Святитель Феофан Затворник
Письма о вере и жизни
Предыдущая | Содержание |
Следующая
Пишете: «Попробую пожить в монастыре». – Добре! Даруй вам Господи увидеть монашескую жизнь в монастыре. Извольте знать, что во всяком монастыре текут две жизни: одна обычная, житейская: ходят, говорят, бдят, пьют, спят и проч., а другая – собственно монашеская, в молитве, посте, богомыслии и борьбе со страстьми проходящая. На виду только первая, а вторая не видна и намеренно скрывается, даже от своих, а не только от пришлых, какова вы. Не увидя этой, вы можете заключить: что ж это за монашество? Тут то же, что и в миру, особенно когда придется услышать крупные разговоры или увидеть что неладное. Отчего бранят монахов и монахинь? Оттого, что видят только одну житейскую сторону их жизни, а монашеской настоящей не видят, бывая в монастырях только как посетители. Смотрите, не впасть бы и вам в такую ошибку.
Вот уж вы и подметили нечто не по вкусу вам: «У монахинь не сходит с языка враг; мало-мало что – все враг да враг. Признаюсь, это меня неприятно поражает. Да и как так? У меня разум есть; сама задумываю, сама и говорю, и делаю». – Этим вы даете знать, что не совсем верите во вмешательство нечистых сил в наши дела. Ученая! Как же верить таким нелепостям! Все ученые таковы; и не видят, как враг опутывает их еще более, чем неученых, и это не по житейской только части, но и по ученой. Ни одного ученого нет, которому враг не напустил бы в голову мыльных пузырей, которые они считают блестящими идеями или теориями. А в жизни, в чувствах и отношениях, он непрестанно ноги им подставляет в насмешку. Они же ничего этого разобрать не могут. Вот и вы такая же. Подождите. Враг не заставит вас долго ждать; скоро нагородит вам таких подсад, что свалитесь.
На этот раз я вам ничего про это не скажу, кроме того, что вам следует подумать и восстановить в себе ту истину, что несть наша брань к плоти и крови, но к началом и ко властем и к миродержителям тмы века сего, духовом злобы поднебесным (Еф. 6, 12), – и что главнокомандующий их яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити (1 Пет. 5, 8). Так говорит Дух Святый устами св. апостолов. И верить надо. Верьте же, а опыт начатой вами жизни скоро удостоверит вас в этом осязательно.
Вы решили, что будете молиться, чтобы Господь дал вам определительнее увидеть, что вы такое. Предоброе решение! Никто кроме Господа не может научить истинному познанию себя. Учит сему опыт, но точное понимание опытов в сем смысле подает Господь. И Ангел-хранитель, по мановению Господа, внушает, как что подметить. Трудитесь! Даруй вам Господи дойти до ясновидения, что вы слепая, расслабленная, прокаженная. Это настоящее наше состояние. Таково оно есть, а не надумывается таким; только не всякий видит то, даже и из желающих видеть. Враг закрывает, потому что это его работа, что мы таковы. Он и прячет ее, чтоб, увидевши, мы не разорили ее до основания. Туманом заволакивает он очи наши, держа нас вообще в помышлении о себе таком, что мы очень хороший народ. Нам это и на руку. Когда даст вам Господь развеять этот туман, увидите, какая вы хорошая. Начинайте приходить пред Господа в молитве, как осужденная и погибающая. Хоть это будет у вас заключением самопознания, если успеете в нем; но хорошо и наперед это приговорить о себе, чтоб давать направление самопознанию.
Пишете: «Говорила с духовным своим отцом и сказывала ему о себе разное. Он прямо мне сказал, что я горда и тщеславна. Я ему ответила, что я совсем не горда, но терпеть не могу приниженности и угодничества». – Отпели, прекрасно. Вы не давайте себя им в обиду, чтоб знали, что за вас голой рукой нельзя хватать. Вишь выдумал называть как, да еще в глаза? Теперь и я вам приговорю: «На что же лучше доказательства, что вы горды, как отповедь ваша? Она не плод смирения. И зачем вам поперечить такому приговору? Если он не идет к вам, беды от того нет; а если идет, вы же отклоняете его, то от этого не мало беды; потому что, не признавая за собой худа, не будете стараться исправить его, и оно засядет у вас навсегда. Лучше вам, не попереча, положить вникать в себя хорошенько, нет ли в самом деле в вас сего зелья крайне недоброго». Вы прошлый раз собирались молить Господа дать вам познать, что вы такое. Вот вам Господь и послал указание, а вы отворачиваетесь. Верно, вы ожидали, что Господь вам покажет, какая вы распрекрасная. Нет, этого не ожидайте. Случай сей есть прямой ответ Господа на ваше желание и моление. Извольте-ка лучше и свой к сему мановению Господню приложить труд. Начинайте вникать в себя строже. Станьте у сердца и замечайте, что оттуда выходит; потом обсуждайте, какого свойства это вышедшее. Если оно окажется гордостным хоть мало-мало, значит, гордость сидит в сердце и пускает оттуда такие пузырьки.
