РУССКАЯ СИМФОНИЯ

СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ, И ТЬМА НЕ ОБЪЯЛА ЕГО

СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ

РЕВОЛЮЦИЯ и гражданская   война   сто­или России громадных жертв. За период 1917—1921 годов погибло восемь миллио­нов человек, а объем промышленной продук­ции в 1920 году составил лишь 13,8 % от "царского",   довоенного   1913-го   (1).   Еще большим был ущерб моральный, религиоз­но-нравственный, духовный,  который  не­возможно измерить никакими цифрами. Жестоко оборванной оказалась многовековая государственная и церковная традиция, служившая неизменной опорой русского бытия при всех его прежних нестроениях и кризисах. В залитой кровью, разоренной, покрытой дымом пожарищ стране российская история вступила в свою новую, "советскую" эпоху...

30 декабря 1922 года I Всесоюзный съезд Советов утвердил Декларацию об образовании СССР. Таким образом официально завершился процесс уничтожения исторической России и опре­делился ее новый геополитический преемник. На деле же вся история Советского Союза — это тяжелая, жестокая, изнуритель­ная борьба русского народа за возрождение его духовного и государственного величия. Отсюда — все вопиющие противоре­чия этого периода нашей истории, его героические свершения и позорные провалы.

Мало-мальски подробный анализ "истории СССР" требует самостоятельного и кропотливого исследования. Мы попробуем дать лишь краткие характеристики ее главнейшим этапам, опре-делить основные тенденции национального самосознания, под­вергшегося за это время мощнейшим насильственным воздей­ствиям, постараемся осознать промыслительное содержание это­го неимоверного испытания, выпавшего на долю нашего народа. С точки зрения господствующей идеологии (имея в виду не убогую закосневшую марксистско-ленинскую догму, а реальное самосознание власти, определявшей курс государственного раз­вития), советскую эпоху русской истории можно условно разде­лить на пять периодов:

1. Агрессивно-русоненавистнический, — начавшийся с мо­мента революции и продолжавшийся до начала Великой Отече­ственной войны.

2.  Национал-большевистский, — охватывающий военные годы и строительство советской империи, завершившийся со смертью Сталина в 1953 году.

3.  Интернационально-коммунистический, — облекшийся в форму псевдолиберальной реакции на "культ личности" и совпа­дающий по времени с хрущевской "оттепелью".

4. Имперско-бюрократический, "застойный", — включающий в себя почти два десятилетия брежневского правления с неболь­шим андроповско-черненковским "довеском", когда дряхлеющий колосс СССР существовал уже "по инерции", лишенный какого-либо жизнеспособного внутреннего идеологического содержа­ния.

5. Либерально-демократический, — горбачевский; по сути — ликвидационный. В ходе его исчерпавшая себя коммунистиче­ская верхушка шаг за шагом предавала собственную страну, ее национальные интересы и народ в поисках выхода из мировоз­зренческого политического и духовного тупика, в котором ока­зался прогнивший режим. Этот путь закономерно закончился развалом СССР в декабре 1991 года.

Сегодня, с высоты нашего горького и страшного опыта, пора приступить к изучению недавнего русского прошлого непред­взято и объективно — "не плача, не смеясь, но понимая", говоря словами древнего философа (Спиноза).

РАЗОРЕНИЕ

"К ТЕБЕ — ОБОЛЬЩЕННЫЙ, несчастный русский народ, сер­дце мое горит жалостью до смерти, — писал в 1918 году Святей­ший Патриарх Тихон. — Оскудеша очи мои в слезах, смутися сердце мое (Плач 2:11) при виде твоих тяжких страданий, в предчувствии еще больших скорбей" (2). Увы! — эти горькие

слова вещего старца стали пророческими. Первые десятилетия советской власти оказались временем широкомасштабного анти­русского геноцида. "Рабоче-крестьянское" правительство совет­ской России стремилось уничтожить рабочих и крестьян так же, как и буржуазный класс населения, ибо его целью было истреб­ление русского народа, как главнейшего оплота христианской культуры", — свидетельствует князь Жевахов (3).

