Предыдущая | Содержание | Следующая
О начале христианской жизни чрез покаяние или о покаянии и обращении грешника к Богу.
Сама
ли собою посетит кого благодать или взыщет кто ее и обрящет — состояние, в
которое поставляет она человека, в первом своем действии на него, в том и
другом случае одинаково. Возбужденный поставляется благодатию в среднее между
грехом и добродетелью состояние. Она извлекает его из уз греха, лишив сей
последний власти определять его к действованию, как бы против воли, но не
переводит его на сторону добра, а только дает ощутить его превосходство и
отрадность с чувством обязательства быть на его стороне. Человек стоит теперь
точно между двумя распутиями, и ему предлежит решительный выбор. Святой Макарий
Египетский говорит, что и приходящая к нему (человеку) благодать нимало “не
связывает его воли принуждающею силою и не делает его неизменным в добре, хотя
бы он хотел или не хотел сего. Напротив того, и присущая в человеке Божия сила
дает место свободе, чтобы обнаружилась воля человека, согласуется ли, или не
согласуется она с благодатию” (Слово1. О хранении сердца, гл.12). С сей минуты
начинается сочетание свободы с благодатию. Совне воздействовала благодать — и
состоит совне. Входит она внутрь и начинает обладать частями духа не иначе, как
когда желанием своим открывает ей человек вход в себя, или отверзает уста к
принятию ее. Возжелает человек — и она готова с помощию. Сделать или утвердить
в себе доброе сам человек не может, но желает его и напрягается; ради же сего
делания благодать укрепляет за человеком желаемое добро. Все так и будет идти
до окончательного возобладания человека над собою в видах добра и
богоугождения.
Все,
что должен сделать человек в сем труде над собою или как дойти до решимости,
есть то же, что обыкновенно бывает, когда решаемся на какое-либо дело или
предприятие. Обыкновенно после того, как родится мысль что-либо сделать, мы
склоняемся на эту мысль желанием, удаляем препятствия и решаемся. То же и в
решимости на христианскую жизнь, надо: а) склониться желанием на нее, б)
удалить препятствие внутри образованию решимости и в) решиться. Хотя действие
благодати поставляет дух в возбужденное состояние, но все же внушение ее
переменить жизнь есть только помышление, хотя более или менее живое: “Не
оставить ли грех”, или: “Надо оставить”. Пробудившийся от сна видит, что пора и
надо встать, но, чтобы встать, должен употреблять особые усилия, делать особые
движения разными частями тела. Он напрягает мышцы, сбрасывает то, чем прикрыт,
и встает.
Итак,
восчувствовав в себе благодатное возбуждение, спеши склонить на его требования
свою волю, согласись на его внушение, что тебе, безответному пред Богом и
нечистому, необходимо надо исправиться и приступить к этому сейчас же.
У
того, кто искал благодатной помощи и теперь чувствует посещение ее, такое
желание должно быть присуще, — оно уже и руководило его во всех указанных
трудах; но в состав его, или к его совершенству, и здесь прибавляется нечто.
Есть желание мысленное: ум требует, и человек себя нудит; такое желание
заправляет приготовительными трудами. Есть желание сочувственное; оно
зарождается под действием благодатного возбуждения. Есть, наконец, желание
деятельное — согласие воли сейчас приступить к делу восстания от падений; ему
должно образоваться теперь, по благодатном возбуждении. И вот первое дело
возбужденного по возбуждении.
Что
не всякий возбужденный приступает к делу перемены жизни на лучшее, это всякому
известно, как и не всякий проснувшийся тотчас встает, а бывает, что несколько
раз снова засыпает.
Благодатное
возбуждение, с одной стороны, поставляет человека в льготное и живое состояние,
а с другой — предъявляет требования довольно стеснительные. Кто теперь более
приляжет к первой стороне, тот может позволить себе парение мыслей и
преждевременно предаться радости жизни, как будто уже все имеется, что следует
иметь. Эта льготность, себе данная, не дает обратить должного внимания на
происшедшее, а сопряженное с тем рассеяние внутреннее скоро охладит — и
благоприятное время, и состояние пропущено. Опять настает обычная дебелость,
при которой не совладаешь с собою. Кто, напротив, прилегает более ко второй
стороне, тот может позволить себе несколько поосвободить себя из этого
стеснения, как дитя сбрасывает повязку с раны с целительным пластырем потому
только, что она теснит. При этом иной, чтобы развеять мрачные, как ему кажется,
мысли, берется за невинные будто бы развлечения — беседы, чтения, а иной
подвергает исследованию родившееся томительное чувство, чтобы доискаться,
отчего и как могло оно образоваться. Там — сторонние впечатления, а здесь —
разлагающее действие исследования изглаживают спасительное изменение,
происшедшее внутри. От сего и этот ниспадает наконец в обычную, неподвижную
дебелость.
Кажется,
и не следовало бы этому быть, а бывает, потому что и благодатные возбуждения
находятся в разных степенях и обстоятельствах, в которых они приходят, могут
быть таковы, что заслонят важность и цену явления их внутри. Премудрая
благодать попускает это, искушая свободное произволение человека. Вот почему и
говорим: коль скоро восчувствовал ты благодать возбуждения, сознал, что это —
оно, а не другое что, то спеши склонить на его внушения волю твою. А для сего:
а)
Поверь в простоте сердца, что это от Бога, что Сам Бог зовет тебя к Себе, Сам
приблизился к тебе, чтобы произвесть в тебе спасительное изменение.
b)
Поверив, не позволь себе пропустить и это действие милости Божией бесплодно.