Чтоб вам удобнее было вести это необычное вам дело, пересмотрите, какие бывают проявления гордости, и помощью их уловляйте себя. Какие же бывают проявления гордости, это вы узнать можете из Лествичника, именно из слов его о гордости и тщеславии, из Кассиана, из Нила Преподобного, из Православного исповедания, – там, где перечисляются порождения семи смертных грехов. Все эти книги найдете в монастыре, пока-то успеете и сами запастись ими. Заметьте получше все признаки проявления гордости и потом смотрите, бывают ли они у вас. Если хоть немногие и иногда проявляются, значит, гордость есть и надо ее искоренять. Вы писали, что когда-то желали оскорблений и унижений. Это было прямое свидетельство смирения. А тут сказали вам: «Вы горда», – вы оскорбляться, поперечить и отворачиваться от сказавшего. Такие действия не знак ли, что смирения нет: было, да испарилось, по крайней мере, на этот случай. Кто желает оскорблений, тому сколько их ни делай, все мало. Так и смиренный думает, что ему все мало унижений. Вы говорите: «Сказал бы, в чем гордость». Да ведь она бывает очень тонкая, так что чуется, что она есть, а определительно схватить ее мудрено. Извольте сами добраться, в чем ваша гордость. Сказавшему же вам об этом будьте благодарны, что наводит вас на самопознание. Я в прошлый раз писал вам: «Приступайте к молитве, как осужденная и погибающая». А вы в протест. У вас часто прорывается протест. Придется сказать, что вы в духе протестантка.
Скажете, что и я на вас, как и духовник. Я ни на вас, ни за вас; а только навожу вас на то, чтоб присмотрелись хорошенько к себе. Опять повторю: беды нет от того, если вам приписывается то, чего нет. А если присмотритесь и найдете, – будет благо. Сие ведайте, что все промыслительные относительно каждого лица действия к тому преимущественно направляются, чтобы в порошок стереть наше «я». То же, конечно, имеется в виду и в отношении к вам. И благодарите Господа, что Он на первых же порах вашего Ему себя посвящения такой спасительный задал вам урок. Извольте же его обсудить как следует и заучить.
Поминаете об одной монахине, которая очень ревностна и к службам церковным, и к послушаниям монастырским. И дела у ней горят в руках; а она все твердит, что нерадива и ленива. «Приторно это мне показалось, – говорите. – Очевидно, тут нет искренности в словах, и слушать их неприятно». Подождите, и сами то же заговорите, когда соберетесь в себя и станете внимать себе. Вы теперь пока еще внешняя; внешнее только видите и о всем по внешнему судите. А потом все встречаемое обернется к вам другой стороной, и обо всем станете вы судить иначе, – и о себе самой также. Та монахиня ретивая, очевидно, себе внимает; внимая же себе, видит всякое, возникающее из сердца, неправое движение. Хоть она тотчас же прогоняет их, но не может считать их совсем чужими, когда они в ней происходят, а посчитав своими, и судить о себе должна по качеству их. Пусть пришло желание поесть что полакомее и побольше. Хоть она этого не сделает, но все же может искренно считать себя и лакомкой и утробой ненасытною. Пусть пришло желание одеться почище и поновей; она может искренно считать себя щеголихой и пустой мирянкой, хоть и не приобретет себе нарядного платья. Так и во всем, так и относительно нерадения и лености.
Верно, по временам, приходят ей позывы дать себе льготу или в церкви, или дома. Как такой позыв исходит из сердца, то значит, что леность не совсем еще там испарилась, или дух бодренный не всегда выдерживает она в церкви непрерывно, и он пресекается то рассеянием, то послаблением. Такое пресечение как назвать, как не нерадением? Так вот когда придет ей на память целый ряд таких случаев, совесть и заставляет ее сознаться в нерадении и лености. И стало быть, когда она называет себя такой, то тут никакой нет неискренности. Припомните сказание об одном старце, великом наставнике многих, как он, сидя в келлии, бранил себя и объедалой, и соней, и праздношатайкой, и разными недобрыми называл себя именами. Слушал это ученик его и изумлялся, потому что ничего такого за старцем его не водилось. Но он искренно мог таким почитать себя по помыслам, или по воспоминанию прошедшего. Я знаю одного человека, который называет себя сребролюбивым и скупым, хотя не бережет денег. Когда спросят его, почему он так о себе говорит, он отвечает: «Люблю иметь деньги, и когда просит кто, всегда жаль бывает дать; даешь, правда, во всегда через жаль».
