникающую новую жизнь по
духу. При таком порядке грех будет совершенно отгражден совне, не будет уже
получать отсюда себе пищи и подкрепления.
2)
Если теперь со внутренней стороны человек употребит все усилие к тому, чтобы
сохранить себя как есть, в таком виде, как вышел из первой победы, если то есть
будет постоянно возгревать те чувства и расположения, какие возродились в нем
тогда, то грех этим отградится и извнутри и останется здесь уже навсегда без
опоры и твердости. Грех же, лишенный таким образом пищи и опоры, если не
уничтожится вдруг, то, по крайней мере, должен слабеть более и более, до
совершенного истощения. После сего брань со грехом, очевидно, сократится и вся
сосредоточится в брань с помыслами (кои особенно будут клониться к расстроению
нового порядка), редко со страстями и наклонностями, где остается только тщательно
блюстись... Именно два бдительных стража должен иметь постоянно воин
Христов: трезвение и благорассмотрение. Первый обращен внутрь, а последний
вовне; тот наблюдает за движениями, выходящими из самого сердца, а этот
предугадывает движения, имеющие возникнуть в нем по внешнему влиянию. Закон для
первого: после того как памятию о Божием присутствии изгнано из души всякое
помышление, стань у дверей сердца и тщательно блюди за всем входящим в него и
выходящим из него, особенно же не давай предупреждать действий чувству и
желанию, ибо отсюда все зло. Закон для второго: с начала каждого дня сядь и
расчисли все возможные встречи и случаи, все возможные чувства и движения,
какие могут произойти по их поводу, и предварительно заготовь в себе должный
против того оплот, чтобы не смутиться и не пасть при нечаянном нападении. Для
того, впрочем, чтобы успешнее действовать при самом нападении, полезно
предварительно устроять намеренную мысленную брань, мысленно поставлять себя в
те или другие обстоятельства, с теми или другими чувствами, при тех или других
желаниях, и здесь изобретать разные способы, как удержать себя в должных
границах, и наблюдать, что особенно помогло нам в том, что — в другом случае.
Такое предварительное упражнение образует воинственный дух, приучает без
робости встречать врага и без больших трудов побеждать его, как бы по опытно
узнанным приемам. Сверх того, прежде, нежели приступим к сражению, должны
предварительно узнать, когда действовать наступательно, когда оборонительно и
когда отступательно. Кроме того, что употребление того или другого способа
брани соответствует степеням духовного возрастания, сначала лучше всего
отступать, то есть укрываться под кров Господа, не противодействуя. Далее,
когда опытно уже узнаем врагов и изучим их нападения, не теряя времени, можно
отражать их, но намеренно давать свободу возбуждаться в себе страстям или
поставлять себя в такие обстоятельства, где они должны действовать во всей
силе, с тем чтобы иметь случай к брани и победе, не должно. Есть особенные
страстные возбуждения, кои можно побеждать исключительно только тем или другим
способом. Помыслы непременно надобно прогонять, но не всегда это возможно
сделать с наклонностями и страстями, особенно телесными. В том и другом случае
можно потерять победу по одному неведению. Наконец, никогда не должно выходить
на брань без главной побеждающей мысли — это как бы победоносное знамя. Как
прежде она решила дело между добром и злом в пользу первого, так и теперь, во
время брани с каждым в частности греховным движением души, она без затруднения
сделает нас победителями. С появлением ее должны рассеяться все полчища врагов,
все порочные помыслы и желания. Она имеет силу воодушевляться и возносить
человека над собою; потому надобно как можно чаще приводить ее в сознание и доводить
до чувства — утвердить навсегда на мысленной тверди это светило, прогоняющее
мрак. Ничто не может сильнее возгревать рвения к истреблению греха, как эта
мысль, — рвения, этого быстрого потока живой воды, который, волнуясь, но не
возмущаясь, делает незаметными все волны от ввержения камней искушений.
С
такими предосторожностями и правилами иди, воин Христов, с упованием на брань.
Впрочем, и во время самой брани тебе должно действовать по известным правилам,
чтобы не уподобиться в обороне беспорядочно нападающим врагам. Часто один
порядок действования, без особенного напряжения, может увенчать тебя успехом.