Только возбуждение сие дает силу преодолеть себя. Отойдет — сам себя не
одолеешь. А придет ли еще — сказать не можешь. Может быть, в последний раз
является тебе это снисхождение. После него впадешь в состояние ожесточения, а
из него — в нечаяние и отчаяние.
с)
Употреби старание и усилие, сколько можно, удержать себя в том спасительном
состоянии, в котором ты поставлен. Как горючее вещество, если его долго держать
перед огнем, не только согревается, но и загореться может, так естественно
может возгореться желание благодатной жизни, если подольше продержать себя под
действием благодати.
d)
Посему отстрани все, могущее погасить этот зачинающийся огонек, и окружи себя
всем, что может питать его и довесть до пламени. Уединись, молись и с самим
собою поразмысли, как быть. Тот порядок жизни, занятий и трудов, какой указан
уже и который проходить принуждал ты себя, ища благодати, есть самый
благоприятный и для продления в себе ее начавшегося действия. Лучшие же из них
в этом случае — уединение, молитва и размышление. Уединение будет собраннее,
молитва глубже и размышление действеннее. Рассуждай с собою, проходи все мысли,
какие и прежде собирал ты, пытаясь прогнать ослепление, нечувствие и нерадение.
Пусть теперь этих трех нет уже, но тебе предлежит разжечь желание, начать дело
сейчас. На это и обрати все действие. Теперь рассуждение твое с собою будет не
то, что было прежде. Без возбуждения оно обычно уклоняется в общность; теперь,
напротив, подражая благодати и под руководством ее, оно все будет относить
прямо к тебе самому, без всяких извинений и уклонений, будет обращать к тебе
предметы сторонами, наиболее могущими действовать на тебя. Потому, собственно,
ты в сем случае не столько размышлять будешь, сколько переходить от ощущения к
ощущению.
Вот
в этом-то труде твоем над собою при помощи благодати и произнесется наконец в
сердце единому Богу и тебе слышное слово: “Надобно же наконец; итак, сейчас
начну”. Видимо, что это есть заключение; но по каким законам и из каких
положений оно выводится, никакая наука определить не может. Все предметы
рассуждений предыдущих могут быть ведомы ясно, а заключения того может и не
быть. Бывает даже так, что иной все те предметы так сильно излагает в слове,
что от действия их десятки и сотни доходят до того заключения, а у него самого
оно не произносится в сердце. И того никто не может сказать, кто тут
действующий — благодать или свобода, ибо бывает, что благодатное действие туне
проходит и все усилия свободы остаются бесплодными. И та, и другая сочетаваются
непостижимым для нас образом, сохраняя, однако ж, каждая свою природу. Можно
так сказать: свобода предает (вручает, отдает — Ред.) себя, благодать
приемлет и проникает ее. Отсюда — сила желания: “Итак, сейчас за дело”.
Вот,
наконец, склонился человек на сторону добра, готов вступить на этот святой
путь, готов ходить в добрых делах богоугождения; но в это мгновение вся бездна
зла, крывшаяся в сердце, возметается, как прах, и стремится опять покрыть всю
душу. В минуту возбуждения и склонения грех молчит, как будто не до него
касается то, что происходит у человека; но теперь, когда хотят его попрать, он,
тысячеглавый, как называет его святой Лествичник, тысячи воплей испускает на
человека, замышляющего сие. Подобно тому как пробудившийся, пока думает еще
только встать, — все в теле у него спокойно. Но лишь только положит он встать
самым делом и мало напряжет мышцы — все боли в теле, которые дотоле не
беспокоили, теперь дают о себе знать и поднимают жалобы. Так и у склонившегося
на благодатный зов греховные боли молчат, пока он доходит до сего склонения, но
как только положит он приступить к делу, все эти немощи поднимают тревогу —
сильную и смутительную. Помысл за помыслом, движение за движением поражают
бедного человека и влекут назад, нападая без всякого порядка, со всех сторон
охватывают душу и погружают ее в волнении своем. Все доброе у человека держится
как бы на волоске и сам он поминутно готов оторваться от того, чем держится, и
снова погрузиться в ту же среду, из которой восхотел выйти. Одно спасает его —
та сладость, льгота и отрада, которые вкусить удостоился он в момент
возбуждения, и та крепость, которую ощутил он, когда изрек в сердце: “Итак,
сейчас начну”. Кто видел, как малая искра туда и сюда носится в дыме, но все
еще как бы стоит за себя или как малая частица дерева бросается волнующеюся
струею то вверх, то вниз, то вправо, то влево, тот имеет в этом образ того, что
бывает в сию минуту с благим желанием человека. Не в душе только смятения, но и
кровь вся волнуется, бывает даже шум в ушах и туман в глазах. Нетрудно понять,
что такое восстание не от греха только, живущего в сердце, но паче от родителя
всех грехов — диавола, который не может оставаться покойным, когда появляется
такой возмутитель в его царстве. Святитель Тихон говорит: “Когда грешник, благодатию
Божиею подвигшись, начинает каятися, то сретает его различное искушение. Начнет
человек ко Христу приступать, а сатана вслед его женет (гонится, преследует — Ред.)