Достижения этой цели добивались тремя главными способа­ми. Наиболее активная, образованная и способная часть населе­ния выкашивалась методами жесточайшего террора. Мы уже касались этого вопроса ранее и здесь нет смысла повторяться. Шли годы, ЧК переименовывали в ОГПУ, затем в НКВД, меня­лись люди, но кровавая суть учреждения — ликвидация русской национальной элиты — оставалась неизменной.

Но даже эта гигантская убойная машина имела ограниченную пропускную способность. Даже ее мощностей не хватало. Оказа­лось, что многовековая подвижническая жизнь Руси, освященная высокими христианскими идеалами, соделала источником со­противления новым порядкам весь народ, всю его жизнь — от бытовой повседневной текучки до исповеднического служения религиозным святыням. Несмотря на гигантские кровопускания гражданской войны и массовых репрессий, Россия упорно оттор­гала строителей "светлого будущего".

Большевистская верхушка прекрасно понимала, что только насилие может обеспечить ей политическое будущее. И в по­мощь террору на этом пути она призвала искусственный голод, масштабы которого, превышая всякое человеческое разумение, позволяли решить сверхзадачу момента — парализовать ужасом огромную страну, лишить оглушенный невиданным бедствием народ воли к сопротивлению и физической возможности проти­востоять творимому злу.

"Ссылки большевиков на неурожай столь же бессовестны, как и все прочее, исходящее от советской власти, — писал Жевахов. — Голод был вызван умышленно, и это видно из того, что население вымирало от него в наиболее цветущих и плодород­ных губерниях, и тем сильнее, чем выше были урожаи. И это потому, что чем выше были урожаи, тем сильнее советская власть грабила население, лишая его даже семян на обсеменение полей.

Вызван был голод следующими причинами:

1) истреблением помещиков и уничтожением крупного зем­левладения;2) социализацией земли и непомерными налогами, что сразу же сократило посевную площадь более чем наполовину;

3) открытым грабежом хлеба путем насильственного захвата его для нужд Красной армии, что вызвало повсеместно массовые восстания, подавляемые самыми беспощадными мерами и сплошным избиением беззащитного и голодного населения;

4)  вывозом хлеба за границу в количестве, обрекавшем насе­ление на голодную смерть" (4).

Третьим способом борьбы с народом, которую последователь­но и упорно вело советское правительство, стали жесточайшие гонения на Церковь, гонения на святыни народные, оказавшиеся возможными, в свою очередь, лишь благодаря повсеместному террору и голоду. Общеизвестно страшное по своему цинизму письмо Ленина членам Политбюро, в котором он отмечает, что покончить с сопротивлением "черносотенного духовенства" мож­но именно "сейчас, когда царит повсеместный голод", и единст­венный способ для этого — "расстрелять как можно больше" представителей церковной иерархии.

"Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, — обличал богоборцев патриарх Тихон, — ежедневно доходят до нас известия об ужасах и зверских избиениях ни в чем не повин­ных людей, виновных разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности...

Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения...

Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной" (5).

От ста тысяч дореволюционных священников уже к 1919 году осталось всего сорок тысяч. В этом жутком состоянии антипра­вославного террора страна находилась непрерывно, год за годом. Как только в очередной раз выяснялось, что Россия быстро, несмотря ни на что, залечивает раны братоубийства, репрессий и голода, вовсе не собираясь отрекаться от веры предков и своей великой судьбы, власть вновь и вновь — расчетливо, цинично и беспощадно — ввергала народ в очередную кровавую мясорубку — будь то "коллективизация", "ежовщина" или "безбожная пяти­летка". Все это сопровождалось безудержным шабашем русоне-навистничества, безраздельно царившего в кремлевских верхах и агитационно-пропагандистском аппарате партии.