Заметив приближение врага — начинающееся возбуждение или помысла, или страсти,
или наклонности — первее всего спеши сознать, что это враги. Великая ошибка, и
ошибка всеобщая, — почитать все возникающее в нас кровною собственностию, за
которую должно стоять как за себя. Все греховное есть пришлое к нам; потому его
всегда должно отделять от себя, иначе мы будем иметь изменника в себе самих.
Кто хочет вести брань с собою, тот должен разделить себя на себя и на врага,
кроющегося в нем.
Отделив
от себя известное порочное движение и сознав его врагом, передай потом это
сознание и чувству, возроди в сердце неприязнь к нему. Это — самое спасительное
средство к прогнанию греха. Всякое греховное движение держится в душе чрез
ощущение некоторой приятности от него; потому, когда возбуждена неприязнь к
нему, оно, лишаясь всякой опоры, само собою исчезает. Впрочем, это не всегда
легко и не всегда возможно: легко поражать гневом помыслы, труднее — желания,
но еще труднее — страсти, ибо они и сами суть сердечные движения. Когда это не
помогает и враг не уступает таким образом победы без сражения, — мужественно,
но без самовозношения и самонадеянности, вступай в борьбу. Робость приводит
душу в смятение, в некоторую подвижность и расслабление, а не утвержденная в
себе, она легко может пасть. Самонадеянность и самомнение — сами враги, с коими
должно бороться: кто попустил их, тот уже пал и еще предрасположил себя к новым
падениям, потому что они поставляют человека в бездейственность и оплошность.
Началась брань — храни преимущественно сердце: не давать доходить возникающим
движениям до чувства, встречай их у самого входа в душу и старайся поразить
здесь. А для сего спеши восставить в душе убеждения, противоположные тем, на
коих держится смущающий помысел. Такие противоубеждения суть в мысленной брани
не только щит, но и стрелы — защищают сердце твое и поражают врага в самое
сердце. С тех пор в том и будет состоять брань, что возникший грех будет
постоянно ограждаться мыслями и представлениями, защищающими его, а борющийся
будет со своей стороны уничтожать сии оплоты мыслями и представлениями
противоположными. Время продолжения ее зависит от многоразличных обстоятельств,
кои определить совершенно невозможно. Не должно только ослабевать и
сколько-нибудь, даже в мысли, склоняться на сторону врага — и победа
несомненна, ибо греховное движение, как мы заметили прежде, не имеет в нас
твердой опоры и потому, естественно, должно скоро прекратиться. Если и после
сего, добросовестного, впрочем, действования в защиту себя враг все еще стоит в
душе, как привидение, и не хочет уступить места, то это явный знак, что он
поддерживается стороннею силою; посему и тебе должно обратиться к сторонней,
земной или небесной, помощи — открыться своему наставнику и в усердной молитве
призывать Господа, всех святых и особенно Ангела хранителя. Преданность Богу
никогда не оставалась постыженною. Надобно, впрочем, заметить, что иное дело —
брань с помыслами, иное — со страстями, иное — с желаниями: и помысл от
помысла, и желание от желания, и страсть от страсти разнятся. Во всем этом
должно употреблять особые приемы, кои предварительно должно определить или чрез
размышление, или из подвижнических опытов и наставлений. Но не всегда должно
строго браться за сопротивление: иногда одно презрение прогоняет врага, а
сопротивление только размножает его и раздражает. Врага должно преследовать до
тех пор, пока и следов его не останется, иначе даже простой помысл, оставленный
в сердце, как злое семя, принесет свой плод, в неприметном склонении к себе
души. Во время самой брани не должно предпринимать средств к будущему
предотвращению ее. Придуманные здесь правила всегда бывают очень строги, и
потому всегда необходимо бывает их изменить и, следовательно, представлять опыт
несостоятельности, столько вредной в духовной брани и соблазнительной для
воина.