и отвлекает от Христа, запинает и различные простирает сети”. У нас
рассказывают о привидениях — и страшных, и прелестных, какие встречают
добыватели какого-то цветка для отыскивания кладов; этот психологический миф
лучше всего изображает все хлопоты диавола, чтобы отвлечь человека от доброго
намерения купить бисер многоценный или достать сокровище, сокрытое на селе.
Здесь-то
предлежит человеку сильная борьба с собою, как бы генеральная битва с грехом.
Здесь он должен решительно пленить и поразить врага своего, наступить на сего
змия, связать и всю его силу истощить. На успешном одолении греха здесь
основывается надежда и действительность всех последующих его одолений в его
восстаниях частных. Все, что здесь происходит, определить нет возможности, по
разнообразию действующих лиц. Главные, впрочем, пункты, или обороты, сей брани,
указать нетрудно, больше, однако ж, в пособие борющимся, нежели в интересах
знания.
Видимо,
что в душе нет точки опоры: она влается (колеблется, мятется — Ред.),
хотя еще цела, не разбита в своем добром намерении, вспомоществуемая благодатию
Божиею. И кто другой поддержит, кто установит ее? Вот почему теперь наипаче
предлежит ей вопиять к Богу усиленно, как вопиет утопающий. Враг схватил и
поглотить хочет — вопий, как Иона во чреве китове или утопающий Петр. Видит
Господь нужду твою и труд — и подаст руку помощи, поддержит и установит тебя
так, как следует быть воину, выступающему на брань.
Вот
где опора! Всего опаснее, если душа вздумает обресть ее в себе самой; тогда она
все потеряет. Зло опять одолеет ее, затмит этот слабый еще в ней свет, погасит
сей едва зажегшийся огонек. Душа знает, сколько она бессильна одна; потому,
ничего не ожидая от себя, пусть падает в уничижении пред Богом, пусть в сердце
своем обратит себя в ничто. Тогда вседейственная благодать из сего ничто
сотворит в ней все. Кто, в конечном самоуничижении, полагает себя в руку Божию,
тот привлекает к себе Его, сердобольного, и сильным становится Его силою.
При
всем том, однако ж, от самоуничижения не должно ниспадать до расслабления
душевного и, предав себя Богу, вместе с тем предаваться бездействию. Нет, всего
ожидая от Бога и ничего от себя, должно и самому напрягаться к действованию и
по силе действовать, чтобы было к чему прийти Божественной помощи, было что
осенить Божественной силе. Благодать уже присуща, но она будет действовать
вслед за своеличными движениями, восполняя бессилие их своею силою. Итак, став
твердою ногою в самоуничиженном молитвенном предании себя в волю Божию, и сам
действуй, не расслабляясь.
Действуй
против греха вообще, но особенно против коренных его возбудителей. Когда все
мятется в душе, и помыслы, как привидения какие, стоят и объемлют ее, со всех
сторон устремляя стрелы в самое сердце, — нетрудно заметить главных, так
сказать, поджигателей зла. За множеством частных воителей стоят там, на самом
заду, воители главные, отдающие приказания, заведывающие всеми распоряжениями,
всем ходом войны. Это и суть коренные возбудители греха. На них и надо
устремить все внимание, против них прямо вооружиться, их побороть и уничтожить.
Когда они будут побеждены, мелкие воители рассеются сами собою.
Какие
это главные возбудители греха и главные воители в защиту его, это указал
Спаситель, когда призвал идти вслед Себя (см.: Мк. 8, 34-38). Кто хочет идти
вслед Меня, говорил Он, да отвержется себе, — отворотится от себя,
сочтет себя будто чужим для себя, не стоящим внимания и сочувствия, за которого
стоять не стоит. Это предполагает, что в сердце грехолюбивом постоянно живет и
качествует противоположное сему расположение — саможаление, как оно и
есть на самом деле. Человек-грешник обходится с собою, как мать с нежно любимым
детищем: жаль в чем-нибудь отказать себе, в чем-нибудь поперечить; не может
одолеть себя, чтобы в чем-нибудь поднять на себя руку. Далее Спаситель обязует
отказаться от всего, что в мире, для спасения души: Кая бо польза человеку,
аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою? (Мк. 8, 36). Мир есть
совокупность вещей вне нас, видимое, осязаемое, чувственное. Следовательно,
приведенное обязательство предполагает в сердце человека склонность к
вещественному, падкость на осязаемое, некоторую страсть питать себя и услаждать
только видимым, чувственным. И действительно, в грехолюбце качествует чувственность:
не имеет он вкуса к невидимому и духовному, а все чувственное так известно и
так переиспытано. Потом внушает Господь, чтобы не стыдились Его в роде сем
прелюбодейном и грешном. Это заставляет предполагать в грехолюбивом сердце
стыдение людей в ущерб добру и правде. Так оно и есть. Живет обычно человек
этою ненарушимостью заведенного вокруг порядка или установившихся отношений,
оттого робеет поколебать их и для поддержания их готов бывает скорее покривить