"Будь проклят патриотизм!" — этот лозунг Троцкого яснее всего определял официальное отношение власти к собственной стране. Все большевистские вожди наперегонки хаяли русский народ, как будто это был побежденный, но все еще опасный враг.

Страшно подумать, но для многих из них это действительно было именно так, причем вполне осознанно.

Зиновьев призывал "подсекать головку нашего русского шовинизма", "каленым железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм..." Бухарин разъяснял со­отечественникам: "Мы, в качестве бывшей великодержавной на­ции должны поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям" и требовал поставить русских "в положение более низкое по сравнению с другими" (6).

"Решительная борьба с пережитками великорусского шови­низма является первой очередной задачей нашей партии", — провозглашал Сталин, как бы подводя итог всей этой вакханалии (7). И многочисленные проворные помощники спешили реали­зовать очередное гениальное указание вождя. Академик Покров­ский — главный историк страны — требовал запретить само понятие "русская история": как реакционное.

"Русь! Сгнила? Умерла? Подохла? Что же! Вечная память тебе", — кликушествовали пролетарские поэты (Александров­ский), выполняя свой "интернациональный долг" (8).

В отношении православия позиция властей была еще более жесткой. Один из соратников Дзержинского, чекист Рогов запи­сал в своем дневнике: "Одного не пойму: красная столица и церковный звон? Почему мракобесы на свободе? На мой харак­тер: попов расстрелять, церкви под клуб — и крышка религии" (9). В 1928 году Сталин, начиная коллективизацию, жаловался в одном из своих интервью на "реакционное духовенство", отрав­ляющее души масс. "Единственное, о чем надо пожалеть, — сказал он, — что духовенство не было с корнем ликвидировано".

"Жалоба" "великого пролетарского вождя" была, конечно, ус­лышана. В 1932 году была объявлена "безбожная пятилетка". К 1936 году планировалось закрыть последнюю церковь, а к 1937-му — добиться того, чтобы имя Божие в России вообще перестало упоминаться.

Время, если и вносило коррективы в эту кощунственную кам­панию, то лишь меняя обвинительную терминологию. Расстре­ливали же одинаково рьяно и быстро: в 1919-м — просто так или за "контрреволюцию", в 1937-м — за организацию, скажем, "церковно-фашистского центра".

21 сентября 1937 года Особой тройкой областного управления НКВД в Нижнем Новгороде по такому обвинению был приговорен к расстрелу митрополит Нижегородский Феофан (Туляков). Вообще же, только за один этот год исчезли без следа 35 русских архиереев, сгинув в кромеш­ных недрах НКВД и ГУЛАГа.

Казалось, ничто уже не спасет Рос­сию от медленной, мучительной смерти —«равно физической и духовной. Но Господь судил иначе: страшное потрясение новой великой войны в очередной раз — вопреки всем человеческим расчетам — изменило русскую судьбу.

НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМ

СТРОГО ГОВОРЯ, советская власть никогда не была монолит­ной. Причем, это касается самого ее содержания, а вовсе не только скорпионьих междоусобиц "рабоче-крестьянских" кремлевских владык.

Дело в том, что прямое порабощение народа — предприятие в России практически невыполнимое, поэтому методы непосред­ственного насилия сочетались у большевиков с активным идео­логическим, агитационным воздействием. Для прикрытия свое­го губительного содержания такая идеология неизбежно должна драпироваться в одежды человеколюбия. Притом, чем более же­стокой и человеконенавистнической становилась она в своей реальной повседневной практике, тем более "возвышенной", "иде­альной", запредельной должна была быть ее официальная, про­пагандистская цель.

Именно так— используя псевдомессианские мотивы "послед­него и решительного боя", спекулируя на естественном многове­ковом стремлении людей к "царству всеобщего братства и спра­ведливости", разрушителям удалось обольстить русский народ, замутить и исказить его исконное христианское самосознание, искалечить и растлить соборную душу России, привычно, легко и быстро откликавшуюся на всякий мессианский зов. Народ согрешил, поверив лукавым вождям и лживым пророкам, — он поддался дьявольскому соблазну: собственными усилиями, без Бога построить "рай на земле".