Брань
кончена. Благодари Господа за избавление от поражения, но не предавайся чрез
меру радости спасения, не попускай беспечности, не ослабляй ревности — враг
часто притворяется только побежденным, чтобы, когда ты предашься чувству
безопасности, нечаянным нападением тем легче поразить тебя. Потому не снимай
бранных оружий и не забывай предохранительных правил. Будь всегда бодрым и
бдительным воином. Сядь лучше и расчисли добычу: осмотри весь ход брани — ее
начало, продолжение и, наконец, что подало повод к ней, что особенно усиливало
и что положило ей конец. Это будет своего рода дань с побежденных, которая
чрезвычайно облегчит будущие победы над ними; так стяжавается наконец духовная
мудрость и опытность подвижническая. Не говори никому о победе — это сильно
раздражит врага, а тебя обессилит. Тщеславие, которого при сем избежать нельзя,
отворит двери душевного укрепления и после победы над одним врагом должно будет
сражаться с целою их толпою. Если же и поражен будешь, — сокрушайся, но не
бегай от Бога, не упорствуй; спеши умягчить сердце и довесть его до раскаяния.
Нельзя не падать, но можно и должно, упавши, восставать. Бегущий спешно, если и
споткнется на что, спешно встает и опять устремляется по пути к цели — подражай
ему. Господь наш подобен матери, которая ведет дитя за руку и не покидает его,
хотя бы он очень часто спотыкался и падал. Лучше вместо бездейственного уныния ободрись
к новым подвигам, извлекши из настоящего падения урок смирения и
осмотрительности, чтобы не ходить там, где скользко и где нельзя не падать.
Если не изгладишь греха искренним раскаянием, то, получив некоторую в тебе
крепость, он неминуемо повлечет тебя вниз, на дно грешного моря. Грех
возобладает тобою и тебе опять нужно будет начинать с первой брани, но, Бог
знает, будет ли возможно это. Может быть, предавшись теперь греху, ты перейдешь
черту обращения; может быть, после уже не найдется ни одной истины, которая
могла бы поразить твое сердце; может быть, даже тебе не будет дарована и
благодать. Тогда еще здесь ты будешь принадлежать к числу осужденных на вечное
мучение.
Вообще,
о правилах брани надобно заметить, что они в существе своем суть не что иное,
как приложение всеоружия к частным случаям, и что потому их все изобразить
нельзя. Дело внутренней брани непостижимо и сокровенно; случаи к ней
чрезвычайно разнообразны, лица воюющие слишком различны: что для одного
соблазн, то для другого ничего не значит; что одного поражает, к тому другой
совершенно равнодушен. Потому одного для всех установить решительно невозможно.
Лучший изобретатель правил брани — каждое лицо само для себя. Опыт всему
научит, надобно только иметь ревностное желание побеждать себя. Первые
подвижники не учились из книг и, однако же, представляют собою образцы
победителей. Притом не должно слишком полагаться на эти правила — они
представляют только внешнее очертание. То, что составляя существо дела, каждый
узнает только из опыта, когда станет сражаться самым делом. И в этом деле
руководителями ему остаются только собственное благоразумие и предание себя
Богу. Внутренний ход христианской жизни в каждом лице приводит на мысль древние
подземные ходы, чрезвычайно замысловатые и сокровенные. Вступая в них,
испытуемый получает несколько наставлений в общих чертах — там сделать то, там
другое, здесь по такой-то примете, а здесь по такой-то, и потом оставляется
один среди мрака, иногда с слабым светом лампады. Все дело у него зависит от
присутствия духа, благоразумия и осмотрительности и от невидимого руководства.
Подобная же сокровенность и во внутренней христианской жизни. Здесь всякий идет
один, хотя бы был окружен множеством правил. Только чувства сердца обученные, и
особенно внушения благодати, для него суть всегдашние, необманчивые и
неотлучные руководители в брани с собою; все прочее оставляет его.
Таков
ход брани со всякою страстию, пожеланием и помыслом. Как страсти, пожелания и
помыслы, они все равны; следовательно, касаться в частности борения с каждым
помыслом нет особенной нужды. Сделаем только несколько замечаний:
1)
Есть помыслы тонкие и тончайшие, есть грубые и грубейшие.
Последние всякий может замечать и сам; первые незаметны в час пребывания своего
в сердце, а открываются уже после — из дел, и притом более другим, нежели себе.