Так вот как бывает во внутренней жизни. Придет время, и сами так о себе будете говорить. Бог судит о человек, как он есть внутри, в сердце, а не как вовне. Так и внимающие себе и Бога боящиеся о себе судят.
«Пришла, говорите, одна монахиня словоохотливая. Разговорились, и все по ниточке перебрали бывающее в монастыре. Слушалось спокойно и как будто в сласть. Но когда я осталась одна и стала все припоминать, поднялось смущение, все росло и росло, и наконец обратилось в бурю. Я свалилась будто в лихорадке; потом заперлась и не выходила, пока не успокоилась».
И слава Богу, что успокоились. Теперь сядьте и рассудите, что это такое было? Растревожилось чувство правды, поднялась ревность по правде, и ну бушевать. Кажется, все это в порядке, как вы и думаете. А оно не в порядке. Оставляю в стороне предметы, произведшие смущение; беру самое смущение и говорю, что это враг над вами насмеялся. Вы не верите в его вмешательство в наши дела, – вот вам и награда от него за это; а Господь попустил это вам, чтоб опытом научить вас истине сей. Давно-давно я встречал книжку о внутреннем мире. Там, помнится, все сводится к следующему положению: умиротворившись, блюди мир сердца, отражая без жалости все, покушающееся нарушить его, все, как бы красно оно ни казалось. Припомнил я это и прописываю вам. Уж как ведь красно казалось происходившее в вас! Вы – Илия ревнитель огненный, с мечем в руке выступали на защиту законов правды. А смотрите, какой плод! Как лихорадка оттрепала! Такое смущение не могло иметь хорошего источника. Бог наш есть Бог мира, и все Божие мир приносит. И ревность по правде, когда она от Бога, бывает мирна, кротка, ко всем сострадательна, даже и к тем, кои нарушают правду. Посему уразумеете, что разжигавшая вас лютость ретивая не от Бога. Враг подсел к сердцу вашему и распалил его так неестественно, что вы свалились. Это первое.
Второе, что следует вам взять в ум, вот что есть. Если б была правда в слышанном вами, враг не стал бы распалять вас так, потому что тогда он не на себя бы работал. Нам свойственно ратовать за правду, только разжигаться так несвойственно. Если б он разжег вас при правде, тогда вы погрешили бы только в степени распаления по ревности, а это ему не важно. Да тогда и самая правда дела не допустила бы до этого. Из этого заключить следует, что в слышанном вами нет правды. О монастырях и монастырных издавна ходит премного недобрых историй. И миряне и монахи с монахинями повторяют их, когда откроется случай, прилагая ко всякому монастырю, о каком ни зайдет речь, бывали ль в нем подобные случаи, или нет. Вот и монахиня та вам наболтала не знать что, и я, наверное, полагаю, что и сотой доли правды не было в ее речах. А вы из себя вышли, крича: «Ведь это ад, а не житье». Бывают, конечно, в монастырях случаи казистые, но все мелочь; бывают и сплывают, и толковать о том нечего.
Так извольте поверить, что слышанное вами почти все ложь, и что враг взял эту ложь, и представив вам ее в виде правды, поджег вашу ревность по правде и распалил ее до неестественной степени. Вы обмануты, призрак истины приняли за истину, и ну лютовать. Пишу это не за тем, чтоб кого-либо обвинить, а за тем, чтоб навести вас на мысль, что вас враг обманул и насмеялся над вами, и чтоб вы от этого случая начинали, по крайней мере, вероятным считать вмешательство нечистой силы в дела наши.
Положите же себе законом всякое смущение омрачающее считать действием мрачных сил, и с первого же появления смущения преграждать ему дальнейший ход и прогонять. Мир душевный чрез это всегда будет сохраняем, а при мире ясно будет ваше внутреннее и внешнее, и здравомысленное течение дел ваших расстраиваемо не будет.
Еще не успели вы получить моего ответа на прежнее письмо ваше о смущении небывалыми монастырскими неправостями, как пишете другое, в котором рисуете самую мрачную картину монашеской жизни. Подобных речей мне еще ни от кого не приходилось слышать, и удивляюсь очам вашим, которые умели увидеть все прописанное. Или правда, им ли следует удивляться, или другому чему. Вот посмотрим.
«Здесь пришла я к убеждению, что монахини народ чрезвычайно ленивый умом; от постоянного навыка исполнять телом положенные правила и число поклонов ум спит».