Только такая великая, всемирная, абсолютная цель могла в какой-то мере оправдать в глазах русского человека те неимовер­ные жертвы, которые год за годом требовала от него "пролетар­ская" власть. Только поверив, что все они необходимы для дости­жения окончательного, вечного мира и "всечеловеческого братст­ва", мог русский человек, скрепя сердце, согласиться на утерю своих привычных ценностей. Многие из тех, кто громил древние святыни и безжалостно уничтожал "классовых врагов", делали это, искренне веря, что вот, еще одно, последнее усилие — и распахнутся сияющие ворота в то самое "светлое будущее", кото­рое им так уверенно обещали.

По сути дела, доктрина коммунизма узурпировала, извратив и опошлив, те неисчерпаемые источники могучей религиозной энергии, которые веками питали русскую жизнь, обеспечивая духовное здоровье народа и величие державы.

Но такая узурпация имела свои неизбежные "издержки". Глав­ная из них заключалась в том, что — в своем большинстве — благонамеренные и доверчивые русские коммунисты принима­ли всерьез все провозглашенные лозунги. Они бесхитростно и рьяно стремились к созидательному труду, искренне намереваясь строить то сказочное царство всеобщего братства, о котором твердило "единственно верное" учение. Разрушительная, губи­тельная сила дьявольского "совдеповского" механизма в этой вязкой благонамеренной среде слабела год от года, несмотря ни на какие усилия "посвященных" механиков, безраздельно, каза­лось, контролировавших все его важнейшие элементы.

Практически сразу же после революции в административно-управленческом сословии СССР сложились две фракции, две различные партии, непримиримые по своему отношению к стране, в которой они властвовали. Одна часть искренне ненави­дела Россию и ее народ, видя в ней лишь полигон для испытания новых идей или запал для взрыва "мировой революции". Вторая, в меру своего искаженного понимания, все же радела об интере­сах страны и нуждах ее населения. Борьба между этими фрак­циями длилась — то затихая, то разгораясь с новой силой, но не прекращаясь ни на миг, — вплоть до уничтожения СССР в 1991 году.

Развал СССР, конечно, не прекратил, но лишь обострил эту борьбу. В новых условиях, в иных формах — она ведется и сейчас. И несмотря на внешние неудачи ревнителей возвращения России на свой историче­ский путь, пробуждающееся в обществе традиционное русское самосоз­нание дает основание надеяться, что не до конца отринул нас Господь, что Святая Русь еще может воспрять во всей силе и славе своего державного величия!

Великая Отечественная война стала в этой борьбе перелом­ным этапом. Уже к концу 30-х годов созрели предпосылки для пробуждения русского патриотизма и национального самосозна­ния народа, которым к тому времени два десятилетия кряду правили, от имени которого беззастенчиво выступали откровен­ные русофобы — по большей части инородцы, превратившиеся в настоящий привилегированный, "эксплуататорский" класс. Когда же война со всей остротой поставила вопрос о физическом выживании русского народа и существовании государства — в национальной политике советского руководства произошел на­стоящий переворот.

Нет, ни одна из догм официального коммунистического ми­ровоззрения не была отвергнута, ни даже слегка пересмотрена. Но реальное содержание "идеологической работы в массах" из­менилось резко и принципиально, обретя несомненные нацио­нал-патриотические черты.

Срочно подыскивались соответствующие цитаты из творений пролетар­ских вождей. Но поскольку найти их у Ленина было просто невозможно, а Сталин ничего подходяще-программного сказать еще не успел, при­спосабливались, используя что придется и обосновывая всплеск наци­онально-патриотического усердия такими, например, старыми (еще дореволюционными, 1913 года) сталинскими тезисами: "В России роль объединителя национальностей взяли на  себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворян­скую бюрократию". Вот уж воистину — было бы желание, а цитата найдется!