Вот побуждение не верить своему покою, доброте и чистоте ни на одну йоту, а
всегда ее подозревать — внимательно следить за ходом дела и смотреть, какими
помыслами они сопровождаются и оканчиваются, чтобы по сему судить потом, что
первоначально лежало внутри. Лучше всего, впрочем, иметь другого поверенного —
привычный глаз совне тотчас укажет, что внутрь нас кроется, хотя мы этого не
замечаем. Когда говорится о тончайших помыслах, то не разумеются одни только
духовные: бывают они со стороны тела и души. Отличительное их свойство —
незамечаемость, сокровенность в глуби, так что человек думает, что действует
чисто, без примеси страсти, а на деле — по страсти. Причина сего —
неутвердившаяся еще чистота сердца или, лучше, необразовавшееся разрешение
естественного от пришлого. Когда это будет, тогда тонкое и тончайшее сделается
грубым и грубейшим, ибо тогда изострится внимание опытностию и обучатся чувства
сердца к различению добра и зла.
2)
Есть помыслы, пожелания и страсти — приходящие в виде набегов и кратковременных
возмущений, и есть постоянные, продолжающиеся дни, месяцы и годы. Первые легки,
но и их презирать не должно, а внимательно смотреть не только за ними, но и за
порядком их. У врага есть будто закон — не вдруг начинать со страсти, а с
помысла, и часто повторять его. Прогнанный гневом в первый раз снисходительнее
может быть принят во второй, в третий, потом родится желание и страсть, и
отсюда — один шаг до согласия и дела. Продолжительные помыслы тяжелы,
убийственны; им преимущественно принадлежит название искушающих. Знать
касательно их надобно то, что они не от природы, хотя и свойственны ей по
свойству своему, а всегда от врага; что Господь попущает их с особенным,
касательно нашего очищения, намерением, чтоб испытать и утвердить нашу
верность, веру, постоянство и уменье созидать внутреннего человека, — потому
должно благодушно терпеть их, хотя бы они слишком были оскорбительны для нового
благодатного сердца, каковы — хулы, отчаяние, неверие, главное дело — во все
время никак не склоняться на них, не усвоять себе и держать сердце в свободе от
них, отделяя их от себя и своей свободы мыслию и верою.
3)
Помыслы, с которыми должно бороться, не всегда бывают худы, а нередко и добры с
виду и очень часто безразличны. Касательно худых один закон — тотчас гнать;
последние же должно разбирать, или рассуждать. Сюда относится всеми
восхваляемая опытность различать помыслы, какие то есть исполнять и какие
отвергать. Правила для сего предложить нельзя: всякий пусть учится сам из
собственных своих опытов, ибо человек на человека не приходит, чтобы то есть
чужое годилось для нас. Лучше так: заведен порядок дел — и ходи в нем, а все
приходящее вновь, как бы благовидно оно ни казалось, гони вон. Если помысл
ничего не представляет худого ни в себе, ни в последствии, то и тогда не вдруг
склоняться на него, а терпеть до времени, чтобы не быть опрометчивым. Иные пять
лет ждали и не исполняли помысла. Главнейший же закон — не доверять своему
разуму и сердцу и всякий помысл поверять своему руководителю. Нарушение сего
правила всегда было и есть причиною великих падений и прельщений.
4)
Худой помысл искушает, а благовидный прельщает. Кто увлекается первым, тот
считается согрешившим, падшим, а кто увлекается последним, тот — состоящим в
прелести. Изобразить все прельщения в их началах и свойствах возможно ли? К
свойству их относится преимущественно то, что человек с уверенностью считает
себя таким, каков он не есть, например: воззванным вразумлять других, способным
к необыкновенной жизни и прочее. Источники их — тончайшая мысль, что я значу
нечто, и значу немалое... Ничтожный мнит о себе нечто. К этой-то тайнейшей
гордыне прицепляется враг и опутывает человека. Впрочем, и всякий тонкий худой
помысл, нами не замечаемый, держит нас в прелести; когда мы думаем, что водимся
помыслом добрым и благочестивым. В этом отношении можно сказать, что минуты не
проходит, когда бы мы не были в прелести, ходим, словно в призраках, опутаны
ими то в том, то в другом виде. Это потому, что зло еще внутри, не испарилось,
а добро на поверхности; оттого в глазах у нас точно туман от испарений.