душою, нежели сделать кому-либо что наперекор, не уважить, войти в
неприятности. Это — человекоугодие: “Что скажут и как быть, если
придется разорвать связи?” Должно быть, это самая чувствительная уза греха,
если для того, чтобы разорвать ее, он угрожается за сей стыд пристыжением на
всеобщем суде: Иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем
прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во
славе Отца Своего со Ангелы святыми (Мк. 8, 38). Это заключительное
обращение к веку грядущему указывает в грехолюбивом сердце отсутствие чувства
будущей жизни, заставляет предполагать, что той жизни для него будто нет, а оно
все погружено в жизнь настоящую. Так это и есть. Живет обычно человек на земле,
будто тут вечно жить, а о будущем забывает; знает счастие только земное, и все
цели сходятся у него в одном, как бы здесь хорошо прожить, а что дальше будет,
о том и думки нет. Итак, саможаление, чувственность, человекоугодие и
земность (что только и жизни, что на земле) суть характеристические черты
грехолюбивого сердца, — следовательно, и коренные возбудители греха и главные
за него воители. Самим нам, грешным, и не открыть бы их, и если бы не указал их
Спаситель, конечно, мы и не знали бы их. Теперь же, когда они открыты, видно,
что так, кажется, и быть должно. Человек, падший от Бога, обратился к себе — и
наказан саможалением: это выходит из главного свойства грехопадения. Падший
расстроился в себе, из духа ниспал в плоть — и томится в чувственности. Главное
поприще, на котором раскрывается и свирепствует грех — это общество человеков
грешащих, с такими порядками и соотношениями между ними, кои питают и
поддерживают грех. Когда во всех сих оброках греха все идет благополучно — вот
и счастие. Но как такого рода течение дел может быть только в сем веке, будущий
же век требует совсем иного, то о нем и помышления нет, — оно не вмещается в
голове и тем более не находит сочувствия в сердце.
Так
вот эти-то корни грехов и являются возбудителями всех помыслов, восстающих на
человека, когда он готов сделать движение из области греха на сторону добра, —
поднимают весь рой искусительных помышлений, смущающих, ужасающих, пресекающих.
Саможаление вопит: “Что это за жизнь? Впереди видится один труд, тяготы,
скорби, лишения, которым конца не видно; иди, как среди терний по колючкам
голыми ногами, — поминутные уязвления!” Чувственность подает голос: “И
ту вещь оставь, и другую, и то перестань делать, и другое — словом, все, в чем
я находила вкус, а занимайся только духовным! Это отвлеченно, сухо,
непитательно, безжизненно”. “Что скажут? Сочтут странным и чуждаться
станут; между тем, надо порвать и ту, и ту связь, — как же быть после? А вот с
этой стороны и вражды еще жди”. Это вопль человекоугодия. А вот вопль земляности:
“Будущее, конечно, будет — кто против этого спорит, — но ведь далеко еще, а
тут-то как прожить? Живали же другие... Земное мы знаем, а там что? Это — в
руках, а то — где оно?”
Да,
приступит человек работать Господу, все это и завопит на него. И добро бы это
были легкие какиенибудь помышления, а то нет: они проходят до глубины души,
поражают и влекут на свою сторону так, как если бы кто зацепил удою за живое
тело и тянул к себе. Что тут делать человеку?
Помощь
близ... Ты только усилия употребляй — и одолеешь, но употребляй усилия
целесообразно. Молитвенно утвердившись, как сказано, в самоуничиженном предании
себя воле Божией и вседействию благодати: а) Спеши прогнать все эти помыслы из
души, вытесни их из сознания особым напряжением самодеятельности, втесни их
опять в то сокровенное место, из которого они вышли и возврати покой сердцу,
потому что, пока не успокоится сердце, ничего нельзя будет делать дальше. Для
сего, на первый раз, не занимайся с ними нисколько и не вступай в беседу, хоть
бы и не мирную. Толпа необразованных скоро разбегается, если поступить с ними
сурово с первого раза; если же скажешь снисходительное слово одному, другому,
третьему — они набираются смелости и делаются настойчивее в своих требованиях.
Так и толпа искусительных помыслов становится безотвязнее, если позволить им
сколько-нибудь замедлить в душе, а тем более, если войти с ними еще и в
переговоры. Но если их с первого раза оттолкнуть сильным напряжением воли,
отвержением и обращением к Богу, то они тотчас удалятся и оставят атмосферу
души чистою.
б)
Но пусть прогнано это мрачное полчище злых помыслов, пусть сердце опять
спокойно и стало на душе светло, — помнить надобно, что тут для дела своего
собственно ничего еще не сделано. Эти враги все еще живы. Они только вытеснены
из внимания и, может быть, намеренно скрылись, чтобы в нечаянном нападении в
благоприятное время тем вернее возвратить себе победу. Нет, на этом никак не
следует останавливаться, иначе ни покоя, ни успеха не будет. Их надо умертвить,
выманить и заклать на жертвеннике самоотвержения.