Если б вы сами бывали на этих правилах и, бывая, держали себя в продолжение их как следует, то никак бы этого не сказали. Ибо что это за правила? Это церковные и келейные молитвословия, сопровождаемые и перемежаемые поклонами, то многими, то тремя и одним. Обычно правилами называют те молитвословия, которые совершают или все в церкви вечером после церковных служб, или каждая особо в своей келлии; но и круг дневных церковных служб сюда же следует относить, начиная с полунощницы и кончая повечерием. Извольте вы теперь взять во внимание содержание всех этих молитвословий и скажите, может ли ум, внимающий им, спать? Он может не внимать, а когда внимает, спать не может. Ибо при внимании неотразимо печатлеются в нем самые возвышенные и возбудительные созерцания о Боге и вещах божественных. Каждое молитвословие живописует Бога, в Троице покланяемаго, Творца, Вседержителя и Промыслителя, – таинство воплощения Сына Божия и устроения Им нашего спасения, образ нашего в Нем спасения, сонмы спасенных, последние дни каждого, суд и воздаяние. Можно ли спать уму при созерцании всего этого? Не только в продолжение молитвословия не заснет он, но и в продолжение всего дня при других обычных занятиях будет непрестанно бодрен и занят высокими помышлениями.
Которые не внимают, у тех не дивно, что ум спит. Но ведь это не порядок, а беспорядок в монашеской жизни; потому в укор ей относимо быть не должно. Вы всех монахинь подвели под один уровень, не только своего монастыря, но и других. По вашему монахини – такой народ, что все спят умом. Почему вы это знаете?! Молитвословия по содержанию все возбудительны, – устав велит всем внимать, – внимающие не могут спать умом. Скорее вам следует заключить, что монахини все в сильном умовом возбуждении, чем что спят. Бывают, конечно, засыпающие или на несколько минут, или на все правило, или даже на несколько дней. Но чтобы все всегда спали, это крайне несостоятельный приговор. Вступают в обитель обычно возбужденные; в монастыре встречают они во всех порядках, особенно в молитвенных, сильную поддержку такого возбуждения. Как тут заснуть? Что временно ослабевает возбуждение, это очень обычно; а навсегда ему погаснуть нельзя. Кроме внешнего поддержания возбуждения, и внутри у них у всех есть страх Божий и совесть, которые не дадут заснуть в конец.
Разве, может быть, вы под умовой спячкой разумеете то, что они не проходили наук и вопросами их не томят своей головы? Но ведь не всем все ведать возможно. И между научниками не подряд ли бывает, что математик плохо знает или совсем не знает истории, медик небрежет о философии и подобное. Круг предметов, которыми занимается монашество и с которыми соприкасается, есть особый круг достойный изучения, – и не паче ли, чем все другие предметы. Изучаются сии предметы опытно, но усвояются умом, который обнимает их потом и теоретически. Если монахини внимают, – а этого отрицать вообще нельзя – то непременно и изучают свой предмет, каждая в своей степени. Если изучают, то не спят умом. Ведь у них идут чтения в церкви и по келлиям, бывают и взаимные беседы частные; в иных обителях нарочно собираются особо от церковных собраний где-либо, собственно для чтения назидательного и бесед. Всем этим каждая и набирается ума. Опыты противные сему, если вы на них укажете, суть уклонения от правого пути и порядка, и следовательно, только исключения, а не общая черта.
Вы полагаете, что монахини телесно исполняют свои правила. Что же это телесно? Одни читают и поют, другие кладут поклоны, и все собраны в одно место и обращены в одну сторону – к св. иконам. Но ведь все это не вполне телесно, а разве на половину. Слово телесно ли? Оно только телесным органом произносится, и ухом телесным приемлется, а само телесно ли? Таково же и пение. Как правила все почти исполняются словами и пением, то вообще об исполнении правил совсем нерезонно говорить, что это делается телесно. Говорю это только, смотря на видимую сторону дела, на которую и вы, смотря, сделали свое премудрое заключение. Но если приложить, что читающие, и поющие, и слушающие чтение и пение заняты не чтением и пением, а паче тем, что содержит читаемое и поемое; то в таком исполнении правила ничего уже не останется телесного. А когда и в смотрении на св. иконы, и в делании поклонов мы прозрим, как и следует, созерцания божественных вещей и движения сильных благочестивых чувств; то должны будем согласиться, что исполнение правила все вполне духовно, хоть имеет свою видимую сторону, без чего нам обойтись нет возможности. Привыкать к правилам точно привыкают, привыкают и к самому образу их исполнения; но вместе с тем привыкают и к святым движениям ума и чувства под действием их, и следовательно, привычка к правилам не отелесает, а одуховляет, и ума не усыпляет, а приучает к бодренности трезвенной и живой.