При этом — надо отдать Сталину должное — пересмотр осуществлялся решительно и целенап­равленно во всех областях: от культурно-исторической до рели­гиозной.

Русская история и национальная культура из объектов глум­ления, грязных оскорблений и нападок вдруг превратились в объект почитания, вернулись на свое законное, почетное место. И, несмотря на то, что сделано это было весьма избирательно и непоследовательно, результаты не замедлили сказаться повсюду — на фронте и в университетских аудиториях, среди партийных функционеров и простых крестьян.

Ученые вдруг заговорили о том, что "обличения русского народа" могут быть "по вкусу" лишь "тем историкам, которые не сумели понять глубоких дарований, великой умственной, соци­альной и технической энергии, заложенных в русском народе", что "насмешки... над невежеством и варварством русского народа" антинаучны, что подобные обвинения есть "злостный миф, за­ключающий в себе суждения большей части европейцев о России и русских людях..." Вдруг оказалось, что на подобный "обвинительный акт" у России есть достойный ответ, причем, "отвечает уже не наука, а вся многообразная жизнь русского народа" (10).

Столь же серьезными были изменения и в области церковно-государственных отношений. 4 сентября 1943 года на совещании, проходившем в одной из загородных резиденций Сталина, было решено пересмотреть государственную политику в области рели­гии. В тот же день в Кремле он принял специально доставленных по такому случаю из разных концов страны виднейших право­славных иерархов: патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), ленинградского архиерея митрополи­та Алексия (Симанского) и экзарха Украины митрополита Ни­колая (Ярушевича).

Сталин — подчеркнуто — начал беседу с того, что высоко отозвался о патриотической деятельности Православной Церкви, отметив, что с фронта поступает много писем с одобрением такой позиции духовенства и верующих. Затем поинтересовался про­блемами Церкви.

Результаты этой беседы превзошли всякие ожидания. Все до единого вопросы, которые были поставлены иерархами, говорив­шими о насущных нуждах клира и паствы, были решены поло­жительно и столь радикально, что принципиально изменили положение Православия в СССР. Было принято решение о созы­ве архиерейского собора и выборах патриарха, престол которого 18 лет пустовал из-за препятствий со стороны властей. Догово­рились о возобновлении деятельности Священного Синода. В целях подготовки кадров священнослужителей решили вновь открыть духовные учебные заведения — академии и семинарии. Церковь получила возможность издания потребной религиозной литературы — в том числе периодической.

В ответ на поднятую митрополитом Сергием тему о пресле­довании духовенства, о необходимости увеличения числа прихо­дов, об освобождении архиереев и священников, находившихся в ссылках, тюрьмах, лагерях и о предоставлении возможности беспрепятственного совершения богослужений, свободного пере­движения по стране и прописки в городах — Сталин тут же дал поручения "изучить вопрос". Он, в свою очередь, предложил Сер­гию подготовить список священников, находящихся в заточе­нии, — и немедленно получил его, ибо такой список, заранее составленный, был митрополитом предусмотрительно захвачен с собой. Итоги внезапной "перемены курса" стали поистине ошелом­ляющими. В несколько ближайших лет на территории СССР, где к началу войны оставалось, по разным данным, от 150 до 400 действующих приходов, были открыты тысячи храмов, и коли­чество православных общин доведено, по некоторым сведениям, до 22 тысяч! Значительная часть репрессированного духовен­ства была возвращена на свободу. Прекратились прямые гонения на верующих и дикие шабаши "Союза воинствующих безбожни­ков", сопровождавшиеся святотатственным пропагандистским разгулом (11).

Русь оживала. Церковь выстояла. В беспримерной по своему размаху и ожесточению войне с Православием богоборцы были вынуждены отступить.