Итак,
снова утвердившись в молитвенном предании себя Богу и благодати Его, вызывай
каждого из возбудителей греха и старайся отвратить от них сердце и обратить его
на противоположное, — этим они будут отрезаны от сердца и должны будут
замереть. Для сего дай свободу здравому рассуждению, а по следам его веди и
сердце. Просветленное истиною и вспомоществуемое сокровенно действующею
благодатию, рассуждение твое: а) пусть сначала представит все безобразие сих,
можно сказать, исчадий ада; ты же понудь сердце свое восчувствовать отвращение
к ним; b) потом пусть живее изобразит опасность, в какую они ввергают, пусть
укажет в них самых злых врагов; ты же подвигни сердце свое возыметь к ним ненависть;
с) затем пусть полнее изобразит перед тобою всю красоту и сладость жизни, в
которую вступить они мешают, всю прелесть свободы от сих тиранов; ты же сердце
свое, уже возымевшее отвращение и ненависть к ним, напряги устремиться
от сих к тем, как елень на источники водные. Этим будет достигнуто требуемое.
Коротка программа, но дело совершится, может быть, и не так скоро. Тут означены
только стороны, на какие должно обратиться рассуждению, нить же самого
рассуждения — вести и довести до цели надо всякому самому; своеличному рассуждению
видна действенная и сильная мысль в том или другом отношении. Ведать, впрочем,
надо, что рассуждение — рычаг, все же дело — в поворотах сердца. Можно сказать,
что коль скоро произойдут в сердце указанные повороты, то мы — у цели.
Этот
труд есть самый существенный в деле перелома воли. Надо и энергично производить
его, и не отступать, пока сердце не дойдет, в сих поворотах своих, до последних
пределов; последние же пределы суть противочувствия греховным
возбуждениям — расположения, противоположные коренным требованиям греха. Таким
образом, все надо трудиться над собою, пока вместо саможаления не
возродится безжалостность к себе и непощадение, не восчувствуется жажда
страдания, желание умучить себя, истомить и тело свое, и душу; пока вместо
человекоугодия не образуется, с одной стороны, отвращение от всех
недобрых обычаев и связей, некоторое враждебное, с раздражением, противление
им, а с другой — обречение себя на все неправды и все поношения
людские; пока, вместо вкуса только в одном вещественном, чувственном,
видимом, придет безвкусие к ним и омерзение и зачнется искание и
жаждание одного духовного, чистого, Божественного; пока, вместо земности,
ограничения жизни и счастия только землею, не исполнит сердца чувство странничества
на земле, с единственным стремлением к отечеству небесному.
Когда
образуются такие расположения, тогда все опоры греха будут подорваны. Он
потеряет стойкость и власть определяющую, которая переходит теперь к самому
человеку. Грех извергнут вон, стал вне. С сей минуты он уже будет искушающим, а
не определяющим. И всякий раз ст‰ит только привесть в движение стяжанные теперь
противочувствия ему, чтобы прогнать его. Из сего видно, какой великой важности
есть описываемый теперь труд: им образуется внутрь нас из нас новое лицо, с
решительным отвращением от зла и направлением к добру, — совершается перелом
воли, вследствие которого все в нас должно принять новый порядок.
Вот
человек стоит уже на самом краю области греховной — ничто не отделяет его от
страны света, свободы и блаженства. Узы спали, легко и отрадно на душе; она
готова воспарить к Богу. Но коварство врага еще не истощилось. Еще есть у него
стрела, которую приберег он к последней минуте. Только что душа напряжет свои
силы, чтобы сделать последний шаг из области самоугодливого греха, как поражает
ее внимание жалобный вопль: “Еще денек, и довольно, завтра переступишь сию
границу”. Потому ли, что в предыдущей борьбе душа утомляется и требует
отдохновения, или потому, что уж таков закон у греха, только голос сей
слышится. Тут нет противления добру, а только прошение — несколько поослабить
приобретенное напряжение. Это вопль самый обольстительный: враг стоит будто за
нас, умоляет, чтобы мы сжалились над собою, но склонись только мало на сей
вопль, на это внушение, и все потеряешь, что приобрел. Тайными какими-то путями
те прогнанные возбудители греха прокрадутся к сердцу, без нашего ведома
совершат с ним прелюбодейство — и все расслабят и расстроят, что было задумано,
так что, пришед в себя, человек видит себя на старой линии, как будто ничего и
не предпринимал делать над собою. Холодность, дебелость и неподвижность опять
одолевают его, хоть начинай сначала все, что, казалось, уже было пройдено.
Поэтому не презирай сего малого будто бы требования: оно мало и ничтожно на
вид, но на деле есть сокращение всего зла, есть прелестное представление
рабства в виде свободы, льстивое дружество, скрывающее непримиримого врага.
Возненавидь его всею ненавистию и, как только заметишь, — а он пролетает
быстро, как молния, — спеши изгладить след его так, чтобы и знака его не
оставалось. Поставь себя опять в то же состояние, в каком был пред сим, и в том
же напряжении внутреннем и внешнем решись держать себя навсегда. Поразив и сего
врага, ты останешься решительным победителем, взявшим себя в руки, станешь сам
себе полным владыкою.