По вашему и поклоны наводят спячку на ум. Вот если вы помиритесь с монастырской жизнью и останетесь в обители, то сами станете класть поклоны, и тогда на деле испытаете, какое возбудительное действие имеют они на душу и ум.
Поклоны возбуждают энергию духа, и дух, возбужденный иным путем, требует поклонов. Они всегда состоят во взаимодействии. Почему у св. Отцев между правилами воспитания духовной жизни стоит и множество поклонов каждодневных. Многие и все правила молитвословия исполняют посредством поклонов, следуя указаниям, положенным в следованной нашей Псалтири. Вы, я полагаю, ведь не настолько недалеки в церковно-молитвенных действованиях, чтобы дело поклонов ограничивать одним наклонением головы и тела. Если ж вы не знали, что такое поклоны, то знайте, что они суть прямые следствия возбуждения благоговейных мыслей и чувств, и сами в свою очередь возбуждают такие же мысли и чувства и должны быть причислены к способам воспитания духа, – не бессильным.
Да вы сами имеете ведь какое-либо молитвенное правило и исполняете его? Как же исполняете? Тоже стоите пред иконами, читаете молитвы по молитвеннику и кладете поклоны? Так вот чувствуете ли при сем, что ваш ум усыпляется? Если не чувствуете, то за чем иначе судите о других? Если о других судите так, то даете право и другим судить о вас, что вы телом только исполняете правило, а ум ваш спит. Можете против этого подумать: «Как можно? Я ученая». На это вам скажут, что ученость – совсем другая область от духовной жизни. Ученая еще непробуднее может спать на правиле, чем простая.
Вы продолжаете: «Ум у монахинь спит; оттого не умея дать отпора
всякой дребедени, они, считая ее наваждением врага, сильнейшего их, без борьбы
подчиняются ей». – То вы касались внешних порядков благочестной монастырской
жизни и криво толковали их, а теперь касаетесь внутренней стороны жизни
инокинь, но и ее изображаете тоже неточно. То, что вы говорите, совершенно
предположительно. Почему знаете вы, что происходит в душе монахинь? А не зная,
утверждая же, что там то и то бывает, вы свои догадки выставляете как действительность.
Думается вам так, показалось так; вы и говорите, что так есть. Свои думания вы
не подвергали разбору и приняли их сразу. Это то же, что без борьбы подчинились
им, и следовательно, подпали тому же, что в монахинях осуждаете. Если теперь
догадки о других, истине не отвечающие, суть клевета (diabolh), а клевета
всякая от диавола есть, то вы попали в сети врага, несмотря на то, что ум ваш
не спит, как вам думается. Не спит, а не умел дать отпора дребедени, насеянной
врагом. Не только не умел, даже и не брался за это дело; не брался, оттого что
не заметил; не заметил, оттого что не верит во вмешательство врага в дела свои.
Под кровом этого неверия враг подошел к уму вашему и насеял в него дрянных
мыслей. Это вам вторая награда за неверие в козни врага.
Вы полагаете, что монахини
не борются с помыслами и что бы ни пришло на ум, подчиняются тому. Судя по
сказанному пред сим я могу заключить, что это вы полагаете, судя по себе.
Подождите; вступите сами в борьбу и перестанете так думать. А наперед примите на
веру, что ни одна монахиня не бывает без борьбы. Всякая борется, как только
заметит что неправое и смущающее – борется с мыслями, борется с желаниями,
борется с разными движениями чувства при непрерывных столкновениях с другими.
Вступающие в обитель проходят предварительную сильную борьбу пред вступлением в
нее. Вступают они возбужденными в духе на добро с решимостью ратовать за него.
И ратуют, внимая себе. Иногда побеждают они, иногда побеждаемы бывают, наиболее
потому, что не заметят козней врага, который умеет их искусно прикрывать. Так
есть; и вы совсем неверно смотрите на монахинь. Бывают и такие, как вы пишете;
но это исключение, а вообще так говорить нельзя.
Что они всякий худой помысл и всякое другое худое движение, внутри
происходящее, производят от врага, – в этом нет ошибки. Так есть на самом деле.
Вмешательство врага в наши внутренние и внешние дела шире и многообъятнее,
нежели как думается вообще даже и без особых ограничений признающими его. И
Писание святое этому учит, и опыты святых подтверждают. Вообще у христиан брань
не есть к плоти и крови, но к духам злобы (Евр. 6, 12); а в монашествующих
она ожесточается до крайности. Так не монахини, рассуждающие сообразно с сим,
достойны укора, а вы, судящие противно сему.