5)
Что касается до каждого в частности помысла, то хорошо предварительно собирать
о них сведения, иметь то есть понятие о них, причинах их происхождения,
следствиях и способах прогонять. Это будет запасный магазин, очень годный на
случай брани, именно: когда ненавистию не прогонится помысл и начинает
плодиться, соблазняя и убеждая, то надобно и ему противополагать что-либо
опровержительное. Но чтоб это сделать, надобно иметь мысли в запасе. В этом
отношении святые отцы избрали главнейшие восемь страстей и их в образец
описали, чем и можно пользоваться всякому ищущему. Впрочем, это не
исключительные предметы брани, а только главнейшие. Посему у других находим
описания других страстей и правила для них. Богатейшее их собрание у Иоанна
Лествичника.
6)
Есть помыслы телесные, есть душевные и духовные. Для всякого очевидно, что они
все могут быть и во всякое время, но, естественно, вначале заметнее быть
телесным, далее открываться душевным и духовным. Соответственно сему должна
переходить и брань, или менять свои позиции. Знать это должно для того, чтобы
победившему, например, тело не предаться беспечности от чувства безопасности,
потому что он может быть побежден через душу, и умиривший душу может быть
поражен в духе. Вообще, пока есть дыхание, брань не прекратится, хотя может
стихать, и иногда надолго.
7)
У святого Дорофея говорится: «Есть действуяй страсть, есть боряй и есть
побеждаяй». Первый грешит, второй начинает очищаться, третий близок к
бесстрастию. Чем решительнее кто восстает на страсти, не уступая им даже
помысла, а не только пожелания и услаждения, или, если это случается, спешно
исторгая их из сердца под корень, доводя себя всегда до противочувствия, тот
тем скорее достигает чистоты. Чем кто уступчивее, снисходительнее к себе, тем
долее тянется дело, с остановками, неровностями. Это зависит от саможаления,
или неотделения себя от страсти: жалея будто себя, человек лелеет врага и
вражит против себя сам.
8)
Следствием брани бывает чистота ума от помыслов, сердца — от страстей, воли —
от склонностей. Когда она образуется, человек поступает в бесстрастие. Его
внутреннее становится чистым зеркалом, отражающим духовные предметы.
9)
Мысленная брань с помыслами, похотьми и страстями не должна составлять
исключительного, все другие отстраняющего и заменяющего средства к очищению
наших скверн, несмотря на всю решительную необходимость, неизбежность и
победоносную силу. С нею должно быть поставлено в непрерывной связи
деятельное поборание страстей, или искоренение, погашение и истнение
(сокрушение — Ред.) их посредством противоположных им дел. Причина сему
та, что страстность проникала (пропитала, внедрилась — Ред.) силы наши,
и проникала потому, что мы действовали страстно. Каждое дело страстное полагало
в силу свою частичку страстности, и совокупностию всех дел переполнилась сила
страстию, как губка водою или как платье — вонью. Следует и обратно, для
выжатая сей страстности, употреблять противоположные первым дела, чтобы таким образом
каждое дело, осаждаясь в силу, вытесняло из нее соответственную часть
страстности и множество таких дел, часто и непрерывно делаемых, всю страсть.
Такое средство, если только употребляется надлежащим образом, так сильно, что
действующие по нему, после нескольких опытов, начинают уже ощущать умаление
страстей, льготу и свободу и некоторый свет в душе. Мысленная брань одна
изгоняет страсть из сознания, но она все еще остается живою, а только скрылась.
Напротив, противоположное дело поражает сего змия во главу. Из сего не следует,
однако же, чтобы при делании можно было прекращать борение мысленное. Этому
должно быть неотлучно при том, иначе оно может остаться без всякого плода и
даже распложать, а не умалять страстность, потому что, при деле против одной
страсти, может прилипать другая, например при посте — тщеславие. Если это
оставить без внимания, то, при всем усилии, не будет никакого плода от делания.
Брань мысленная в связи с деятельною, поражая страсть извне и извнутрь,
истребляет ее так же скоро, как скоро погибает враг, когда бывает обойден и
побивается и сзади, и спереди.
10)
В этом деятельном себяисправлении должно соблюдать известный порядок и чин, в
построении которого должно обращать внимание на свойство страстности вообще, на
свой характер и на доброделание, о котором упомянуто в положительной
деятельности. В первом случае должно метить на главнейшие страсти:
удовольственность, любоимание и высокоумие — и, следовательно, главным образом,
упражнять себя в самоозлоблении и жестокостях, в расточении имущества и
погублении вещей, в подчинении и покорении себя другим, или себяневменении (см.