Таким
образом, вслед за возбуждением благодати, первое предлежит свободе
человека — движение к себе, которое она совершает тремя актами: а)
склоняется на сторону добра — избирает его; б) устраняет препятствия, разрывает
узы, державшие человека в грехе, изгоняя из сердца саможаление,
человекоугодие, склонность к чувственному и земность и на место их
возбуждая безжалостность к себе, безвкусие к чувственному, предание себя позору
всякому и переселение сердцем в будущий век с чувством странничества здесь; в)
наконец, воодушевляется сейчас же вступить на добрый путь, нисколько не
послабляя себе, а содержа себя в постоянном некотором напряжении. Таким образом
все стихает в душе. Возбужденный, освободившись от всех уз, с полною готовностию
говори себе: востав, иду.
С
этой минуты начинается другое движение души — к Богу. Одолев
себя, овладев всеми исходами своих движений, возвратив себе свободу, он должен
теперь всего себя принесть в жертву Богу. Значит, дело сделано еще только
наполовину.
Казалось
бы, что все уже сделано, если принята решимость оставить грех и остается только
действовать. И точно, можно действовать; но что это будет за деятельность и что
за дух в ней? Человек остановился только еще на себе. Если он станет
действовать, отправляясь от сей точки, то будет действовать от себя и для себя,
хоть и в нравственном порядке. Это будет нравственность эгоистическая,
языческая. Есть люди, которые говорят, что делают добро, как добро, — делают
это потому, что достоинство человека того требует, или потому, что действовать
иначе было бы неблагородно, неблагоразумно. Все такие делатели обличают, что
образование в них внутреннего, нравственного человека не доведено до конца: они
возвратились к себе, но от себя к Богу не подвиглись и себя Ему в жертву не
принесли, — остановились, значит, на полдороге. Цель свободы человека — не в
ней самой и не в человеке, а в Боге. В свободе Бог уступил человеку как некую
часть Своей Божественной власти, но с тем, чтобы он сам произвольно принес ее в
жертву Богу, как совершеннейшее приношение. И потому, если возобладал ты собою,
иди, отдай теперь себя Богу. Когда грешил ты, то не себя только терял, но,
теряя себя, отдалялся и от Бога. Теперь, возвращаясь из греховного плена, после
того как возобладал ты собою, возврати себя и Богу. Казалось бы также, что и
обращение от себя к Богу должно быть делом и не трудным, и не многосложным,
как, например, обращение с запада на восток. Но ведь грешник, приступающий к
Богу, не есть лицо от Него независимое и приближается к Нему не так, чтобы за
ним ничего не было. Нет, он тот же, что беглый раб, возвращающийся к своему
господину, что виновный, являющийся пред лицом царясудии. Надо посему
приступить так, чтобы быть приняту. В человеческих порядках господин принимает
раба и царь возвращает милость виновному, когда, приступая к ним, каждый из них
сознает вину свою, раскается в ней и даст искреннее обещание быть вперед
совершенно исправным.
То
же и в возвращении грешника к Богу. Он будет принят Богом, если а) сознает свои
грехи, б) раскается в них и в) положит обет не грешить. Это — необходимые акты
в сердечном воссоединении с Богом, от которых зависят твердость в новой жизни,
совершенство в ней и благонадежность неизменного действования по ее требованиям.
Блудный сын, возвращаясь к отцу, говорил: реку: согреших — сознание
греха; несмь достоин — окаявание себя; приими, яко единого от наемник
— обет работать. Итак, возвращаясь к Богу:
а)
Познай свои грехи. И в возбуждении решимости оставить грех знал ты, что
грешен, ибо иначе какая нужда замышлять перемену жизни? Но эта грешность
представлялась тогда в смутном виде. Теперь надобно определительно разузнать,
что именно грешно и в какой степени, — ясно, раздельно, как бы численно узнать
свои грехи, со всеми обстоятельствами, умаляющими или увеличивающими
греховность действий: критически пересмотреть всю свою жизнь, с судом строгим и
нелицеприятным.
Для
сего поставь, с одной стороны — закон Божий, а с другой — собственную жизнь, и
смотри, в чем они сходны и в чем несходны. Бери ты свое дело и подводи его под
закон, чтобы видеть, законно ли оно; или бери закон и смотри, осуществлен ли он
в твоей жизни. Чтобы ничего не опустить в сем важном деле, держись в нем
какого-либо порядка. Сядь и припомни все обязанности твои в отношении к Богу,
ближнему и к самому себе и потом просмотри свою жизнь по всем сим отношениям.
Или — разбирай заповеди десятисловия и заповеди о блаженствах, одну за другою,
со всеми их приложениями, и смотри — такова ли твоя жизнь. Или — читай главы
Святого Евангелия от Матфея, где Спаситель излагает закон собственно
христианский, также послание святого Апостола Иакова, последние главы посланий
святого Апостола Павла, в которых сокращенно излагаются обязательные для
христианина дела, например: с 12-й главы Послания к Римлянам, с 4-й главы
Послания к Ефесеям, и прочее. Последние особенно важны тем, что изъясняют дух
христианского жития. Сей дух ясно и сильно выражается и в Первом послании
святого Иоанна Богослова. Читай все это и поверяй жизнь свою, такова ли она.
Или, наконец, возьми чин последования исповеди и по нему обсуди свое поведение.