Извольте принять и
содержать следующие положения св. Отцев: в сумме роящихся внутри нас помыслов
есть ангельские, есть человеческие и есть бесовские. Человеческие помыслы,
когда думают о вещах, как они есть по естеству, например, о золоте как золоте,
его виде, свойствах, добывании и подобное. Ангельские, когда при сем привходят
добрые наведения, к добру располагающие, например, прославление Творца при
взгляде на золото. Бесовские, когда порождаются наведения страстные, на зло
ведущие, например, при взгляде на золото мысль повеселиться на него и подобное.
К бесовским же должно отнести премножество мыслей пустых, праздных и кажущихся
добрыми, но могущих привести не к добру, особенно когда они рождаются во время
добрых занятий, – во время молитвы и чтения душеполезного и подобное, и отвлекают
от них. Примите это за начала и по ним начинайте обсуждать свое внутреннее. Я
же приложу только: посудите теперь вы, все мыслимое вами относящие к своему
уму, сколько бесовских помыслов вы лелеете, и не просто лелеете, но и ратуете
за них, как за самые верные взгляды. Пример не далеко, – ваше суждение о
монахинях навеяно врагом.
Не удовольствовались вы
сказанным, – подрисовываете и еще свою излюбленную картинку; «безграмотность и
неестественная жизнь, – труд телесный непосильный, питание скудное и плохое,
жизни умственной никакой, духовного назидания нет».
Ни одного приговора тут нет верного. Безграмотных ныне вы почти не
встретите. Многие и поступают в монастырь уже грамотными, другие в монастыре
скоро выучиваются читать, и уж разве какая-какая остается безграмотною. Но
безграмотные не лишены добрых плодов грамотности, лушая читаемое в церкви и в
келлиях грамотными. К тому же грамотность вообще есть средство. Ставить ее в
существенные отличия не приходится. И безграмотность может все иметь, что нужно
для спасения, если имеет веру и смысленно действует по вере; и грамотность одна
ничего существенно доброго не дает. У вас ученых безграмотность то же, что
проказа, а грамотность – нечто священное. Это вашей касты грубый предрассудок.
Неестественной жизнью что
вы называете? Если монашество вообще, то это еретическая мысль. Монашество
естественно, ибо прямо требуется пробужденным в нас духом нашим; существо же
веры Христовой дает ему настоящий строй, направление и дух. Извольте заучить
сии положения. Когда установитесь в монашестве, тогда осяжете, как сие есть
истинно. – Если же неестественностью называете то, что вслед за сим говорится,
то являете ошибочное суждение, происходящее от грубого неведения дела
монашества.
Телесный труд – хорошее
дело; плохое и скудное питание под масть монашеству: хлеб да вода мудрых еда.
Да и что тут можно видеть неестественного?! Постничество и труд – средства
монашеские. Судить об их уместности или неуместности надо по их
приспособленности или неприспособленности к цели. Если цель монашества
естественна, постничество же и труд пособствуют достижению сей цели, то и они
естественны. Цель монашества какая? Та, чтоб быть всегда с Богом, что и есть
единое на потребу. Быть с Богом мешает, не менее другого многого, пространное
питание и покоение тела. Тогда тело дебелеет и, как тяжелая гиря, тянет к
земле. А когда его плохо питают и томят трудом, тогда оно утончается и дает
духу свободу возноситься горе к Богу и с Ним пребывать неотлучно. Видите, как
труд и плохое питание стоят в монашестве на своем месте? Извольте же бросить ту
пустую мысль, будто они неестественны.
«Жизни умственной и
деятельной никакой». – Что ум у монахинь не спит, об этом была речь. Он у них
занят своего рода предметами. Здесь вы, кажется, разумеете научность. Как наук монахини
не проходили, то и предметами научными теперь не занимаются, не читают о том и
не думают. Это совершенная правда. Даже и проходившие науки бросают их в
сторону. Но это не значит, что у них деятельности умовой нет. Есть, только
обращена не на научные предметы. Если стать взвешивать, какие предметы выше и
ценнее, то преимущество, бесспорно, окажется на стороне тех, коими занимают ум
свой монахини. Одно укажу, – эти предметы вечны и к вечному спасению ведут, а
научные предметы временны и вместе с временем совсем исчезнут, спасению же
могут только не мешать, – и если способствовать, то очень косвенно и притом под
условием полного и беспрекословного подчинения первым.