у Варсонуфия). У святых, деятельно взявшихся очищать себя, всегда видны такого
рода дела на первом плане. Во втором — на главную свою страсть. Эта главная страсть
явится при обращении, во время познания своей греховности и покаяния. Когда
дается обет не грешить, больше всего держится во внимании эта страсть. Потому и
после она должна составлять ближайший предмет противодействия живущему в нас
греху. Она заслоняет собою все страсти, равно как и связывает их около себя,
или дает на себе точку опоры. Другие страсти и открыться могут не иначе, как по
ослаблении и одолении этой, и вместе с нею быть распуженными (разогнанными,
рассеянными — Ред.). Должно всею силою вооружиться против нее с первого
раза, тем более что тут бывает и много ненависти к ней, дающей силу
противиться. И к покорению начальных страстей нельзя перейти, не покорив ее. В
третьем отношении сам собою виден порядок доброделания. Именно сперва пойдут дела
против господствующей страсти, далее против источных страстей, а потом, когда
стихнут та и эти, доброделанию остается свобода добивать остатки враждебного
полчища по своему усмотрению, а более по указанию внутреннему. Какая оживет и
выкажется страсть, против той и назначать дела. Это — меты борительного
действия, и ими должно заниматься по известному закону. Кроме того, что должно
соблюдать показанный порядок, — в самом противодействии должна быть
степенность, ровность, чтобы не перебегать от одного к другому, подобно
рассеянному. Плода не будет истинного, а посеется кичение. Действовать
решительнее, неослабнее — тем ближе к концу и покою. Терпеть в начатом делании
до явления плода, ибо конец венчает дело... И другое, что делателю явит опыт,
наблюдать должно. Кажется, так и идет дело: прямо за обращением — сейчас
деятельное борение страстей; из него или с ним — тотчас и борение внутреннее;
потом, далее, они во взаимноподкреплении и усилении: растет внутреннее — растет
и внешнее, растет внешнее — растет и внутреннее; наконец, когда-то и другое
довольно окрепнет, человеку приходят помышления о подвигах и делах к
решительному погашению страстей, к посечению их в корне. Больших подвигов и дел
не должно ни самому брать, ни другим советовать. Действовать должно исподволь,
постепенно возрастая и усиливаясь, чтобы было в подъем и моготу. Иначе наше
деяние будет походить на новую заплату на старом платье. Требование подвига
должно изыти извнутри, как больному иногда решительно целительное врачевство
указывает позыв и чутье.
11)
Мысленное и деятельное борение страстей — и само по себе сильно, но несравненно
спешнее, плоднее и скорее идет дело, когда оно ведется под руководством
другого. Сам не всегда заметишь врага в мысленной брани, не всегда сумеешь
действовать против него и сохранить ревность и решительность к тому, а главное
— в том и другом случае не можешь иметь одного плана, предварительного
очертания, чтобы по нему весть все воевание. Исполнение этого совершенно
невозможно самому. Надобно, чтобы кто-нибудь видел и наше настоящее, и наше
будущее со стороны. Потому предание себя руководителю должно почитать лучшим и
решительным средством к самоисправлению. Он будет употреблять над нами и в нас
то же средство — брань деятельно-мысленную, но главное — по своему усмотрению,
начертанию, с усмотрением цели, пути и распутий. Итак, желающий и ищущий
очищения, обрети и вымоли у Господа руководителя-отца, обретши, расскажи ему
все о себе, что знаешь и что в себе видишь. Потом предай ему себя всего и
внутренне и внешне — предай, как материал необработанный, чтоб он строил из
него дом Господу, человека нового. Поступив таким образом, покинь уже всю
заботу о себе и беcпопечительно укрывайся под руку отца. Пусть ведет, куда и
как хочет, пусть заставляет делать, что, когда и где хочет. С нашей стороны ему
— беcпрекословное повиновение, не размышляющее, верующее, охотное и полное
открытие ему совести, или поведание своих помыслов, желаний, страстей, дел,
слов — всего, что делаем и что с нами бывает. Этим дается ему способ видеть, где
мы и в каком состоянии наше внутреннее устроение, и подается повод,
соответственно тому, давать нам советы и назначать нам дела [31]. Открывание
помыслов и повиновение отцу — это решительные истнители (сокрушители — Ред.)