Жизнь свою и дела рассматривай не как только дела человека, но как дела
человека-христианина, и притом в определенном звании и состоянии.
Вследствие
такого пересмотра своей жизни откроется безчисленное множество дел, слов,
помышлений, чувствований, желаний беззаконных, коим не следовало быть, а они
допущены, — множество таких, кои следовало сделать, а они не сделаны, да
немалое число и из деланных по закону окажутся оскверненными, по нечистоте
побуждений. Соберется всего этого бесчисленное множество, а может быть, и вся
жизнь окажется составленною из одних дел недобрых. Главное, что надобно иметь в
виду на сей первой степени познания своей греховности, — это есть точная
определенность дел. Как послужной список пишется с численною
определительностию, так и список дел своих каждый в уме своем должен вообразить
с такою же определенностию — со всеми обстоятельствами времени, места, лиц,
препятствий и прочего. Если самоиспытание у нас остается бесплодным, то это
потому, что мы делаем только общие обзоры.
При
всем том, однако ж, на сих дробностях останавливаться не должно, а надобно
проходить далее по пути греха, или глубже входить в греховное сердце. Под
делами, словами, частными помышлениями, пожеланиями и чувствами лежат
постоянные расположения сердца, составляющие характеристические черты наши.
Иные дела наши случайно прорывались, иные же исходили из сердца, и с такою
силою, что их остановить не было сил, а иные делались непрестанно, обратились
как бы в закон. Такое раcсмотрение даст нам знать, каких дел производители
скрываются в сердце и рождают постоянный, оттуда возникающий, позыв на них. Это
и суть склонности греховные. Раскрывая их, мы разоблачим строй нашего сердца,
число и взаимное сочетание склонностей его.
Когда
это будет сделано, не может укрыться и главная, всем заведывающая, страсть.
Известно, что корень всех грехов есть самолюбие. Из самолюбия выходят гордость,
корыстность, сластолюбие, а от этих — все другие страсти, между которыми
главных считают восемь, а прочим, производным, и числа нет. У всякого грешника
есть все страсти — иные на деле, другие в зародышах, — потому что у всякого,
кто грешит, заправляет делами самолюбие, семя всех страстей или склонностей
греховных. Но не у всякого все они раскрываются в равной степени: у одного
преобладает гордость, у другого — сластолюбие, у третьего — корыстность. И
гордый не чужд чувственных удовольствий — но ничего, если и не придется иметь
их. И своекорыстный думает о себе высоко — но ничего, если иногда из выгод
придется поступить и низко. И сластолюбец любоимателен — но ничего и ущерб,
если им покупаются утехи. Так у всякого одна главная страсть. Все другие стоят
в тени, в подчинении ей, и ею управляются, не смея властно действовать
наперекор главной страсти. Все склонности и порочные привычки, открытые уже
человеком в себе, оттеняются одною какою-либо страстию и ею воодушевляются. Она
есть то, в чем наиболее качествует и воплощается в его лице корень всех зол —
самолюбие. Познанием ее и должно завершиться сознание своей греховности.
Так
наконец познаешь и корень своей греховности, и ближайшие его порождения —
склонности, и порождения дальнейшие, многочисленные дела, — вообразишь всю
историю своей грешности и напишешь ее, как на картине.
б)
Познав свою грешность, не будь холодным ее зрителем, но старайся возбудить и
соответственные ей спасительные чувства сердечного раскаяния. Казалось
бы, что чувства эти тут в тебе и родятся, как только познаешь грех, а на деле
не всегда так бывает. Сердце грубеет от греха. Как чернорабочий грубеет от
своей работы, так грубеет и человек-грешник, сам себя продающий в черную работу
греха — копать рожцы и питаться ими. Потому и здесь надо работать над собою,
чтобы раздражить чувства раскаяния.
К
сим чувствам переходят чрез чувство виновности в грехах и безответности
в них. Чувство виновности стоит на средине между познанием грехов и покаянными
чувствами и само посредствуется обличением себя.
Начни
же прежде обличать себя — и обличи. Устрани все из внимания и оставь
себя одного с своею совестью пред лицем Бога — Судии всевидящего. Раскрой, что
ты знал, что не должно, и, однако ж, похотел; мог и похотевши отстать — и не
употребил в свое благо своего самовластия: и разум, и совесть были против, и
совне препятствия были, но все эти вразумления презрены тобою. Так сделай в
отношении к каждому греху. Увидишь, что всякий грех делан самоохотно, с
сознанием его грешности и еще с усилием в преодолении препятствий, — и совесть
заставит тебя беспрекословно сознаться в виновности. Лукавство грешного сердца
начнет, может быть, изобретать извинения — то в немощи естества, то в силе
темперамента, то в стечении обстоятельств, то в напоре житейских отношений — не
слушай. Все это могло усиливать влечение ко греху, но согласия на грех никто
никогда вынудить не может — оно всегда есть дело произволения. Сказал бы: «Не
хочу» , — и всем искушениям конец! Наперекор этим непщеваниям вины о гресех,
раскрой пополнее твои личные отношения: кто ты, где, когда и как грешил,
чтобы открыть, сколько грешен грех именно твой, в твоем лице и в твоих
обстоятельствах, — и во всем увидишь не поводы к извинениям, а моменты,
увеличивающие твою виновность. Предел, до которого должно доводить дело
самообличения, есть чувство безответной виновности — состояние, в котором
скажется в сердце: “Ничего не имею в оправдание — виноват”.