Под жизнью деятельной, верно, вы разумеете хлопотливую жизнь по
семейству, по торговым предприятиям, по делам службы гражданской и военной, по
мастерствам и искусствам. Такой хлопотливой жизни, как в миру, у монахинь,
конечно, нет; но тем не менее есть жизнь деятельная, только своего рода, как и
умовая. Даже скажу, что она по предметам схожа с мирскою. И тут есть
деятельность такая же, какая бывает в семье, потому что монастырь есть семья
родных по духу сестер. Сюда относятся труды по изготовлению пищи, пития, по
мытью, соблюдению чистоты и охране и подобное. Есть деятельность и такая, как у
мастеров мирских и художников; это шитье, вязание, ткание, разного рода
вышивание, рисование. Все это в совокупности составляет то, что выше вы назвали
трудом телесным. Мимоходом спрошу вас, как же это у вас выходит: «труд
телесный, непосильный даже, и деятельности никакой»? Но полагаю, что вы
разумели деятельность самоначинательную, т.е. нет такой деятельности, чтоб
каждая сама предпринимала, начинала, продолжала и кончала, как ее душе угодно.
Деятельность идет, но все по приказу и указу, а не самоначинательно. Это так, и
этим существенно отличается деятельная жизнь монастырская от подобной же
деятельности мирской. Но в этом не невыгодная, а выгодная сторона деятельности
монахинь по приспособленности ее к главной цели монашества – жить всегда в
Боге. Главнейший враг жизни в Боге есть многозаботливость, а многозаботливость
есть рычаг, приводящий в движение самоначинательную мирскую деятельность. С
утра до ночи темной каждый день гоняет она мирских предпринимателей от одного
дела к другому и на минуту не дает покоя. Некогда им обратиться к Богу и побыть
с Ним в молитвенном к Нему возношении. Эта многозаботливость у монахинь места
не имеет. Понимающие дело затем и в монастырь вступают, чтоб избавиться от сей
мучительницы. И избавляются. Вступающая в обитель отдает себя в работу обители,
а обитель дает ей кров, пищу, одежду и всякую защиту. Как эта сторона
совершенно обеспечена, то многопопечительной заботливости места нет; она и
отходит. По отпадении же ее ум и сердце остаются совершенно свободными и
никакой помехи не имеют в том, чтоб пребывать в Боге и Богом услаждаться. Те,
которые с разумом ведут свое дело монашества, скоро и преуспевают в этом, и
установляются у своей цели. Затем остается только блюсти сие сокровище. И
блюдут. Каждая инокиня имеет свой урок сделать в сутки то и то. Как эти работы
привычные, то не требуют особого внимания. И бывает, что руки работают, а ум с
Богом беседует и питает тем сердце. Такую норму внутреннего строя прописал еще
св. Антоний Великий. Так видите, что и у монахинь есть деятельная жизнь, –
похожая на деятельность мирянок; только нет у них при сем многозаботливости,
грызущей мирянок, свобода от которой по порядкам монастырской жизни и дает им
способ быть у своей цели или пребывать неотходно с Богом и в Боге.
Вы слишком много даете цены
душевной деятельности, то есть знательной, предпринимательной и художественной,
и особенно знательной. Но ведайте, что для духовной жизни, какую проводить
берутся монахини, развитие душевной стороны совсем не требуется. Духовная
спасительная жизнь зачинается и развивается независимо от душевного развития.
Отсутствие последнего никакого ущерба не причиняет первой и достоинства ее не
умаляет. Душевность вся, и в самом лучшем ее виде, цену получает только тогда,
когда вполне подчиняется духовности, сама же по себе ничто для вечности. В
будущем веке все будет духовно, душевное же все отпадет и здесь останется, как
временное. И видим, какие светлые личности выходят из простых монахинь, когда
он возьмутся за дело как следует! Нам с вами труднее так успеть, как они. Ибо у
нас душа слишком тучна. Когда-то успеем мы переделать ее и утончить; а у них
она готова, и они действием духа вдруг делают из ней, что находят потребным.
Ваше положение для цели, вами избранной, гораздо хуже, чем положение
монастырок, которых вы дурно понимаете.
Что касается до того, будто духовного назидания нет, то
потрудитесь вновь прочитать, что я писал против ум спит у монахинь.