страстей и победители бесов. Всякий раз, как делается откровение и потом
исполняется то, что назначено по сему поводу, это то же, что очищение раны и
перемена пластыря. Врачевство спешное! Открывшийся извергает вон все нечистое
и, чрез послушание, берет потом чистое, новую кладь, целительную пищу, сок
чистый, — как рвотное кто примет, и потом хорошую пищу. Но что главное — им
подсекается самый корень страстей, именно: самость, я. Ведущий сам собою
брань все же ведет ее сам и таким образом в то время, как действует
против самости, некоторым образом питает ее. При руководителе же наше я
решительно исчезает в воле его с первого раза, а с тем вместе теряют опору и
все страсти и после наступают и действуют уже без порядка, в смятении, но и тут
все их коварство перехитряется и делается безуспешным посредством
откровенности. Вообще, это могущественный способ убивать страсти и востекать
скоро к чистоте. Все опыты святых идут сюда; и примеров бесчисленное
множество... Надобно еще заметить, что чем скорее, по обращении, найдется и
изберется руководитель, тем лучше. Ревность жива и на все готова, и мудрый
правитель чего не сделает с нею, особенно когда не успело еще образоваться
самоделание, которое наделяет упорством, недоверием, прекословием,
поправками... Болящий им, и избрав руководителя, должен быть прежде исцелен от
него, чтоб поступить в чин доброго сына, способного к образованию. Беда, когда
привыкнет душа все делать по своему разумению и хотению.
12)
Наконец, окончательная как бы перечистка всего нашего состава, очищение его как
в огне, совершается Самим Господом. Именно: совне — скорбьми, извнутрь —
слезами. Нельзя сказать, чтоб они являлись лишь в конце, а прежде их не бывало.
Нет, они начинаются с первого раза, с самого начала, и сопровождают человека в
виде различных неприятностей и сокрушения сердечного, и чем более возрастает
человек, тем они более усиливаются. Но так Господь вводит их в нас, попуская и
как бы благословляя во благо нам обыкновенное течение дел внешних и внутренних.
К концу же Он намеренно устрояет (исправляет — Ред.) их, дает слезы,
наводит скорби — или вместе, или одно за другим, и то одно прежде, то другое, и
даже одно у одного, а другое у другого. Скорби — огонь, слезы — вода. Это —
крещение водою и огнем. У святого Исаака Сирианина это
изображается взытием на крест, или окончательным распятием внешнего человека.
Эта минута, как говорят, искусительнейшая, подобная той, какая была у Авраама,
приносившего сына в жертву: в уме — мрак, в сердце — безотрадное томление,
свыше — чаяние гнева, снизу —готовый ад; человек зрит себя гибнущим, висящим
над бездною. Отсюда одни выходят с торжеством, другие падают и возвращаются
вспять, чтоб опять взбираться на эту гору. Прошедшие эту ступень, как восшедшие
на небо, уже не земны, а небесны, вземлются Духом Божественным и носятся им,
подобно колесам в видении Иезекииля. Бог в них есть действуяй. Состояние их
непостижимо для мысли. Его узнают только опытом, потому о нем и не говорят
прошедшие его; оно и не полезно, и может быть, даже и не безвредно.
Так
это в конце. До того же времени наряду с другими способами, как сильнейшее
средство очищения, должны быть ощущаемы постоянными скорбности и неприятности,
Богом устрояемые и дух сокрушения, Им же подаваемый. По силе оно равняется
руководителю и при недостатке его, может довольно его заменять, да и заменяет у
человека верующего и смиренного. Ибо в таком случае Сам Бог есть Руководитель,
а Он, без сомнения, премудрее человека. У святого Исаака Сирианина подробно
изображается, с какою постепенностью Господь вводит очищаемого все более и
более в скорби чистительные и как разогревает в нем дух сокрушения. С нашей
стороны требуется только вера в благое промышление и готовое, радостное,
благодарное приятие от Него всего посылаемого. Недостаток сего отнимает
чистительную силу у скорбных случаев, не пропускает ее до сердца и глубин
наших. Это — в отношении к скорбям. В отношении же к сокрушению — внимательное
познавание своих грехов, своего расстройства, чрез наблюдение за собою и за
тем, что бывает в нас, и потом частое исповедание, с искренним раскаянием и болезнованием.