Необходимо отметить, однако, что "примирение" с властью далось цер­ковной иерархии дорогой ценой компромиссов, безусловно, болезнен­ных для православного сознания. В первую очередь, это касается участия священноначалия в кампании прославления Сталина, что было безого­ворочным условием "примирения". "Глубоко тронутые сочувственным отношением нашего всенародного Вождя, Главы Советского Правитель­ства И.В.Сталина к нуждам Русской Православной Церкви, приносим Правительству нашему общесоборную искреннюю благодарность", — писали "вождю всех народов" съехавшиеся в 1943 году на архиерейский собор епископы. Конечно, все это было вынужденным и не отражало их действительной точки зрения, но факт остается фактом — антихристи­анская диктатура в СССР не изменила своей внутренней сущности, она лишь приспособилась к новым условиям.

Знаменитый сталинский тост на победном банкете — "за ве­ликий русский народ" — как бы подвел окончательную черту под изменившимся самосознанием власти, соделав патриотизм на­ряду с коммунизмом официально признанной опорой государ­ственной идеологии.

Роль национального чувства в таком тандеме была, безусловно, второстепенной. "Догматы" коммунизма оставались незыблемыми, но все же, все же...Державная инерция русского самосознания пробила себе дорогу даже сквозь их откровенно русоненавистнические заросли. Это был первый признак того, что дни режима сочтены, сколь бы мощным и неколебимым ни выглядел он со стороны.

Православному читателю будет небезын­тересно узнать, что ни Гитлер, начиная роковую для него войну с Россией, ни Сталин, завершая ее столь знаменательным тостом, вероятно, понятия не имели о пророчестве, еще в 1918 году произнесенном в Москве блаженным старцем, схимонахом Аристоклием. "По велению Божию, — говорил он, — со временем немцы войдут в Россию и тем спасут ее (от безбожия — прим. авт.). Ко в России не останутся и уйдут в свою страну. Россия же затем достигнет могущества больше прежнего" (12).

Могущество СССР как геополитического преемника Россий­ской Империи после второй мировой войны безусловно возросло до невиданных размеров. Внутри же его правящей элиты по-прежнему шла смертельная борьба "националистов" и "космопо­литов". Фракцию внутрипартийных "славянофилов" к этому вре­мени возглавил Жданов.

С 1944 года он работал секретарем ЦК ВКП(б) по идеологи­ческим вопросам, до этого десять лет совмещал работу в Цент­ральном Комитете с руководством Ленинградской партийной организацией, имел широкие связи, крепкий "тыл" в партийных низах и являлся одним из самых влиятельных советских вель­мож. В 1946 году Жданов выступил с резким осуждением "без­родных космополитов", что — применимо к области мировоззре­ния и культуры — означало признание глубинных, многовековых национальных корней русского самосознания. В развитие этих новых идеологических установок ЦК в том же году принял ряд постановлений, "канонизировав" таким образом процесс "разоб­лачения и полного преодоления всяких проявлений космополи­тизма и низкопоклонства перед реакционной культурой буржу­азного Запада".

Торжество "националистов" оказалось, однако, недолговеч­ным. Главным противником Жданова во внутрипартийной борь­бе был всемогущий Берия. И если в прямом столкновении он проиграл, то в области тайных интриг удача оказалась на его стороне. Два года спустя, когда Жданов умер, Берия использовал замешательство противников для того, чтобы "раскрутить" в Ле­нинграде — главном оплоте внутрипартийного национализма — грандиозный процесс по типу довоенных судебных инсцениро­вок, под прикрытием которого попытался осуществить чистку партийного аппарата от "перерожденцев-националистов".

Любопытно, что "цивилизованный мир", приходивший потом в негодо­вание по поводам гораздо более мелким — будь то суд над Гинзбургом, Щаранским или гонения на Буковского — этот процесс, один из круп­нейших по числу расстрельных приговоров, просто не заметил. Даже эмигрантские газеты оставили его без особого внимания. А зря!

И хо­тя внешне все это выглядело иначе, есть серьезные основания предполагать, что реальная подоплека событий была именно такой.