В
этом действии обличения совестию человек утвердит за собою один грех за другим,
и скажет: “И в том виноват, и в другом, и в третьем, во всем, во всем виноват”,
— облечется в свои грехи и станет чувствовать, что они лежат на нем всей своею
тяжестию. В познании грехов можно еще представлять их вне сущими; в обличении
же они зрятся внутрь именно нас самих и тяготят, и тем больше тяготят, что мы
безответны в них. Дошедши до сего пункта, что остается сказать грешнику, кроме:
“Окаянен аз! И то не хорошо, и это худо, я сам виноват в том, что
это не хорошо и что оно во мне есть».
Как
только произнесет человек в сердце своем: “Окаянен аз”, — тотчас начнут возрождаться
в нем, одно за другим, болезненные чувства раскаяния в грехах. Ему и стыдно,
что вдался в такие низкие дела, и досадно, что поблажил себе и поддался
своему злому произволу, и болезненно, что довел себя до такого
нравственного расстройства, и страшно, что оскорбил Бога и поставил себя
в такое опасное положение и во времени, и в вечности. Чувства сии сменяются
одно другим, и человек горит в них, как в огне. Он зрит себя висящим над
бездною и в чувстве нисходит до состояния отверженных. Безотрадное томление
дает проход и чувству безнадежности. И вот точка, на которой схватывает иногда
человека-грешника бес отчаяния, внушая: вящшая (большая — Ред.) вина
твоя, еже оставитися тебе.
В
большей или меньшей степени испытывает эти чувства всякий грешник. Нечего жалеть,
что они есть, а надобно желать, чтобы они были, и были посильнее. Чем больше
горит в них человек и чем сильнее горение, тем спасительнее. В силе сего
горения — основание будущей исправности. Тут узнает сердце, сколь сладок плод
греха, и в этом почерпает крепость отвращаться от обаяний его.
в)
Чувства раскаяния, очевидно, имеют разлагающее действие. Слово некое проходит
до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судит помышления и мысли
сердечные. Но цель, для чего производится сие в человеке благодатию Божиею, не
та, чтобы только разорить, но чтобы, чрез разорение старого, создать новое. Это
новое засеменяется веянием надежды на возможность все поправить. Есть
возможность исправить неисправное и возвратить потерянное, только возьмись за
дело. Казалось бы, что от чувств раскаяния — прямой переход к обету: “Итак,
отвергаю грех и даю обещание работать единому Богу в исполнении Его заповедей”.
Но дающему такой обет надо быть уверену, что, с одной стороны, прежняя его
неисправность прощена может быть, а с другой — что он может получить силы в
помощь к устоянию в обете. Вот почему положение обета работать Господу
посредствуется благонадежностию на помилование и на получение помощи свыше; а
сия благонадежность производится верою в Господа Спасителя, Коим на кресте
рукописание грехов наших разодрано и, по вознесении, поданы нам все Божественныя
силы, яже к животу и благочестию (2 Пет. 1, 3). Без сей веры и порождаемого
ею благонадеяния томимый сокрушительными чувствами раскаяния идет путем
иудиным. Вот когда для человека Крест Спасителя действительно есть якорь!
Влаясь, как над бездною, в болезненном сокрушении о грехах, зрит он его
единственным спасителем, за него емлется всею силою веры и упования и из него
черпает силу воодушевления на положение обета. Как утопающий крепко берется за
дерево, так кающийся — за Крест Христов, и чувствует, что уже не погибнет.
Обыкновенно мы знаем силу крестной смерти Господа, а прошедший это болезненное
раскаяние во грехах чувствует ее, потому что она становится элементом жизни
его.
Итак,
томимый чувствами раскаяния и уже колеблемый безнадежностью, подвигаясь к
желанному обету:
а) Прежде поспеши воскресить живую веру в силу крестной смерти Христа Спасителя. Все грехи всех людей пригвождены ко кресту, а следовательно, и твои. Оживи сию уверенность, и на сердце твое повеет отрадою, и возникнет оно к благонадежию тотчас, как согреется сею верою.
б) К сему приложи крепкую уверенность и в том, что тебе даны будут силы к исполнению обета, как только приступишь к Таинствам. В них никому нет отказа. Затем они и стяжены Господом, чтобы их раздавать. Эта уверенность приведет в напряжение и твои собственные силы и родит готовность усердно работать при такой помощи. Родится ли обет без уверенности в помощи свыше? Но, с другой стороны, придет ли и уверенность эта, если не помышляется об обете? Тут – взаимодействие.
в) И вот когда произойдет у тебя внутри это сочетание уверенности и готовности, давай обет – прочее единому Богу работать все дни живота твоего. Сей сердечный обет, по вере в Господа нашего Иисуса Христа, искренно произнесенный, развеет весь мрак, облегавший душу, и осветит все нити внутренней и все порядки внешней жизни твоей. Здесь заключается завет сердца с Богом во Христе Иисусе. Посему в сем действии прежняя решимость получает истинно христианский характер.