Прибавлю здесь, что монахини внимательные, и сами того не замечая, преуспевают
в духовном назидании. Для душевного знания надо много читать; для духа довольно
одного текста Писания на целый день, а иногда и не на один. Внимательные
монахини, внимая чтению Псалтири, Евангелия, Апостола и другим положенным
чтениям и службам, как дар от Господа получают то, что один, или два, или более
текста прильнут к сердцу и займут собой все сознание сладостно и начнут
испускать из себя лучи ведения духовного. Получающие это не отрывают уже от них
внимания, и все более и более развивают мысли их, питаются ими и насыщаются. Вот
и непрерывная цепь назидания во весь день. Назидания, полученные сим путем не
забываются, ибо не памятью заучаются, а сердцем приемлются. Так идет изо дня в
день. Духовное назидание множится, и ведение духовное растет, крепнет и
приобретает все более и более полноты, пока достигнет цельности, все
объемлющей. Многие монахини, и из простых, обладают сим достоинством, хотя не
трубят о нем. Суждение наше о сем деле весьма неправо. Хотел бы приписать:
«Сознайтесь, но вы не можете этого сделать». После сами увидите.
Заключаете вы свою рецензию
так: «В самой жизни монастырской не вижу ничего отрадного для духа. Зависть,
злоба, ложь и деспотизм – вот главные двигатели этой замкнутой жизни; любви к
ближнему никакой». – Какие ужасы! Волос дыбом становится. Вы точно в ад попали.
И это еще на первых порах. Что дальше-то будет? Увы, бедненькая! Но я не берусь
жалеть о вас, а напротив приговариваю: «Поделом! За кривотолк». Из предыдущих
ваших суждений ни одно не оказалось правым. А это из неправых неправейшее есть.
Тут одно только можно не отрицать, именно то, что вы ничего отрадного не
видите. Но вина этому не монастырская жизнь, а ваше неведение. Не видите,
потому что очей не имеете, которые бы исправно видели. Зависть, злоба, ложь
бывают у иных, немногих, но не как постоянные качества, а как случайности:
бывают и сплывают. А вы всех и навсегда заклеймили этими качествами. Уж это
болезнь ученых все обобщать. Заметили вы за одной и двумя или слышала о них
нечто подобное, и тотчас решаете: «Все и всегда таковы. Любви к ближнему нет
никакой». – Обитель есть общество сестер. И они не напрасно носят это название,
а действительно любят друг друга родственно, не плотской, а духовной
родственностью. Бывают иногда разлады; но разладят и опять сладят. И к
посторонним питают любовь, деятельно же являют ее по мере возможности, ибо сами
скудны и работают на монастырь. Помощь нуждающимся лежит на монастыре; и он
исполняет это, сколько сил достает. У нас почти нет богатых обителей. Одна-две,
и обчелся. Достаточных довольно есть; но столько же, если не более, и бедных.
По этому и судить надо об их благотворительности. А вы ни на что смотреть не
хотите и порешили: «Любви нет».
А деспотизм что? – Это вы снаружи смотря, видите деспотизм; а
внутри никто его не видит. Потому что все с тем и в обитель поступают, чтоб не
иметь своей воли и делать что прикажут, не рассуждая, для чего и почему. Как с
этим условием поступали, то и не видят ничего неправого в том, что никому не
дается жить по своей вольке. В этом основа не монастырской только, но вообще
духовной жизни. Отсечение своей воли и своего ума есть условие к преспеянию в
духовной жизни. Жизни сей нельзя развернуться, пока в силе я. Жизнь
монастырская вся и направлена к тому, чтобы стереть в порошок этот кремневый
камень. И кто охотнее подвергает себя этому трению, тот скорее и успевает в
духовной жизни. Вы судите по-мирски, где не тронь меня составляет
коренной закон жизни. Что в миру главное, тому противоположное должно быть
главным в монашеской жизни. Вы еще мирянка в духе. И хотите, чтоб монастырь
дышал по-мирски, чтоб вам просторнее было там дышать. Но ведь этому сбыться
нельзя. Потому собирайтесь довольствоваться тем, что противоположно миру и,
следовательно, вам не по сердцу.
Разгорелся ваш дух мирской
и вы даете знать: «Я немало в миру терпела, но все претерпенное мной легче
креста монастырской жизни; самое нахождение мое в монастыре есть лютый крест».
– Это вы сказали не понимая дела; а больше, думаю, потому, что враг вас смущает
и отвращает сердце ваше от монастырей, не желая расстаться с вами. Надо вам
идти наперекор сему и понудить себя дойти до теплого расположения к монастырям,
– к монастырям, как они есть, а не к идеалам их. Поставьте это себе целью и
подвигом при начале изменения вашей жизни. Без этого дело ваше не будет
спеться. Судя по искренности, с которой вы о всем говорите, гадаю, что вы также
искренно будете говорить о монастыре и монашестве противоположное тому, что
сказали теперь. По мере того, как будете втягиваться в сию жизнь и опытно
входить в суть ее, высказанные вами суждения будут отпадать одно за другим.
Сего желаю вам от всей души.