Без внешних скорбей трудно устоять человеку против гордости и самомнения, а без
слез сокрушения как избавиться от внутреннего эгоизма фарисейской
самоправедности [32]? Тот, кто не имеет первых, почитается у Апостола
прелюбодейчищем. Так как они не в нашей власти, а в руках Божиих, то, опасаясь
просить их по недоверию к своим силам и незнанию, устоим ли в них, по крайней
мере никак не должно оставаться в небрежении о последнем. Оно в руках наших
большею половиною и молиться о нем не воспрещается. Итак, сколько есть способов
и мудрости, напрягайся, сколько можно, сокрушаться пред Богом в раскаянии,
падая пред Ним и моля о помиловании. Видя труд, Он подаст и непрестанное
сокрушение и, если нужно, изобильные слезы, коими омоется и очистится наконец совершенно
лицо души. Благополучие должно вести не к самонадеянности и велехвалению, а к
опасению, не оставил ли уже Господь, как ненужного, а потому — к сильнейшему
ревнованию о сокрушении сердечном, которое всегда есть жертва Богу приятная.
Даже, можно сказать, когда нет у тебя внешнего скорбения, то скорби внутренне,
ибо к этому как бы призывает тебя Бог. Между тем и наоборот, тому, кто скорбит
внешне, Сам Господь посылает утешения — минуты восхитительного радования,
заставляющие забыть скорби, залечивающие раны, причем сетование и невозможно.
Слезы при этом могут быть и не быть: все дело — в болезновании пред Богом о
нечистотах своих.
Вот
все способы, коими в нас истребляются страсти — то собственным нашим
умноделательным трудом, то руководителями, то Самим Господом. Уже было
замечено, что без мысленного внутреннего борения борение внешнее не может быть
успешным; то же самое должно сказать и о борении под руководством, а также и о
промыслительном очищении. Следовательно, внутреннее борение должно быть непрекращаемо
и неизменяемо. Само одно оно не так сильно, но когда нет его, все другие —
бездейственны, не в пользу. И делатели, и страдатели, слезники и послушники
гибли и гибнут от недостатка внутреннего борения или хранения ума. Если
припомнить при этом и то, что сказано прежде о внутреннем положительном
делании, — именно что в нем цель и сила внешнего положительного делания, — то
во всей силе откроется все значение делания внутреннего, и всякому будет видно,
что оно — исходище, основа и цель всего подвижничества. Все делание наше может
быть сокращено в следующую формулу: собравшись внутрь себя, восставь духовное
сознание и жизнедеятельность и в этом настроении ходи по начертанному внешнему
деланию под руководителем или Промыслом, но при этом с строгим и напряженным
вниманием замечай и следи все возникающее внутри. Коль скоро родится страстное
восстание, гони его и поражай, и мысленно, и деятельно, не забывая возгревать в
себе дух сокрушенный и болезнующий о грехах своих.
Сюда
должно быть сведено все внимание подвижника, чтобы, подвизаясь, он не
рассеивался и был как бы связан или препоясан по чреслам помышлений своих.
Хождение с таким внутрь-пребыванием и хранением есть хождение трезвенное, а
наука о сем есть наука трезвения. Теперь понятно, почему все подвижники
главнейшею из добродетелей подвижнических считали добродетель трезвения и не
имеющего ее почитали бесплодным. Потому оно и должно быть отмечено особенно. О
нем уже была речь, но то — лишь начало. Там говорено было о нем для того, дабы
показать, что исходить на деятельность самопротивления и самопринуждения должно
не иначе, как извнутрь или, лучше, ходить в ней — утвердившись внутрь. Теперь
ту же точку изберем для восхождения вверх, ибо там — цель, а внешнее —
средство. Должно то есть показать существенное тяготение подвизающегося духа к
Богу, условия к скорейшему приближению к Нему и состояние приближенного или,
лучше, способного к тому, ибо само приближение — от Бога.
[30] См. Приложения к «Письмам о христианской жизни».
[31] Книга Варсонуфия вся и состоит в этом.
[32] У святого Исаака Сирианина внешние скорби, слезы и сокрушения восхваляются по всему пространству его слов.