В 1955 году в солидном американском журнале US News and World Report появилась любопытная статья. Она содержала за­пись беседы с неким Николаем Хохловым, перебежчиком, "быв­шим агентом советской секретной полиции", специально приглашенным для этой цели в редакцию. В ходе беседы Хохлов довольно откровенно описал развитие конфликта между Ждановым и Берией. По его словам, эпицентром столкновения стал "еврей­ский вопрос", ибо "евреи часто считают себя не только граждана­ми страны, где они проживают, но и членами международного сионистского движения... Жданов и его группа не могли этого им простить. Поэтому он и некоторые другие начали против евреев борьбу".

Далее Хохлов сказал, что как только Жданов умер — Берия и Абакумов немедленно организовали процесс в Ленинграде. Они говорили, что в составе группы, обвинявшей евреев в космопо­литизме, не настоящие коммунисты, но "русские шовинисты". В результате лица, занимавшие очень высокие посты, попали под суд. Некоторые были расстреляны, другие посажены в тюрьму" (13).

Стоит добавить, что вряд ли будет разумным безусловно при­нимать на веру все сказанное и делать какие-либо категорические выводы. Скорее всего ход внутрипартийной борьбы был далеко не так прост и однозначен, но достоверно проследить его изви­листый путь в таинственных глубинах огромного государствен­ного аппарата советской империи почти невозможно.

После "ленинградского дела" минуло лишь несколько лет, когда "космо­полит" Берия вдруг затеял — на этот раз в Москве — "дело кремлевских врачей", переполошившее весь мир своей "антисемитской" направлен­ностью. Впрочем, не менее убедительна и та версия, которая предпола­гает, что конечным результатом интриги, развернувшейся вокруг этого процесса, должно было стать падение самого Берии.

История КПСС хранит множество тайн, и не исключено, что их содержа­ние известно лишь живым свидетелям — а много ли осталось таких? Как бы то ни было, но последние годы сталинской эпохи стали ареной новой вспышки противостояния.

Весьма показательно, что на этот раз она захватила не только Россию (СССР), но и вассальные государства "социалистического лагеря". Так, совершенно неожиданно для всех, осенью 1952 года в Праге был арестован ряд высокопоставленных партийных функ­ционеров. Мгновенно состоявшийся суд был суров — тринадцать подсудимых были приговорены к высшей мере наказания и немедленно расстреляны как участники "сионистского заговора". Сенсацией стал национальный состав осужденных, одиннадцать из которых были евреями. Впервые с момента революции "про­клятый вопрос" открыто становился в повестку дня. На офици­альном партийном жаргоне это прозвучало так: "Сионисты и правительство Израиля являются агентами американского им­периализма".

Бессмысленно гадать, насколько согласованными были дей­ствия чехословацкого лидера Готвальда со Сталиным, какова вообще личная роль того или иного действующего лица этой исторической драмы.

Всего за несколько дней до своей смерти Сталин распорядился напеча­тать в газете "Красная Звезда" заявление о том, что борьба против сионизма "не имеет ничего общего с антисемитизмом. Сионизм — враг трудящихся всего мира, евреев не менее, чем неевреев". (Цит.по книге Дугласа Рида "Спор о Сионе", с. 412).

Но московский процесс "кремлевских докторов", начало которому положило заявление ТАСС от 13 января 1953 года и который, с определенной точки зрения, был просто "братом-близнецом" пражского судилища, должен был, похоже, ознаменовать собой окончательную победу "нацио­нал-большевизма" уже во всемирном масштабе. В этой связи весьма знаменательной кажется чрезвычайно своевременная (для некоторых) смерть "вождя мирового пролетариата", после­довавшая 5 марта, и почти одновременная с ней (14 марта) кончина Клемента Готвальда. Эта внезапная развязка стала в то же время исходным моментом идеологического реванша и тор­жества "классического" интернационального коммунизма, до­вольно быстро восстановившего свои пошатнувшиеся было по­зиции...

Предыдущая | Содержание | Следующая